Глава 40
Поливанов во время ведения допросов предпочитал обращаться к допрашиваемым на «вы» и тщательно соблюдать дистанцию, как и положено должностному лицу. Конечно, иногда для достижения психологического контакта вполне мог сыграть и в другую игру — говорить с «пациентом» на его языке, в сфере его понятий о жизни. Психологический контакт вообще дело тонкое.
— По фене они и на малине поботать могут, — говорил он своим сотрудникам. — А когда ты по другую сторону стопа от него, то являешься представителем закона. Официальность и выдержанность пугает уголовников гораздо больше, чем крики и подзатыльники.
Правда, не всегда срабатывало. Иногда приходилось особо упертым и тупым по ушам дать в качестве напутствия, но это уже на самый крайний случай, когда уголовники наглели не по чину или начинали угрожать смертными карами.
В кабинете в Управлении Поливанов по поручению следователя допрашивал старшего брата Калюжного. Тот сидел, набычившись, сцепив перед собой руки в наручниках, — от греха подальше решили его не расковывать и воли не давать. На всякий случай в кабинете присутствовал дюжий конвоир в форме с сержантскими погонами. Но Поливанов считал его лишним — в случае чего и сам с задержанным справится, благо физическую форму не потерял.
— Итак, Анатолий Владимирович, вы подозреваетесь в убийстве семьи Фельцман, совершенном 14 мая сего года на улице Крылова города Свердловска. Что вы можете пояснить?
— Никакого Фельцмана не знаю, никого не убивал. — Куркуль сидел, согнувшись и упершись глазами в пол. Руки его подрагивали, но в целом держался нормально, без истерик. Хотя было видно, что он страшно напряжен.
— То есть чистосердечно и искренне раскаиваться вы не желаете? — спросил Поливанов.
— Не было ничего.
— Так и запишем. И будем излагать имеющиеся факты.
Фактов накопилось немало. Поливанов начал с показаний соседки, опознавшей бидон с изогнутой ручкой с места происшествия и видевшей братьев идущими куда-то вместе тем вечером.
— Не убивал, не знаю, — в ответ твердил Калюжный, но будто сила тяжести росла, плечи все больше опускались.
— Тогда продолжаем, — кивнул Поливанов. — По заключению экспертизы записка в доме убитого написана вашей рукой.
— Да я… — встрепенулся Куркуль, с его языка чуть не сорвалось «писал левой рукой», но он вовремя заткнулся.
— Хотите сказать, что почерк изменили. Чудеса криминалистики. Наука еще и не то может.
— Не знаю я никакой криминалистики, — Куркуль опять понурил плечи.
— Слушайте, хватит тянуть кота за хвост. У меня еще немало заготовок. Лучше сразу рассказать все и дальше молиться, чтобы суд был снисходительным.
Хотя Поливанов представить себе не мог, что может заставить судей быть снисходительными по такому делу и не вынести смертный приговор.
— Не знаю вашей криминалистики. Ничего не делал, — долдонил Калюжный.
— Отлично. При обыске на чердаке дома по улице Малышева изъят пистолет «ТТ», ранее похищенный у убитого сотрудника милиции. Что скажете?
— Я по чердакам не шарюсь.
— Там же нашли облигации. Номера те же, что похищены у Фельцмана.
— На знаю никакого пистолета. Не знаю никаких облигаций.
— Да? А эксперты говорят, что на всем этом богатстве ваши отпечатки пальцев.
— Не знаю, что говорят эксперты. Не мое это.
— Ну, уж не знаю, чем вас еще и удивить, Калюжный, — улыбнулся Поливанов. — Разве вот этим.
Он вытащил из папки явку с повинной младшего Калюжного.
— Вот что ваш брат пишет: «Ребенка убил мой брат Анатолий Калюжный. Никто не хотел, а он согласился. Главный стоял в стороне. А мой брат свернул девочке шею, что я бы сам никогда не сделал…»
Последняя капля. Калюжный взорвался и заорал так, что стены дрогнули:
— Что? Крыса-а-а!!!
