Сержант Каттинг выглядел, как полицейский, и говорил, как полицейский. Он появился в клинике примерно за десять минут до смерти Пола и почти сразу уединился с доктором Эвансом и доктором Грисуолдом.

Двое сопровождавших его полисмена остались в приемном покое.

– Вам бы поближе друг к другу держаться, – сказал один из них. – У сержанта ко всем много вопросов. – После чего погрузился в молчание.

В приемном покое с его мертвенным освещением собралась какая-то гротескная компания. Молодой практикант и полицейские – все в формах, сообразно с профессией… Мартин, выглядящий странно беспомощным и потерянным, при всем блеске камзола шестнадцатого века, не говоря уж о рейтузах и бороде… Синтия, ослабевшая от слез, с опухшими глазами – куда только делись все ее претензии на шик… Лишь Алекс и Мона выглядели более или менее буднично, но и они выказывали явные признаки печали и обеспокоенности.

Сержанта Каттинга не было минут пять, когда юного практиканта осенило.

– Господа, – обратился он к полицейским, – как вы думаете, могу я предложить этим людям глотнуть по капле виски? Они пережили страшное потрясение, боюсь, оно может сказаться, когда сержант начнет их допрашивать.

Стражи порядка с сомнением переглянулись, и наконец тот из них, что покрасноречивей (это он уже выступал перед собравшимися), кивнул:

– Полагаю, ничего дурного в этом не будет.

Выпить виски Мартину было в самый раз. Больничный запас (используемый исключительно в медицинских целях) состоял из первоклассного марочного бурбона, куда превосходящего вкусом тот, к которому он привык, и нервы, натянутые, как струна, немного отпустило. На остальных, включая полицейских, напиток произвел как будто то же воздействие, а когда практикант, чтобы уж до конца продемонстрировать свое гостеприимство, угостил всех сигаретами, все вздохнули с облегчением. Молчание сохранялось, но к моменту, когда вернулся сержант Каттинг, тяжелая атмосфера страха, в общем, рассеялась.

Но после первых же его слов она снова сгустилась. «Мистер Леннокс скончался», – бесстрастно объявил сержант. Мартин заметил, что он внимательно вглядывается в лица присутствующих. Никто ничего не сказал, только послышалось сдавленное рыдание Синтии. Все знали, что Пол умирает, формальное подтверждение этого особенного значения не имело.

– Бедняга, – негромко проговорил Алекс.

Сержант Каттинг повернулся к одному из своих людей:

– Дэвис, ты знаешь, где находится аудитория Уилера?

– Так точно, сэр.

– В таком случае немедленно отправляйся туда. Я позвонил в участок, сейчас по этому адресу пришлют еще людей. Проследи, чтобы никто там ничего не трогал, и пусть те, кто еще не ушел, останутся. Мне нужно допросить их.

– Слушаю, сэр. – Дэвис шагнул к двери.

– Вынужден, господа, попросить вас задержаться на некоторое время, – продолжал сержант Каттинг тем же спокойным, любезным тоном. – Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. Доктор Эванс разрешил мне воспользоваться его кабинетом. Я буду вызывать вас туда по одному. Но для начала должен сказать следующее. Судя по тому, что я услышал от доктора Грисуолда, распространилось мнение, будто смерть мистера Леннокса стала результатом несчастного случая. Это не так. Хочу, чтобы вы знали: речь идет об убийстве.

Если сержант Каттинг ожидал какой-то особенной реакции, которая могла бы навести его на те или иные мысли, то его вновь ждало разочарование. Для Мартина это была не новость; да и оставшиеся трое слишком хорошо его знали, чтобы хоть на минуту допустить возможность случайной смерти.

– Начнем с вас, мистер Лэм, – сказал сержант после недолгой паузы. – Вы должны были быть рядом с мистером Ленноксом в момент отравления. – Он проследовал в тесный кабинет, а Мартин пожалел, что практикант не предложил им выпить еще по бокалу виски.

Сержант сел за стол доктора Эванса и знаком указал Мартину на стул. Устроились оба друг по отношению к другу так, что это странным образом напомнило Мартину их встречи с доктором Эшвином.

– Вы ведь были близким другом мистера Леннокса? – спросил сержант Каттинг, покончив с формальностями установления имени, адреса и так далее.

– Не более, чем другие.

– М-м-м… Хорошо, мистер Лэм, расскажите, пожалуйста, что именно происходило на сцене аудитории Уилера.

Мартин описал сцену, упомянул бокал, в который было налито «шерри», монолог Пола.

– Это большой монолог, – пояснил он, – после того как Пол сделал глоток, прошло не менее пяти минут или около того, когда я заметил конвульсии – действие стрихнина. – И Мартин в мельчайших, какие только мог вспомнить, подробностях пересказал всю кошмарную мизансцену, лишь воздержавшись до времени от упоминания Семерых с Голгофы.

– Мистер Лэм… – Сержант Каттинг остановился. – Вы сказали: «стрихнин». А я ведь говорил только, что мистер Леннокс был отравлен.

