Глава 3

Восемнадцать лет назад Тру сидела на крыльце со своим отцом. Это было ее второе любимое место, а первое – оплетенная жимолостью беседка в трейлер-парке «Рай песчаного доллара», где она обычно встречалась с Харрисоном, своим лучшим, хотя и тайным, другом. Они познакомились под навесом у аптеки Уайта. Мистер Уайт никогда не прогонял заходивших к нему ребятишек, даже таких сорвиголов, каким был Харрисон, который никогда не имел ни гроша в кармане, чтобы купить сладости.

– Пора, именинница, – позвала мисс Ада, выговаривая слова с протяжным южным акцентом. – Время праздничного обеда.

Это был юг, здесь ленч назывался обедом, а слово «ужин» предназначалось для вечерней трапезы. Тру радовалась, зная, что ее ждут сандвичи с сыром, овощи в сладком маринаде и картофельные чипсы.

– Оставьте нас еще на минутку, мисс Ада, – попросил отец домоправительницу. – Я должен сказать моей девочке что-то очень важное. Ей сегодня исполняется десять – достаточно, чтобы кое-что узнать.

У отца был тот же южный выговор, что и у мисс Ады и Хони. И пусть мисс Ада была черная, а они белые, это не имело значения: родились они и выросли на юге и слова у них тянулись как ириски, завивались как дымок и обладали медлительностью соленой воды залива. Когда Тру прислушивалась к разговорам, их язык казался ей волшебным. Здесь люди говорили «лоо-дка», вместо «лодка», «фоод», а не «форд». И не просите их произнести иначе, ничего не выйдет.

– Вы лучше побыстрее произнесите свой тост, Чарли Мейбенк. – Мисс Ада знала отца Тру, когда тот был еще ребенком. – Девочке не терпится опробовать новый велосипед.

– Хорошо. – Отец поднялся со скамьи, на которой они сидели, и направился в дом вверх по ступеням. Тру шла за ним. На мгновение остановившись, он окинул хозяйским взглядом окрестности за домом и сказал: – Ты обладательница уникального кусочка земли, – и это лучше любого подарка, который мама могла бы купить тебе на Мейн-стрит.

– Я знаю, папа. – Широко распахнутыми глазами Тру смотрела на сверкающее водное пространство залива Бискейн. Коричнево-зеленые заросли тростника, ограждавшие его воды, хранили необыкновенные сокровища: маленьких крабов, лечебную грязь, крапивник и чертополох. – Моя любимая его часть – вода. Обожаю смотреть, когда приплывают дельфины.

– Я тоже, малышка. – Он положил руку ей на плечо. – Ты знаешь, почему он называется «Бискейн»?

– Нет.

– Много-много лет назад у залива жила одна старая женщина племени сиви и угощала матросов, которые оказывались в этих краях, сухарями.

Харрисон говорил, что он на одну шестнадцатую сиви. Они даже в «Раю песчаного доллара» придумали игру, где он был воином сиви, а она – принцессой этого племени.

– Время шло, – продолжал отец, – и уже другая женщина, на этот раз из поселенцев, угощала матросов сухим печеньем, приготовленным по собственному рецепту. Но все равно все началось с той женщины сиви. Поэтому залив и был назван в ее честь.

– Я люблю бисквиты Хони, – сказала Тру.

– Не только ты – мы все любим, – рассмеялся отец. – Но ты знаешь, как она дорожит своими рецептами? Ты должна так же дорожить этой землей. Не дай ей прийти в упадок. И сохрани имя Мейбенк. Я знаю, ты выйдешь замуж, но Мейбенк останется твоим первым именем, правда?

– Да, сэр… папа. – Тру подозревала, что он хотел бы иметь сына. – Мне все равно, что скажет мой муж. Я всегда буду Тру Мейбенк.

– Нет, нет, нет! – воскликнул отец. – Как воспитанная девушка ты возьмешь фамилию мужа. Может быть, ты будешь Тру Мейбенк Уэринг. Выйдешь замуж за Дабза и соединишь наши семьи, а мы с мамой будем гордиться тобой.

Тру всегда старалась быть послушной. Ей было жаль отца. Так уж получалось, что ему попадались одни строптивицы. Он называл Хони безумной старой девой, так как она отказывалась «успокоиться и вести себя прилично» – любимая фраза мамы.

Но мама тоже, оказывается, не была образцом добродетели. Как раз на прошлой неделе Тру слышала, как отец и мама громко спорили поздно ночью. Отец узнал, что их второй ребенок, то есть ее младшая сестренка Уизи, вовсе не его дочь. Папа говорил маме, что она позорит имя Мейбенков, но мама отвечала, что он сам виноват, потому что женился на ней из-за денег, а потом словно забыл о ее существовании. Папа плакал. И мама тоже. И оба говорили, что им очень жаль, и потом папа повел маму на заднее крыльцо, где обнимал ее и говорил: «Хелен, любовь моя». Тру не знала, что было потом, но тоже плакала, сидя на ступеньках.

На следующее утро Тру обо всем расспросила Аду, и та сказала, что папа недоволен, потому что другой мужчина помог маме забрать Уизи из детского магазина. Все это было давно, заверила ее Ада, так что нечего и вспоминать. Но Тру в свои десять лет уже прекрасно знала, что детей не берут в магазине.

