Глава 19

Предположение Джудит о том, при каких обстоятельствах закончила свой жизненный путь индейская девушка, оказалось совершенно правильным. Проспав несколько часов подряд, старик Хаттер и Марч проснулись. Случилось это всего через несколько минут после того, как девушка снова покинула ковчег и отправилась на поиски младшей сестры. Чингачгук и его невеста находились в это время уже на борту. От делавара старик узнал о новом местоположении индейского лагеря, обо всех происшедших недавно событиях и об исчезновении своих дочерей. Но он ничуть не встревожился: старшая дочь была рассудительна, а младшая уже однажды побывала у дикарей, и они не причинили ей вреда. Да и долгая привычка ко всякого рода опасностям успела притупить его чувства. Как видно, старика не очень огорчало, что Зверобой попал в плен. Ибо, хотя он отлично понимал, какую помощь оказал бы ему молодой охотник, если бы пришлось обороняться от индейцев, различие во взглядах не могло вызвать между обоими мужчинами особенной симпатии. Он бы очень обрадовался, узнав раньше о местонахождении лагеря, но теперь гуронов встревожил побег Уа-та-Уа и высадка на берег была связана со слишком большим риском. Волей-неволей пришлось Тому Хаттеру отказаться на эту ночь от жестоких замыслов, внушенных пребыванием в плену и корыстолюбием. В таком настроении он уселся на носу баржи. Вскоре к нему подошел Непоседа, предоставив всю корму в полное распоряжение Змея и Уа-та-Уа.

— Зверобой поступил как мальчишка, отправившись к дикарям в такой час и угодив к ним в лапы, точно лань, провалившаяся в яму, — проворчал старик, который, как водится, замечал соринку в глазу ближнего, тогда как у себя в глазу не видел даже бревна. — Если за эту глупость ему придется расплатиться собственной шкурой, пусть пеняет на себя.

— Так уж повелось на свете, старый Том, — откликнулся Непоседа. — Каждый должен выплачивать долги и отвечать за свои грехи. Удивительно только, как такой хитрый и ловкий парень мог попасть в ловушку. Неужели у него не нашлось лучшего занятия, чем бродить в полночь вокруг индейского лагеря, не имея других путей к отступлению, кроме озера? Или он вообразил себя оленем, который, прыгнув в воду, может сбить со следа и спокойно уплыть от опасности? Признаюсь, я был лучшего мнения о сметливости этого малого. Что ж, придется простить маленькую ошибку новичку. Скажи лучше, мастер Хаттер, не знаешь ли ты случайно, куда девались девчонки? Ни Джудит, ни Хетти не подают признаков жизни, хотя я только что обошел ковчег и заглянул во все щели.

Хаттер, сославшись на делавара, коротко рассказал, как его дочери уплыли в пироге, как вернулась Джудит, высадив сестру на берегу, и как в скором времени отправилась за ней обратно.

— Вот что значит хорошо подвешенный язык, Плавучий Том! — воскликнул Непоседа, скрежеща зубами от досады. — Вот что значит хорошо подвешенный язык, и вот до чего доходят глупые девичьи причуды! Мы с тобой тоже были в плену (теперь Непоседа соблаговолил вспомнить об этом), мы тоже были в плену, и, однако, Джудит и пальцем не шевельнула, чтобы помочь нам. Этот заморыш Зверобой просто околдовал ее. Теперь и он, и она, и ты, и все вы должны держать ухо востро. Я не такой человек, чтобы снести обиду, и заранее говорю тебе: держи ухо востро!.. Распускай парус, старик, — подплывем немножко ближе к косе и посмотрим, что там делается.

Хаттер не возражал и, стараясь не шуметь, снялся с якоря. Ветер дул к северу, и скоро во мраке начали смутно вырисовываться очертания деревьев, покрывавших мыс. Плавучий Том, стоя у руля, подвел судно настолько близко к берегу, насколько это позволяли глубина воды и свисающие над ней деревья. В тени, падавшей от берега, трудно было что-нибудь различить. Но молодой ирокез, стоявший на часах, успел заметить верхние части паруса и каюты. Пораженный этим, он невольно издал тихое восклицание. С той дикой необузданностью, которая являлась самой сущностью его характера, Непоседа поднял ружье и выстрелил.