– Не хотелось бы разочаровывать вас, сержант, но тут вам ничего не светит. Вспомнив, как все происходило, я узнал симптомы, а доктор Грисуолд подтвердил мои подозрения.

– А откуда вы знаете, какие симптомы отравления стрихнином?

– И снова мимо. Как прилежный читатель детективных романов, я немного разбираюсь в криминалистике и токсикологии.

– Боюсь, вы слишком прилежный читатель, мистер Лэм, – возразил сержант Каттинг, – если думаете, что я пытаюсь поймать вас в ловушку или делаю слишком поспешные выводы. Ладно, оставим это. Как вы думаете, каким образом яд мог попасть в организм?

– Скорее всего его подсыпали в бокал с шерри. Ничего другого в голову не приходит. И произойти это могло не более, чем за час до начала конвульсий. Воду, которую мы пьем за кулисами, набирают из питьевых фонтанчиков, а ничего спиртного Пол не употреблял, боялся, что это может помешать ему на сцене.

– Мистер Леннокс не выходил из аудитории?

– После восьми вечера нет. У него просто возможности такой не было. Он играет главную роль и почти все время остается на сцене, а вне ее хватает времени только на то, чтобы переодеться.

– Спасибо. Это важный момент. – Сержант Каттинг закурил сигарету и подтолкнул пачку к Мартину. – Теперь бокал. Что в нем было на самом деле?

– Подкрашенная вода, довольно безвкусная, надо сказать. Дрексель почти час возился с раствором, подгоняя под цвет шерри.

– Дрексель?

– Лоренс Дрексель. Это режиссер Малого театра. Начал он с чая со льдом, но цвет показался ему эстетически непригодным.

– Извините меня, мистер Лэм, но черт бы побрал вашего мистера Дрекселя с его эстетической чувствительностью. Вам, несомненно, известно, что дубильная кислота может служить противоядием стрихнина, и если бы Дрексель остановился на чае, мистер Леннокс был бы сейчас жив. Где держали эту жидкость?

– Об этом вам надо спросить у ответственного за реквизит. Я не знаю. Обычно бокалы наполняют и ставят на стол за кулисами перед началом третьего акта.

– Бокалы?

– Да, должен был быть еще один, но он случайно разбился.

Сержант Каттинг удивленно приподнял брови и сделал очередную заметку.

– Кто стоял близко к столу?

– Несколько моих друзей. Доктор Грисуолд, мистер Брюс, мисс Вуд, мисс Моралес, кто еще? Ах, да, доктор Лешин с кафедры истории и его жена.

– И что связывало всех этих людей с мистером Ленноксом?

Мартин немного поколебался.

– Видите ли… все мы были его друзьями, кроме, возможно, доктора Грисуолда. Пол, мистер Брюс и я часто бывали в одних и тех же компаниях. Мисс Вуд – невеста мистера Брюса и, насколько мне известно, была связана с Полом только через него. Доктор Лешин работает на той же кафедре истории, где преподает… преподавал Пол. Мисс Моралес и миссис Лешина встречались с ним на разного рода вечеринках…

Сержант Каттинг оторвался от своих записей.

– Мистер Лэм, вы назвали себя прилежным читателем детективных романов, так что, не сомневаюсь, вы ждете не дождетесь следующего моего вопроса: есть ли у кого-нибудь причины желать смерти мистеру Ленноксу?

– Сержант Каттинг, для начала мне хотелось бы вам сказать еще кое-что насчет сегодняшнего вечера. После того как Пол упал и к нему бросились люди, я заметил на столе, там, где стоял бокал, клочок бумаги. И на нем было то же изображение, что вы и ваши люди обнаружили на месте убийства доктора Шеделя.

Сержант Каттинг поднял голову, посмотрел на Мартина с откровенным удивлением и интересом и вдруг громко расхохотался.

– Мистер Лэм, – с трудом выговорил он, – но это же абсурд. Полный абсурд. Вы сами признались в любви к детективным романам, вот и чудится вам повсюду разная небывальщина. Ну скажите на милость, какая связь может быть между мистером Ленноксом и швейцарским тайным обществом, если, конечно, оно вообще существует?

– А вот и может, – спокойно возразил Мартин, которого совершенно не удивила реакция сержанта. – Именно от Пола Леннокса исходит, пусть и не прямо, вся та информация о Семерых с Голгофы, что была обнародована в газетах. И он же говорил, что не будет чувствовать себя в безопасности, если виньяры узнают, что это он открыл их тайны.

– И вы можете доказать это?

– Его слова слышали пять или шесть человек.

– Что ж, проверим… И все же, мистер Лэм, как насчет иных, не скажу более правдоподобных, но, может быть, личных мотивов, которые могли бы толкнуть кого-нибудь на убийство Пола Леннокса?

– Таковые мне неизвестны, – ответил Мартин.

На следующее утро Мартин проснулся около одиннадцати. Первое, что он почувствовал, едва взглянув на циферблат будильника, было сожаление, что впервые пропустил занятия доктора Эшвина. И лишь затем навалились воспоминания вчерашнего вечера и ночи. Слегка вздрогнув, Мартин сел на кровати и потянулся за сигаретой.

