На следующее утро мне не позволили вставать с кровати и нянчились со мной как могли. Морено навестил меня первым и вел себя безукоризненно в роли молодого невозмутимого психиатра, словно накануне ничего не случилось. Мисс Браш то появлялась, то торопливо куда-то уходила, убедившись, что я получал все необходимое. Как я понял, им было важно угомонить мои расшалившиеся нервы.

Но успеха они не добились. Я беспокойно вертелся под одеялом, вспоминая о ноже и о том, каким дураком меня выставили вчера. Во мне все же сохранялось достаточно здравого смысла, чтобы понимать реальность инцидента в актовом зале. Случившееся не было плодом моих фантазий. Кто-то намеренно похитил нож у меня из кармана. В этом не было ни малейших сомнений.

Вновь и вновь я восстанавливал в памяти свои хаотичные передвижения по залу после того, как оставил Айрис. И пришел к неутешительному выводу, повергшему меня в депрессию. В своем стремлении оградить ее от сплетен я успел пообщаться почти со всеми обитателями лечебницы, предоставив практически любому из них возможность незаметно вытащить нож у меня из кармана.

К моему удивлению, чуть позже утром меня посетил в палате доктор Стивенс. При виде его розовощекого, округлого, но мрачного сейчас лица я решил сначала, что драма вчерашнего вечера каким-то образом пагубно сказалась на моем физическом состоянии. Однако уже скоро я понял, что его приход едва ли был официальным врачебным визитом. Он все же принялся осматривать и ощупывать меня, но я заметил, как он внутренне собирается, чтобы задать действительно волновавший его вопрос. И доктор не заставил меня ждать слишком долго.

– Морено сообщил мне, что Дэвид, то есть… мой сводный брат побывал у вас в комнате позапрошлой ночью, – начал он, уже застегивая пуговицы на моей пижаме. – Вы знаете, насколько волнует меня его судьба, и я подумал, что вы могли бы рассказать мне, зачем…

Он осекся, и вид у него был при этом довольно робкий. Меня же настолько сейчас занимали другие проблемы, что я совершенно не чувствовал желания помогать ему в семейных делах.

– О, вам не о чем особенно беспокоиться, – ответил я небрежным тоном. – Ко мне приходили еще двое пациентов, а Фенвик услышал, как мы разговариваем. Вероятно, он решил, что мы духи, и явился проверить это.

– Понятно… – Доктор Стивенс пододвинул к моей постели стул и сел. Его пальцы нашли обычное место для отдохновения – висевший на шее стетоскоп. – Раз уж я начал объяснять вам свою ситуацию, мистер Дулут, то будет лишь справедливо информировать вас о моих дальнейших намерениях. За последние несколько дней Дэвиду определенно стало хуже. И я принял решение, невзирая на возможное негативное впечатление, которое это может произвести на других пациентов, удалить его отсюда. Он покинет лечебницу уже завтра. Разумеется, все будет сделано без лишней огласки. Никакой шумихи. Я собираюсь поговорить об этом с доктором Ленцем, когда он вернется из Нью-Йорка.

– Вы полагаете, полиция даст согласие на чей-либо отъезд? – спросил я словно мимоходом. – Здесь ведь произошли достаточно необычные события, знаете ли.

– Не совсем понимаю, что вы имеете в виду. – Лицо херувима приобрело холодное и суровое выражение. – Неужели же вы считаете…

– Я ничего не считаю, – пришлось прервать его мне, поскольку я чувствовал усталость и полную неготовность к любым спорам. – И, вероятно, вы поступаете правильно, Стивенс. Здесь не стоит задерживаться тому, кто действительно хочет выздороветь.

Но вместо того, чтобы на этом закончить разговор, я лишь внес в него, по всей видимости, новую ноту. Стивенс стал настойчиво требовать объяснения смысла моих слов. Слышал ли я или, быть может, видел нечто, указывавшее на серьезные неприятности? Сообщил ли я доктору Ленцу обо всем, что мне известно? Был ли в этом как-то замешан Дэвид? Я без зазрения совести все отрицал. Другого выхода из создавшегося положения мне не виделось.

