Нам часто приходится слышать об ослепительной улыбке, под которой прячется глубокое горе, или о модных ботинках, скрывающих покрытые язвами ноги. Все это затертые языковые штампы, но их словно только что придумали, до такой степени точно они описывали состояние сотрудников лечебницы доктора Ленца, когда тем вечером они собрались в главном зале. Верховное божество повелевало, а значит, все должно было выглядеть, как обычно. И жизнь пациентов тоже текла своим чередом.

Это представлялось самым обычным официальным вечерним собранием, но платье мисс Браш выглядело почти до неприличия вызывающе роскошным. Ткань была расписана тигриным узором, и она смотрелась в своем наряде как величавая, хотя и немного усталая тигрица. Ее профессиональная улыбка казалась даже ярче, чем обычно, но я обратил внимание, что она то появлялась на ее лице, то пропадала, как вспышки луча маяка. И не раз я ловил мисс Браш на том, что она улыбается чисто автоматически, даже ни на кого не глядя.

Морено тоже оделся с иголочки и был явно преисполнен решимости вести себя приветливо, пусть это давалось ему с мучительным трудом. Женщины из числа пациенток пришли в полный восторг от его необычной общительности, и я даже слышал, как маленькая школьная учительница сравнила его с киноактером Джорджем Рафтом. Когда он проходил мимо, я уловил запах превосходного виски. Он явно основательно приложился к той бутылке, которую я заметил в его кабинете накануне.

Уоррен облачился в свежий белый халат, а волосы старательно пригладил с помощью огромного количества бриллиантина. Причем сегодня его улыбка казалась даже более искренней, чем выражения лиц большинства остальных работников клиники. Вероятно, он ощущал, что смерть Лариби окончательно сняла с него все подозрения в причастности к гибели Фогарти.

Даже несчастная миссис Фогарти появилась в необычном виде. Подобно королеве Елизавете, она была готова на все в минуту крайней необходимости. Ее усилия вылились в несколько полинявшее лиловое платье, которое не шло ни к лицу, ни к фигуре этой женщины, и румяна на щеках, лишь подчеркивавшие глубокую черноту под глазами. Только что овдовевшая, она покорно несла бремя своего долга перед пациентами.

А сами пациенты выглядели вполне довольными жизнью. Среди них царило веселое оживление, что было вполне в пределах нормы. Пожарная тревога дала им тему для бесконечных пересудов, внесла разнообразие в течение их монотонной жизни. Никто из них, как мне казалось, даже не догадывался, что труп Лариби лежал на расстоянии каких-то пятидесяти ярдов от зала, не замечал присутствия в лечебнице полицейских. Их не волновало, что Айрис заперта в одиночестве у себя в палате. Это вообще не заботило никого, кроме меня.

Мысли об Айрис напомнили мне, что пора приступать к действиям. И первой на очереди у меня числилась мисс Пауэлл. Она была важным звеном в цепи, и без ее участия нам ничего не удалось бы осуществить. Наш план мог быть приведен в исполнение только в том случае, если бы мне удалось выяснить местонахождение музыкального тайника.

Бостонская старая дева сегодня с изрядной смелостью нацепила на себя наряд в красных и желтых тонах. Быть может, облачаясь в него, она отдавала дань огню, который совсем недавно угрожал погубить нас всех. Она все время находилась на виду, но вот улучить момент, чтобы оказаться с ней наедине, оказалось сложной задачей, потому что она порхала от одной группы к другой, обсуждая страхование от пожаров и те огромные взносы, которые приходилось вносить в страховые компании обитателям хорошо знакомых ей домов на Коммонуэлс-авеню. Вела она себя столь же беспечно и фривольно, как велели цвета ее платья. Я уже начал всерьез беспокоиться, что пережитый днем шок излечил ее от клептомании и сделал совершенно обычной светской дамой, какой она старалась казаться.

– Вероятно, особенно высока опасность пожаров в бостонских трущобах… – увлеченно подал реплику я, когда мне удалось наконец зажать ее между столиком с фонографом и отопительным радиатором.