Он вскочил, но конвоир ринулся вперед, подножкой сбил с ног и тяжеленной ладонью пригнул к полу. Куркуль забился в судорогах, вопя как бешеный:
— Сука! Брат! Сука!
Поливанов видел немало истерик. И не удивился, что крепящийся и державшийся до поры до времени человек не выдержал свалившейся тяжести и пошел вразнос. Черт, придется вызывать еще врача, тогда он станет непригодным на некоторое время для следственных действий.
Но Куркуль пришел в себя, приподнялся, встал на колени. По его щекам текли градом слезы. Он завыл:
— Меня убьют! Расстреляют! Простите! Я жить хочу! Все расскажу! Это Грек! Он, сволочь! Я бы никогда!!!
И выдал все, так что Поливанов только успевал записывать.
Это младший Калюжный узнал в своем институте метрологии о Фельдмане и деньгах синагоги. Братья давно подумывали, где сорвать банк, но ни на что серьезное решиться не могли, пока не появился из какой-то тьмы, из воровских былинных времен Грек.
Пришелец из потустороннего мира взялся за дело споро. Сказал, что нечего сопли жевать, надо дела делать. Для начала вооружиться, и тогда преграды не будет. Для этого убили милиционера. Завладели пистолетом «ТТ». И были готовы к налету на дом Фельцмана.
Они долго обсуждали, как зайти в дом. Решили использовать удостоверение дружинника, которое было у Тугоедова.
— Опознают они нас потом, — сказал Грек. — Никакие маски и чулки на голову не помогут. Тем более Заводчанин ксивой светанет. Надо их шпилить. Всех.
На том и порешили. С собой убийцы прихватили керосин — дом надлежало сжечь, чтобы следов не осталось. И, когда стемнело, забарабанили требовательно в дверь выходящего прямо на улицу фасада частного дома.
— Ну и кого ночью носит? — недовольно пробурчали из-за двери.
— Добровольная народная дружина, — деловито ответил Тугоедов. — Смотрим соблюдение паспортных правил. Поступил сигнал, что у вас проживают посторонние. Откройте дверь, гражданин.
За время своего пребывания в дружине Тугоедов набрался этих солидных интонаций и научился говорить весомо, как представитель власти. Да и дружинники в последнее время часто так ходят по домам, всерьез восприняв тезисы руководителей страны, что милиция вскоре и не нужна будет. Так что народ уже привык к ним. Поэтому хозяин дома не усомнился в достоверности легенды.
— Да откуда у меня посторонние? — возмутился Фельцман, приоткрывая дверь на цепочке и разглядывая внимательно удостоверение.
— Вот мы и проверим. Или с участковым прийти?
— Да какой участковый, — махнул рукой Фельцман, захлопнул дверь, снял цепочку и распахнул дверь снова. — Заходите, проверяйте сколько влезет. Но я вынужден буду написать на вас жалобу.
— Господу богу напишешь, когда увидишься с ним, — прохрипел выступивший вперед Грек. — Не шуми, не то пристрелю.
Бандиты ворвались в дом. И начались для его обитателей часы настоящего ада. А для убийц это было время какого-то болезненно сладкого триумфа. Им нравилась их роль.
В доме нашли лишь немногим больше шестисот рублей наличными. Чтобы не было шума — хозяина, его жену и дочку спустили в подвал. И начали обрабатывать. Били всех, даже маленькую девочку. И долбили одним адским вопросом:
— Ты, мироед, где деньги? Мы будем тебя бить, пока не отдашь все. Так что лучше давай все сейчас. Где деньги?
Через некоторое время Фельдман сказал, где лежат облигации на три тысячи рублей. Потом сдал сберкнижки на пять тысяч. Но что с ними делать — они были именные.