После допроса у сержанта он, под строгим присмотром его помощников, остался в приемном покое дожидаться Моны, чтобы проводить ее домой. Ее допрос оказался последним и самым непродолжительным. Вспомнилось, как входил и выходил из кабинета доктора Эванса Алекс – почти с тем же спокойствием и невозмутимостью, что были свойственны Полу. Вспомнил он также доносившиеся из кабинета приглушенные рыдания Синтии и подумал: что, интересно, мог узнать от нее сержант Каттинг? Юный практикант любезно предложил косметический крем и напитки, и большую часть времени, ушедшего на допрос его спутников, Мартин провел, сражаясь с бородой, румянами и другими элементами грима. Домой Мону провожал уже обыкновенный человек первой половины двадцатого века, пусть на нем и оставались камзол и чулки века шестнадцатого. И как венец этого вечера с его испанской мелодрамой, внезапной смертью и разного рода подозрениями Мартин вспомнил показавшийся (и действительно бывший) таким естественным прощальный поцелуй и едва слышный шепот Моны: «Без бороды гораздо лучше».

Но при всей приятности таких воспоминаний Мартин продолжал испытывать легкие уколы совести. Быть может, все-таки следовало рассказать сержанту Каттингу все, что он знает о сложных взаимоотношениях Пола Леннокса с Синтией, Алексом и четой Лешиных. Бесспорно, это имеет огромное значение, однако же… однако же какие у него есть доказательства? Несколько слов, брошенных Синтией в состоянии опьянения и любовной лихорадки? поцелуи в темноте коридора? скрытая напряженность в случайном разговоре двух женщин? Да сержанту Каттингу все покажется почти таким же смешным, как и новое появление Семерых с Голгофы.

Ну, а столь тщательно выстроенная Эшвином версия, согласно которой доктора Хьюго Шеделя убили по ошибке (сейчас это кажется очевидным), приняв его за Пола Леннокса – как она будет выглядеть в суде? Да, все представляется ясным, как божий день, но где доказательства? Это напоминает, усмехнулся про себя Мартин, притчу про кролика, которого индусы видят на луне. Заставить увидеть его других почти невозможно; но стоит все же разглядеть, как все остальное навсегда исчезает – иные лица, мужчины, женщины. Представляется очевидным, что кролик на луне есть; но очевидность слишком часто не мирится с доказательствами.

Успокаивая таким образом свою совесть, Мартин услышал звук, в первый момент его испугавший. Кто-то ходил по соседней комнате – той самой, в которой жил Пол Леннокс. Это не уборщица, шаги мужские, быть может даже, там двое мужчин. Инстинктивный страх почти сразу сменился любопытством. Мартин накинул купальный халат, сунул ноги в шлепанцы, вышел на цыпочках в коридор и застыл перед дверью, к которой все еще была прикреплена карточка с именем Пола. Да, там кто-то был, это точно – две пары мужских ног. Пока Мартин раздумывал, что делать, дверь открылась, и на пороге возник сержант Каттинг.

– Доброе утро, мистер Лэм. А я как раз собрался постучаться к вам. Смотрю, вы поздняя птаха.

Мартин был настолько удивлен, что и ответить сразу не смог, но потом сообразил, что полиция, естественно, должна была осмотреть жилище Пола.

– Заходите, – пригласил сержант Каттинг. – У нас есть, о чем поговорить.

Мартин повиновался и неохотно сел на край кровати. В комнате было все перевернуто. Дэвис, тот самый, более говорливый, чем остальные, полицейский, в настоящий момент молча просматривал альбом с пластинками – что он там собирался найти, Мартин представить себе не мог. Впрочем, и сам Дэвис тоже.

– Вам, наверное, будет приятно узнать, мистер Лэм, – начал сержант Каттинг, – что все как будто склонны согласиться с вами. Причин убивать мистера Леннокса не нашлось, во всяком случае, никто их не видит. Не то чтобы он всем нравился, напротив, многим был несимпатичен – кому-то его сарказмы были не по душе, кому-то трубка. Но людей не убивают просто потому, что они кому-то не нравятся. А вот ваша идея насчет виньяров обоснованной не кажется. Не то чтобы я вам не верю, но, думаю, вы невольно впали в преувеличение.

– В аудитории что-нибудь нашлось?

– Увы, – покачал головой Каттинг, – Дэвис, вон этот, пришел туда слишком поздно. Рабочие оказались чрезмерно проворными, все блестело, как начищенный медный таз. Они подмели сцену, опустошили мусорные корзины, даже, чтоб им было неладно, вымыли бокал, в котором можно было найти следы яда. И ушли. На месте оказался только ваш мистер Дрексель, и Дэвис, следуя моим указаниям, продержал его там добрых три часа, пока я оставался в клинике.

Мартин представил себе, как Дрексель, который и минуты не может усидеть на месте, три часа проводит в обществе флегматичного Дэвиса, и невольно улыбнулся.