И это был успех. Потом мне уже не стоило никакого труда увлечь ее к дивану в углу – тому самому, где мы когда-то сидели при первом знакомстве. Она поплелась за мной покорно, как овечка, чтобы затем пуститься в долгие рассуждения о проблеме ликвидации трущоб, жилищных вопросах и социальных реформах в целом.

Был лишь один тревожный для меня момент, когда вдруг раздался голос мисс Браш, собиравшей четверку для игры в бридж и выразительно поглядывавшей в нашу сторону. Но на ее призывы вообще никто не отозвался, и, к счастью, я мог снова полностью сосредоточиться на мисс Пауэлл.

На мое обручальное кольцо она не посмотрела ни разу, как ни выставлял я его напоказ. Более того, чтобы облегчить ей задачу, я будто невзначай даже сдвинул его на кончик пальца. А потом случилось нечто странное. Меня настолько увлек поток красноречия леди из Бостона, что я поймал себя на неотрывном внимании к ее сентенциям. Пытаясь загипнотизировать мисс Пауэлл, я сам попал под ее гипнотическое воздействие, глядя на эту женщину со смесью восхищения и легкого испуга. Ее хорошо поставленный голос лился, подобно усыпляющей микстуре. И я готов был бы поклясться, что за все время она ни разу не отвела глаз от моего лица.

– Таким образом, мистер Дулут, сами можете судить, какие неимоверно большие проблемы придется решать новой администрации. Надеюсь, вы увидели их теперь во всей полноте.

Я уж точно теперь увидел все сложности, встававшие перед властями Бостона. Но, к своему огромному удивлению и облегчению, увидел и другое: кольцо наконец исчезло с моего пальца. При этом взгляд моей собеседницы ни на секунду не устремлялся в сторону. А я не почувствовал даже прикосновения к своему пальцу. Ну, разве что самое легкое, словно мимолетный взмах крыла бабочки. Кольцо же испарилось. Я мысленно дал себе клятву, что добьюсь выписки этой женщины из лечебницы, стану ее компаньоном в делах, и в таком случае наше общее с ней благосостояние будет пожизненно обеспечено. Она была гениальна.

– …Но, к большому сожалению, большинство жителей Бостона слишком легкомысленно относятся к своим общественным обязанностям…

Я же никак не мог сказать, что легкомысленно отношусь в своей задаче. Кольцо попало к ней. Оставалось заставить ее спрятать добычу в музыкальном тайнике. В то же время я прекрасно знал о склонности мисс Пауэлл скрывать краденое под подушками диванов. И мне пришлось пойти на не слишком джентльменскую выходку, растянувшись на диване с ногами и полностью исключив возможность незаметно сунуть что-либо под подушку. Она же была слишком хорошо воспитана, чтобы упрекнуть меня за дурные и даже грубоватые манеры.

А потом я принялся обрабатывать ее ментально, пытаясь послать мысленное сообщение, соединить на миг мое сознание с ее мозгом.

«Музыкальное место, – внушал я безмолвно. – Спрячьте кольцо в свой музыкальный тайник».

Но если я думал, что обладаю хотя бы малейшим талантом гипнотизера, то глубоко заблуждался. Передавать мысли на расстоянии мне тоже не удавалось. Мисс Пауэлл продолжала монолог как ни в чем не бывало. Теперь она перешла к теме низкой оплаты труда учителей, несопоставимой с важностью их миссии.

По истечении некоторого времени я понял, что придется прибегнуть к чему-то более примитивному. Отвернувшись от мисс Пауэлл, я едва слышно прошептал:

– Музыкальное местечко.

А потом выразительно посмотрел на свой оголившийся палец.

Наконец-то! Выражение озабоченности промелькнуло в ее глазах. Она ни на секунду не умолкала, но ее рука украдкой потянулась к подушке. Я же лишь с еще большей силой придавил ее ногами.

По мере того как ее взгляд делался все более испуганным, во мне тоже усиливалось чувство вины. Было что-то подлое в том, как я использовал болезнь этого несчастного создания. Можно сказать, эксплуатировал известную мне слабость такой же пациентки, как и я сам. Но ведь именно так поступал убийца, невольно вынуждая меня следовать своему примеру. Что ж, у меня появился еще один повод поквитаться с ним.