— Где деньги? — опять пошло все по новому кругу.
Тут померла жена хозяина дома — не выдержало больное сердце. А дальше, как снежный ком, все понеслось. Послышался длинный звонок в дверь. Потом еще один.
— Не открывать? — спросил Куркуль
— Да знают гости, что хозяева дома, — отмахнулся Грек. — Милицию вызовут.
Дверь открыли. Затащили в дом женщину, оказавшуюся детским врачом. Препроводили ко всем — в подвал.
Не прошло и десяти минут, как пожаловали новые гости. Бандиты открыли и теперь. За дверью стояли спортивного вида мужчина и хрупкая женщина. Как потом выяснится, это были дочка Льва Фельцмана с мужем. Молодой и сильный мужчина, увидев уголовные морды, без лишних слов заехал в челюсть Куркулю и отключил его. Грек навел пистолет — стрелять не хотелось, переполошишь всю округу, и тогда уходить надо будет срочно. Но боксер уж очень шустро за дело принялся, вполне мог всех уконтрапупить. Тут Тугоедов проявил какую-то нечеловеческую собранность, спокойствие и способность к действию и лихо приголубил спортсмена топором по голове. При этом даже не поморщился, когда тело упало. Молодую женщину, до того оторопевшую, что даже не смогла поднять крик, затащили в подвал, где она, к ужасу своему, увидела труп матери и связанных отца, младшую сестру и незнакомую женщину.
— Молодец, — похвалил Грек, и Тугоедов равнодушно кивнул.
Вообще Заводчанин вел себя спокойнее всех. Что-то в нем было от робота, которых так любили сейчас изображать в книгах, фильмах и передачах.
Ну а дальше — денег больше не нашли. Куда Фельцман заныкал средства для синагоги — так и непонятно. Тугоедов было предложил подождать до утра, взять хозяина, пойти с ним и деньги снять со счета в сберкассе, угрожая ему, что в случае чего перебьют оставшихся в подвале. Но очень уж рисково, хотя и хотелось бы получить еще пять тысяч. Решили больше не суетиться и кончать всех. Задушили веревками. Ребенка ни Таксист, который до этого послушно делал все, что говорили, ни спокойный как танк дружинник убивать не соглашались. Куркуль выглядел совершенно сумасшедшим, глаза его горели алчно. Он походил на какого-то черта из преисподней. И без разговоров взялся за девочку…
— Все понятно, — кивнул Поливанов, выслушав историю. — Одного ты не знаешь. Тесть Фельцмана перед смертью все деньги, собранные на синагогу, раздал единоверцам. В том числе и свои добавил. Он хороший человек был.
— Раздал? — непонимающе уставился на него Куркуль.
— Раздал. Тебе этого не понять… Где сейчас Грек?
— Не знаю. Он у нас не жил. Где-то схрон у него есть в городе. Но я не знаю. И никто не знает. Он хитрый. О нем вообще никто ничего не знает.
— А ты-то его откуда узнал?
— Да как освободился, перво-наперво на Севере братве решил представиться. На малине Лева Ключник правил, которого подрезали год назад насмерть. И Грек там был. Ключник на него показал и говорит: вот тебе мой наказ. Придет к тебе этот человек, обогрей, накорми, прими, как меня… Он и пришел…
— А как его фамилия? Как зовут?
— Сказал, Алексеем кликать. А так они, фартовые, имена и клички меняют как перчатки. Не знаю.
— Где сидел, с кем — он не говорил?
— Да из него не выжмешь. Только и разговоров было — как сук мочил всю жизнь…
Куркуль вздохнул полной грудью, покачал головой и как-то просительно произнес:
— Ты его арестуй, начальник. Пускай с нами за все ответит. Он, гнида, все это придумал. Пускай ответит. Пускай его расстреляют, суку. Не хочу один. За него… Шлепните его, граждане начальнички!
И опять взвыл, скованными руками размазывая слезы по лицу.