Хиддинк в Сочи
У шофера было грустное грузинское лицо и пышные усы. Я прошел мимо него в салон и подумал: если бы в «Мимино» речь шла не об авиации, а о наземном транспорте, герой Кикабидзе мог выглядеть именно так. Наверняка у него большая семья, и привычка молчать появилась от постоянной жизни за баранкой.
И тут меня ударили в плечо. Я поднял глаза и увидел сияющее лицо Гуса. Он показывал пальцем на водителя и светился детским восторгом.
– Сталин! – воскликнул он. – А?
Я посмотрел на грустного человека за рулем и увидел, что он и правда похож на лучшего друга советских футболистов.
– Сталин! – сказал Гус и подошедшему Бородюку.
– Йа, – согласился Генрихович со своим рурским акцентом. – Натюрлиш!
После этого некоторое время разговор шел на немецком. Гус был влюблен в Сашин юмор, постоянно ждал от него новых шуток.
Сталин ехал не спеша. Гус заскучал и начал его подгонять. Безрезультатно.
Слева было море. Солнечные зайчики, несмотря на ноябрь. Красота. А в Москве был снег. Такой, что мы не сразу смогли вылететь в Сочи.
Автобус подкатил к сталинской даче. Зайти с ходу в поворот не получилось. Сталин сдал назад, проехал в тесные ворота, дальше дорога шла в горку.
И вдруг автобус застрял, не в силах двинуться дальше. Мотор рычал, но колеса крутились на месте. Потом мы поползли вниз.
– Эй! – возмущенно крикнул Корнеев.
– Наледь, – коротко сказал Сталин.
Встал на ручник, а затем резко стартовал с пробуксовкой.
Мы приехали.
Один салат был с майонезом. Другой выглядел немного заветренным. Гус смотрел на шведский стол и хмурился. Врач команды пытался построить менеджера, тот – официанток. Первым делом убрали ту, у которой была подозрительная сыпь на руке.
– Welcome to the USSR, Гус! – весело сказал Аршавин.
После ужина игроки разошлись по номерам. Штаб по привычке настраивался посидеть за разговорами.
– Где у вас можно кофе попить? – спросил Бородюк у официантки.
– В кафетерии, – ответила та.
В кафетерии было два круглых столика и четыре табуретки. Рядом – витринный рефрижератор с сочниками и пивом. Перед ним стояли врач с массажистом, смотрели на ассортимент, выложенный на подносах, лежавших на холодильнике.
– Растирки и мази из натурального сочинского камня, – сказал мне врач.
Народная медицина переливалась под лампами дневного света всеми цветами и оттенками радуги.
– Если что из Москвы не взяли, здесь докупим, – сказал массажист.
Нам было смешно, а доктору не очень. Ему предстояло идти воевать за завтрак. Выяснять, почему действительность не похожа на предварительный заказ.
– Ёб! – вдруг произнес доктор.
Точнее, Йоп. Йоп Алберда, генеральный менеджер, шел навстречу и по своему обыкновению улыбался. Человек, который заказал этот отель и сказал Гусу, что здесь все о’кей.
– Капучино, – заказал Гус официантке.
Та кивнула.
– Будьте здоровы. Что будете?
– Вам же сказали: капучино, – повторил Корнеев.
– Будьте здоровы, – повторила она с недоумением. – Чего сказали-то?
– Кофе, – сказал Бородюк. – Вам же сказали.
– Так бы и сказали. Есть кофе по-турецки.
– И все? – удивился Корнеев.
– Еще растворимый. Нескафе. Три в одном.
Мы посмотрели на Гуса с некоторой растерянностью. Он уже не улыбался, но повторил:
– Капучино.
– А мне бокал местного вина, – сказал Йоп. – Красного.
– Три кофе с молоком и один черный, – сказал Бородюк. – И бокал красного.
Официантка ушла. Затем вернулась. Сняла с подноса четыре чашки черного кофе.