Я бросил взгляд на часы. Ровно восемь. Оставалось всего два часа до приезда государственного эксперта-психиатра.

– Музыкальное местечко, – в отчаянии снова тихо пробормотал я.

Мисс Пауэлл на этот раз не выдержала, вскочила на ноги, и хотя еще пыталась что-то говорить, ее речь стала сбивчивой, а потом оборвалась на фразе:

– Нашей единственной… надеждой… как республиканцев…

Она повернулась и почти побежала через весь зал. И снова я отметил ее затравленный взгляд – она знала, что я последовал за ней.

Ее целью оказалось фортепьяно. Я не успел уловить движения руки, но инстинктивно почувствовал момент, когда она избавилась от кольца. Ее лицо тут же просияло улыбкой, и она даже ухитрилась подхватить прерванную было фразу и закончить ее. Теперь меня уже страшила перспектива ее нового затяжного монолога, но мне повезло. Видимо, наговорившись всласть, мисс Пауэлл решила предаться любимому занятию – пасьянсу, и на этом мы расстались.

«Музыкальное местечко», таинственная кладовая сокровищ мисс Пауэлл, где она явно спрятала сначала скальпель, а теперь мое кольцо, оказалось практически на виду у всех. Оно, на первый взгляд, выглядело совершенно непригодным для тайника. Но в то же время кому могло прийти в голову искать что-либо под расшитым покрывалом, изо дня в день лежавшим на самом дальнем конце музыкального инструмента? Хотя спрятать там можно было только очень небольшие или совершенно плоские предметы. Даже мое кольцо слегка выдавало свое присутствие под тканью, образовав на ней чуть заметный бугорок. Имелось под ней и второе небольшое утолщение. На мгновение я вообразил себе, что стою на пороге нового важного открытия.

Осторожно оглядев зал и убедившись, что на меня никто не смотрит, я запустил руку под покрывало и достал оба предмета. Одним из них оказалось, естественно, мое кольцо. А вторым – серебряный автоматический карандаш. Тоже мой. Мисс Пауэлл умудрилась стащить и его, хотя я понимал: для меня навсегда останется загадкой, как она сумела незаметно залезть в нагрудный карман моего пиджака. Но ведь я уже знал, что эта женщина достигла в своем деле абсолютного совершенства!

Я повернулся спиной к фортепьяно, а потом едва уловимым движением, какому могла бы позавидовать даже мисс Пауэлл, вынул из кармана завещание Лариби и сунул его под покрывало. Первая часть плана оказалась успешно завершена. Завещание попало в музыкальный тайник, а никто (в этом я был совершенно уверен) не видел, как я положил его туда.

Геддес сидел в одиночестве, когда я приблизился к нему и шепотом сообщил новости.

– Отлично! – сказал он. – Теперь я обработаю Фенвика, а вы займитесь сотрудниками. Потом подайте мне знак кивком головы, и я сделаю вид, что заснул рядом с фортепьяно. Если кто-то возьмет завещание, я кивну три раза подряд, а четвертый кивок будет в сторону человека, который завладеет им.

Несмотря на всю серьезность ситуации и важность ставок в этой игре, было в нашем плане что-то по-детски возбуждающее. Хотя сама по себе важность дела не могла не будоражить нервов. Это отчасти напоминало обычную салонную забаву, вот только одним из ее участников был хладнокровный убийца, а итогом для него мог стать электрический стул.

Я понимал, что к разговорам с сотрудниками следует подходить со всей деликатностью. Однако, заметив, что мисс Браш и Морено уединились и тихо беседуют между собой, решил для начала одним выстрелом убить двух зайцев.

При моем приближении мисс Браш забыла улыбнуться. У меня сложилось впечатление, что и она, подобно Морено, основательно подкрепила себя алкоголем, готовясь к малоприятному вечеру.

– Я как раз кое-что вспомнил, – сказал я небрежно. – Это касается Лариби.

– Ш-ш-ш. – Доктор Морено быстро осмотрелся вокруг, чтобы убедиться в отсутствии рядом пациентов.

