Когда мы вернулись во «Второй флигель» и мисс Браш тщательно проследила, чтобы мы не забыли сменить промокшие носки, я пригласил Геддеса сыграть партию на бильярде. Мы едва успели закончить, как явился Джо Фогарти и повел меня на предобеденные физические процедуры.

Мы начали серию обычных телодвижений в кабинете физиотерапии. Джо тут же завел речь о Геддесе, которого считал славным малым. Он заявил, что ему вообще нравятся англичане, а Геддеса он причислял к типичным представителям этой нации. Ему самому довелось побывать в Лондоне в 1929 году, когда он победил чемпиона Англии, и все парни там показались ему похожими на Геддеса. Затем он продолжил перемывать косточки другим пациентам. По каким-то личным причинам он больше ни к кому не испытывал особых симпатий. Фенвика считал рохлей и неженкой, как девушка. Билли Трент, напротив, сплошь состоял из мускулов, и справиться с ним бывало порой нелегко.

А вот уже упоминание о мускулах моментально заставило его заговорить на излюбленную тему – о себе самом. С понятной гордостью он хвалился собственной силой, объяснял, почему он более классный борец, чем нынешние мозгляки, портреты которых печатают во всех газетах, а на самом деле они только позорят славный вид спорта, и лучше бы им вообще не появляться на борцовском ковре. Далее последовало несколько скабрезных историй о его интрижках с женщинами в Лондоне, хотя я к тому времени едва ли слишком внимательно слушал его. Обычно я находил его похвальбу занятной, но в этот момент все мои мысли занимала та девушка в русской шапке с печалью в глазах.

И как только подвернулся малейший повод, я попытался упомянуть о ней в нашем с Джо разговоре. Лицо Фогарти, похожее на морду добродушного бульдога, расплылось в понимающей ухмылке.

– Да, что есть, то есть, – сказал он. – Она на редкость хороша собой.

– А как ее зовут?

– Пэттисон. Айрис Пэттисон. Одна из бывших светских львиц с Парк-авеню. Отец разорился и выбросился из окна зимнего сада при своем пентхаусе. Причем на глазах у девушки. На нее это само по себе сильно подействовало. Когда же она узнала, что папаша оставил ей всего несколько тысяч баксов, а возлюбленный, не будь дурак, порвал с ней, то совсем рехнулась. Ее привезли сюда, и с тех пор она лечится у нас.

Наступила пауза, пока он с силой обрабатывал кулаками мне спину. Потом я спросил:

– Чем конкретно она больна?

– Мне всегда трудно запоминать эти их научные названия. У нее что-то вроде меланхии. Так, кажется?

– Меланхолия?

– Точно! Все время сидит, уставившись перед собой, и ничего не делает. Миссис Делл из женского отделения говорила мне, что у нее от этой Айрис иногда мороз идет по коже. Она может за целую неделю вообще ни слова не вымолвить.

Бедняжка Айрис! Я ощущал безграничную жалость к ней. И был глубоко потрясен, осознав, что впервые со времени смерти Магдален жалею кого-то, кроме себя самого. Быть может, я начал возвращаться к норме?

– Но сегодня вы не могли не слышать ее слов, Фогарти, – пришлось напомнить ему. – Что она имела в виду, когда обвинила Лариби в убийстве своего отца?

– Она, конечно, чокнутая, но в ее словах вполне могло заключаться рациональное зерно, – ответил он. – Лариби и ее батюшка состояли в одной группе биржевых воротил. Лариби успел снять пенки и уцелеть, пока дела обстояли хорошо, а вот остальные хлебнули потом горя. Именно после этого старик Пэттисон покончил с собой. – Я уже надевал банный халат, когда Фогарти радостно сообщил мне: – Должен вам сказать, мистер Дулут, что вы сохранили совсем неплохую физическую форму для человека, который не просыхал так долго. – Я поблагодарил его за сомнительный комплимент, и он продолжил: – Хотите, научу вас паре борцовских приемов? А вы, быть может, когда выйдете отсюда, тоже вспомните меня добрым словом и поможете попасть в шоу-бизнес. Вот где мне самое место!

Выгода от этой сделки представлялась мне несколько односторонней, но я согласился и Фогарти начал посвящать меня в таинства полунельсона. При этом он жестоко вывернул мне тело, заломив руки за шею, когда в коридоре послышались шаги.

Дверь открылась, а мы располагались как раз напротив нее. И я почувствовал себя довольно-таки неловко при появлении мисс Браш. Признаюсь, мое мужское достоинство оказалось несколько уязвлено, когда она увидела меня беспомощным в лапах такого бабуина, как Фогарти.

Но ей, казалось, все представилось в несколько ином свете. Она задержалась в дверях, с любопытством наблюдая эту сцену. А потом ее лицо просияло все той же очаровательной, хотя и несколько однообразной улыбкой.

– Стало быть, вы обучаетесь борьбе, мистер Дулут? Что ж, в следующий раз, если начнете плохо себя вести, с вами будет труднее справиться. – В этот момент я совсем не чувствовал, что справиться со мной так уж трудно, но она совершенно неожиданно добавила: – Не научишь ли ты и меня этому захвату, Джо? Я уже успела подзабыть джиу-джитсу, а хотелось бы оказаться на равных с мистером Дулутом, если вдруг возникнет такая необходимость.

Фогарти сразу же отпустил меня и широко улыбнулся в ответ. Думаю, ему понравилась идея подурачиться с мисс Браш, от чего не отказался бы, наверное, ни один из нас.