Но, упорствуя в своих попытках получить от меня необходимую информацию, Стивенс откровенно вышел за рамки врачебной этики. В виде ниточки он подкинул мне очередной вопрос:

– Не думаете же вы, что Дэвид так встревожился по поводу мисс Браш? Мне трудно себе представить, зачем он публично заявил о якобы полученном относительно нее предупреждении, если только…

– Это потому, что вы не психиатр, доктор Стивенс.

Голос донесся от двери. Мы оба повернулись и, к своему ужасу, увидели дневную медсестру на пороге палаты, напряженную, но излучавшую небесное сияние, подобную сейчас ангелу с огненным мечом в руках. В ее голубых глазах сверкала злость и нескрываемое раздражение. Она неторопливо приблизилась к моей постели.

– Не знаю, с чего началась ваша столь интересная беседа, – сказала она, – но не думаю, чтобы доктору Ленцу нравилось, когда сотрудник лечебницы и пациент столь откровенно сплетничают между собой. Вы совсем недавно работаете у нас, доктор Стивенс, но вам пора бы уже усвоить, что это заведение для душевнобольных, а потому в обращении с ними требуется проявлять особую сдержанность.

Мне еще не приходилось видеть ее в такой ярости. И я не мог даже сразу понять, что вызвало гнев в большей степени – преданность делу или же ремарка, так неудачно отпущенная Стивенсом, в которой фигурировало ее имя. В любом случае победа за явным преимуществом досталась медсестре. Стивенс вскочил со стула, густо покраснел, пробормотал что-то невразумительное и бросился вон из палаты.

Как только он исчез, мисс Браш совершенно неожиданно одарила меня улыбкой, в которой читалось прощение, хотя взгляд ее оставался пристальным.

– Боюсь, я совершила ошибку, выйдя из себя в присутствии пациента, мистер Дулут. Но нам всем доктор Стивенс начинает действовать на нервы. В нем есть что-то от пожилой матроны, нечто чисто женское, если вы меня понимаете.

– Он всего лишь расспрашивал меня о своем сводном брате, – вяло попытался оправдать Стивенса я.

– Даже имея самую уважительную причину, ему не следовало заводить разговор об этом с вами, – и мисс Браш принялась с излишней активностью заботиться о моем удобстве, взбивая подушки и с силой натягивая простыни. Закончив, она подняла на меня взгляд, который наводил страх своей жесткой решимостью. – Вам необходимо унять свои тревоги, мистер Дулут. Если вас преследует ощущение, что в лечебнице творится неладное, то вы глубоко ошибаетесь. Это просто игра вашего воображения.

А подобное заявление со стороны мисс Браш было равносильно приказу. Она одернула накрахмаленные рукава, прошелестела юбкой и величаво удалилась.

Непогода, грозившая нам еще накануне, за ночь разбушевалась вовсю. Утром нисколько не прояснилось, и за моим окном было отчетливо видно, как с небес густо падает смесь дождя со снегом.

После нескольких часов пребывания в одиночестве я затем вновь удостоился посещения мисс Браш. Она появилась в моей палате уже в седьмой или восьмой раз, чтобы сообщить о намечавшейся демонстрации кинофильма. Кино было непременной частью диеты в этой лечебнице, и показ очередной картины наметили на сегодняшний вечер. Но поскольку плохая погода не давала пациентам возможности отправиться на регулярную прогулку, сеанс в этот раз решили устроить сразу после обеда. Пациентам старались не оставлять слишком много свободного времени, чтобы грустить из-за своих недугов и предаваться печали.

– Вы, конечно же, тоже должны прийти, мистер Дулут, – отдала распоряжение медсестра. – Вам это будет чрезвычайно полезно.

– А что за фильм? – спросил я с не слишком довольным видом.

Она улыбнулась.

– Что-то о животном мире. Вид зверушек всегда действует на пациентов самым благоприятным образом.

– Только не на меня, – мрачно заявил я. – Я все-таки человек с Бродвея. Наблюдение за сексуальными играми белохвостых бабуинов – это не мой вид развлечений.

Мисс Браш рассмеялась. Мне оставалось только поражаться, как угнетающе порой действовала на окружающих ее извечная жизнерадостность.

Обед мне принесли в постель – жареное куриное крылышко и пирог с заварным кремом. Но я едва успел расправиться с курятиной, как поступило указание одеваться. Поспешно облачившись в свою одежду, я присоединился к процессии, направлявшейся на просмотр кинофильма.