– Возможно, это не так уж и важно, – продолжал я, – но сегодня в кинозале мне показалось, что мисс Пауэлл вытащила из кармана Лариби какую-то бумагу… – Меня самого покоробило от этой лжи. Показалось, что она прозвучала не слишком убедительно. – И она что-то пробормотала о своем музыкальном тайнике… Или о чем-то в этом роде.

Лицо Морено оставалось бесстрастным.

– Я подумал, что психиатр может на основании этого сделать какие-то выводы, – не унимался я. – Потому что сам ничего не понял.

– Вы говорите о листе бумаги? – Зато голос мисс Браш прозвучал неожиданно взволнованно.

– Да, – я внимательно вгляделся в ее голубые глаза. – Вероятно, это было нечто, что Лариби написал одолженной у вас авторучкой.

– Значит, письмо для дочери.

Мисс Браш намеренно отвернулась, и я не смог прочитать выражения на ее лице.

Морено отпустил велеречивое замечание о необходимости сообщить об инциденте Ленцу, а потом холодно дал понять, что больше меня не задерживает.

Моим следующим объектом для атаки стал Стивенс. Он стоял один в углу зала, с беспокойством наблюдая за своим сводным братом. Я походя поинтересовался, организовал ли он уже отъезд Фенвика, заставив Стивенса густо покраснеть.

– В силу того… Из-за того, что произошло сегодня, Дулут, наши… Наше руководство посчитало невозможным чей-либо отъезд… Временно.

– Между прочим, – сказал я, – как раз перед началом показа фильма мисс Пауэлл…

Но доктор Стивенс явно пропустил мимо ушей мою лживую историю о старой деве из Бостона и украденном документе. Он лишь помотал головой, вложив в это не совсем ясный смысл, и что-то пробормотал себе под нос, когда к нам подошел Геддес. Англичанин пожаловался на сонливость. Но при этом он не думал, что приступ серьезный, и попросил у доктора разрешения остаться в зале, даже если ненадолго заснет.

– Хорошо, мистер Геддес. Попросите Морено отвести вас в мой кабинет и дать вам дозу наших лекарств.

Я знал, что Стивенс и Морено пичкали Геддеса какими-то новейшими стимулирующими пилюлями, хотя они ему совсем не помогали. Меня испугало только одно. Если у Геддеса случится подлинный приступ, который не был частью нашего сговора, он мог не продержаться достаточно долго в роли стража при завещании.

Мне же надлежало продолжить исполнение своей задачи и поведать маловероятную историю с участием мисс Пауэлл остальным сотрудникам лечебницы.

Миссис Фогарти реагировала предсказуемо. Печально помотав головой, она сказала:

– Бедная, бедная мисс Пауэлл! А ведь какая это умная женщина. Просто поразительно!

Я переключился на Уоррена и едва успел поделиться с ним своей маленькой сказочкой о краже бумаги, как заметил, что Кларк украдкой выскользнул из зала. «Не сумел ли он установить владельца носового платка?» – с надеждой подумал я. И стал размышлять, что нам это даст, если сумел. Затем вернулся Геддес и вопросительно через все помещение посмотрел в мою сторону. Я кинул ему, подавая знак, означавший окончание моей части работы. С поразительной небрежностью Геддес сразу же подошел к фортепьяно, устроился в кресле, занимавшем стратегически выгодное положение, уселся и стал очень натурально делать вид, что клюет носом.

Капкан был поставлен, а сцена расчищена для начала действия. Оставалось только нашему неизвестному пока главному герою сыграть свою роль. Я чувствовал двойное волнение: как постановщик спектакля и как его первый зритель. Стоя, прислонившись в стене, я ждал и наблюдал за возможным развитием действия.

И постепенно на моих глазах стал происходить любопытный феномен. В начале вечера все пациенты, казалось, пребывали в самом радужном настроении, вели себя совершенно естественно, и любой посторонний гость дал бы их умственным способностям не менее высокую оценку, чем уставшим и перенервничавшим сотрудникам лечебницы. Но постепенно атмосфера менялась. Еще недавно горевшие умом и весельем глаза снова становились привычно тусклыми, разговоры теряли живость. Сначала это меня удивило, но потом я понял, что Фенвик взялся за дело. Геддес, видимо, хорошо обработал его, потому что теперь спирит стал переходить от группы к группе, отзывать людей поочередно в сторону и что-то им нашептывать. И где бы он ни прошел, за ним оставался почти ощутимый шлейф уныния и нервного напряжения. Несколько раз до меня доносилась фамилия Лариби. Пациенты только сейчас начали задавать вопросы: почему в зале нет одной из самых заметных прежде фигур, куда делся финансист?

