День первого декабря выдался на редкость погожим и солнечным. Прошедший накануне снегопад присыпал всё свежим пушистым снежком, который искрился в лучах невысокого зимнего солнышка. Лёгкий морозец пощипывал носы и уши, но этого никто не замечал, все были радостно возбуждены предстоящим событием и, собравшись на территории МССЗ, бросали взгляды на прикрытую красным полотнищем конструкцию, возвышавшуюся прямо перед трибуной.

Догадки были самые разные, лишь немногие, непосредственно готовившие "представление" знали, что там скрывается самый обычный копёр с первым дизельмолотом, установленным на сваю, которую он и должен был символически вбить. Я, стоя на трибуне вместе с руководством завода и другими начальниками цехов волновался гораздо больше других и с каждой минутой моё волнение усиливалось. Причиной был отнюдь не мандраж перед прибытием высокого начальства, которое по неизвестным причинам задерживалось, а боязнь того, что дизтопливо, пусть и зимнее, которое я к тому же самолично разбавил керосином, замёрзнет и вместо представления получится конфуз. Накануне мы всё проверили в работе, но "эффект первой демонстрации" никто не отменял.

Время шло, люди уже начали в нетерпении выкрикивать: "начинайте без них, нечего ждать!". Из толпы в сторону трибуны уже вовсю летели незлобивые подначки, когда сквозь открытые ворота на просторный заводской двор, сейчас полностью заполненный людьми, въехали семь абсолютно одинаковых чёрных машин, имевших характерный для 20-х годов внешний вид. Первый и последний лимузины оказались, буквально, забитыми ОГПУ-шниками. Мне даже сложно было представить, что там внутри могло поместиться столько здоровых мужиков. Охрана действовала слаженно и споро, взяв под контроль въезд на территорию и пространство вокруг трибуны.

Остальные пять машин двигались нарочито медленно, давая возможность охране занять свои позиции. В эпицентре внимания сразу оказалась вторая машина, из которой, даже не дожидаясь окончательной остановки, первым, не дожидаясь выскочившего с другой стороны из передней двери телохранителя, вышел САМ. ЕГО появление не было запланировано заранее, самой важной птицей на митинге должен был стать нарком тяжёлой промышленности, но "сюрприз", если он и планировался заранее тайно, был рассчитан безукоризненно.

Задние ряды собравшихся, которые не могли видеть происходящее за спинами передних, показалось, узнали новость ничуть не позже их. Толпу будто пронзило электрическим током и она дёрнулась, чуть подавшись вперёд. Каждому хотелось лицезреть вождя лично и вблизи. Эпицентром этого движения был именно Сталин, несмотря на то, что ехавшие с ним в одной машине Орджоникидзе и Киров, тоже были фигурами. И уж совсем должно было быть обидно более мелким чиновникам, представителям Совнаркома, Московского горкома и наркомата тяжёлой промышленности, приезд которых так и остался всего лишь фоном главного события.

Иосиф Виссарионович помахал рабочим рукой, как бы приветствуя всех сразу, и вымученно улыбнулся. Вообще он показался мне каким-то больным, что ли. Ссутулившийся и ещё более бледный, чем обычно, он двигался, будто автомат, выполняя заранее заложенную программу или как больной лунатизмом человек, во сне. Его лицо было абсолютно спокойно, пока он поднимался по ступеням временной деревянной лестницы наверх, к замершему в ожидании руководству завода.

— Здравствуйте, товарищи, — обратился вождь невыразительным голосом, но очень правильно, без акцента, сразу ко всем. Послышались нестройные ответы, но тут тусклый взгляд вождя остановился на мне и враз переменился. Не узнать меня было невозможно, ожоговые пятна уже полностью сошли, отросли усы и я принял практически тот же облик, что и год назад, не считая чуть заметных шрамов. Жёлтые зрачки зло блеснули.

— Здравствуйте, товарищ Любимов! — гораздо громче, отрывисто и резко, буквально выпалил вождь и что-то коротко добавил по-грузински.

— Здравствуйте, товарищ Сталин!

То, что Иосиф Виссарионович обратился ко мне особо, сразу выделило меня из общей массы, в которой произошли едва заметные, но говорящие о многом движения. Некоторые из присутствующих невольно отшатнулись, другие наоборот, постарались придвинуться поближе. Характерно, что среди последних были именно те, кто имел повод гордиться проделанной работой, в том числе Белобородов, Лобов и Смирнов. Шедший следом за вождём Киров тоже выделил меня, но по-своему, заговорщицки подмигнув и улыбнувшись во все 32 зуба.

Митинг шёл своим чередом, сваю, согласно сценарию, забили, а я молился по себя, чтобы очередь выступать до меня не дошла, благо начали с самых "тяжеловесных" товарищей. Прибытие вождя и то, как он на меня отреагировал, полностью заняло мои мысли, выбив из головы подготовленную специально речь. В лучшем случае сейчас я мог что-либо сказать только в стиле Чебурашки. Добавляло адреналина и то, что Иосиф Виссарионович, вопреки всем канонам, после своего выступления отошёл на край трибуны и занял место рядом со мной. С другой стороны от меня, сказав своё слово, встал товарищ Киров и я оказался зажат между виднейшими деятелями СССР. Зная о том, что значило распределение мест на официальных выступлениях, я представил себе теории будущих историков и "кремленологов", пытающихся разгадать подобный казус, рассматривая газетные фотографии.

