НАБРОСОК ЧЕТВЕРТЫЙ. Вид со скалы Родондо, уподобленной горе Писга

Если вы намерены взойти на вершину Родондо, примите во внимание прежде следующее предписание: сходите разика три вокруг света марсовым матросом, нанявшись на фрегат с самыми высокими мачтами; затем годика два прослужите учеником гида, сопровождающего иностранцев на вершину пика Тенериф; столько же — учеником канатоходца, индийского фокусника и, наконец, серны. Проделав все это, приходите — и вы будете вознаграждены видом, открывающимся с нашей башни. Как мы попадем на вершину — пусть это останется между нами. Расскажи мы другим — едва ли они поумнеют. Хватит с нас и того, что мы оба, я и вы, стоим на вершине. Едва ли воздухоплавателю либо человеку, которого занесло на луну, открываются более богатые возможности для обозрения пространства. Можно предположить, что именно такой выглядит Вселенная, если посмотреть на нее с высоты небесных замков Мильтона. Какой-то безбрежный штат Кентукки, целиком залитый водой. Дэниел Бун пребывал бы здесь в состоянии полнейшего умиротворения.

Глядя с этой высоты, можно на время пренебречь некогда сгоревшим участком под названием Энкантадас. Обратите свой взор дальше, в южном направлении, минуя эти острова. Вы говорите, что ничего особенного не замечаете, — тогда позвольте указать вам направление, если не точное местоположение некоторых интересных объектов в океане, который, облобызав подножие нашей башни, разворачивается необозримым свитком в сторону Южного полюса.

Мы находимся в десяти милях от экватора. Там, на востоке, в шестистах милях лежит континент, и Кито располагается почти на одной параллели с нашей скалой.

Обратите внимание на другую подробность. Мы стоим над одной из трех групп необитаемых островов, которые, будучи расположенными примерно на одинаковом расстоянии от материка и довольно далеко друг от друга, словно часовые, охраняют побережье Южной Америки. В некотором роде именно на этих островах сходят на нет характерные особенности южноамериканского континента. Изо всех бесчисленных архипелагов Полинезии ни одному не пришлось разделить участи Галапагосских островов, или Энкантадас, островов Сан-Феликс и СанАмброзио, Хуан-Фернандес и Мас-а-Фуера. О первых не стоит и говорить. Вторые лежат чуть южнее тропика Козерога. Это высокие, негостеприимные и пустынные скалы, причем одна из них состоит из двух круглых холмов, соединенных низким рифовым барьером, и похожа на артиллерийский снаряд, изготовленный из двух ядер, скованных железной цепью. Третьи лежат на широте 33o-высокие, дикие и расчлененные надвое. Хуан-Фернандес пользуется достаточной известностью и не требует дополнительного описания. Мас-а-Фуера — испанское название, выразительно удостоверяющее тот факт, что остров, носящий это наименование, находится как бы «вне», то есть лежит чуточку дальше от материка, чем его сосед Хуан. Мас-а-Фуера располагает внушительной наружностью, особенно с расстояния восьми-десяти миль. Если приближаться к острову, постоянно придерживаясь одного направления, его махина, нависающая над морем, резко очерченный контур и своеобразный уклон вершин в пасмурную погоду подскажут нашему воображению картину огромного айсберга, дрейфующего с невозмутимым спокойствием. Его бока изобилуют темными пещерообразными нишами, словно древний собор — мрачными встроенными часовнями. Если после долгого плавания вам случится подходить к одной из этих ниш со стороны моря и увидеть вдруг обтрепанного, давно порвавшего с законом отщепенца, спускающегося навстречу по камням с посохом в руке, то это обстоятельство, окажись вы любителем острых ощущений, способно вызвать целую гамму эмоций самого странного свойства.

В качестве члена артели судовых рыболовов я имел счастье побывать на всех перечисленных островах. Каждому новичку, подгребающему на веслах под навес этих угрюмых утесов, они обязательно внушат впечатление, будто он является их первооткрывателем — таковы нерушимый покой и одиночество, царящие вокруг. Тут будет вполне уместно пролить свет на некоторые обстоятельства открытия островов европейцами, особенно принимая во внимание, что сказанное далее в равной мере будет относиться и к нашим Энкантадас.