– Веселого тут мало, мистер Лэм, но я вас понимаю. Хотя, по мне, так Дрексель получил свое за повышенную активность. Он ведь мог заподозрить что-то неладное – но закрыл глаза, и любые надежды заполучить при осмотре аудитории какие-либо факты рассеялись, как дым. Заметьте, мистер Лэм, я говорю: «факты»; вы бы сказали – «улики».

– Однако же, сержант, все это ни в коей мере не опровергает того, что я видел своими глазами – бумага на столе была. – Мартин порывисто поднялся со стула. – Наверное, какой-нибудь болван из обслуги выбросил ее. Она мне не привиделась. Мак тоже ее видел – Дон Маккинли, он тоже рабочий сцены, спросите его. А к тому же, видит бог, я легче, чем кто-либо другой, способен распознать эмблему Семерых с Голгофы…

– Как вас прикажете понимать, мистер Лэм?

Мартин ограничился полуправдой.

– Видите ли, – сказал он, – я был знаком с доктором Шеделем и весьма ему симпатизировал. Естественно, мне захотелось узнать обстоятельства его гибели. И я оказался одним из тех, кому Пол Леннокс поведал историю виньяров еще до того, как она попала в газеты. Надо сказать, меня весьма заинтриговала эта странная символика.

– Боюсь, мистер Лэм, у вас выработалась прискорбная привычка к разоблачениям. – Сержант Каттинг улыбнулся, а Дэвис негромко хмыкнул. Ему никогда не нравилась манера, в какой сержант разговаривает с этими университетскими буквоедами. Каттинг же, не обращая внимания ни на чьи ухмылки, продолжал: – А теперь вопрос, мистер Лэм: что вам сейчас понадобилось в этой комнате?

– Я услышал доносящиеся отсюда звуки и поначалу немного испугался, показалось, будто Пол… впрочем, чушь какая-то. А потом подумал, возможно, это кто-то… кто-то, кому здесь нечего делать…

– Вы хотите сказать?..

– Убийца. Да. А о полиции я как-то и не подумал. Просто решил, что надо пойти посмотреть.

– А до того, пораньше с утра, вы никаких звуков не слышали?

– Нет. Я крепко спал. Как вам известно, сержант, вернулся я вчера поздно.

– Да, мне это известно. На протяжении последнего часа я трижды стучался вам в дверь. Но вот что я хотел бы сказать вам, мистер Лэм, – мы с Дэвисом не первые осматриваем эту комнату.

Мартин удивленно посмотрел на сержанта.

– В девять тридцать пришла уборщица. Простая душа, живет она своей жизнью и даже не слышала, что Пола Леннокса не стало. Она нашла дверь открытой, что ее удивило. В постели минувшей ночью не спали. В комнате царил порядок, за исключением нижней полки книжного шкафа, где лежат бумаги. Они были разбросаны по всему полу, что, по словам уборщицы, совершенно непохоже на мистера Леннокса.

– Чистая правда, – кивнул Мартин. – Пол всегда был аккуратистом. Наши с ним комнаты – образец полной противоположности. Конечно, вчера он был перевозбужден, но даже в таком состоянии… – Мартин круто оборвал себя на полуслове.

– Да, мистер Лэм?

– Я подумал, нельзя ли взглянуть на эти бумаги? Я более или менее знаю, чем он занимался, и, наверное, мог бы…

– Разумеется. Собственно, из-за этого я и пытался целое утро разбудить вас. Как раз подумал, что вы сможете подсказать, зачем кому-то понадобилось рыться в вещах мистера Леннокса.

Дэвис закончил просматривать альбом с пластинками и уступил сцену Мартину, который опустился перед книжным шкафом на корточки и принялся листать бумаги, лежащие на нижней полке, где полицейские успели собрать их.

Это была странная смесь – конспекты семинарских занятий, наброски к семинарским занятиям, тексты выступлений перед различными аудиториями, заметки к будущим работам (среди них столь памятный план рукописи «Возможные прототипы легенды о Дон Жуане»), записные книжки, блокноты, ну и многое другое, то, что академический работник хранит на всякий случай, а вдруг пригодится. Здесь могло оказаться все, то есть все, представляющее профессиональный интерес, но ничего, хоть отдаленно связанного с убийством.

В какой-то момент Мартин заметил среди всего этого нагромождения блокноты с грифом Чикагского университета. В двух из них содержались беглые заметки о книгах, недоступных нигде, кроме местного магазина; в некоторых содержалась кое-какая информация, касающаяся сект мандеев и неминианцев, на чем Мартин с удовольствием задержался бы, если бы пристальные взгляды двух полицейских не взывали к занятию делом, которое привело их сюда.

Третий блокнот с грифом открывался страницей, на которой было написано: «История Лозанны»; запись разговора с Жаном Штауфахером». Мартин непроизвольно издал победный возглас и начал читать. Следующие четыре страницы содержали различные факты и даты, перемежающиеся случайными байками, явно имеющими отношение к истории семьи Штауфахера. Пятая завершалась словами: «Но куда интереснее исторического материала сведения, которые я получил от Жана и которые касаются…» Оставшиеся страницы блокнота были вырваны.