При виде Геддеса я устроил так, чтобы мы вдвоем оказались в конце небольшой очереди, образовавшейся в коридоре у двери. Лицо англичанина носило следы усталости и хандры. Идея кинопросмотра ему тоже явно не пришлась по душе.

– Ничего глупее, чем заставлять меня смотреть эту муру, они и придумать не могли, – сказал он мрачно. – Тоска зеленая. И я все равно засну, а если в фильме будет хоть что-то по-настоящему занимательное, со мной непременно случится приступ окаменения. Но что поделаешь, приходится подчиняться их распорядку.

Предаваясь размышлениям в утренние часы, я решил, что пора сообщить Геддесу все, о чем стало известно мне самому. Вечно двусмысленные психиатрические заключения Ленца, напыщенность Морено, излишнее любопытство Стивенса и энергичное равнодушие ко всему мисс Браш раз и навсегда внушили мне мысль, что не следует ожидать ни понимания, ни поддержки со стороны сотрудников лечебницы. А мне сейчас было крайне необходимо и то и другое. Мне нужен был кто-то, с кем я мог говорить о здравом смысле, не сбиваясь на обсуждение его отсутствия у каждого из нас, некто, кто мне поверит, не подвергая каждое слово сомнению и не делая потом мое умственное состояние предметом обсуждения между коллегами. Геддес взялся за собственное расследование. Двое сыщиков-любителей должны заключить союз и послать к дьяволу весь бюрократический официоз.

– Послушайте, – начал я осторожно, – мне нужно о многом вам рассказать. О вещах, которые давно знал, но был слишком глуп, чтобы поделиться ими.

Геддес чуть задержался. Перед нами все еще стояла небольшая толпа желавших посмотреть кино, постепенно проходившая в зал.

– Вы имеете в виду тот голос?

– Да. И не только. Помните наш разговор о Фогарти? Так вот, он вовсе не уехал из лечебницы. Его здесь убили.

– Убили! – На лице англичанина отобразилось величайшее изумление. – Что, черт возьми, вы имеете в виду?

– Полиция считает это несчастным случаем, но лично я…

– Когда это произошло?

– Пару дней назад.

– И что, действительно прямо в стенах лечебницы?

– Да. В кабинете физиотерапии в субботу ночью.

– Так вот оно что! – В глазах Геддеса вспыхнуло выражение понимания чего-то очень важного, а потом взгляд стал до крайности серьезным. – Теперь мне все ясно, Дулут. Почему от меня хотят избавиться, почему угрожают убить. Боже! Если бы я только узнал об этом раньше! Послушайте, мне необходимо срочно увидеться с Ленцем.

– Не надо этого делать, – настойчиво посоветовал ему я. – По крайней мере сначала расскажите обо всем мне. Вы что-то такое видели или…

– Да, видел нечто очень интересное и…

Мы оба слишком увлеклись, чтобы заметить приближение мисс Браш. И увидели ее, только когда она уже стояла буквально в двух футах от нас, ослепительно улыбаясь.

– Что вы топчетесь на месте, как двое копуш? Если не поторопитесь, половину фильма пропустите.

У этой женщины был особый талант всегда появляться не вовремя. Я не мог даже догадываться, успела она что-то подслушать или нет, а она ничем себя не выдала. Проскользнув между нами, она взяла нас за руки и повела за собой, как водит высокооплачиваемая няня двух малолетних отпрысков богатого семейства.

В качестве одного из своих самых современных удобств для пациентов лечебница доктора Ленца могла похвастаться специальным кинозалом. Сам директор глубоко верил в успокаивающий эффект некоторых тщательно отобранных картин и, чтобы добиться желаемого воздействия, приказал установить совершенно роскошный проектор в смежной комнате с залом, изначально предназначенном для театральных спектаклей.

