Мы должны себе признаться в том, что нет общепризнанной и ясной трактовки понятия «народное искусство». Этот термин мы можем встретить где угодно. Он попадается нам навстречу в назойливой рекламе универсальных магазинов. В данном случае под ним могут подразумеваться и фабричная штамповка, и аляповато раскрашенная мебель, и коврики для прихожих и дач. В данном случае «народное искусство» — это всего лишь промысел. Однако можно найти и другое «народное искусство». Его можно обнаружить религиозной сфере: в иконах, в церковных витражах и в других религиозных образах. В данном случае «народное искусство» является предметом конфессионального приложения. Впрочем, нам думается, что должно быть и такое «народное искусство», которое нельзя постигнуть при помощи исключительно искусствоведческих терминов, поскольку оно является не столько «искусством», сколько частью культурного бытия народа. А потому оно может быть только выражением сущности расы, к которой принадлежит указанный народ. Той расы, из ответвления которой он получил творческий импульс, что в итоге стало частью национальной особенности. Можно уверенно говорить о том, что народное искусство базируется на расовом фундаменте, а потому оно является важнейшей частью наследия предков, которым обладает каждый из народов.

Мы научились разбирать каждую вещь с точки зрения различения художественных стилей. Мы оцениваем вещи и предметы как художественные произведения. Образованный человек просто-напросто чувствует себя неуютно, если не может отнести художественное творение к готике, барокко или модерну. И он может буквально замереть перед простой крестьянской мебелью, не имея возможности идентифицировать ее в стилистическом отношении. Он не может воспринять эту мебель в целом, так как видит готические башенки, которые были дополнены типично барочными узорами. При этом данный человек забывает, что предметы крестьянского обихода вообще не рекомендуется относить к каким-либо группам «высокого искусства». Этими категориями можно мерить барочные шкафы или мебель в стиле бидермайер. Но крестьянская мебель живет по собственным законам, которые нам еще только предстоит постигнуть.

Если анализировать народное искусство, как то полагается фелькише, то это рассмотрение вообще не будет зависеть от того, отпечаталась ли на каком-либо предмете стилистика конкретной исторической эпохи. В первую очередь надо обращать внимание на то, насколько данный предмет является отражением сути народа, в какой мере он демонстрирует народную самость, насколько он отвечает ландшафту, в котором проживает эта народность. Формирование народностей в контексте местного ландшафта для нас сейчас является одной из важнейших проблем. Анализ этих сведений позволяет установить, почему разные племена, принадлежащие к одной расе, имели разные профессиональные предпочтения. Это диктовали особенности местности. Конрад Хам сообщает нам, что якобы «крестьянская культура была лишена исторического слоя», а потому она смогла стать базой пронесенного сквозь тысячелетие наследия, так как базировалась, «по сути, на домашнем труде и мелкоремесленной деятельности». Но именно эта крестьянская культура является ключом к пониманию всех предметов народного искусства, поскольку крестьяне должны рассматриваться как фундамент национальной культуры. Как раз творческие процессы, отраженные в домашнем труде в его изначальной форме, надо рассматривать как ремесленные предпосылки, запечатленные в расовых составляющих отдельных родов. Они возникли еще в доисторическое время, но именно на этом базисе позже смогло развиться «высокое искусство». Однако эти процессы никак не увязывались с эволюционными подходами. Если посмотрим на наши музеи, то мы из раза в раз сможем обнаружить последствия использования этого несовершенного метода. Редкий случай, когда выставка охватывает период за последние 300 лет. Лишь в единичных случаях бывают представлены предметы старшего возраста. В итоге мы не видим линии развития, идущей от древних ландшафтных форм, изучение которых в настоящее время является одной из важнейшей задач.