– Эй! – сказал Корнеев. – Просили же с молоком.
– Молока нет, – бросила она и ушла. Насовсем.
Гус выглядел озадаченным. Попробовал кофе и отставил чашку подальше.
– Отличное вино! – сказал Йоп, показывая, что он оптимист.
Гус посмотрел на него внимательно, но ничего не сказал. И вдруг заморгал, стал тереть глаза руками. Мы подумали: неужели открылась аллергия? Потом почувствовали знакомый с детства запах хлорки.
Бабушка в синем халате вошла в кафетерий со шваброй в руке. Подошла к нам и спросила:
– Вы еще долго?
– Не видите, люди сидят, – ответил Бородюк.
– Тогда ноги поднимите, – сказала она и принялась с остервенением тереть пол.
В номере Гуса телевизор работал, но ему казалось, что не работал: всего два федеральных канала и два местных. Сколько бы он ни жал на пульт, ничего не менялось.
– А где CNN? – спросил он.
– В Америке, – сказали мы.
Он подошел к кровати и посмотрел на одеяло. В девяностых точно такими же одеялами зимой укрывались игроки на скамейке запасных. Гус пощупал шерсть.
– У нас в армии точно такие же, – сказал я.
Он посмотрел на меня, заставляя вспомнить историю Иова, и сказал:
– А у нас такие выдают в тюрьме.
И подошел к окну. Нам следовало уйти, но мы не могли – так было любопытно на него смотреть.
В парке каркали вороны. Очень нежно и музыкально. Гус посмотрел на них, потом перевел взгляд на шторы, крепившиеся к карнизу на тонких проволочных крючках. Взял, потянул. Шторы немного проехали и застряли.
Я шагнул к нему. Нужно было чуть отступить назад и аккуратно подергать. Я не успел. Гус дернул сам, и шторы рухнули к его ногам. Лицо у него было такое, что мы метнулись к выходу.
– До завтра! – бросил через плечо Бородюк.
Хиддинк посмотрел на нас взглядом античного стоика и сказал:
– Если оно наступит.
Рано утром он шел по коридору в белом банном халате. В вафельном, в мелкую клеточку. Шел в бассейн. Вышел по указателям на улицу и замер. Ветер гонял по воде сухие листья. От тех, что уже утонули, вода казалась черной.
– Ну как? – спросили мы, увидев, что его волосы сухие.
– Даже моя собака в таком плавать не будет, – признался Гус.
После завтрака они с Бородюком сели в такси и куда-то уехали. Вернулись через час, на другой машине и счастливые.
– Все хорошо? – спросил я.
– Все супер! – сказал Бородюк. – Правда, то такси по дороге сломалось, стояли и ловили на трассе частника.
За обедом, когда все расселись, Гус вышел в центр зала и сказал:
– Парни, мы сборная, и мы должны жить в хороших условиях. Поэтому сейчас обедаем и переезжаем в другой отель. – Команда довольно зашумела. Гус вернулся за столик. Йоп что-то сказал ему, но не дождался ответа. А после возвращения в Москву Хиддинк объявил ему, что на следующий сбор он может не приезжать.
Йоп был хороший человек, он когда-то выиграл «золото» Атланты с волейбольной сборной Голландии. После развода жил в большой лодке, пришвартованной на канале возле его бывшего дома, отошедшего жене.
– Я совершенно неприхотлив в быту, – говорил он время от времени.
Он любил смотреть на заходящее солнце и молчать. Гус его однажды спросил, о чем он думает в такие минуты.
– Взойдет оно завтра или нет, – задумчиво ответил Йоп.
Гус повернулся к нам и подмигнул. Тройную философию он не уважал, в отличие от жизненного комфорта.
Когда сборная, выгрузившись из автобуса, зашла в сочинский «Рэдисон», в холле играл рояль и ощутимо пахло хорошим кофе. Гус улыбнулся, как мальчишка, и сказал единственное слово:
– Европа!
Капучино там был отменный. Как и бассейн.