Самое трудное в стенах закрытого заведения для душевнобольных – это избавиться от постоянного ощущения, что ты связан множеством ограничений. Поэтому Ленц пошел на многое, чтобы создать именно в этом зале свободную атмосферу внешнего мира, дабы у каждого возникала иллюзия, что он просто зашел сюда с улицы по своему желанию. Зальчик был крохотный, но мягкие кресла в нем установили ровными рядами точно так же, как в любом настоящем кинотеатре. Освещение контролировалось из киноаппаратной комнаты, и оно тоже выглядело подлинным – медленно меркло, а потом столь же постепенно возвращалось. В качестве последнего важного штриха проектор расположили в полностью звуконепроницаемом помещении, и его стрекотание не отвлекало зрителей от просмотра, а для многих чувствительных натур даже это представлялось необходимым.

Отступление от нормы существовало только одно, но зато от него веяло неприкрытой азиатчиной. Зрителей строго делили по половому признаку: женщины садились слева от центрального прохода, мужчины – справа.

Когда мы вошли, женская половина была уже заполнена. Левая от прохода сторона жила своей жизнью – головы сплетниц, склоненные поближе друг к другу, возбужденная болтовня и взрывы хохота. Я сразу же заметил Айрис. Она сидела у самого прохода, а ее соседкой была мисс Пауэлл. Но как я ни старался встретиться с Айрис взглядом, она пока не видела меня.

Зато мужчины в большинстве своем все еще оставались на ногах, то и дело вступая между собой в перепалки из-за более удобных мест. Мне не терпелось снова оказаться в паре с Геддесом и выслушать то, что он собирался рассказать, но как только я двинулся в его сторону, меня навязчиво и прочно взяла под свой контроль мисс Браш. Я не успел и пискнуть в знак протеста, мгновенно оказавшись усаженным в кресло рядом с Билли Трентом.

Я был слишком озабочен и погружен в раздумья, чтобы обращать внимание на происходившее вокруг, но постепенно все остались довольны своими местами в зале. Разговоры ожидаемо стихли, воцарилась тишина, и Уоррен, бывший по совместительству киномехаником, плавно убрал свет в помещении кинозала. Я успел лишь заметить массивную фигуру Лариби, занявшего кресло в проходе как раз напротив Айрис, прежде чем установился полный мрак.

Раздался нервный смех одной из пациенток, шарканье ног, а затем тишина снова стала полнейшей, и фильм о животных начался.

Газели с раскосыми глазами, напоминавшими глаза Дэвида Фенвика, резвились в африканской саванне. Ленивец смачно жевал плод баньяна или какой-то другой фрукт. Маленькие бабуины чесали друг другу спинки. На меня все это наводило тоску. Но не на остальных. Почти сразу в зале установилась атмосфера живейшего интереса к происходившему на экране. Юный Билли Трент рядом со мной даже склонился вперед с сиявшими любопытством глазами. По временам с женской половины кто-то громко начинал подавать одобрительные реплики.

Это сосредоточенное, почти детское восприятие снова заставило меня осознать, насколько мировосприятие пациентов лечебницы все же отличалось от умственного настроя большинства нормальных людей. И одновременно пришло понимание, как просто было сотрудникам лечебницы держать своих подопечных в совершенной изоляции, в невежестве даже относительно того, что происходило вокруг них. Они могли на несколько секунд проявить яркую эмоциональную реакцию на события, но уже скоро напрочь забыть о том, что ее вызвало.

Лицо Билли Трента сейчас служило символом именно этого. В течение очень короткого времени выражение тревоги на нем сменялось полнейшим восторгом, грусть – радостным возбуждением. И все из-за того, что на экране две обезьянки с синими мордочками дрались из-за горстки фиников.

Я вспомнил слова Геддеса о его собственной реакции на нервные потрясения. И сам же дал ему достаточно оснований для волнений, а потому сейчас мне больше всего хотелось убедиться, что мое сообщение не произвело на него чрезмерно негативного воздействия.

Глаза уже успели относительно привыкнуть к полумраку зала. Оглядываясь вокруг, я сначала различил Штрубеля, ритмично покачивавшего величавой головой. Фенвик смотрел на экран своим обычным, ярким, словно подсвеченным изнутри взором. Потом мне наконец удалось выделить среди аудитории и моего друга англичанина. Он сидел очень прямо и скованно, напоминая восковую фигуру. У меня сердце оборвалось, когда я понял, что ожидавшийся приступ настиг его.

На мгновение у меня возникло желание сообщить об этом одному из сотрудников лечебницы, но потом я решил, что только вызову ненужную суету и шум. Геддесу едва ли стало бы сейчас более комфортно где-то в другом месте.