Слепая случайность направила пулю прямо в девушку. Затем произошла только что описанная сцена с факелами…

В ту минуту, когда Непоседа совершил этот акт безрассудной жестокости, пирога Джудит находилась в какой-нибудь сотне футов от места, откуда только что отплыл ковчег. Мы уже описали ее дальнейшее странствие и теперь должны последовать за ее отцом и его спутниками. Крик — оповестил их о том, что шальная пуля Гарри Марча попала в цель и что жертвой ее оказалась женщина. Сам Непоседа был озадачен столь непредвиденными последствиями, и какое-то время противоречивые чувства боролись в его груди. Сперва он расхохотался весело и неудержимо. Затем совесть — этот сторож, поставленный в душе каждого провидением, — больно ударила его по сердцу. На мгновение душа этого человека, в котором сочетались цивилизованность и варварство, превратилась в настоящий хаос, и он сам не знал, что думать о том, что случилось. Потом гордость и упрямство снова приобрели над ним обычную власть. Он вызывающе стукнул прикладом ружья по палубе баржи и с напускным равнодушием стал насвистывать песенку. Ковчег тем временем продолжал плыть и уже достиг горла залива возле оконечности мыса.

Спутники Непоседы отнеслись к его поступку далеко не так снисходительно, как он, видимо, рассчитывал. Хаттер начал сердито ворчать, потому что этот бесполезный выстрел должен был сообщить борьбе еще большую непримиримость. Старик, впрочем, сдержался, потому что без Зверобоя помощь Непоседы стала вдвое ценнее. Чингачгук вскочил на ноги, забыв на минуту о старинной вражде своего племени к гуронам. Однако он вовремя опомнился. Но не так было с Уа-та-Уа. Выбежав из каюты, девушка очутилась возле Непоседы почти в то самое мгновение, когда его ружье опустилось на палубу. С великодушной горячностью женщины, с бесстрашием, делавшим честь ее сердцу, делаварка осыпала великана упреками.

— Зачем ты стрелял? — говорила она. — Что сделала тебе гуронская девушка? Зачем ты убил ее? Как ты думаешь, что скажет Маниту? Что скажут ирокезы? Ты не приобрел славы, не овладел лагерем, не взял пленных, не выиграл битвы, не добыл скальпы! Ты ровно ничего не добился. Кровь вызывает кровь. Что бы ты чувствовал, если бы убили твою жену? Кто пожалеет тебя, когда ты станешь плакать о матери или сестре? Ты большой, как сосна, гуронская девушка — маленькая, тонкая березка. Для чего ты обрушился на нее всей тяжестью и сломил ее? Ты думаешь, гуроны забудут это? Нет! Нет! Краснокожие никогда не забывают. Никогда не забывают друга, никогда не забывают врага. Почему ты так жесток, бледнолицый?

За всю свою жизнь Непоседа впервые был так ошарашен; он никак не ожидал такого стремительного и пылкого нападения делаварской девушки. Правда, у нее был союзник — его собственная совесть. Девушка говорила очень серьезно, с таким глубоким чувством, что он не мог рассердиться. Мягкость ее голоса, в котором звучала и правдивость и душевная чистота, усугубляла тяжесть упреков. Подобно большинству людей с грубой душой, Непоседа до сих пор смотрел на индейцев лишь с самой невыгодной для них стороны. Ему никогда не приходило в голову, что искренняя сердечность является достоянием всего человечества, что самые высокие принципы — правда, видоизмененные обычаями и предрассудками, но по-своему не менее возвышенные — могут руководить поведением людей, которые ведут дикий образ жизни, что воин, свирепый на поле брани, способен поддаваться самым мягким и нежным влияниям в минуты мирного отдыха. Словом, он привык смотреть на индейцев, как на существа, стоящие лишь одной ступенькой выше диких лесных зверей, и готов был соответственным образом поступать с ними каждый раз, когда соображения выгоды или внезапный каприз подсказывали ему это. Впрочем, красивый варвар хотя и был пристыжен упреками, которые он выслушал, но ничем не обнаружил своего раскаяния. Вместо того чтобы ответить на простой и естественный порыв Уа-та-Уа, он отошел в сторону, как человек считающий ниже своего достоинства спорить с женщиной.

Между тем ковчег подвигался вперед, и, в то время как под деревьями разыгрывалась печальная сцена с факелами, он уже вышел на открытый плес. Плавучий Том продолжал вести судно прочь от берега, боясь неминуемого возмездия. Целый час прошел в мрачном молчании. Уа-та-Уа вернулась к своему тюфяку, а Чингачгук лег спать в передней части баржи. Только Хаттер и Непоседа бодрствовали. Первый стоял у руля, а второй размышлял о случившемся со злобным упрямством человека, не привыкшего каяться. Но неугомонный червь точил его сердце. В это время Джудит и Хетти достигли уже середины озера и расположились на ночлег в дрейфующей пироге.

Ночь была тихая, хотя облака затянули небо. Сезон бурь еще не наступил. Внезапные шквалы, налетающие в июне на североамериканские озера, бывают порой довольно сильны, но бушуют недолго. В эту ночь над вершинами деревьев и над зеркальной поверхностью озера чувствовалось лишь движение сырого, насыщенного мглистым туманом воздуха.

Эти воздушные течения зависели от формы прибрежных холмов, что делало неустойчивыми даже свежие бризы и низводило легкие порывы ночного воздуха до степени капризных и переменчивых вздохов леса.