Не без волнения Мартин протянул его сержанту Каттингу.

– Смотрите, сержант, возможно, это именно то, что нам нужно. Штауфахер – это человек, который, по словам Пола, навел его на след виньяров. Надо полагать, в этом блокноте и был весь касающийся их материал. Припоминаю, он говорил, что время от времени освежает память, сверяясь с какими-то записями. В других бумагах ничего про виньяров нет.

– Спасибо, мистер Лэм. – Сержант взял блокнот. – Полагаю, вы правы. Но в таком случае совершенно непонятно, зачем вашему швейцарскому эмиссару понадобилось вырывать эти листки. Почему бы не взять весь блокнот? Ну и, наконец, каким образом он проник сюда?

– Это я могу объяснить. Как вы, наверное, заметили, на этих дверях йельские замки, но закрываются они не автоматически, а ключом. В тот вечер Пол был в таком состоянии, что о подобного рода пустяках не задумывался, так что дверь, скорее всего, осталась не запертой.

В этот момент заговорил Дэвис – в первый раз с тех пор, как Мартин очутился в комнате.

– Я лично думаю, – заявил он, – что все эти швейцарские фокусы – полная чушь.

– А знаете, – подмигнул Мартину сержант Каттинг, – по-моему, хоть раз в жизни, да Дэвис верно говорит. Во всяком случае, я на это надеюсь. Потому что это сильно упрощает мою задачу.

Мартин пожал протянутую сержантом руку, улыбнулся в ответ и вернулся к себе в комнату. Чувствуя, что сильно проголодался, он поспешно переоделся и задал себе вопрос: а сам-то он что думает про этих самых виньяров? В уме замелькали смутные мысли и версии…

– Надо нынче же вечером повидаться с доктором Эшвином, – решил Мартин.

– Добрый вечер, мистер Лэм, – приветствовал его доктор Эшвин. – Ваше нынешнее отсутствие на занятиях меня не удивило, я так и думал, что после вчерашних истязаний души спать вы будете спокойно.

– Прошу простить меня, – ответил Мартин, – но вынужден заметить, что подразумеваемая вами цитата сколь неуместна, столь и зловеща. Надеюсь, сном Дункана я засну еще очень нескоро.

– Ладно, – улыбнулся доктор Эшвин, – извините за черный юмор. Присаживайтесь, а я пока бокалы сполосну.

Когда ритуал первого глотка был завершен, Эшвин заговорил:

– Полагаю, сегодня нам нет нужды ходить, как обычно, вокруг да около. Не сомневаюсь, что вы пришли поговорить о событиях вчерашнего вечера; ну а я, со своей стороны, отложил свидание с Элизабет именно потому, что был уверен в вашем появлении. Я прочитал газетный отчет о смерти мистера Леннокса, но понял из него только то, что он бы отравлен стрихнином во время генеральной репетиции. Может быть, поделитесь подробностями?

Мартин поведал ему всю историю, начиная со встречи с Синтией и Алексом в Большом Зале и кончая утренней беседой с сержантом Каттингом. Эшвин сосредоточенно слушал его, прервав лишь однажды, – когда Мартин упомянул Семерых с Голгофы.

– Не понимаю, – воскликнул он, – каким образом столь сенсационная деталь могла ускользнуть от внимания прессы.

– А таким, что сержант Каттинг полагает, что у меня галлюцинации, – ответил Мартин и продолжил рассказ. Когда он поставил точку, наступило молчание.

– Знаете, а мне нравится ваш сержант Каттинг, – нарушил его наконец доктор Эшвин. – Вообще-то его слишком прямолинейная логика выдает скорее некоторое тупоумие, и все же он мне нравится. Понял же он, какое значение может иметь блокнот.

– Блокнот Штауфахера? – уточнил Мартин. – Это одно из многих обстоятельств, что не дают мне покоя. Раньше вы говорили, что всю эту историю с виньярами Пол выдумал, но тогда вы видели в нем исполнителя, а не жертву. Сейчас придется на все посмотреть заново.

– Да, это понятно, – печально покачал головой Эшвин. – Весьма бестактно, знаете ли, со стороны обыкновенного убийцы столь решительно разбить очевидные умозаключения. Но следует признать и другое: доныне мы основывались только на одной группе фактов. Теперь, когда свершилось уже не случайное, а задуманное убийство, в нашем распоряжении имеется более полная картина, и потому наши выводы будут гораздо ближе к истине. Давайте посмотрим, что мы можем извлечь из этих новых фактов.

Он откинулся на спинку своего вращающегося стула и знаком показал Мартину, чтобы тот наполнил бокалы.

– Первое, – начал доктор Эшвин. – Нам известно, что доктор Шедель был убит, потому что его приняли за Пола Леннокса, одного из двух, по вашим же словам, людей, с кем можно было спутать герра доктора. Мы пришли к выводу, что мотивы для убийства мистера Леннокса могли быть у четырех персонажей – мистера Брюса, мисс Вуд, а также (коль скоро вы назвали эти имена) четы Лешиных, и в любом случае мотивы эти так или иначе связаны с ревностью. Равным образом, по вашим опять-таки словам, у всех четверых были одинаковые возможности подмешать стрихнин к шерри. Что касается того, каким образом кто-то из них добыл яд, это должно показать официальное полицейское расследование.