Я снова попытался заинтересоваться содержанием фильма, забыть обо всех запутанных и таинственных происшествиях, наблюдая за бесхитростными забавами зверей. Мне хотелось бы увидеть, например, сцену, когда крупный и сильный лев рвет на части тела попавших в его лапы туземцев, но все жестокие эпизоды из фильмов, несомненно, заблаговременно удалялись.

Между тем атмосфера возбуждения в затемненном зале вокруг меня постепенно все более сгущалась. Я мог почти физически ощущать это странное явление. И потому стал единственным человеком среди зрителей, который заметил, как у нас за спинами медленно открылась дверь.

Я бросил беглый взгляд назад и увидел на пороге высокого человека с широкими и прямыми плечами. Он стоял, полуобернувшись в профиль, и потому невозможно было не разглядеть линию бороды, искажавшую обычный силуэт лица. Стало быть, доктор Ленц уже вернулся из Нью-Йорка.

Обычно вид этого бородатого, обладавшего мощным энергетическим полем мужчины вселял уверенность. Но сейчас я наблюдал за ним с некоторой настороженностью. Он выглядел настолько реальным, что тем самым только подчеркивал нереальность происходившего на экране, как и эфемерность человеческих кукол, заполнивших кинозал.

У меня возникло импульсивное желание броситься к нему и сразу же рассказать все об Айрис и о скальпеле. Но мне помешал мужчина, поднявшийся из кресла в первых рядах и промелькнувший мимо меня. Я узнал Морено. Он поспешил к Ленцу, и они оба, стоя в проеме двери, перешептывались между собой. Это только усилило во мне тревожные предчувствия.

Теперь по экрану галопом пробегали жирафы – более чем необычные, почти до сумасшествия странные существа. Не случайно именно они часто приходили в бреду к алкоголикам, допившимся до белой горячки.

Я задумался об этом, вспомнил, насколько близок был к ней сам, когда громкий крик разрезал тишину зала.

Голос был высокий, истеричный, похожий на испуганный женский. И прозвучало только одно слово:

– Пожар!

На секунду я словно приклеился к своему креслу в совершенной неподвижности. Мне показалось сначала, что это воспаленное воображение снова начало играть со мной, потому что я сидел в одном из последних рядов, но голос все равно донесся сзади. А я точно знал, что никаких женщин там быть не могло.

Но голос прозвучал снова. И во второй, и в третий раз. Теперь он эхом отдавался от стен и, как казалось, исходил из многих мест одновременно.

– Пожар! Пожар! Пожар!

В последовавшей затем панике у меня уже не оставалось времени задуматься, усомниться в том, была ли серьезна грозившая нам опасность. Все вскочили с мест в одно мгновение. Женщины завизжали, захлопали откидные сиденья кресел. И окружавшие меня мужчины тоже устремились к выходу. Билли Трент при этом чуть не сбил меня с ног. Я мельком уловил белый халат мисс Браш, сверкнувший посреди темноты и хаоса.

А фильм продолжался. Жирафы только ускорили свой галоп, как будто тоже стремились спастись от огненной угрозы.

Моим первым порывом было немедленно найти Айрис. Пока толпа ломилась к выходу мимо меня, я постарался пробиться ей наперекор. Жирафы пропали, и им на смену появился тапир, слепо двигавшийся поперек экрана. Было что-то особенно пугающее в том, как кино продолжалось посреди воцарившегося безумия.

– Дайте свет! – выкрикнул я, но, кажется, меня не услышали. Я забыл, что выключатель находился вне зала, в звуконепроницаемой комнате Уоррена, который едва ли мог видеть происходившее.

Затем раздался гулкий бас Ленца от двери:

– Не нужно ни о чем беспокоиться. Никакого пожара нет. Возвращайтесь на свои места, пожалуйста.

Но и это возымело лишь чуть заметный эффект. Общее движение к выходу не остановилось. Наиболее ошеломленные из пациентов бегали по залу кругами совершенно бесцельно, полностью потеряв в сумраке ориентировку. Положение представлялось невозможным взять под контроль. Крики, охи, громкие ругательства сливались в гротескную какофонию.