Ковчег несколько раз сбивался с курса, поворачивая то на восток, то даже на юг. Но в конце концов судно поплыло на север. Хаттер не обращал внимания на неожиданные перемены ветра. Чтобы расстроить коварные замыслы врага, это большого значения не имело. Хаттеру важно было лишь, чтобы судно все время находилось в движении, не останавливаясь ни на минуту. Старик с беспокойством думал о своих дочерях и, быть может, еще больше о пироге. Но, в общем, неизвестность не очень страшила его, ибо, как мы уже говорили, он твердо рассчитывал на благоразумие Джудит.

То было время самых коротких ночей, и вскоре глубокая тьма начала уступать место первым проблескам рассвета. Если бы созерцание красоты природы могло смирять человеческие страсти и укрощать человеческую свирепость, то для этой цели как нельзя лучше подходил пейзаж, который начал вырисовываться перед глазами Хаттера и Непоседы, по мере того как ночь сменялась утром. Как всегда, на небе, с которого уже исчез угрюмый мрак, появились нежные краски. Однако оно еще не успело озариться ослепительным блистанием солнца, и все предметы казались призрачными. Прелесть и упоительное спокойствие вечерних сумерек прославлены тысячами поэтов. И все же наступающий вечер не пробуждает в душе таких кротких и возвышенных мыслей, как минуты, предшествующие восходу летнего солнца. Вечерняя панорама постепенно исчезает из виду, тогда как на утренней заре показываются сначала тусклые, расплывчатые очертания предметов, которые становятся все более и более отчетливыми, по мере того как светлеет. Мы видим их в волшебном блеске усиливающегося, а не убывающего света. Птицы перестают петь свои гимны, отлетая в гнезда на ночлег, но еще задолго до восхода солнца они начинают звонкоголосо приветствовать наступление дня, «пробуждая радость жизни средь долин и вод».

Однако Хаттер и Непоседа глядели на это зрелище, не испытывая того умиления, которое доступно лишь людям, чьи намерения благородны, а мысли безгрешны. А ведь они не просто встречали рассвет, они встречали его в условиях, которые, казалось, должны были сообщить десятикратную силу его чарам. Только один предмет, созданный человеческими руками, которые так часто портят самые прекрасные ландшафты, высился перед ними, и это был «замок». Все остальное сохраняло тот облик, который дала ему природа. И даже своеобразное жилище Хаттера, выступая из мрака, казалось причудливым, изящным и живописным. Но зрители этого не замечали. Им были недоступны поэтические волнения, и в своем закоренелом эгоизме они давно потеряли всякую способность умиляться, так что даже на природу смотрели лишь с точки зрения своих наиболее низменных желаний.

Когда рассвело настолько, что можно было совершенно ясно видеть все, происходившее на озере и на берегах, Хаттер направил нос ковчега прямо к «замку», намереваясь обосноваться в нем на целый день. Там он скорее всего мог встретиться со своими дочерьми, и, кроме того, в «замке» легче было обороняться от индейцев.

Чингачгук уже проснулся, и слышно было, как Уа-та-Уа гремит на кухне посудой. До «замка» оставалось не более мили, а ветер дул попутный, так что они могли достигнуть цели, пользуясь только парусом. В эту минуту в широкой части озера показалась пирога Джудит, обогнавшая в темноте баржу. Хаттер взял подзорную трубу и с тревогой глядел в нее, желая убедиться, что обе его дочери находятся на легком суденышке. Тихое восклицание радости вырвалось у него, когда он заметил над бортом пироги клочок платья Джудит. Через несколько секунд девушка поднялась во весь рост и стала оглядываться по сторонам, видимо желая разобраться в обстановке. Немного спустя показалась и Хетти.

