На следующее утро я чувствовал себя вполне сносно, учитывая бурные события ночи. Джо Фогарти, в свое время чемпион по борьбе, а теперь странный муж странной ночной сиделки, как всегда, разбудил меня немилосердно рано – в половине восьмого.

Когда я спустил ноги с кровати и нащупал тапочки, то сразу заметил, что пара, одолженная мне мисс Браш, уже пропала. Дневная дежурная медсестра тоже была, по всей видимости, из ранних пташек.

Все начали день с положенных процедур, причем мои состояли в основном из бодрящей гимнастики. Доктор Стивенс, в чьи обязанности входило наблюдение за физической формой пациентов, каким бы хрупким не было их психическое состояние, неизменно прописывал нам обширный курс физиотерапии и массажа. Он был приятным парнем, и я ничего не имел против него лично, но всегда ненавидел, когда мне устраивали веселую жизнь еще до завтрака. Поэтому я пребывал в весьма дурном настроении, последовав за Фогарти в кабинет физиологической терапии, где мне в очередной раз пришлось расплачиваться за разнузданное пьянство сначала под циркулярным душем, затем циклом электрошока и, наконец, набором самых странных упражнений.

Сам Фогарти принадлежал к числу тех почти совершенных уродов, только что миновавших пору своего расцвета, которые наделены некоторым чувством юмора и внешностью Тарзана, привлекательной для определенной части слабого пола. Причем у самого Фогарти поклонниц было немало, если верить его рассказам. А он охотно делился со мной подробностями своих похождений. Я же порой невольно задавался вопросом: что, если он так же откровенен со своей угрюмой женой?

По какой-то неясной для меня причине ему очень хотелось попасть в шоу-бизнес: хотя бы в массовку или, быть может, даже получить сольный силовой номер. Что-то в этом роде. Думаю, именно поэтому я ему особенно нравился, если только он не притворялся. В любом случае стремление к дружбе заставляло его делиться со мной всеми ходившими по лечебнице сплетнями.

И сегодня, пока я голый лежал на массажном столе, совершая нелепые движения ногами, он стал подкалывать меня по поводу минувшей ночи.

– Ну, надо же! Забраться в спальню мисс Браш! – говорил он. – Теперь на вашем месте я бы начал опасаться мести нашего престарелого Лариби.

– Лариби?

– Его самого. Старикан без ума от нее. Делает ей предложения руки и сердца по двадцать раз на дню. Я думал, это уже всем известно.

Мне хотелось верить, что он так шутит, но Фогарти убедил меня в полной серьезности своей истории. В конце концов, в ней не было ничего особенно невероятного. Большую часть времени Лариби вел себя как совершенно нормальный человек. Прошлой ночью я впервые наблюдал такое его поведение. Он был вдовцом с двухмиллионным состоянием за душой и прекрасными шансами на полное выздоровление. И пусть он приближался к шестидесятилетию, когда седина в бороду, а бес в ребро, но все еще сохранял достаточно энергии, чтобы ухлестывать за хорошенькой медсестрой. Мне было бы интересно узнать реакцию мисс Браш на его предложения, но Фогарти уже переключился на другую тему.

– Стало быть, мой хлипкий зятек покуражился над вами, – сказал он, разминая мне мышцы. – Он считает себя силачом, хотя не нарастил для этого достаточно мяса. Позавчера ему хватило наглости вызвать меня на тренировочную схватку. Меня, бывшего чемпиона! Но я лишь ответил, что не вижу смысла даже связываться с таким, как он. Я его уложу одной левой.

Я взглянул на его левую и понял, что он мог уложить ею любого, а не только жилистого, но слишком легкого Уоррена. При том же, как эти двое относились друг к другу, он бы уложил Уоррена с преогромным удовольствием, если бы появился малейший серьезный повод. Я поделился с Фогарти своим мнением, и, кажется, оно польстило ему.

– Скажу вам прямо, – попытался он, как умел, ответить любезностью на любезность, – мне нравится порой для разнообразия иметь дело с пьяницами. Хоть с кем-то, у кого мозги не окончательно съехали набекрень. Такие, как вы, более похожи на настоящих людей, если вы понимаете, о чем я. – Он в последний раз прошелся по моей спине кулаками. – Ну, как ощущения?

– Отличные, – ответил я и признался, что, кажется, впервые за все время пребывания в лечебнице позавтракаю с удовольствием.