Замечая, какое воздействие оказывает безумная фантазия с мнимым сообщением от духов, я снова осознал, насколько жестоко, до какой степени бесчувственно с нашей стороны было пользоваться повышенной восприимчивостью пациентов психиатрической лечебницы. Мне пришлось заставить себя вспомнить об Айрис и с тревогой посмотреть на часы. Уже миновала половина девятого.

– А где же Лариби, Пит? – Ко мне подошел юный Билли Трент. – Еще за обедом он обещал объяснить мне, как действуют краткосрочные биржевые операции с акциями. А теперь Фенвик говорит, что…

– Тебе лучше продолжать разносить содовую воду из сифона, Билли, – прервал его я. – А мне на десерт принеси банановый сплит.

Билли Трент какое-то время молчал, разглядывая мыски своих ботинок.

– Знаешь, Пит, – сказал он после долгой паузы, – а ведь это все чушь, что я работаю официантом. За последние несколько дней я вдруг понял…

Он ударился в рассуждения о том, как осенью вернется в колледж, снова начнет играть в футбол. Его речь была совершенно внятной и разумной. Так мог говорить любой совершенно здоровый симпатичный молодой человек двадцати лет от роду. Я с радостью встретил известие о том, что он оправился, а его сознание оказалось достаточно устойчивым и не подверглось губительному воздействию мрачных событий, которые творились в лечебнице.

К нам подплыл Фенвик, чей голос звучал так же замогильно и глухо, как, должно быть, слышались ему голоса духов. Пока он вещал, мне пришло в голову, какой бы прекрасный актер из него получился: выразительное лицо, необычайные глаза и красивая жестикуляция. Трудно было определить, насколько глубоко он проникся тем, что ему сообщил Геддес, но в его интерпретации сообщение звучало столь же драматически подлинным, как та памятная речь, когда он привлек всеобщее внимание, донеся до всех предостережение, полученное непосредственно от призраков.

– Они снова дали о себе знать, – начал он, поигрывая нежными пальцами с кончиком галстука. – Лариби составил новое завещание, а потом…

– Мне уже об этом известно, – резко оборвал его я.

Фенвик чуть заметно изумился, опустил взгляд сияющих глаз и переместился туда, где стоял Штрубель. До меня смутно доносились его слова, когда он нашептывал историю на ухо дирижеру.

Теперь уже стало заметно, что сотрудников лечебницы встревожила столь внезапная перемена в настроении пациентов. Стивенс поспешил к своему сводному брату и стал о чем-то серьезно беседовать с ним. Мисс Браш удвоила усилия составить несколько партий в бридж, но не добилась успеха. Лиловая миссис Фогарти пыталась всех расшевелить, а Морено стал до такой степени преувеличенно оживленным, что это стоило ему, вероятно, неимоверного труда.

Но никакие их общие старания уже не могли изменить того эффекта, который произвел своим сообщением Фенвик. Новый глас духов, как и тот факт, что никто не мог внятно объяснить причины отсутствия в зале Лариби, постепенно доводили некоторых пациентов до грани истерики.

Представлялось вероятным, что всех досрочно отправят спать и наш план потерпит неудачу, если бы в этот момент не явился лично доктор Ленц. Один вид его бороды уже, казалось, производил успокаивающее воздействие. И ему хватило мудрости не напускать на себя фальшивой веселости и неискреннего оптимизма. Выражение его богоподобного лица было таким, какое мы могли бы надеяться увидеть на лице Всевышнего в день Страшного суда. Оно как бы говорило: «У нас не все ладно, дети мои, но нет никаких оснований для паники».

И он, разумеется, знал волшебное средство для того, чтобы унять разгулявшиеся нервы подопечных. Музыка! Я заметил, как он подошел к Штрубелю, а потом они вдвоем направились к фортепьяно. Ленц поднял руку, призывая к всеобщему вниманию, и окинул всех собравшихся благосклонной улыбкой.