Совершенно спокойно мисс Браш подошла к нему и позволила согнуть себя в три погибели. Занятной она все же была личностью: восприняла урок борьбы так, словно ее учили всего лишь вязать на спицах. Порой я задумывался, до какой степени верно воспринимает эта молодая особа реакцию на себя мужчин. И если она не до конца осознавала ее, то была не так умна, как я считал.

Они с Фогарти слились в подобии неких безумных объятий, когда из коридора снова донесся какой-то шум.

– Немедленно прекратите это безобразие!

Я бросил взгляд на дверь как раз вовремя, чтобы увидеть, как мужчина в синем банном халате перескочил через порог. Он набросился на Фогарти и принялся осыпать его ударами кулаков. Несколько секунд в сумятице я не мог ничего разобрать. А потом в этой живой молнии с обнаженными грудью и ногами, которые путались в полах халата, стал узнаваем молодой Билли Трент.

Юнцом владела слепая ярость, а его сила представлялась сейчас почти сверхчеловеческой. Мисс Браш не без труда отскочила в сторону, и два извивающихся тела повалились на пол, причем сверху оказался Трент. С всклокоченными светлыми волосами, оголившимся торсом и огнем в глазах, он являл собой выхолощенный воображением киносценариста образ белого человека, воспитанного в джунглях.

– Ты и пальцем не посмеешь ее больше тронуть! – бормотал он торопливым нервным тоном. – Не смей делать больно мисс Браш – никому не позволено причинять ей боль! Оставь ее в покое или…

Фогарти попытался применить свои жалкие защитные приемы из борцовского арсенала против упругой массы молодых мышц, но, застигнутый врасплох, оказался на удивление слабым соперником при всей натренированности собственных мускулов, когда пальцы Билли сомкнулись у него на шее.

И впервые за все время моего с ней знакомства мисс Браш утратила величавое достоинство. Она в волнении засуетилась вокруг них, восклицая:

– Все в порядке, Билли. Он не причинил мне боли. Я сама попросила его…

Боюсь, что рефери из меня вышел никудышный. Вероятно, мне что-то следовало предпринять, но ко мне вдруг вернулись все прежние страхи, и меня попросту начало трясти.

Даже не знаю, чем бы все это обернулось, если бы не своевременное появление Морено. И хотя я стоял спиной к двери, все равно ощутил его присутствие, стоило ему переступить порог. В нем был эдакий магнетизм – властность и чувство превосходства над другими, придававшие силы одерживать верх в любой ситуации. Он схватил Трента за плечо и ровным, размеренным голосом приказал:

– Вам лучше остановиться, Билли.

Парнишка посмотрел в темные глаза доктора и уже не мог отвести взгляд, словно попал под гипноз. Его пальцы на горле Фогарти медленно разжались.

– Но он причинял боль мисс Браш! Он хотел…

– Он вовсе не пытался этого сделать. Вы совершили ошибку. Ничего серьезного не происходило.

Трент откатился от Фогарти, и когда посрамленный санитар, глубоко переживая свой позор, поднялся на ноги, Билли тоже встал с пола. В смущении он тут же затянул пояс своего халата. На мисс Браш он теперь смотрел одновременно с неловкостью и робостью.

– Приношу свои извинения, – пробормотал он. – Простите меня. Кажется, я потерял контроль над собой. Очень глупо с моей стороны. Вы, должно быть, считаете меня теперь полным кретином.

И, невнятно извинившись перед Фогарти, покраснев, будто провинившийся школьник, он поспешил вон из комнаты.

– Я ни в чем не виноват, – сбивчиво начал оправдываться Фогарти, как только дверь закрылась. – Мисс Браш сама захотела, чтобы я показал ей пару борцовских захватов.

– Не трудитесь объясняться, – холодно перебил его Морено. – Лучше пойдите и переоденьтесь, – он бросил взгляд на меня. – И вы тоже, мистер Дулут… Уже почти время готовиться к обеду.

Фогарти понуро удалился, жалуясь самому себе, что получил удар ниже пояса. Мы с Морено немного постояли, пока мисс Браш приводила в порядок свои светлые локоны, а потом я тоже счел за лучшее уйти.

Но слишком поторопился. Уже добравшись до палаты, я заметил, что оставил в комнате физиотерапии свое полотенце. Никакой особой причины забирать его оттуда немедленно не было, но зато это показалось отличным предлогом для неожиданного возвращения, а меня разбирало любопытство, получит ли происшествие какое-либо продолжение.

Когда я туда вернулся, дверь оказалась закрытой. Но прежде чем я успел открыть ее, изнутри донесся голос Морено, громкий и злой:

– О, бедный мальчик, он в точности, как я сам. Терпеть не может, когда другие мужчины прикасаются к тебе!

К своему стыду, я застыл на месте, но они понизили тон, и до меня стали доноситься лишь обрывки фраз. Но фамилию Лариби я расслышал из уст Морено очень отчетливо.

На это мисс Браш лишь презрительно рассмеялась.

– Я скорее сама стану волчицей с Уолл-стрит.

В этот момент я все же открыл дверь. Они стояли очень близко друг к другу. Морено сжимал кулаки. Мисс Браш стояла с обычным невозмутимо ангельским видом, но при этом на ее лице отображалась и жесткая решимость.

Заметив меня, оба расслабились. Морено прищурился. А мисс Браш улыбнулась стандартной улыбкой, неизменно предназначенной для пациентов.

– Прошу прощения, – пролепетал я, несколько оробев. – Я просто забыл здесь свои… э-э-э… домашние тапочки. То есть я хотел сказать – полотенце.