Мы должны отдавать себе отчет в том, что каждый отдельный предмет крестьянского быта, который мы могли бы сделать предметом наших исследований, прошел долгий путь развития, в ходе которого из устойчивых форм складывались определенные типы предметов. Есть неоспоримый факт — все эти вещи характеризуются в первую очередь орнаментом, который встречается повсюду, где хотя бы однажды появлялись германцы. Этот геометрический орнамент встречался на массе вещей из крестьянского быта и на предметах народного искусства вплоть до середины прошлого века. Конрад Хам пишет: «Исследования древнего мира будут приносить пользу, если удастся провести линию между доисторическим и раннеисторическим искусством и крестьянской культурой нынешнего времени. Также есть необходимость в предметных этнографических исследованиях, которые должны провести анализ исторического пространства и его факторов». Конрад Хам затронул важнейший вопрос, который можно обозначить как проблему корней народного искусства, а именно проблему символа.

Нет никакого сомнения в том, что те знаки, изучением которых занимаются цеховые фольклористы, а также исследователи владетельных символов, могут указать на их прослеженную с древнейших времен значимость. Однако эти знаки в их первоначальной форме должны оцениваться не как часть искусства, а как часть обычая. Это была не форма украшения, которая должна принести удачу, но формула благословения, которая в итоге стала частью орнамента. Орнамент был символом, который использовался не для красоты, а для процветания и удачи. В этих символах крылась сила. В первую очередь речь идет о силе вере, которая тогда была присуща народу.

Еще до 1933 года некоторые фольклористы утверждали: «Орнамент был формой украшений и формулой благословения, украшение становилось силой. Это можно проследить от татуировок маори до священных символов и знаков счастья, присущих религиозно-политическим движениям всех времен и народов». Однако «колдовство» подобных этнографических тезисов, которые обладали определенной привлекательностью и могли подкупить читателя своей простотой, приводило к тому, что формировались в корне неверные представления об обычаях нашего народа. Исследование символов как отдельная отрасль науки возникает только сегодня. Символы являются важной составной частью не только крестьянской народной культуры, но и так называемого высокого искусства. Однако эти исследования не должны ограничиваться анализом только последних веков. В это время в народе ослабевало чувство символа, что в итоге отсылало не к древней истории, но к искусствоведению, занимавшемуся изучением стилей и эпох. Только проведя линию развития, которая протянется от древней истории до нашего времени, можно понять то высшее значение символа, который может трактоваться как важнейшая национальная проблема. Несмотря на то что смысловыми знаками до сих пор пренебрегали, они даже сегодня продолжают оставаться хранителями мировоззрения, которое сформировалось еще в древнейшие времена. Символы, подобно календарным обычаям, являются самой четкой и незамутненной идеей о круговороте, который выражался в мифической формуле — вечного умирания и Воскресения. Нашим исследователям стоило бы заниматься изучением символов не племен маори или бушменов, а наших немецких народных обычаев. В данном случае на свет были бы извлечены высокие идеи, а не банальные представления о демонах и о колдовстве. Несмотря на внешнее сходство, нельзя говорить об идентичности символов, обычаев, а уж тем более о тождестве их духовного содержания. Обычаи и символы могут трактоваться только в четкой привязке к их создателям, которые неизбежно являются представителями своих рас. В народном искусстве расовая составляющая читается как нельзя ясно. Принадлежность к какой-либо расе определяет духовное содержание. Суть германского крестьянского искусства неизбежно увязана с национальными чертами, а потому в орнаментах обильно использованы символы. И этих символов не в пример больше, нежели в каком-то отдельно взятом ремесле. Мы должны гордиться тем, что этот вид народного искусства по своей сути отсылает нас к домашнему труду и ремеслу, так как именно на их основе позже смогли сложиться постоянные профессии, которые предпочитали использовать древние, но испытанные веками и добротно развитые формы. Уже в историческое время стали возникать цеха и сословия, которые пользовались ремесленными разработками, а потому базировались на древнем, в то время еще официально признанном искусстве.