– У Алекса такая возможность была, – прервал его Мартин. – Он занимается химическими исследованиями, и ему доступны любые понадобившиеся ему материалы.

– Ну что ж, учтем это. Что касается мотивов, наши четверо подозреваемых идут ноздря в ноздрю, а относительно возможностей – у мистера Брюса есть небольшое, ни в коей мере не решающее преимущество. Другой момент: кто бы ни оказался преступником, он должен знать вашу пьесу, должен знать, что Дон Жуан пьет шерри во второй сцене третьего акта. А этому условию кто отвечает?

– И Алекс, и Синтия читали пьесу по ходу моей работы над переводом. Что касается Лешиных, ничего сказать не могу. Разумеется, им могли показать рукопись Дрексель или Пол. У него-то был весь текст, а не одна лишь часть, роль-то большая. Равным образом никто им не мешал прочитать пьесу в оригинале, имеющемся в библиотеке; подобно большинству славян они наделены хорошими способностями к языкам, а в этой сцене я практически ничего не изменил при переводе.

– Еще один вопрос, мистер Лэм, касающийся шерри или, если угодно, псевдошерри. У кого-нибудь из этой четверки есть какой-нибудь театральный опыт, профессиональный или любительский?

Мартин ненадолго задумался.

– У Алекса, насколько мне известно, нет. Что касается Лешиных, точно не знаю, но сильно сомневаюсь. Синтия сама на сцене никогда не играла, но помогала готовить реквизит и занималась еще какой-то вспомогательной работой в Тальяне – это нечто вроде женского филиала Малого театра.

– А может так быть, что Дрексель вместо шерри налил в бокал чай со льдом – помнится, вы говорили, что как-то раз он это и собирался сделать.

– Вполне.

– Тогда мы можем в какой-то степени освободить от подозрений мисс Вуд. Она одна из всего квартета должна была знать, что шерри, вполне возможно, на самом деле окажется чаем, стрихнин в нем не разведешь. Разумеется, это не бесспорное доказательство, всего лишь предположение – ее познания в области токсикологии могут оказаться слишком ничтожными, чтобы совершить ошибку, приведшую к негаданно успешному результату. Ну и наконец Семеро с Голгофы – самый, будь он неладен, загадочный момент всей истории. Знаете, мистер Лэм, для начала скажите, что вы-то об этом думаете?

– Главным образом, что в этой загадке нет никакого смысла.

– В целом я с вами согласен, однако продолжайте.

– Прежде всего… – Мартин осекся, обнаружив вдруг, что ему трудно сформулировать разбегающиеся в разные стороны мысли.

– Обнадеживающее начало, – заметил Эшвин.

– Прежде всего, – уже более уверенно заговорил Мартин, – общество виньяров, кажется, существует на самом деле. Вряд ли Пол стал сочинять легенду в помощь убийце, чьей жертвой сам же и стал, пусть случайно.

– Фраза отчасти в тевтонском духе, но сама идея здравая.

– Тогда, если наше предположение об убийстве по ошибке верно, из этого следует, что убийце тоже было известно о существовании секты, если, конечно, исключить возможность случайного знакомства с ее символикой.

– Позвольте кое-что уточнить, – прервал его доктор Эшвин. – Злодей мог знать символику, не зная толком о том, кто такие эти виньяры. Любой европеец мог воспринять Семерку в связи с каким-нибудь убийством, совершенном виньярами много лет назад, и вспомнить знак, хотя что стояло за тем убийством, ему так и осталось неведомым.

– Не исключено, – согласился Мартин. – Но тогда мы снова сталкиваемся с совпадением, а именно: случайной жертвой первого убийства стал человек, от которого виньяры хотели бы по какой-то причине избавиться.

– Давайте порассуждаем. – Эшвин осушил бокал. – Допустим, убийца узнал доктора Шеделя, когда было уже слишком поздно, вспомнил вдруг про символ и нити, тянущиеся от него в Швейцарию, быстро набросал рисунок – и скрылся.

Мартин открыл было рот, но Эшвин не дал себя перебить.

– Погодите, мистер Лэм! Я понимаю, что вы хотите сказать. Что для упражнений в графике было слишком темно, да и времени мало. И далее, зачем было оставлять тот же знак рядом с телом мистера Леннокса, который совершенно не связан с Швейцарией. Так?

– Если только убийца не знал, что через Леннокса, пусть не прямо, информация о виньярах просочилась в газеты. Это было известно и Алексу, и Синтии; что касается Лешиных, ничего определенного сказать не могу, но Пол сам мог обо всем рассказать кому-либо из них, а то и обоим.

– Мы с вами ходим кругами, мистер Лэм, – грустно констатировал доктор Эшвин. – Семеро смешивают все, историю с географией, это наше Ватерлоо…

После непродолжительного молчания Мартин попробовал зайти с другой стороны.

