Возьмите двадцать пять куч печной золы, разбросанных там и сям на городской свалке, мысленно увеличьте часть из них до размеров гор, а свалку

— до величины моря, и вы получите вполне верное представление о том, как выглядят Энкантадас, или Очарованные острова. Скорее группы потухших вулканов, чем острова, — таким мог бы оказаться наш мир после предания искупительному огню.

Весьма сомнительно, чтобы какое-то иное место на земле могло сравниться с ними по запустению.

Заброшенные старинные кладбища, руины древних городов представляют собой меланхолическое зрелище, но, как всякое сущее, хоть однажды соприкасавшееся с людьми, все же вызывают в нас сочувственные мысли, какими бы печальными они ни были. Ведь даже Мертвому морю при всей скудости навеваемых им эмоций временами удается расшевелить в душе пилигрима более приятные ощущения.

Что касается одиночества, то огромные северные леса, морские просторы, не посещаемые кораблями, ледяные поля Гренландии являют человеческому глазу его выразительнейшие подобия; и все же магическое величие перемен, приносимых либо движением вод, либо временами года, смягчает их ужас — дремучие леса посещает май, отдаленнейшие поверхности моря, подобно озеру Эри, отражают знакомые нам звезды, а в чистом воздухе ясного полярного дня искрящийся лазурный лед кажется прекрасным малахитом.

Особое, если можно так выразиться, проклятие, тяготеющее над Энкантадас и ставящее их по запустению неизмеримо ниже Идумеи и Полюса, заключается в полном отсутствии перемен, ибо времена года и настроения остаются там неизменными. Рассеченные экватором, Энкантадас не знают осени, не знают весны; они подобны бренным останкам пожранного пламенем, и едва ли можно что-либо прибавить к картине всеобщего опустошения. Ливни освежают лустыни, но на эти острова не было пролито ни капли дождя. Подобно расколотым сирийским тыквам, оставленным вялиться на солнце, они покрылись трещинами под воздействием вечной засухи, посылаемой раскаленными небесами. «Яви милость свою, — взывает страждущий дух Энкантадас, — и ниспошли Лазаря, дабы он увлажнил палец свой в прохладной воде и оросил язык мой, ибо пламень этот мучит меня».

Другая особенность островов — их невероятная необитаемость. Шакал, обреченный на прозябание в зарослях сорной травы среди развалин Вавилона, представляется нам наглядным примером отщепенца, изгнанного отовсюду; но Энкантадас отказывают в убежище даже париям животного мира. Они в равной мере не принадлежат ни волку, ни человеку. Пожалуй, только рептилии подают там признаки жизни: черепахи, ящерицы, змеи и странная аномалия диковинной природы — игуана, а также огромные пауки. На этих островах вы не услышите ни голоса, ни мычания, ни воя; единственный звук, который издает там жизнь, — это шипение.

На большинстве островов, где вообще может быть найдена хоть какая-нибудь растительность, она более неблагодарна, чем скудость Атакамы. Непролазные чащи похожего на проволоку кустарника без плодов и названия заполняют глубокие расселины в известковых скалах, предательски скрывая их. Безмолвно томятся под солнцем заросли безобразно искривленных кактусов.

Во многих местах побережье загромождено скалами или, точнее, застывшей лавой. Беспорядочные нагромождения бурой, зеленоватой массы, напоминающей спекшиеся на колосниках угли, образуют то здесь, то там темные впадины и пещеры, куда неутомимо вливает свою пенную злобу океан, завешивая берег клубами серой, необузданной мглы, в которой мечутся стаи неземных птиц, дополняющих угрюмый грохот своими пронзительными криками. Каким бы спокойным ни было море, для этих скал и для этой зыби отдохновения нет — они бичуют друг друга даже тогда, когда океан пребывает в состоянии полного умиротворения. По ненастным же, облачным дням, столь обычным для этой части водного экватора, мрачные, стекловидные глыбы, вздымающиеся посреди белых бурунов и водоворотов в отдаленных и губительных местах мористее побережья, являют собой поистине Плутоново зрелище. Только в падшем и никакой ином мире могут существовать подобные земли.

Участки берега, свободные от следов огня, простираются широкими, ровными полосами пляжей, образованных бесчисленными ракушками, и местами усеяны гнилыми кусками сахарного тростника, бамбука, кокосовых орехов, принесенных к побережью этого мрачного мира от прекрасных пальмовых островов, расположенных к западу и югу (истинный путь из рая к вратам преисподней!); в то же время вы заметите там куски обгорелого дерева и трухлявые обломки корабельных шпангоутов, лежащие вперемешку с названными реликвиями далекой красоты.

Все это не вызовет удивления у того, кто знаком с завихряющимися течениями, борющимися между собой почти во всех широких проливах архипелага. Причудливость перемещений ветров вполне соответствует капризности морских течений. Нигде больше, как на Энкантадас, ветры не обладают таким непостоянством и не бывают такими неблагоприятными, ненадежными во всех отношениях и склонными к совершенно изумляющим штилям.