— Ви как здэсь оказались, товарыщь Любимов? — незаметно шепнул мне Сталин, когда уже прошла очередь представителей Московского горкома и выступал Белоногов.

— Работаю, товарищ Сталин. Начальником механического цеха.

— Как это получилось?

— Долгая история…

— Вот завтра ви мнэ её и расскажэтэ. В Крэмле. В восэмнадцать часов вам будэт удобно?

— Нет, товарищ Сталин.

Всё это время мы переговаривались шёпотом, даже не глядя друг на друга, но последние мои слова невольно заставили Сталина повернуться.

— Почэму?

— Мне сына из яслей забирать в это время, а то жена работает допоздна.

Не успел я окончить фразу, как получил болезненный тычок локтем от Кирова, который делал вид, что не слышит разговора, но внимательно за ним следил.

— Когда же ви освободитесь?

— Я в вашем распоряжении, но в течении рабочего дня.

— В тэчении рабочего дня у мэня другие дела уже запланированы. В 21.00 ваша супруга уже сможэт присмотреть за рэбёнком?

— Да, товарищ Сталин.

— Жду вас к этому врэмени.

— Боюсь, товарищ Сталин, мне будет сложно возвратиться домой…

— Развэ ви нэ располагаетэ пэрсональным транспортом?

— Нет, товарищ Сталин. Уже не располагаю.

— Хорошо. Я прышлю за вами машину.

Когда официальные выступления закончились, а высокое начальство выразило желание осмотреть цеха, Киров, улучив момент, выговорил мне.

— Ты что!? У человека такое горе случилось, а ты на больное давишь!

— Да, что я сказал-то такого?

— Ты в каком мире живёшь? Я про газеты и не говорю даже! Хоть слухи собирал бы, что ли!

— Ох, ё! — я, наконец, сообразил, что главным событием ноября, которое все обсуждали и так и сяк, была смерть Надежды Аллилуевой, второй жены Сталина.

— То-то! — только и ответил мне Киров.

Мой, "передовой", механический цех в очереди на осмотр оказался последним, видно, директор завода, бывший главным экскурсоводом, решил подстраховаться и гарантированно оставить о себе под конец исключительно благоприятное впечатление. Однако, всё чуть не пошло прахом с самого начала, так как Сталин, войдя через ворота в моё "хозяйство", с ходу упёрся взглядом именно в станки "времён царя Гороха".

— Это что? Как это понимать!? Для завода по решению совнаркома было закуплено самое передовое оборудование! А это, что за свалка!?

Иосиф Виссарионович, по моему мнению, был несправедлив, цех, даже с виду, выглядел исключительно аккуратно. Белоногов, совершенно не ожидавший такого оборота, растерялся и ему на выручку поспешил нарком Орджоникидзе.

— Товарищ Сталин, закупленные станки, к сожалению, до нас не дошли из-за "технологической блокады". Товарищ Белоногов по своей инициативе укомплектовал цех тем, что было под рукой, — Григорий Константинович грамотно подстраховался, его слова можно было трактовать двояко, но тем не менее, он дал время Белоногову сориентироваться, хоть и перевёл на него "стрелки". Александр Михайлович же не нашёл ничего лучшего, чем опустить эпицентр внимания ещё ниже, кивнув на меня.

— Это инициатива начальника моторного цеха, товарища Любимова.

Ход оказался верным, так как настроение вождя переменилось. Сердитое выражение лица стало заинтересованным.

— И чем же объяснит товарищ Любимов свою инициативу?

— Не согласен с оценкой цеха, как "свалки", это несправедливо и некорректно, — уже начало моего "выступления" ещё больше заинтриговало всех присутствующих. Ещё бы, выговорить САМОМУ! — На данный момент цех может проводить ремонт машин и механизмов любых судов, которыми располагает речфлот, как это и было предусмотрено по первоначальному проекту. Кое-что мы и самостоятельно можем изготовить, как вы сегодня видели. Ожидание арестованных где-то "за бугром" станков однозначно привело бы к срыву сроков строительства МССЗ, поэтому я был вынужден просить знакомых мне руководителей предприятий поделиться устаревшим и неиспользуемым оборудованием. Причём морально устаревшие станки составляют только около половины всего парка, остальные — новейшие, но выпавшие из технологического процесса. Нам же подойдут любые, так как работы мы будем производить самые разнообразные.

— Интересно выходит, товарищ Орджоникидзе, — повернулся Сталин к наркому. — У вас в хозяйстве, что, завалялись без дела станки, которыми можно укомплектовать целые заводы?

— Товарищ Сталин, это действительно моё упущение, — ответил Григорий Константинович, зло на меня зыркнув, — но после того, как товарищ Белоногов обратился в наркомат с просьбой о помощи неиспользуемым на других заводах парком станков и вскрылось наличие таких станков, нами была организована работа по этому направлению. В настоящее время ведётся инвентаризация и учёт, от их результатов будет зависеть, куда будет направлен резерв.

— Это хорошо, товарищ Орджоникидзе, что вы самостоятельно оперативно устраняете допущенные ошибки. Держите меня, пожалуйста, в курсе по этому вопросу.

На этом, собственно, всё и закончилось. Правда, кто-то пустил слух, что ещё будет награждение по итогам строительства, но, видимо, решили обойтись без этого.