До наступления 1563 года плавания, совершаемые испанскими кораблями между Перу и Чили, были сопряжены с невероятными трудностями. Ветры, преимущественно с юга, преобладают вдоль этого побережья; и непреложный обычай, основанный на суеверном фантазировании, заставлял испанцев во время морских переходов держаться вплотную к земле из опасения оказаться подхваченными вечным пассатом и быть унесенными в безбрежные просторы, откуда уже нет возврата. Здесь, запутавшись в извилинах многочисленных мысов и полуостровов, попав в окружение мелей и рифов, сражаясь с постоянно дующими противными ветрами, часто меняющими направление, погружаясь в полнейшие штили, которые длятся сутками или целыми неделями, тамошние суда подвергались ужасным тяготам на переходах, прокладывать которые в наши дни было бы совершеннейшей бессмыслицей. В анналах морских катастроф особое место занимает случай, происшедший с одним из таких кораблей. Он отправлялся в плавание, которое должно было длиться всего десять суток, но на самом деле, проведя в море четыре месяца, так и не вошел в гавань, потому что в конце концов пропал без вести. Как ни странно, этот ковчег не встретил на пути ни одного шторма, зато оказался послушной игрушкой словно бы предумышленных штилей и коварных течений. Всякий раз оказываясь без провизии, он трижды возвращался в промежуточный порт и снова пускался в путь для того, чтобы вернуться назад. Туманы окутывали его так часто, что определения местоположения стали невозможными, и однажды, когда команда находилась в состоянии радостного возбуждения, предвкушая вот-вот узреть порт назначения, рассеявшийся туман, увы, открыл взорам моряков гористое побережье, от которого они начали свое путешествие. В конце концов эти обманчивые испарения завлекли судно на риф, и результатом явились бедствия, слишком печальные для того, чтобы о них рассказывать.

Только Хуану Фернандесу — известному мореплавателю, чье имя увековечено в названии открытого им острова, удалось положить конец этим мытарствам. Подобно да Гаме, смело оторвавшемуся от берегов Европы, он пустился в рискованное предприятие, направив свое судно в открытый океан. Там он нашел ветры, благоприятные для плавания в южном направлении, а повернув на запад, за пределы влияния пассатов, без всякого труда достиг нужного побережья. Таким образом, пусть даже и окольным путем, он проделал переход, сэкономивший больше времени, чем плавание напрямик. Именно следуя такими маршрутами, примерно в 1670 году португальцы открыли Очарованные острова и все остальные из так называемой сторожевой группы. Хотя мне ни разу не попадались отчеты экспедиций, ясно указывающие на необитаемость островов, можно с полным основанием заключить, что они испокон веков являли образчики одиночества. Но вернемся к скале Родондо.

К юго-западу от нашей башни, в сотнях лиг, простирается Полинезия, а на западе, следуя строго по параллели, вы не встретите никакой земли до тех пор, пока форштевень вашего судна не упрется в остров Кингсмилз — в общем-то небольшая прогулка под парусом — миль эдак тысяч в пять.

Получив наше относительное место в океане с помощью таких неблизких объектов, то есть воспользовавшись единственно возможным способом определения, приемлемым для Родондо, рассмотрим теперь предметы не столь отдаленные.