Однако высокое искусство едва ли бы возникло без длившейся на протяжении тысячелетий подготовительной работы. И даже если искусство стиля трансформировалось в искусство личности, то эти личности были связаны с народным сообществом посредством своей крови. Именно их принадлежность к нации наносила на их работы своеобразный отпечаток, а также позволяла использовать видоизмененные символы. В конце концов, именно это обстоятельство позволило нам увидеть предметы крестьянского быта, в которых были смешаны готика и барокко или какие-то другие стили. Но только нанесенные на эти предметы символы позволяют увидеть в них объекты народного искусства. Вместе с тем выводы, сделанные в работе Форрера «О древнем и древнейшем крестьянском искусстве», можно считать морально устаревшими. Мы никак не можем согласиться с тем, что народное искусство является «не чем иным, как художественным явлением, которое постоянно следует в фарватере высокого искусства, копирует и даже в какой-то мере пародирует его». Сегодня подобного рода заявления звучат как откровенное оскорбление в адрес крестьянской культуры, которая отделена непреодолимой пропастью от высокого искусства. Никак нельзя использовать устаревшие понятия о взаимосвязи между культурной преемственностью и стилистическим развитием. Поэтому мы никогда не воспринимали всерьез тезисы о том, что все народное искусство могло возникнуть без какого-либо внутреннего развития самого в себе, но якобы появилось на свет только благодаря тому, что последние два-три поколения его «пародировали», а потому как таковое естественным путем исчезло в течение последних 100 лет. Но вынуждены согласиться с Конрадом Хамом, когда он заявляет: «Едва ли культурная масса могла быть уничтожена без войн и аналогичных катастроф. Но в Германии и в других великих цивилизованных державах Европы это уничтожение прошло почти мирным путем».

В молодой Германии мы восприняли крестьянскую культуру наших предков собственно только там, где она была закреплена правовым образом. Но поскольку крестьянское искусство — это основа народного искусства и всего национального культурного творчества, то ему должно быть уделено более пристальное внимание. Подобный подход толкает нас к тому, чтобы направиться в бесчисленные краеведческие музеи и частные коллекции. Вместе с тем мы должны уделять наше внимание не только музейным экспонатам, но прежде всего живой истории. Мы повсюду можем обнаружить бесценные остатки истинного немецкого народного искусства. Отчасти существует необходимость способствовать возвращению ремеслу его истинной формы, так как за последние десятилетия в необходимости зарабатывать «хлеб насущный» оно претерпело ряд изменений. Потребуется как минимум сократить сугубо конъюнктурные устремления к поделкам а-ля народное искусство. Главное заключается в том, чтобы дать прорасти скрытым цветам истинного народного искусства, которое обращено к древним формам. Оно должно использовать те же символы, те же смысловые знаки, которым в свое время наши предки придавали особое значение. Однако в настоящем и в будущем искусство должно совершенствовать свои формы и свой инструментарий. Смысл истинного народного искусства заключается в том, что оно не создает стилизованную древность, а продолжает жить свой тихой и во многом неприметной жизнью. То, что у культурно ориентированных людей вновь востребованы результаты труда ремесленников, которых хотя бы по причине гигантского вклада в культуру никак нельзя назвать мелкими ремесленниками, является признаками возрождения нашей собственной культуры. Достаточно обратить внимание на то, что сегодня у немецких селян существует осознанный спрос на предметы ремесла. Мы можем наблюдать, как возникает желание вернуть в обиход предметы обстановки, которые предназначались для множества поколений. Немцы начинают мыслить как люди, возвращенные в непрерывную цепь поколений. Вместе с тем они снова обретают правильное понимание сути немецкого народного искусства. Воля, явленная нашим временем, — продолжить цепь событий там, где оказалась прервана нить традиции. Новое время ознаменуется восстановлением истинного народного искусства, в котором будет отражена суть народа, вновь осознавшего свое национальное предназначение. При этом будут вновь возвращены в обиход древние символы, в которых заключалась народная мудрость. Они более не будут использоваться в качестве эмблем политических движений, но снова станут выражением национальной воли и народной веры.