На экране тапир успел уступить место стае фламинго. Они летели вперед, на глазах увеличиваясь в размерах, и стало мерещиться, что в любой момент одна из птиц может коснуться тебя крылом.

Я протискивался дальше. Откуда-то донесся голос Уоррена, теперь тоже взволнованно кричавшего:

– В чем дело? Что там у вас происходит?

– Вернитесь назад, болван, и включите свет в зале, – ответил ему Морено почти взбешенным тоном. – И остановите чертов проектор!

С большим трудом мне удалось спуститься двумя или тремя рядами ниже. Мой взгляд метался в поисках Айрис, когда нога наткнулась на нечто, лежавшее на полу. Склонившись, я разглядел Геддеса, распластанного под накренившимися креслами. На ощупь его рука казалась тверже стали.

Пришлось встать над ним, чтобы обезумевшая толпа случайно не затоптала его. Мне почудилось, что я различил мисс Пауэлл, мелькавшую то там, то здесь, как напуганный мотылек. А потом я почувствовал чью-то руку на своем плече, и голос Кларка шепнул мне прямо в ухо:

– Это вы, Дулут? Тогда помогите мне вынести его отсюда.

– Но кто же поднял ложную пожарную тревогу? – спросил я, перекрикивая гвалт.

– Никто пока не знает. Не понимаю, почему Уоррен никак не может включить свет.

Мы вдвоем взяли Геддеса на руки и, переступая через опрокинутые кресла, добрались до выхода. Мгновенно к нам подлетел еще один санитар, и они с Кларком понесли Геддеса дальше. Я остался в коридоре, щурясь от света и вглядываясь в лица других пациентов, пока Ленц, мисс Браш и кто-то еще из персонала старались привести их в чувство.

Мне, разумеется, важнее всего было найти Айрис, но как раз ее в коридоре не оказалось. В безотчетной тревоге я бросился назад к двери кинозала и вошел внутрь.

Уоррен уже успел включить освещение. Люстры под потолком полыхали ослепительной иллюминацией, заставив совершенно поблекнуть изображение на экране – стоп-кадр из фильма. И теперь я смог ясно рассмотреть то, что скрывала темнота.

В зале никого не осталось, кроме двух человек. Они сидели близко друг к другу, разделенные только центральным проходом, и выглядели необычно на общем фоне валявшийся перевернутой мебели. Первым оказалась Айрис, и она держалась совершенно неподвижно, как вырезанная из камня статуя. Глаза ее смотрели вниз, упершись в нечто, лежавшее у нее на коленях.

С невольно возникшим недобрым предчувствием я повернулся ко второму человеку, сидевшему так близко от Айрис в кресле рядом с проходом в мужской части зала. Я употребил выражение «сидевшему», но на самом деле он скрючился в неудобном и неестественном положении, полулежа на спинке кресла, стоявшего впереди.

Это был Дэниел Лариби.

И я стал свидетелем момента, когда его тело лишилось опоры, соскользнуло, а потом медленно повалилось на пол.

Мне показалось, что Айрис до этой секунды даже не подозревала о его присутствии поблизости. Но когда раздался тяжелый звук упавшего на паркет тела, она тоже повернулась в его сторону. И тут же, издав короткий вскрик, схватила вещь, лежавшую у нее на коленях, и бросила ее, сама не видя куда, в глубь зала.

У меня сохранилось лишь смутное воспоминание о том, что произошло дальше. Но помню, как рванулся вперед в стремлении чем-то ей помочь, спрятать в случае необходимости тот предмет, который она отбросила от себя. Но не мне было тягаться в проворстве с мисс Браш. Пока я неуклюже выбирался из нагромождения перевернутых кресел, она просто сбежала вниз по ступеням и подобрала брошенную вещь.

Ее взгляд метался между Лариби и тем, что она держала в руке с выражением все более нараставшего ужаса. Затем, теперь уже очень медленно, она направилась к Айрис.

Мне никогда не забыть этой сцены: склонившаяся Изабелла Браш со светлыми локонами, обрамлявшими лицо, и Айрис, сидевшая не шелохнувшись, вытянув перед собой руки в жесте глубочайшего отвращения.