Хаттер отложил в сторону трубу, все еще наведенную на фокус. Тогда Змей поднес ее к своему глазу и тоже направил на пирогу. Он впервые держал в руках такой инструмент, и по восклицаниям «У-у-ух!», по выражению лица и по всей повадке делавара Уа-та-Уа поняла, что эта диковинка привела его в восхищение. Известно, что североамериканские индейцы, в особенности те из них, которые одарены от природы гордым нравом или занимают у себя в племени высокое положение, отличаются поразительной выдержкой и притворяются равнодушными при виде потока чудес, обступающих их каждый раз, когда они посещают селения белых. Чингачгук был достаточно хорошо вышколен, чтобы не обнаружить своих чувств каким-нибудь неподобающим образом. Но для Уа-та-Уа этот закон не имел обязательной силы. Когда жених объяснил ей, что надо навести трубу на одну линию с пирогой и приложить глаз к тому концу, который уже, девушка отшатнулась в испуге. Потом она захлопала в ладоши, и из груди ее вырвался смех, обычный спутник бесхитростного восторга. Через несколько минут она уже научилась обращаться с инструментом и стала направлять его поочередно на каждый предмет, привлекавший ее внимание. Устроившись у одного из окон, Уа-та-Уа и делавар сперва рассмотрели все озеро, потом берега и холмы и, наконец, «замок». Вглядевшись в него внимательнее, девушка опустила трубу и тихим, но чрезвычайно серьезным голосом сказала что-то своему возлюбленному. Чингачгук немедленно поднес трубу к глазам и смотрел в нее еще дольше и пристальнее. Они снова начали о чем-то таинственно перешептываться, видимо, делясь своими впечатлениями. Затем молодой воин отложил трубу в сторону, вышел из каюты и направился к Хаттеру и Непоседе. Ковчег медленно, но безостановочно подвигался вперед, и до «замка» оставалось не больше полумили, когда Чингачгук приблизился к двум бледнолицым, которые стояли на корме. Движения его были спокойны, но люди, хорошо знавшие привычки индейцев, не могли не заметить, что он хочет сообщить нечто важное. Непоседа был скор на язык и заговорил первый.

— В чем дело, краснокожий? — закричал он со своей обычной грубоватой развязностью. — Ты заметил белку на дереве или форель под кормой нашей баржи? Теперь, Змей, ты знаешь, какие глаза у бледнолицых, и больше не станешь удивляться, что они издалека высматривают землицу краснокожих.

— Не надо плыть к замку, — выразительно сказал Чингачгук, лишь только собеседник дал ему возможность вставить слово. — Там гуроны.

— Ах ты, черт! Если это правда, Плавучий Том, то мы чуть было не сунули головы в хорошую западню… Там гуроны? Что ж, это возможно. Но я во все глаза гляжу на старую хижину и не вижу ничего, кроме бревен, воды, древесной коры да еще двух или трех окон и двери в придачу.

Хаттер попросил, чтобы ему дали трубу, и внимательно осмотрел «замок», прежде чем решился высказать свое мнение. Затем он довольно небрежно объявил, что не согласен с индейцем.

— Должно быть, ты глядел в трубу не с того конца, делавар, — подхватил Непоседа, — потому что мы со стариком не замечаем на озере ничего подозрительного.

— На воде не остается следов! — бойко возразила Уа-та-Уа. — Остановите лодку, туда нельзя, там гуроны.

— Ага, сговорились повторять одну и ту же сказку и думают, что люди поверят им. Надеюсь, Змей, что и после свадьбы ты и твоя девчонка будете петь в один голос, так же как и теперь. Там гуроны, говоришь ты? Что об этом говорит: запоры, цепи или бревна? Во всей Колонии нет ни одной кутузки с такими надежными замками, а у меня по тюремной части есть некоторый опыт.

— Разве не видишь мокасина? — нетерпеливо спросила Уа-та-Уа. — Посмотри и увидишь…

— Дай-ка сюда трубу, Гарри, — перебил ее Хаттер, — и спусти парус. Индейская женщина редко вмешивается в мужские дела, и уж коли вмешается, то не зря. Так и есть: возле одной из свай плавает мокасин. Может быть, действительно без нас в замке побывали гости. Впрочем, мокасины здесь не в новинку — я сам ношу их, Зверобой носит, и ты, Марч, носишь. Даже Хетти часто надевает их вместо ботинок. Вот только на Джудит я никогда не видел мокасинов.

Непоседа спустил парус. Ковчег находился в это время ярдах в двухстах от «замка» и продолжал по инерции двигаться вперед, но так медленно, что это не могло возбудить никаких опасений. Теперь все поочередно брались за подзорную трубу, тщательно осматривая «замок» и все вокруг него. Мокасин, тихонько качавшийся на воде, еще сохранял свою первоначальную форму и, должно быть, почти не промок внутри. Он зацепился за кусок коры, отставшей от одной из свай у края подводного палисада, и это помешало ему уплыть дальше по течению. Мокасин мог попасть сюда разными путями. Неверно было бы думать, что его непременно обронил враг. Мокасин мог свалиться с платформы, когда Хаттер был еще в «замке», а затем незаметно приплыть на то место, где его впервые заметили острые глаза Уа-та-Уа. Он мог приплыть из верхней или нижней части озера и случайно зацепиться за палисад. Он мог выпасть из окошка. Наконец, он мог свалиться прошлой ночью с ноги разведчика, которому пришлось оставить его в озере, потому что кругом была непроглядная тьма.