Так оно и получилось. Несмотря на легкую нервозность, я ухитрился съесть немного кукурузных хлопьев и даже запил их молоком, не пытаясь убедить себя, что оно является продуктом перегонки ячменных зерен. Мисс Браш, надзиравшая за столовой и соблюдением в ней гигиены, немедленно заметила это и выразила свое одобрение.

– Ночная жизнь определенно позитивно влияет на ваш аппетит, мистер Дулут.

– Да, – кивнул я и добавил: – Мне следовало бы поблагодарить вас за одеяло и тапочки.

Она одарила меня обезоруживающе невинной улыбкой и отошла.

После беседы с Ленцем я обнаружил, что питаю почти неутолимый интерес ко всем людям, которые меня окружают. Прежде и пациенты, и сотрудники лечебницы представлялись мне какими-то несмешными карикатурами, лишь подобиями живых персонажей на фоне однообразного театрального задника. Я был слишком погружен в себя, чтобы обращать на них особое внимание. Зато теперь я стал пытаться вникнуть в отношения между ними и даже строить предположения. Ведь я на собственном опыте убедился, что упомянутый Ленцем «подрывной элемент» действительно затаился где-то в недрах здания. Быть может, его удастся распознать? Не здесь ли он сейчас? Рядом со мной, в этой комнате? Вероятно, инстинкты детектива свойственны в той или иной степени каждому из нас – пьянице, трезвеннику или лечащемуся от алкоголизма. Это настолько же фундаментальное проявление жизни, как рождение детей или занятия сексом.

В столовой мы ели за небольшими столами, рассчитанными на двоих или четверых человек. Вероятно, так пытались создать иллюзию, что мы вовсе не находимся в подобии тюрьмы. Я обычно принимал пищу в обществе всего одного человека – Мартина Геддеса, приятного и тихого англичанина, у которого с мозгами все вроде бы было в порядке, пока он не начинал как одержимый разглагольствовать об Империи и об Индии, где он родился.

На самом же деле Мартин оказался в клинике с чем-то вроде сонной болезни, хотя в его медицинской карте диагноз выглядел более солидно: нарколепсия, осложненная каталепсией. Проявлялось это в том, что он мог впасть в состояние глубокого сна практически в любой момент.

В то утро он не появился за завтраком, и благодаря этому у меня появилось больше времени и возможностей наблюдать за остальными.

На первый взгляд было бы очень трудно определить, что у этих людей существуют какие-то проблемы с психикой. Через стол от меня расположился Лариби. Если бы не легкое подергивание уголков его крупного рта, он вполне сошел бы за преуспевающего финансиста с Уолл-стрит, случайно оказавшегося за завтраком именно здесь. И только потом я заметил, что он не изменил своей привычке отодвигать от себя тарелку с едой и пришептывать:

– Нет, нельзя. Я не могу себе это позволить. Сталь упала ниже тридцати пунктов, и мне нужно экономить на всем. На всем.

Мисс Браш наблюдала за ним с ангельской ясностью во взоре, которая почти скрывала тень тревоги в ее голубых глазах. Я вспомнил слова Фогарти и задался вопросом, только ли сугубо профессиональной была забота об этом человеке со стороны старшей медсестры дневной смены?

Лариби делил стол с очень красивым и изящным молодым человеком, носившим безукоризненно сшитые костюмы, в лице которого было что-то от лика святого. Звали его Дэвидом Фенвиком, и хотя обычно он бывал не более странен, чем любой молодой эстет, каких в наше время развелось немало, по временам ему слышались голоса призраков. Ты вдруг замечал, как он обрывал свою речь, не закончив фразы, чтобы вслушаться в сообщение от фантома, которое для него, разумеется, было куда важнее разговора с другим пациентом лечебницы. Спиритизм извел его гораздо сильнее, чем меня употребление спиртного.

Присутствовали еще шесть человек, но я знал только двоих. Франц Штрубель занимал столик в одиночестве – хрупкая, тонкая, как лист бумаги, фигурка с седой шевелюрой и глазами фавна. Он находился в заведении доктора Ленца с того злополучного вечера, когда шесть месяцев назад вместо того, чтобы дирижировать Восточным симфоническим оркестром, вдруг начал размахивать дирижерской палочкой в сторону аудитории в зале. А потом встал посреди Таймс-сквер и пытался дирижировать транспортным потоком. Ритмы музыки и жизни явно перепутались у него в голове.

Пока я наблюдал за ним, его красивые руки ни на секунду не замирали на месте. Никаких других признаков заболевания в глаза не бросалось.

