Консерватория
Мы сидели в «Кофемании» на Никитской, прямо у консерватории. И смотрели, как, по-змеиному виляя телом, к нам идет менеджер, расплываясь в улыбке.
– Добрый день! Мы очень рады видеть вас здесь.
Мы кивнули, не вставая. Она открыла конверт, который держала в руках. Достала карточку, всего одну.
– Позвольте вручить вам нашу скидочную карту и пожелать хорошего отдыха.
И ушла, опять походкой манекенщицы.
Гус посмотрел в телефон и ухмыльнулся. Посмотрел озорно, совсем как мальчишка.
– Я написал Лизе: «Угадай, где я?» Даю три варианта: на футболе, играю в теннис, в консерватории. Она отвечает: «Сегодня пятница и футбола нет, в теннис ты играть не можешь, потому что болит нога, а в консерваторию я тебя за все наши десять лет не могла затащить. Так что сидишь в кафе и дуешь свой капучино».
Мы подозвали официанта, чтобы расплатиться за кофе. Сказали, что у нас есть карточка. Тот кивнул:
– Да, десятипроцентная.
Гус был в восторге:
– Как же здорово вернуться в свою юность! Мне уже лет пятьдесят не дарили десятипроцентные скидочные карточки.
Он расплатился, и мы пошли в консерваторию.
Только нашли наши места, как вдруг откуда ни возьмись появился Семин, тренировавший в тот год киевское «Динамо». Поздоровался, пожелал нам удачи и исчез. Мы даже подумали, не видение ли это?
Сели в кресла. Гус осмотрел зал, получил толчок локтем в бок от Бородюка. Тот показывал ему на портреты композиторов, висящие под потолком.
– Гендель, – сказал Генрихович. – Рядом Мусоргский. Бородин. Даргомыжский. Ну, Баха с Бетховеном ты сам узнаешь.
Хиддинк вытаращил глаза. Переводил взгляд с Бородюка на портреты и обратно, даже не заметив появления на сцене музыкантов.
– Да расслабься, – сказал ему Саша. – У меня дальнозоркость, там под портретами все написано.
Мы пришли на Мацуева с Гергиевым на третий концерт Рахманинова. А первое отделение началось с какой-то легкой классики. И без тех, кто нас позвал.
Через пять минут Гус начал клевать носом. Я надеялся, что он заснет и захрапит, но Бородюк постоянно толкал его локтем.
– Держись, – говорил он. – Уже скоро.
Музыка стихла. На сцену вышел Денис, и Гус ожил. Появился Гергиев, и не осталось даже намека на сон.
Рахманинов божествен, что тут добавишь. Особенно когда его играет Мацуев, а дирижирует Гергиев.
Как только объявили антракт, телефон завибрировал.
– Ну вы где? – скороговоркой спросил Денис. – Ждем! Ждем-ждем!
В коридоре толпились поклонники и поклонницы. Антон, директор Мацуева, их высокомерно не замечал, не подпуская к двери ближе чем на метр.
Мы вошли. В центре большой комнаты стоял Гергиев, а по стенам, выстроившись в каре, стояли гости. Маэстро увидел Гуса и воссиял.
– Я отлично помню тот чемпионат Европы-88, – сказал он, и они минут пять обсуждали тот финальный матч, гол ван Бастена, команду Лобановского.
Потом Гергиев оборвал фразу, извинился и показал на Фурсенко, стоявшего прямо перед ним:
– Это министр образования, Андрей Фурсенко. Тоже болельщик.
– Ну, не такой, как мой брат, – возразил тот, улыбаясь.
Через два года я буду вспоминать эту сцену в Варшаве, на жеребьевке Евро-2012, когда увижу, как Сергей Фурсенко метнется от нашего столика к идущему навстречу Адвокату, чтобы привести Дика к нам и проговорить минут пятнадцать, повернувшись спиной к Гусу – тогда еще тренеру сборной.
После матча с Польшей сборная вернулась в отель «Бристоль» в сопровождении усиленной охраны. После «Русского марша» безопасность была повышенная. Отель был взят в кольцо омоновцами. Пластиковые щиты, шумящая толпа…
Я провел Дворковича в ту комнатку на первом этаже, что служила нам офисом.
– Собирались поужинать в городе, теперь не знаю, – сказал Аркадий.
Я предложил им с женой кофе. В комнату вошел Коля Комаров, держа в руке большой пакет. Руководитель пресс-службы при Фурсенко.
– Там все еще шумят, – сообщил он. – И не думают расходиться.
Вошел Фурсенко, все еще находившийся мыслями там, на стадионе. Как и все мы.
Коля подошел к шефу, что-то сказал. Мы пили кофе. Молча. Слишком непростыми были послематчевые эмоции. Особенно на фоне тех, что четыре дня назад принесла игра с Чехией.
– Аркадий, еще кофе? – предложил я.
Фурсенко недовольно посмотрел на меня. Дворкович кивнул.
Я нажал на кнопку, потом еще раз. Кофемашина шумела, а я смотрел, как Коля переодевается в углу. Снял пиджак, галстук, брюки. Открыл пакет, достал из него спортивный костюм, создав полное ощущение, что я в поезде дальнего следования.
Фурсенко стоял и молчал. Как и все мы.
– Тут ведь тоже ресторан есть, – сказал я. – Аркадий, может быть, лучше сегодня здесь, а не в городе поужинать? Мало ли что…
– Аркадий Владимирович! – зло и нервно сказал Фурсенко. – Аркадий Владимирович, а не Аркадий! Понятно?!
Дворкович взял чашку, посмотрел на него.
– Да мы с Ильей давно знакомы, – мягко произнес он.
Мы смотрели в тишине, как он пьет кофе. Допил, попрощался, и они пошли с Зумруд ужинать.
Но было уже около полуночи, и ресторан оказался закрыт. Наверное, официантам хотелось домой. Наверное, было обидно тратить на работе не только летний вечер, но и начало летней ночи.
Было двенадцатое июня. Я посмотрел на айфон, увидел время и дату и вдруг с ужасом понял, что забыл поздравить Мацуева. Отправил ему эсэмэску: «Не спишь?» Он тут же перезвонил.
– Прости, брат! – взмолился я.
– Как обидно-то! – сказал он. – Но Блащиковски хороший забил. Ничего, греков обыграем, выйдем из группы, а там уже другой футбол пойдет…