Хаттер и Непоседа высказывали по этому поводу всевозможные предположения. Старик считал, что появление мокасина — плохой признак; Гарри же относился к этому со своим обычным легкомыслием. Что касается индейца, то он полагал, что мокасин этот — все равно что человеческий след, обнаруженный в лесу, то есть нечто само по себе угрожающее. Наконец, чтобы разрешить все недоумения, Уа-та-Уа вызвалась подплыть в пироге к палисаду и выловить мокасин из воды. Тогда по украшениям легко будет определить, не канадского ли он происхождения. Оба бледнолицых приняли это предложение, но тут вмешался делавар. Если необходимо произвести разведку, заявил он, то пусть лучше опасности подвергнется воин. И тем спокойным, но не допускающим возражения тоном, каким индейские мужья отдают приказания своим женам, он запретил невесте сесть в пирогу.

— Хорошо, делавар, тогда ступай сам, если жалеешь свою скво, — сказал бесцеремонный Непоседа. — Надо подобрать этот мокасин, или Плавучему Тому придется торчать здесь до тех пор, пока не остынет печка в его хижине. В конце концов, это всего лишь кусок оленьей шкуры, и, как бы он ни был скроен, он не может напугать настоящих охотников, преследующих дичь. Ну что ж, Змей, кому лезть в пирогу: мне или тебе?

— Пусти краснокожего. Его глаза острее, чем у бледнолицего, и лучше видят все хитрости гуронов.

— Ну нет, брат, с этим я буду спорить до последнего дыхания! Глаза белого человека, и нос белого человека, и уши белого человека гораздо лучше, чем у индейца, если только у этого человека достаточно опыта. Много раз я проверял это на деле, и всегда оказывалось, что я прав. Впрочем, по-моему, даже самый жалкий бродяга, будь он делавар или гурон, способен отыскать дорогу к хижине и вернуться обратно. А потому, Змей, берись за весло, и желаю тебе удачи.

Лишь только смолк бойский язык Непоседы, Чингачгук сел в пирогу и опустил весло в воду. Уа-та-Уа, как и подобает индейской девушке, глядела на отъезжающего воина с молчаливой покорностью, но это не мешало ей испытывать опасения, свойственные ее полу. В продолжение всей минувшей ночи, вплоть до момента, когда они заинтересовались подзорной трубой, Чингачгук обращался со своей невестой с такой мужественной нежностью, что она сделала бы честь даже человеку с уточненными чувствами. Но теперь перед непоколебимой решимостью воина отступили малейшие признаки слабости. Хотя Уа-та-Уа застенчиво старались заглянуть ему в глаза, когда пирога отделилась от борта ковчега, гордость не позволила воину ответить на этот тревожный любящий взгляд.

Делавар имел все основания быть серьезно озабоченным: Если враги действительно завладели «замком», то ему придется плыть под дулами их ружей и без всяких прикрытий, играющих такую большую роль в индейской военной тактике. Короче говоря, предприятие было чрезвычайно опасное, и если бы здесь находился его друг Зверобой или же сам Змей имел за плечами десятилетний военный опыт, он ни за чтобы не отважился на такую рискованную попытку. Но гордость индейского вождя была возбуждена соперничеством с белыми. Индейское понятие о мужском достоинстве помешало делавару бросить прощальный взгляд на Уа-та-Уа, однако ее присутствие, по всей вероятности, в значительной мере повлияло на его решение.

Чингачгук смело греб прямо к «замку», не спуская глаз с многочисленных бойниц, проделанных в стенах здания. Каждую секунду он ждал, что увидит высунувшееся наружу ружейное дуло или услышит сухой треск выстрела. Но ему удалось благополучно добраться до свай. Там он очутился в некоторой степени под прикрытием, так как верхняя часть палисада отделяла его от комнат, и возможность нападения значительно уменьшилась. Нос пироги был обращен к северу, мокасин плавал невдалеке. Вместо того чтобы сразу же подобрать его, делавар медленно проплыл вокруг всей постройки, внимательно осматривая каждую вещь, которая могла бы свидетельствовать о присутствии неприятеля или о вторжении, совершившемся ночью. Однако он не заметил ничего подозрительного. Глубокая тишина царила в доме.

Ни единый запор не был сдвинут со своего места, ни единое окошко не было разбито. Дверь, по-видимому, находилась в том же положении, в каком ее оставил Хаттер, и даже на воротах дока по-прежнему висели все замки. Одним словом, самый бдительный глаз не обнаружил бы здесь следов вражеского валета, если не считать плавающего мокасина.

Делавар испытывал некоторое недоумение, не зная, что делать дальше. Проплывая перед фасадом «замка», он уже готов был шагнуть на платформу, припасть глазом к одной из бойниц и посмотреть, что творится внутри. Однако он колебался. У делавара не было еще опыта в такого рода делах, но он знал так много историй об индейских военных хитростях и с таким страстным интересом слушал рассказы о проделках старых воинов, что не мог совершить теперь грубую ошибку, подобно тому как хорошо подготовленный студент, правильно начав решать математическую задачу, не может запутаться при ее окончательном решении. Раздумав выходить из пироги, вождь медленно плыл вокруг палисада. Приблизившись к мокасину с другой стороны, он — ловким, почти незаметным движением весла перебросил в пирогу этот зловещий предмет. Теперь он мог вернуться, но обратный путь казался еще более опасным: его взгляд уже не был прикован к бойницам. Если в «замке» действительно кто-нибудь находится, он не может не понять, зачем туда приезжал Чингачгук. Поэтому обратно надо было плыть совершенно спокойно и уверенно, как будто осмотр «замка» рассеял последние подозрения индейца. Итак, делавар начал спокойно грести, направляясь прямо к ковчегу и подавляя желание бросить назад беглый взгляд или ускорить движение весла.