Наибольшей симпатией среди всех пациентов пользовался Билли Трент, милый паренек, получивший сильный удар по голове, играя в футбол. Его повреждение мозга медики относили к разряду легких. Он стал считать, что работает в закусочной, а потому подходил к каждому с широченной улыбкой, полный желания немедленно принять заказ. Ему невозможно было отказать. И ты просил принести шоколадно-молочный коктейль и сандвич с паштетом на ржаном хлебе. Мисс Браш заверила меня, что помутнение разума у него скоро пройдет, и он вернется к норме. Чему я был искренне рад.

Когда время завтрака истекло, меня обеспокоило отсутствие Геддеса. Я знал, что у него, как и у меня, выдавались очень плохие ночи. И невольно закралась мысль, что с ним тоже могло что-то случиться.

Я спросил о нем мисс Браш, когда она проводила нас в курительную, где мы должны были усвоить съеденное за завтраком, листая журналы для интеллектуалов. Мисс Браш мне не ответила. Она никогда не отвечала на вопросы, касавшиеся других пациентов. Поднеся к моей сигарете зажженную ею лично спичку, она сообщила мне об интересной статье на театральные темы в журнале «Харперс». Чтобы сделать ей приятное, я взял журнал и начал читать статью.

Когда Геддес появился, вид у него был заметно потрясенный. Он направился прямо ко мне и уселся рядом на диван. В свои тридцать с небольшим лет он походил на актера Рональда Колмана: мужественная красота, отменные манеры и усы, над формой которых, он, казалось трудился большую часть дня. Мартин много лет прожил в Америке, но сердце его навечно принадлежало Британии, хотя, если точнее, – Индии, британской колонии.

Я заметил, что у него дрожат руки, когда он подносил сигарету к спичке мисс Браш. Пришлось прямо спросить, хорошо ли ему спалось. Его удивило, что именно я завел светский, на первый взгляд, разговор, поскольку обычно пребывал в мрачной замкнутости.

– Хорошо ли мне спалось? – переспросил он на том типичном лондонском английском, которому еще совсем недавно отчаянно пытались подражать актеры с Бродвея. – На самом деле я провел отвратительную ночь.

– Мне самому этой ночью пришлось несладко, – ободряюще сказал я. – Быть может, мое поведение потревожило ваш сон?

– Да, был какой-то шум, но я не обратил на него особого внимания. – Мне показалось, что он готов пуститься в откровенности.

– Как нетрудно догадаться, обстановка здесь действует на вас угнетающе, – сделал попытку поощрить его я. – В конце концов вы один из тех, у кого в голове не винегрет, как у большинства остальных. Ваша проблема более или менее лежит в сфере физиологии.

– Вероятно, это так. – Он говорил тихим, но до странности неуверенным голосом. – Хотя ваше состояние предпочтительнее моего. Вас-то они вылечат, но о нарколепсии врачи, по-моему, сами представления не имеют. Прочитав несколько книг на медицинские темы, я знаю о ней не меньше, чем любой психиатр. Мне говорят, что какой-то винт ослаб в моей центральной нервной системе. Им представляется, что в мозгу происходит какой-то сдвиг, и ты засыпаешь по пятнадцать раз на дню, а если это сопровождается еще и каталепсией, то тело застывает, окостеневшее, как оглобля. Но они не могут ничего сделать, чтобы ты поправился. – Он посмотрел на свои руки так, словно ненавидел их за дрожь. – Я приехал сюда, потому что слышал об успехах, достигнутых Стивенсом и Морено в применении нового лекарственного препарата. Какое-то время я возлагал на них большие надежды, но их снадобье, похоже, не способствует моему выздоровлению.

– Да, должно быть, вам нелегко, – пробормотал я.

Было видно, как Геддес с досадой прикусил губу под усами, а потом удивил меня заявлением:

– Морено – это одно из типичных высокомерных ничтожеств. Ему почти невозможно ничего втолковать, если вы меня понимаете.

Я ответил, что понимаю, проявив, как мне показалось, лишь весьма сдержанный личный интерес к его случаю.

– Послушайте, Дулут, – внезапно сказал Геддес. – Прошлой ночью кое-что произошло, и если я ни с кем не смогу этим поделиться, то попросту слечу с катушек. Вы, разумеется, возразите, что мне просто приснился очередной кошмар. Но это не так. Клянусь вам, я не спал. – Я кивнул. – Я лег достаточно рано, но затем проснулся. Не знаю, который был час, но в здании стояла полнейшая тишина. Я уже снова начал дремать, когда услышал это.