– Знаете, – заговорил он, – у меня такое ощущение, что мы отворачиваемся от того, что бросается в глаза. Почему бы не согласиться с тем, что оба убийства – это сознательная акция виньяров? Доктор Шедель был убит за проповедь Евангелия мира, несовместимого с Несвятым духом Агграмакса, а также, возможно, противоречащим некоторым старым положениям швейцарской политики; Пол же был убит просто за то, что слишком много знает про секту. Я знаю, вы всегда возражаете против подобных версий, находя их излишне мелодраматическими, но из этого еще не следует, что мелодрам никогда не бывает в жизни.

– Нет, мистер Лэм, – покачал головой Эшвин, – мои возражения против версии о посланнике виньяров – это на сей раз не просто дело вкуса, что имело место, когда мы с вами говорили о гибели доктора Шеделя. О том, что убийца не был виньяром, убедительно свидетельствует найденный ваш блокнот.

– Как это? Мне-то как раз казалось…

– Судите сами. Сержант Каттинг был абсолютно прав, заметив, что убийца должен был бы взять весь блокнот. У виньяра, кто бы им ни оказался, могла быть только одна причина, чтобы рыться в бумагах мистера Леннокса, – стремление, чтобы все выглядело так, будто история секты не имеет ни малейшей опоры в действительности и что в архиве мистера Леннокса нет никаких бумаг, о которых он так красноречиво рассказывал. А для этого было достаточно просто взять блокнот, оставив все другие бумаги в полном порядке.

Мартин кивнул в знак согласия.

– А что делает наш воришка? Для начала он разбрасывает бумаги по всей комнате, так чтобы ни у кого не оставалось сомнений: в комнате что-то искали. Затем он вырывает из блокнота странички, имеющие отношение к виньярам, но предпоследнюю, с незаконченной фразой, оставляет, из чего вполне явствует содержание исчезнувших записей. Коротко говоря, если цель настоящего виньяра должна была заключаться в том, чтобы разуверить весь мир в подлинности существования секты, то вор как раз из кожи вон лез, чтобы доказать противоположное: виняьры – это не выдумка, но реальность.

– Сдаюсь, – вынужден был печально признаться Мартин. – Похоже, виньяров с нашей картины придется смыть.

– Боюсь, что так, вот именно, как вы говорите, смыть. Но в дневнике есть еще один момент. Тот факт, что там речь идет о виньярах, может быть ясен только тому, кто знает, что Пол Леннокс почерпнул свои сведения от некоего Жана Штауфахера, и вор вполне мог предполагать, что именно вы как сосед и ближайший друг мистера Леннокса и есть этот человек и сообщите обо всем, что вам известно, в полицию. Из газетных отчетов эту информацию не почерпнешь.

– Таким образом, – подхватил Мартин, – мы возвращаемся к тем, кто слышал историю, рассказанную Полом, вернее, к Алексу, Синтии и мне, ибо Мэри Робертс и Уортинг здесь, конечно, вообще ни при чем. Разве что, – он невольно улыбнулся, – если все это действительно дело рук виньяров, то очередной жертвой вполне может стать Уортинг. Ведь это он скорее всего передал газетчикам историю, рассказанную Полом. И я не удивлюсь, если узнаю, что его и сейчас подмывает отправиться по тому же адресу.

Доктор Эшвин поднялся – движение с его стороны весьма необычное и свидетельствующее о некотором внутреннем напряжении.

– Знаете, мистер Лэм, – меня иногда шокирует, насколько легкомысленно мы с вами смотрим на эти убийства. Они кажутся нам всего лишь сюжетом некоей интеллектуальной игры. А ведь двое мужчин убиты, убиты жестоко, при этом второй – на фоне моих рассуждений и выводов, сделанных на основе очевидного. Если бы мы могли извлечь бесспорность из нагромождения фактов, если бы мы могли превратить свою интеллектуальную головоломку в орудие справедливости…

– Пол был моим другом, – не дал ему договорить Мартин. Он вдруг почувствовал не то чтобы жажду мести, но обыкновенное желание воздаяния.

– Давайте, – предложил доктор Эшвин, – забудем на время обо всех этих таинственных сектах и символах. Не зная содержания вырванных из блокнота записей, мы обречены действовать вслепую. Давайте сосредоточимся на людях, а прежде всего на отравлении. Мистер Лэм, у вас хорошая зрительная память?

– Да ничего вроде. А что?

– Я хотел бы попросить вас составить примерную схему расположения людей вокруг этого «реквизитного столика» – кажется, вы его так называете? – в момент, когда разбился бокал. Пусть то же самое сделает мисс Моралес, и завтра после обеда я жду вас с результатами. Затем мы с вами нанесем визит доктору Грисуолду, попросим и его проделать ту же операцию. Вполне вероятно, взгляд у него окажется самый острый. А после этого можно будет приступить к рассуждениям.

– Лупе возвращается завтра днем, – за обедом заметила Мона.

– Как ее самочувствие, все нормально? – спросил Мартин.