Ни одна любящая жена, воспитанная в самой утонченной и цивилизованной среде, не встречала мужа, возвращавшегося с поля битвы, с таким волнением, с каким Уа-та-Уа глядела, как Великий Змей делаваров невредимым подплывает к ковчегу. Она сдерживала свои чувства, хотя радость, сверкавшая в ее черных глазах, и улыбка на красивых губах говорили языком, хорошо понятным влюбленному.

— Ну что же, Змей? — крикнул Непоседа. — Какие новости о водяных крысах? Оскалили они зубы, когда ты плыл вокруг их логова?

— Мне там не нравится, — многозначительно ответил делавар. — Слишком тихо, так тихо, что можно видеть тишину.

— Ну, знаешь ли, это совсем по-индейски! Как будто что-нибудь бывает тише полной пустоты! Если у тебя нет лучших доводов, старому Тому остается только поднять парус и позавтракать под своей кровлей. Что же сталось с мокасином?

— Здесь, — ответил Чингачгук, протягивая для всеобщего обозрения свою добычу.

Осмотрев мокасин, Уа-та-Уа с уверенностью заявила, что он сшит гуроном, потому что на носке совсем особым образом расположены иглы дикобраза. Хаттер и делавар согласились с ней. Однако отсюда еще не следовало, что владелец мокасина находится в доме. Мокасин мог приплыть издалека или свалиться с ноги разведчика, который покинул «замок», выполнив свое поручение. Короче говоря, находка ничего не объясняла, хотя и внушала сильные подозрения.

Однако всего этого было недостаточно, чтобы заставить Хаттера и Непоседу отказаться от своих намерений. Они подняли парус, и ковчег начал приближаться к «замку». Ветер дул по-прежнему очень слабо, и судно двигалось так медленно, что можно было самым внимательным образом осмотреть постройку снаружи. Кругом царила все такая же гробовая тишина, и трудно было себе представить, что в доме или поблизости от него скрывается какое-нибудь живое существо.

В отличие от Змея, чье воображение было так возбуждено индейскими рассказами, что он готов был видеть нечто искусственное в естественной тишине, оба бледнолицых не замечали ничего угрожающего в спокойствии, свойственном неодушевленным предметам. К тому же весь окрестный пейзаж настраивал на мирный, успокоительный лад. День едва занялся, и солнце еще не взошло над горизонтом, но небо, воздух, леса и озеро были уже залиты тем мягким светом, который предшествует появлению великого светила. В такие минуты все видно совершенно отчетливо, воздух приобретает хрустальную прозрачность, и, хотя краски кажутся блеклыми и смягченными, а очертания предметов еще сливаются, вся перспектива открывается глазу как нерушимая моральная истина — без всяких украшений и без ложного блеска. Короче говоря, все чувства обретают свою первоначальную ясность и безошибочность, подобно уму, переходящему от мрака сомнений к спокойствию и к миру бесспорной очевидности. Однако впечатление, которое такой пейзаж обычно производит на людей, одаренных нормальным нравственным чувством, как бы не существовало для Хаттера и Непоседы. Зато делавар и его невеста, хоть и привыкли к обаянию пробуждающегося утра, не оставались безучастными к красоте этого часа. Молодой воин ощутил в душе жажду мира; никогда за всю свою жизнь не помышлял он так мало о воинской славе, как в то мгновение, когда удалился вместе с Уа-та-Уа в каюту, а баржа уже терлась бортом о края платформы. От этих мечтаний его пробудил грубый голос Непоседы, отдавшего приказание причалить.

Чингачгук повиновался. Вовремя — как он переходил на нос баржи, Непоседа уже стоял на платформе и притопывал ногами, с удовольствием чувствуя под собой неподвижный пол. Со свойственной ему шумной и бесцеремонной манерой он выражал таким образом свое полное презрение ко всему племени гуронов. Хаттер подтянул пирогу к носу баржи и собирался снять запоры с ворот, чтобы пробраться внутрь дома. Марч, который вышел на платформу только ради бессмысленной бравады, толкнул ногой дверь, чтобы испытать ее прочность, а затем присоединился к Хаттеру и стал помогать ему открывать ворота. Читатель должен вспомнить, что иным способом попасть в дом было невозможно; должен также он вспомнить, и каким образом хозяин загораживал вход в свое жилище, когда оставлял его пустым, и особенно в тех случаях, когда грозила опасность.