Вглядитесь в угрюмые и обугленные Энкантадас. Тот мыс, в форме кратера, — часть острова Албемарл, самого крупного в архипелаге. Остров имеет шестьдесят миль в длину и пятнадцать в ширину. Приходилось ли вам когда-нибудь глазеть на настоящий, неподдельный экватор? Доводилось ли, в настоящем смысле этого слова, попирать ногами эту линию? В таком случае позвольте подсказать вам, что этот кратер, покрытый желтой лавой, разрезан экватором пополам с точностью, с какой острый нож рассекает центр пирога, начиненного тыквой. Если бы ваше зрение оказалось настолько острым, чтобы вы смогли видеть еще дальше, то чуть в стороне от этого мыса, за низкой, дайковой полоской земли, вы бы заметили остров Нарборо, самый высокий изо всех островов архипелага. Его нельзя отнести к разряду земли — от вершины до основания это сплошной сгусток лавы, изобилующий пещерами, черными, как кузницы. Словно чугунные плиты, гудят под ногами его берега, отливающие металлом, а высокие вулканы, стоящие отдельной, обособленной группой, похожи на дымовые трубы.

Нарборо и Албемарл состоят в соседстве довольно любопытного свойства. Известный печатный знак, опрокинутый по направлению движения часовой стрелки, наглядно представит вам их странное взаимоположение.

Отсеките каналом от основного тела буквы среднюю засечку, и она станет Нарборо, а все остальное — Албемарлем. Вулканический Нарборо торчит из черных, стиснутых челюстей Албемарля, словно красный язык из разверстой волчьей пасти.

Если вы хотите получить представление о населении Албемарля, я постараюсь предложить вашему вниманию, в округленных цифрах, некоторые статистические данные, которые с достаточной точностью были собраны мной прямо на месте:

Люди нет Муравьеды неизвестно Человеконенавистники неизвестно Ящерицы 500 тысяч Змеи 500 тысяч Пауки 10 миллионов Саламандры неизвестно Черти некоторое количество

Общий баланс составляет 11 миллионов плюс не поддающееся подсчету воинство демонов, муравьедов, мизантропов и саламандр.

Албемарл держит свою пасть открытой на заход солнца. Его разжатые челюсти образуют большой залив, который разделен Нарборо, этим языком, на две половины — Наветренную и Подветренную бухты. Два полуострова вулканического происхождения, оконечности острова прозываются Северным и Южным мысами. Я особо подчеркиваю это, потому что описываемые места достойно отмечены в летописях китобойного промысла. В определенное время года киты заходят в эти бухты, чтобы дать жизнь своему потомству. Рассказывают, что первые китобои, промышлявшие в этих водах, бывало, блокировали вход в Подветренную бухту своими судами, в то время как их вельботы, следуя Наветренной бухтой, входили в пролив Нарборо и, таким образом, накрепко запирали левиафанов в этом огромном загоне.

В тот самый день, когда мы ловили рыбу у подножия Круглой скалы, дул устойчивый ветер, и наше судно, обогнув мыс Северный, столкнулось с достойнейшим зрелищем, которое когда-либо приходилось видеть предприимчивому мореходу. Около тридцати парусников, выстроившись в ряд, словно эскадра, боролись со встречным ветром — славное, гармоническое согласие стремительных штевней. Все тридцать килей, словно тридцать арфовых струн, напряженно звенели, сообразно вытянувшись по воде, и дружно чертили идеально параллельные линии кильватеров. Однако в данном случае охотников оказалось гораздо больше, чем дичи. Флот распался, и все суда, каждый своей дорогой, постепенно скрылись из виду. На месте остались только наше судно и два аккуратных джентльмена из Лондона. Но они, как и другие, потерпев неудачу, вскоре исчезли. Подветренная бухта со всеми своими достопримечательностями за неимением претендентов перешла в нашу собственность.

Судовождение в этом месте осуществляется следующим образом: вы вертитесь у входа в залив, ложась с одного галса на другой. Причем временами, именно временами, а не постоянно, как у других островов, течение со скоростью скаковой лошади пересекает вам путь. Вследствие этого, неся всю массу парусов, приходится закладывать галсы с величайшей осторожностью. Как часто при восходе солнца, стоя на макушке фок-мачты, в то время как нос судна терпеливо нацеливался в разрез между островами, мне приходилось напряженно всматриваться в эту землю, сложенную отнюдь не из глины, а из расплавленных камней и сформированную не ручейками искрящейся воды, а запруженными потоками бурлящей лавы.