– Да, все хорошо, даже отлично. Славно будет снова увидеть их вместе с Куртом. Да, Лупе-то вполне здорова, а вот из Лос-Анджелеса слышно, что ее отец-генерал тяжело болен. Скверная рокировка.

– Давненько Курта не видел.

– Да ну? – Мона налила себе еще один стакан чаю. – А разве в четверг вечером ты его в аудитории не заметил?

Мартин едва не уронил вилку с насаженным на нее куском яблочного пирога.

– Как, и он тоже? Похоже, все там были в тот вечер.

– А что удивительного? Все мы – твои друзья, и нам интересно, как у тебя получается спектакль.

– И где же ты его видела?

– Вместе со всеми он поднялся на сцену. Мы перекинулись парой слов, когда он проходил мимо столика, где мы стояли. Я думала, ты тоже его заметил.

– Да нет… – Мартин выругал себя за столь нервную реакцию. Какие бы мотивы – если даже предположить их наличие – ни были у Курта Росса желать смерти своему дяде, уж в гибели-то Пола Леннокса он точно не мог быть заинтересован. Это обыкновенное совпадение. Мартин собрался с мыслями и снова повернулся к Моне.

– Да, Мона, кстати, – заговорил он – ты, наверное, заметила, что обе эти смерти не дают мне покоя. Я вроде как ошибка природы – детектив-любитель. И к тому же Пол был мне близок…

Мона допила чай и вопросительно посмотрела на Мартина.

– Да?

– Полиция считает (Мартин испытал странное удовлетворение этой ссылкой на авторитет сержанта Каттинга), что в бокале шерри, который Пол выпил по ходу действия, оказался яд. То есть некто – полагаю, Мона, я могу рассчитывать на твою сдержанность, – подмешал яд в тот момент, когда разбился второй бокал. Помнишь?

– Да… – В голосе Моны почувствовалась некоторая неуверенность.

– Я хотел бы попросить тебя набросать схему расположения людей вокруг столика.

– Так тебе ж это лучше знать.

– Возможно, и так. Но я хочу проверить свою память.

– Попроси доктора Грисуолда.

– Непременно попрошу.

– И что, тебе этого мало? – Мелодичный голос Моны слегка дрогнул.

– Да, но… Мона, в чем дело?

– Дай мне, пожалуйста, закурить.

Мартин протянул ей пачку, взял сигарету и себе, чиркнул спичкой. Наступила пауза – казалось, Мона с трудом подыскивала нужные слова.

– Мне кажется, Мартин, – заговорила она, – мне кажется, я понимаю, почему ты обращаешься ко мне и доктору Грисуолду, а не к Алексу с Синтией и не к Лешиным. Потому что думаешь, что ни он, ни я никак не связаны с Полом – ни в жизни, ни в смерти.

– Верно, – признал Мартин.

– Pues bien… спроси доктора Грисуолда.

– Мона… Как тебя понимать?

– Помнишь, в четверг – о Господи, кажется, это было много лет назад, – я за чаем упомянула одного мужчину, который… не захотел остановиться? – Мартин кивнул, приглашая Мону продолжить, и, поколебавшись немного, она заговорила вновь: – Это был какой-то дурацкий пикник, все много пили и вели себя, как животные. Это были друзья Ремиджио; больше я на их сборища не ходила. Не знаю уж, был ли он пьян; по-моему, просто оказался в компании полузнакомых людей. В доме было пусто. Все произошло в саду. То есть могло произойти, если бы не появился Ремиджио. Благодарение Богу, лица его Ремиджио не успел увидеть, он убежал, едва услышав шаги брата… Так на картинах морских пехотинцев изображают. – Она улыбнулась какой-то бледной, совершенно не похожей на обычную улыбкой и добавила: – Мне кажется, в тот момент я возненавидела Пола Леннокса.

Мартин почувствовал, что он уже не так сильно, как прежде, стремится воздать по заслугам убийце Пола.

Они сидели в тишине, домашней тишине, такой же доброй, как прикосновение руки, когда ее внезапно нарушил громкий голос с отчетливыми интонациями диктора Би-би-си.

– Лэм! Лэм, старина, а я повсюду тебя разыскиваю! Какого хрена, ты должен больше, чем кто-нибудь, знать про эту диковину.

– Ну, что там? – Мартин посмотрел на Уортинга с еще большей неприязнью, чем обычно.

– Я обнаружил это на двери, когда поднялся к себе после обеда. Десять минут назад. А присобачить могли в любое время. Повсюду тебя разыскиваю, старик, может, пособишь? То есть как, по-твоему, стоит мне попросить бобби, чтобы охрану приставили? А? Как тебе кажется, моей бычьей шее ничто не угрожает?

– Ничего не понимаю, – пробормотала Мона, явно запутавшаяся в лабиринте англицизмов-уортингизмов.

– Ну и что ты там такого нашел особенного? – кротко спросил Мартин, благородно подавляя в себе сильное желание свернуть эту бычью шею немедленно.

– Смотри. – И Уортинг положил на столик третий рисунок Семерых с Голгофы.