Спустившись в пирогу, Хаттер сунул конец веревки в руки делавару, велел пришвартовать ковчег к платформе и спустить парус. Однако, вместо того чтобы подчиниться этим распоряжениям, Чингачгук оставил парус полоскаться на мачте и, набросив веревочную петлю на верхушку одной из свай, позволил судно свободно дрейфовать, пока не привел его в такое положение, что к нему можно было подобраться только на лодке или по вершине палисада. Такого рода маневр требовал немалой ловкости, и, во всяком случае, вряд ли его удалось бы проделать перед лицом отважного врага. Прежде чем Хаттер успел раскрыть ворота дока, ковчег и «замок» очутились на расстоянии десяти-двенадцати футов друг от друга; их разделял частокол из ветвей.

Баржа плотно прижалась к нему, и он образовал нечто вроде бруствера высотой почти в рост человека, прикрывая те части судна, которые не были защищены каютой.

Делавар был очень доволен этим неожиданно выросшим перед ним оборонительным сооружением. Когда Хаттер ввел наконец свою пирогу в ворота дока, молодому воину пришло в голову, что, если бы ему помогал Зверобой, они сумели бы защитить такую позицию от атак самого сильного гарнизона, засевшего в «замке». Даже теперь он чувствовал себя в сравнительной безопасности и уже не испытывал прежней мучительной тревоги за судьбу Уа-та-Уа.

Однако удара веслом было достаточно, чтобы провести пирогу от ворот до трапа, находившегося под домом. Здесь Хаттер застал все в полной исправности: ни висячий замок, ни цепь, ни засовы не были повреждены. Старик достал ключ, отомкнул замок, убрал цепь и опустил трап. Непоседа просунул голову в люк и, ухватившись руками за его край, влез в комнату. Несколько секунд спустя в коридоре, разделявшем комнаты отца и дочерей, послышались его богатырские шаги. Потом раздался победный крик.

— Ступай сюда, старый Том! — весело орал необузданный лесной житель. — Все твои владения в порядке и пусты, как орех, который провел полчаса в зубах у белки. Делавар хвастает, будто он способен видеть тишину. Пошли его сюда, он сможет даже пощупать ее.

— Тишину в том месте, где ты находишься, Гарри Марч, — возразил Хаттер, просовывая голову в люк, и его голос начал звучать глухо и неразборчиво для тех, кто оставался снаружи, — тишину в том месте, где ты находишься, можно и видеть и щупать; она не похожа ни на какую другую тишину.

— Ладно, ладно, старина, полезай сюда, и давай-ка откроем окна и двери, чтобы впустить немножко свежего воздуха. В трудные времена люди быстро становятся друзьями, однако твоя дочка Джудит совсем отбилась от рук, и моя привязанность к твоему семейству здорово ослабела после ее вчерашних выходок. Если так будет продолжаться, то не успеешь ты прочитать и десяти заповедей, как я удеру на реку, предоставив тебе вместе с ковчегом твоим, и с капканами твоими, и с детьми твоими, с рабами и рабынями твоими, с волами твоими и ослами твоими обороняться от ирокезов как знаешь. Открой окошко, Плавучий Том, я ощупью проберусь вперед и отопру входную дверь.

Наступило минутное молчание, и затем раздался глухой шум, как будто от падения тяжелого тела. Громкое проклятие вырвалось у Непоседы, после чего внутри дома вдруг словно все ожило. В характере этого шума, который так внезапно и — прибавим мы — так неожиданно даже для делавара нарушил недавнюю тишину, невозможно было ошибиться. Он напоминал битву тигров в клетке. Раза два прозвучал индейский боевой клич, но тотчас же стих, как будто глотки, испускавшие его, ослабели или кто-то сдавил их. Затем снова послышалась грубая ругань Непоседы. Казалось, чьи-то тела с размаху валились на пол, затем тотчас же поднимались, и борьба продолжалась снова. Чингачгук не знал, что делать. Все оружие осталось в ковчеге. Хаттер и Непоседа вошли в дом, не захватив с собой ружей. Не было никакой возможности передать их им в руки. Сражавшиеся в буквальном смысле этого слова очутились в клетке; было одинаково немыслимо как проникнуть в дом, так и выбраться оттуда. Кроме того, в ковчеге находилась Уа-та-Уа, и это парализовало решимость индейца. Чтобы избавиться, по крайней мере, от этой заботы, молодой вождь приказал девушке сесть в пирогу и присоединиться к дочерям Хаттера, которые, ничего не подозревая, быстро приближались к «замку». Но девушка наотрез отказалась подчиниться. В ту минуту никакая земная сила, кроме грубого физического воздействия, не заставила бы ее покинуть ковчег. Нельзя было терять время попусту, и делавар, не зная, как помочь своим друзьям, перерезал веревку и сильным толчком отогнал баржу футов на двадцать от свай. Тут он схватился за весла, и ему удалось отвести ковчег в наветренную сторону, если только здесь уместно употребить это выражение, так как движение воздуха было едва заметно. Когда ковчег очутился в сотне ярдов от платформы, индеец перестал грести и тотчас же спустил парус. Джудит и Хетти наконец заметили, что в «замке» творится что-то неладное, и остановились приблизительно на тысячу футов дальше к северу.