Когда судно спешит к острову со стороны открытого океана, Нарборо подставляет ему свой бок в виде сплошной, темной и нависающей громады, вздымающейся на пять-шесть тысяч футов, а еще выше скрытой капюшоном тяжелых облаков, нижний контур которых прорисовывается на фоне скал так же четко, как граница снегов в Андах. И там, в столь возвышенной темноте, происходят страшные вещи. Там трудятся демоны огня, которые время от времени высвечивают ночь странной, таинственной иллюминацией на многие мили вокруг, что, впрочем, не сопровождается никакими другими демонстрациями; но иногда, совершенно неожиданно, они заявляют о себе ужаснейшими толчками и разыгрывающейся затем драмой вулканического извержения. Чем темнее облака днем, тем ярче освещены эти представления ночью. Китобои нередко оказывались вблизи докрасна раскаленной горы, сияющей словно бальная зала. Стекольным заводом — вот как еще можно назвать этот стеклообразный остров, оснащенный высоченными трубами.

Отсюда, где мы стоим, то есть с вершины Родондо, не видно других островов, но наше место достаточно удобно для того, чтобы указать, где они расположены. Вон там, к примеру, на норд-осте, я замечаю вдалеке темную гряду. Это остров Абингдон — один из самых северных островов архипелага. Он такой отдаленный, одинокий и пустынный, что вызывает в памяти остров Ноу-Мэнз-Лэнд, лежащий мористее нашего северного побережья. Я сомневаюсь, чтобы два человеческих существа одновременно когда-либо прогуливались по его берегам. Поэтому применительно к Абингдону Адам и миллиарды его потомков пока что пребывают в небытии.

Вытянувшийся к югу от Абингдона и совершенно невидимый за длинным хребтом Албемарля стоит остров Джемса, названный так еще первыми флибустьерами в честь неудачливого Стюарта — герцога Йоркского. Кстати, обратите внимание, что, за исключением островов, окрещенных сравнительно не— давно и главным образом в память именитых адмиралов, Энкантадас впервые были отличены друг от друга испанцами; однако в середине семнадцатого столетия пираты стерли со своих карт испанские названия, заменив их именами английских королей и вельмож. Мы скоро коснемся этих джентльменов, преданных короне, и прочих вещей, которые связывают их имена с Энкантадас. Вот, кстати, один небольшой эпизод: между островами Джемса и Албемарлем существует фантастический островок, известный как Очарованный остров Коули. Поскольку околдованным является весь архипелаг, следует объяснить особую причину наложения чар, которая явственно проглядывает в столь исключительном названии, данном самим Коули, блестящим пиратом, при первом же посещении острова. Он так рассказывает об этом в публикации, посвященной своему путешествию: «Я назвал его Очарованным островом Коули, повинуясь воображению. С различных румбов он представал перед нами всякий раз по-иному: то принимал вид разрушенной крепости, то большого города и т. д.». Это не вызывает удивления, потому что посреди Очарованного архипелага можно действительно наблюдать различного рода миражи и оптические обманы. Тем не менее связь, установившаяся между именем Коули и островом-оборотнем, вызывает предположение, что, по-видимому, остров как-то подсказал воображению пирата его собственный созерцательный образ. По крайней мере если сей мореплаватель состоял в каком-то родстве со склонным к неторопливому раздумью и самоанализу поэтом Коули, что вполне возможно, поскольку он жил примерно в то же самое время, то этот пример тщеславия не покажется нам слишком необоснованным. Дело в том, что подобные вещи вроде присвоения собственного имени острову заключены в крови и одинаково часто встречаются как среди пиратов, так и среди поэтов.

Еще южнее острова Джемса располагаются острова Джервис, Дункан, Крое мен, Врэттл, Вудс, Чатем и другие, поменьше, — целый архипелаг пустырей, лишенных населения, истории и всякой надежды когда-нибудь их приобрести. Однако неподалеку от них находятся и довольно примечательные острова Баррингтон. Чарльз, Норфолк и Худ. Следующая глава подведет некоторые основания под их особенности.