Чуть нахмурившись, отец смотрел на нее.

– Уэринги и Мейбенки – два самых старых рода в окрестностях Бискейна. И ни разу не породнились.

– Почему, папа?

Тру не особенно нравился Дабз: она считала его ябедой. Однажды, будучи у них в гостях, она стащила со стола ломтик ветчины до того, как их позвали к воскресному завтраку, и он нажаловался кухарке. И все потому, что она утопила его линкор и обыграла в результате в «Морской бой».

– Соперничество, – сказал отец. – Никто из нас даже не влюблялся. Никаких историй о Ромео и Джульетте. Но сейчас трудные времена. Мы можем потерять все, за что боролись все эти долгие двести лет. Чтобы выстоять, нам надо объединиться, и вы с Дабзом могли бы стать прекрасной парой.

– Но, папа, мне всего десять лет! И Дабзу тоже.

– И что? – Он вытащил из кармана сигару и зажег. – Ты просто держи его в голове. Вы и оглянуться не успеете, как станете взрослыми.

– Да, сэр.

После этого отец разговаривал с Тру на крыльце в каждый день ее рождения. Когда ей стукнуло двенадцать, она стала носить лифчик, хотя надобности в этом не было, и еще купила блеск для губ в аптеке Уайта и спрятала в потайном кармашке своей сумочки. Она почти стала женщиной, особенно теперь, когда Харрисон поцеловал ее – прямо в губы – не более чем три дня назад. И это было не похоже на те поцелуи, которыми они обменивались раньше, когда разыгрывали свадебную церемонию между воином и принцессой племени сиви в беседке, увитой жимолостью. Она не знала, почему вдруг все так резко изменилось между ними, знала только когда: в тот день она наблюдала за ним, и его профиль внезапно ее ошеломил. Ничего прекраснее она не видела в своей жизни. Когда он повернулся и улыбнулся ей, сердце Тру буквально остановилось, и секунду она не могла дышать.

Она влюбилась. Влюбилась до безумия. И как только смогла удрать из дому, встретилась с ним на причале. У него был для нее подарок ко дню рождения.

А сегодня отец сказал:

– Шериф был в «Раю песчаного доллара».

– Да? – Сердце Тру ускорило свой бег.

– И сказал, что видел тебя там. – Голос отца был необычно низким.

– Я… я там иногда играю. – Но Тру знала, что маме это не понравится. Ни капельки.

– Ты больше не будешь ходить туда, да? Тебе повезло, что мама не знает.

– Но, папа…

– Шериф сказал, что с тобой был молодой Гембл. Это следует прекратить немедленно.

– Почему? – Тру почувствовала, что все ее нутро дрожит. Шериф видел, как они целовались? – Харрисон мой лучший друг.

– Хватит! – нахмурившись, бросил отец. – У тебя предостаточно друзей из хороших семей. Его отец арестован за контрабанду и просидит в тюрьме по меньшей мере пару лет.

Глаза Тру наполнились слезами.

– Пра… правда?

– Да, что и говорить, печальная история. – Отец покачал головой. – Ему непросто выпутаться из нее.

А что же будет с коллекцией, которую Тру хранила в беседке, а Харрисон называл ненужным хламом?

– Если мать узнает, что ты была там, тебя отправят в интернат на следующий же день, – сказал отец пугающе спокойно. – Так и будет, не сомневайся.

– Я не хочу в интернат. – Тру и в страшном сне не могла увидеть такое. Оставить дом? Оставить Бискейн и все, что ей дорого? Никогда.

– Я тоже этого не хочу, – чуть мягче произнес отец. – Но с Уизи масса хлопот. Да и с Хони не легче. Твоя мама в постоянном стрессе из-за них. И еще ты… Да она просто не выдержит. Мне необходима твоя помощь, маленькая леди. Ты ведь тоже хочешь, чтобы в доме был покой и порядок?

И Тру могла сказать, что это именно так, не пустые слова. Когда отец смотрел на нее, в его глазах было столько печали.

– Да, с-сэр.

Она никогда прежде не видела отца таким встревоженным. Ее потрясло, что отец думает, будто бы двенадцатилетняя девочка может справиться с такой задачей. Но, может, она сумеет? Надо постараться.

И в этот момент Тру стала взрослой.

Он похлопал ее по плечу.

– Хорошо, милая. А теперь веселись.

Тру пыталась улыбаться, но ее сердце было разбито. Это был худший день рождения за всю ее жизнь. А Харрисон? Бедняга! Ему еще хуже. Что может быть страшнее, чем узнать, что твой отец сидит в тюрьме? Он даже виду не показал, когда говорил, что у него есть для нее подарок.

И наконец, в тот день на крыльце Тру поняла все. Все эти дни рождения устраивались не для нее: это было лишь напоминание ей об обязанностях перед семьей Мейбенк. Именно поэтому она той же ночью написала записку Харрисону, что больше никогда не будет встречаться с ним в «Раю песчаного доллара», и слезы текли по ее щекам.

Тру добавила еще несколько строк, затем, скатав записку в шарик, хотела засунуть в ящик Харрисона в школе, но кругом было полно народу. Тогда она подкараулила Гейджа, брата Харрисона, и попросила передать записку, как только тот придет домой, тысячу раз заставив пообещать, что он выполнит поручение. Это все, что она могла сделать.