Одно судно затратило почти месяц на переход между двумя соседними островами, хотя расстояние между ними не превышало девяноста миль. Дело в том, что из-за сильного течения шлюпкам, спущенным для буксирования, едва удается удерживать судно от стремительного навала на утесы, не говоря уж о тщетности помочь его продвижению вперед. Иногда судно, пришедшее издалека, совершенно не в состоянии зацепиться за архипелаг, если только не были приняты солидные поправки на снос сразу же при появлении островов в виду впередсмотрящего. Вместе с тем временами там действует какое-то таинственное притягательное течение, неумолимо влекущее к островам проходящий мимо корабль, хотя тот вовсе не собирался с ними встречаться.

Правда, одно время, как, впрочем, и в наши дни, целые флотилии китобойных судов в поисках спермацетового кита бороздили обширный участок моря, прозванный моряками Очарованной Банкой; но она, как будет сказано в соответствующем месте, находится мористее большого острова Албемарл на свободной воде, в стороне от путаницы маленьких островов, и, вследствие этого, к ней не целиком относятся отмеченные выше достопримечательности; однако даже и там порой течение обретает необычайную силу и меняет направление, подчиняясь такому же своеобразному капризу.

Действительно, в определенное время года ужасающие течения, совершенно непредсказуемые, хозяйничают на значительном расстоянии от берега вокруг всего архипелага. Они способны изменить курс корабля, идущего со скоростью четырех-пяти миль в час, в направлении, прямо противоположном борту, в сторону которого положено перо руля. Ошибки в навигационном счислении, вызванные этими причинами, совокупно с непостоянными переменчивыми ветрами долгое время питали ложное представление о существовании на одной параллели двух групп островов, отстоящих друг от друга на сотню лиг. Так думали первые посетители этих мест — пираты, и вплоть до 1750 года карты этой части Тихого океана находились в полном соответствии с бытовавшими заблуждениями. Кажущаяся неуловимость и неопределенность местоположения островов, вероятнее всего, и подсказали испанцам их название — Энкантадас, или Очарованный архипелаг.

Поскольку в наши дни, по единодушному мнению, существование островов воочию установлено, современный путешественник скорее всего будет склонен предположить, что такое название возникло благодаря явно ощутимому духу немой пустоты, который царствует над ними. И действительно, едва ли что-нибудь иное сможет создать лучшее представление о некогда одушевленных вещах, по злому умыслу низведенных от цветущей свежести до состояния пепла.

Содомские яблоки, обратившиеся во прах после прикосновения к ним, — вот чем кажутся эти острова. Каким бы призрачным ни представлялось их местоположение, на наблюдателя, находящегося на берегу, они производят впечатление неизменной одинаковости — они будто навечно прикованы к мертвому телу самой смерти.

Нельзя сказать чтобы название «Очарованные» не было применимо к ним и в другом смысле. Тут мы касаемся одного из обитателей этих окраин, принадлежащего к классу рептилий, присутствие которого на островах дало им другое испанское название — Галапагос. Так вот, что касается живущих там че— репах, то на их счет в кругу моряков долгое время сохранялось поверье, не столь ужасающее, сколь карикатурное: матросы были серьезно убеждены, что все морские офицеры, особенно командоры и капитаны, обладавшие дурным нравом, после смерти (а иногда и до нее) превращались в черепах и становились единственными хозяевами этих раскаленных пустырей, напоминающих окрестности Мертвого моря.

Вне всякого сомнения, столь печальные мысли были первоначально вызваны необычайно унылым ландшафтом, но, быть может, в еще большей степени и самими черепахами. Ибо кроме чисто физических очертаний в их внешнем облике заключается нечто до странности проникнутое самоосуждением. Ни в каком ином одушевленном теле извечная печаль и безнадежность не выражены с такой унизительной наглядностью, а сведения об их удивительном многолетии только усиливают это впечатление.

Подвергая себя риску прослыть человеком, до абсурдности верящим во всякие чудеса, я не могу удержаться от признания, что иногда, даже сейчас, покинув многолюдный город, чтобы пробродяжничать июль и август в горах Адирондак подальше от городской суеты, поближе к притягательным таинствам природы, там, когда случается мне присесть на мшистое ложе какой-нибудь глубокой лесной лощины в окружении распростертых на земле стволов сосен, подточенных временем и насекомыми, я припоминаю, будто во сне, свои другие, более дальние странствия в самом сердце заколдованных островов, испепеленных солнцем; в памяти оживают призраки темных панцирей и безлистных чащоб с торчащими там и сям вялыми черепашьими шеями; и снова возникают перед глазами застывшие стекловидные камни, истертые временем и изборожденные глубокими канавами, которые проточили в них черепахи, медленно, из века в век ползающие по островам в поисках скудных лужиц воды; и тогда я начинаю понимать, что в свое время мне действительно довелось преклонять голову на земле, околдованной злыми чарами.

Мало того, живость моих воспоминаний либо склонность воображения ко всему таинственному такова, что я не решаюсь утверждать, будто не являюсь случайной жертвой оптического обмана, вызванного Галапагосами. Довольно часто в кругу веселой компании, и особенно на пирушках при зажженных свечах в каком-нибудь старомодном особняке, где отдаленные углы просторной прямоугольной комнаты плотно завешаны тенями, напоминающими о призрачных порослях пустынных лесов, я вдруг привлекаю внимание друзей своим неподвижным взглядом и внезапной сменой настроения; в то время сам я отчетливо вижу медленно выползающий из воображаемой чащобы и тяжело волочащийся по полу призрак гигантской черепахи с надписью: «Momento…», горящей огненными буквами на ее спине.