Я же не мог отвести глаз от ее рук – хрупких и белых рук, обагренных пятнами крови. Такие же пятна проступали и на подоле ее платья, местами пропитав серую ткань.

Сзади раздались громкие шаги, и скоро почти все остальные сотрудники лечебницы вошли в зал. Большинство из них поспешили к Лариби, только Морено присоединился к нам, и теперь мы втроем молча стояли рядом с Айрис. Она же, словно вдруг очнувшись, только сейчас осознала наше присутствие. Посмотрела на нас и издала громкий крик.

– Посмотрите на это, доктор, – мисс Браш протягивала ему предмет, подобранный с пола. – Я видела, как она отбросила его в сторону.

Глаза Морено выглядели совершенно лишенными всякого выражения. Я же почувствовал невероятно сильную пульсацию в висках. Старшая медсестра держала в руке тонкий хирургический скальпель. Его лезвие было густо покрыто кровью.

– Мисс Пэттисон, – тихо спросил Морено, – что все это значит?

Айрис отвернулась от нас.

– Я… Я не знаю… Не понимаю, что произошло, – ответила она так же тихо, но вполне внятно.

– Но у вас был этот нож, а мистер Лариби…

– Лариби! – Айрис резко дернулась в кресле, и в ее взгляде внезапно вспыхнули отчаяние и глубочайший страх. – Значит, с ним это случилось? Он мертв! И, как я понимаю, вы считаете меня виновницей его смерти.

Мне хотелось броситься к ней, утешить, унять ее испуг, но почему-то я не мог сдвинуться с места. Складывалось впечатление, что нас сковало какое-то общее заклятие.

Айрис медленно поднесла ладонь к лицу. Ее плечи дрогнули, и я услышал тихий, исполненный безнадежности плач.

– Не знаю, как это получилось, – срывающимся голосом произнесла она. – Ничего не помню. Я не хотела убивать его. Изо всех сил пыталась не совершать того, что мне нашептывали. Это… Это так ужасно!

В этот момент над ней склонилась материнская фигура миссис Делл. Она решительно заставила нас расступиться, прежде чем кто-то успел вымолвить хотя бы еще слово, а потом обняла Айрис за талию и вывела из зала.

Дверь за ними сразу же закрылась.

Я повернулся к небольшой группе, которая склонилась над распростертым внизу телом Дэниела Лариби. Доктор Ленц прижал бородатое лицо почти к самой груди биржевого магната. От небольшой лужицы крови уже потемнел пол в проходе.

– Удар ножом в спину! – воскликнул доктор Стивенс, стоявший на коленях рядом.

Я успел уловить изменение в выражении лица Морено, когда он присоединился к своим коллегам, уже точно зная, что Лариби либо умирает, либо мертв.

Итак, она все-таки произошла – страшная трагедия, к которой нас постепенно, но с неизбежностью подводили многочисленные факты последних дней. Лариби убили, зарезали ножом во время демонстрации самого заурядного документального фильма о повадках зверушек.

Кто-то выкрикнул предупреждение о пожаре, Уоррен не сумел вовремя дать свет в зал, и воцарился полнейший хаос. Было ли это простым совпадением? Или же каждый эпизод стал частью продуманного плана, в который так жестоко и необратимо втянули Айрис, завершив дело тем, что подбросили ей орудие убийства?

– Кто поднял ложную пожарную тревогу? – оборвал мои размышления голос Ленца.

Поначалу никто ему не ответил. Затем инициативу взял на себя Морено:

– Мне показалось, что голос донесся откуда-то из задних рядов почти рядом с тем местом, где в тот момент стояли мы с вами.

Ленц снова склонился над телом. Остальные обменивались краткими репликами и комментариями. Был голос, выкрикнувший слово «Пожар!», мужским или женским? Мнения разделились.

Я стоял чуть в стороне от общей группы, и в суете обо мне, кажется, совсем забыли. Лишь спустя какое-то время мисс Браш подняла взгляд и заметила меня. Она все еще сжимала в руке нож и потому, когда двинулась в мою сторону, напоминала величественную леди Макбет после убийства Дункана.

Ее яркие голубые глаза окинули меня пронизывающим взглядом.

– Вам нет нужды больше находиться здесь, мистер Дулут, – сказала она. – Будет лучше, если вы уйдете пока к себе в спальню.