– Услышали что? – спокойно спросил я.

Он провел ладонью вдоль лба типично английским томным жестом, призванным скрыть реальные эмоции.

– Я подумал, что действительно схожу с ума, – произнес он очень медленно и нарочито отчетливо. – Понимаете, мне совершенно ясно послышался собственный голос.

– Боже милостивый! – воскликнул я, мгновенно насторожившись.

– Да, да, я слышал собственный голос, который говорил: «Тебе нужно уезжать отсюда, Мартин Геддес. Нужно уезжать отсюда немедленно. Здесь произойдет убийство».

Он стиснул руки в кулаки, положил их на колени и повернулся ко мне с внезапно отразившимся на лице выражением ужаса. Рот его приоткрылся, словно он собирался еще что-то добавить, но больше не произнес ни звука. На моих глазах мышцы его лица как будто заморозило. Рот так и застыл полуоткрытым. Глаза широко распахнулись. Щеки казались одеревеневшими. Я несколько раз видел прежде, как он засыпал на ходу, но каталептический транс наблюдал впервые. Зрелище не из приятных.

Я прикоснулся к нему. Рука на ощупь показалась мне нечеловечески твердой, как из бетона. Я вдруг ощутил полную беспомощность. У меня затряслись пальцы, и дрожь не хотела униматься. Это напомнило, в каком состоянии до сих пор находился я сам.

Помогло вмешательство мисс Браш. Она оценила ситуацию и кивнула в сторону Фогарти, постоянно дежурившего рядом. Санитар поспешил к Геддесу и поднял его на руки.

Ни один мускул в теле Геддеса не дрогнул. Было удивительно наблюдать, как человека, застывшего в сидячей позе, выносили из комнаты. Благодаря смуглости лица и широко распахнутым глазам он выглядел как исполненный важности индийский факир, демонстрирующий способность к левитации.

Я вернулся к чтению журнала, чтобы успокоить нервы, когда ко мне подошел вечно витавший где-то в волнах эфира Дэвид Фенвик. Я сразу заметил привычно отстраненный и призрачный взгляд его больших глаз, разрезом напоминавших оленьи.

– Мистер Дулут, – сказал он почти шепотом. – Я крайне обеспокоен. Расположение звезд сейчас весьма неблагоприятно для всех нас, – он оглянулся через плечо, словно хотел убедиться, что ни один фантом его не подслушивает. – Прошлой ночью мне явились духи. Они пришли, чтобы предупредить меня. К сожалению, я так их и не увидел, но зато отчетливо слышал голоса. Скоро мне передадут важное сообщение.

Но прежде чем я успел задать ему хотя бы один вопрос, он отплыл от меня, глядя прямо перед собой вечно затуманенным, каким-то потусторонним взглядом.

Значит, Лариби, Геддес и я сам оказались не единственными, кто провел беспокойную ночь. В какой-то степени это даже утешало, подтверждая, что все случившееся не стало игрой моего воспаленного воображения. И все равно мне было не по себе. Воображаемые голоса не могли предсказывать убийства беспричинно. Даже в лечебнице для душевнобольных.

Я взялся за номер «Харперс», стараясь возбудить в себе тот энтузиазм в отношении театра, который так и бурлил прежде в моей крови, а теперь перестал искриться, как выдохшееся вчерашнее шампанское в бокале.

В статье содержался обзор современных пьес. В ней даже обнаружился символический букет цветов, который автор бросил на сцену постановки, осуществленной мною несколько лет назад. Меня это не вдохновило. Ну и что из того? Вот почему я с облегчением увидел, как ко мне приближается юный Билли Трент с вечной улыбкой на лице.

– Привет, Пит, – сказал он, встав так, чтобы через стол нас разделял сифон с содовой водой. – Итак, что мы будем сегодня?

Я улыбнулся в ответ. Пусть он сейчас был не в своем уме, но молодой Билли Трент излучал здоровье всей своей атлетической фигурой и чистотой ясных голубых глаз. Ты знал, что виной всему оказался неловкий удар головой на футбольном поле, и потому общение с ним давалось легко, превращаясь даже в своеобразное развлечение.

– Что будем заказывать, Пит?

– О, я, право, даже не знаю, Билли. Пожалуй, принеси мне пару шариков орехового мороженого. И ради всего святого, получи лицензию на продажу спиртного. Иначе от твоей пищи у меня может случиться несварение желудка.