– Мистер Штрубель любезно согласился сыграть для нас с вами.

Он подал знак Уоррену, который придвинул к инструменту стул и откинул крышку клавиатуры. В какой-то ужаснувший меня момент показалось, что сейчас он сдернет с фортепиано покрывало. Его пальцы уже находились в опасной близости от него, но затем сам Штрубель отвлек санитара, попросив унести мешавшую ему вазу с цветами.

Геддес находился на посту, очень правдоподобно изображая глубокий сон. У него и мускул не дрогнул, когда наш великий маэстро пристроил стул поудобнее и сел.

Заиграл он «Лунную сонату», и хотя я никогда особенно не любил Бетховена, в нынешнем состоянии, приходилось признать, его музыка оказала на меня магическое воздействие. Как и на всех остальных. Тревожные, взволнованные складки на лицах разгладились, а в глазах снова появился живой блеск, словно в них действительно проглянуло мягкое отражение лунного света. Лариби, лечебница, треволнения – реальные и воображаемые, – все это куда-то на время ушло.

Когда Штрубель закончил исполнение, Ленц уже незаметно покинул зал. Зато все остальные окружили фортепьяно. Рядом расположился даже Фенвик, считавший Бетховена невыносимо неэстетичным. Штрубель не собирался продолжать концерт, как ни упрашивали его мисс Браш и Морено.

Но миссис Фогарти была его явной любимицей, и на ее просьбу он не мог ответить отказом. Старый дирижер снова покорно занял место за инструментом и исполнил рапсодию Брамса с изумительным темпом и виртуозностью.

Когда звуки стихли, фортепьяно превратилось в поистине центр притяжения для всех в зале. Я воображал, насколько трудно приходилось Геддесу, державшему в поле зрения целую толпу. Затем за дело снова взялся я сам. Проложив путь мимо остальных, я занял позицию в самом конце инструмента непосредственно у «музыкального тайника».

Мои пальцы скользнули под расшитое покрывало, пошарили там, но… не обнаружили ничего.

Завещание исчезло! Кто-то его взял. Один из тех людей, что стояли всего в нескольких футах от меня. Мужчина или женщина из тех, кто в порыве благодарности теснился сейчас вокруг Штрубеля. План сработал!

Геддес все еще полулежал в своем кресле, изображая сон. Мне сделалось дурно, стоило представить на секунду, что он уснул по-настоящему, впал в транс или в неразберихе не сумел ничего разглядеть. Я с волнением смотрел на него, не в силах заставить себя приблизиться.

Внезапно Геддес открыл темные глаза, нашел взглядом меня и три раза подряд кивнул головой. Затем слегка сменил позу, повернулся и кивнул еще раз в направлении мужчины, как раз удалявшегося от фортепьяно.

Не приходилось сомневаться, кого он имел в виду. Но теперь, когда мне все стало известно, правда показалась невероятнее любых фантазий.

Стараясь двигаться, не привлекая внимания, я подошел к Геддесу и буквально выдохнул имя человека, на которого он указал.

– Именно так, – последовал ответ едва слышным шепотом. – Он и забрал завещание. Бумага сейчас во внутреннем кармане его пиджака. Проследите за ним.

Я лихорадочно огляделся в поисках Кларка. Полицейский уже вернулся в зал и стоял в одиночестве неподалеку от двери. Его лицо вспыхнуло профессиональным возбуждением, когда я назвал ему того, кого просил взять под контроль.

– Мне необходимо срочно отправиться к Ленцу, – торопливо сказал я. – Не выпускайте подозреваемого из вида ни на мгновение. Думаю, это тот, кто нам нужен.

– Меня уже ничто не удивляет, – заметил Кларк. – Я, видите ли, провел проверку и обнаружил вот это.

Из кармана брюк он вынул чистый, аккуратно сложенный носовой платок. Я сразу заметил, что и по размеру и по типу ткани платок был точно таким же, каким заткнули рот Геддесу. Не хватало только пятен крови Лариби.

– И это было в его комнате, – прошептал Кларк.

Я усмехнулся с мрачным удовлетворением.

– Что ж, теперь должна наступить развязка.