Яростная драка в доме не унималась. В такие минуты события как бы сгущаются и так стремительно следуют одно за другим, что автору трудно за ними поспеть. С того момента, когда впервые послышался шум, и до того, когда делавар прекратил свои неуклюжие попытки справиться с большими веслами, прошло не больше трех или четырех минут, но, очевидно, сражающиеся уже успели израсходовать почти весь запас своих сил. Не слышно было больше проклятий и ругани Непоседы, и даже шум борьбы несколько утих. Тем не менее схватка все еще продолжалась с непоколебимым упорством. Вдруг дверь широко распахнулась, и бой перешел на платформу, под открытое небо.

Какой-то гурон отодвинул засовы, и следом за ним три или четыре воина выскочил и на узкую площадку, радуясь возможности спастись от ужасов, творившихся внутри. Затем кто-то с неимоверной силой выбросил тело еще одного гурона, которое вылетело в двери головой вперед. Наконец показался Гарри Марч, рычавший, как лев, и успевший на один миг освободиться от своих многочисленных противников. Хаттера, очевидно, уже схватили и связали.

Наступила пауза, напоминавшая затишье среди бури. Все испытывали потребность перевести дух.

Бойцы стояли, поглядывая друг на друга, как свирепые псы, только что разомкнувшие свои челюсти и поджидающие удобного случая снова вцепиться во вражескую глотку. Мы воспользуемся этой паузой, чтобы рассказать, каким образом индейцы овладели «замком». Сделаем это тем охотнее, что необходимо объяснить читателю, почему такое неистовое столкновение было в то же время почти бескровным.

Расщепленный Дуб и особенно его товарищ — он производил впечатление лица подчиненного и, по-видимому, был занят исключительно работой на плоту — очень внимательно все высмотрели во время двукратной поездки в «замок». Мальчик тоже доставил подробные и весьма ценные сведения. Получив общее представление о том, как построен и как запирается дом, гуроны уже могли с достаточной уверенностью действовать в темноте. Хотя Хаттер, переправляя свое имущество на борт ковчега, поставил судно у восточной стены «замка», за ним наблюдали так пристально, что эта предосторожность оказалась бесполезной. Разведчики, рассеявшись по западному и по восточному берегам озера, следили за всеми действиями обитателей «замка». Лишь только стемнело, плоты с обоих берегов отправились на рекогносцировку, и Хаттер проплыл в каких-нибудь пятидесяти футах от них, ничего не заметив. Ирокезы лежали, вытянувшись плашмя на бревнах, так что в темноте их тела и плоты совершенно сливались с водой.

Встретившись возле «замка», оба индейских отряда поделились своими наблюдениями и затем, не колеблясь, подплыли к постройке.

Как и следовало ожидать, она оказалась пустой.

Затем оба плота направились к берегу за подмогой, а два дикаря, оставшиеся у «замка», поспешили использовать все выгоды своего положения. Им удалось взобраться на кровлю и приподняв несколько широких кусков коры, проникнуть на чердак. К ним присоединились товарищи, подоспевшие с берега. С помощью боевых топоров в бревенчатом потолке прорубили дыру, и человек восемь самых сильных индейцев вскочили в комнату.

Тут они засели с оружием и припасами, готовые, в зависимости от обстоятельств, выдержать осаду или же произвести вылазку. Всю ночь воины спокойно спали, как это свойственно индейцам, когда они пребывают в боевой готовности. На рассвете они увидели возвращающийся ковчег. Предводитель гуронов, поняв, что двое бледнолицых собираются проникнуть в дом через трап, немедленно принял соответствующие меры. Опасаясь дикой свирепости своих соплеменников, он отобрал у них все оружие, даже ножи, и припрятал в укромное место. Вместо оружия он заранее приготовил лыковые веревки. Разместившись в трех комнатах, индейцы ждали только сигнала, чтобы наброситься на своих будущих пленников. Когда отряд забрался в дом, воины, оставшиеся снаружи, уложили кору на место, тщательно уничтожили все внешние следы своего вторжения и воротились на берег. Если бы ирокезы, засевшие в «замке», знали о смерти девушки, ничто, вероятно, не могло бы спасти жизнь Хаттера и Непоседы. Но это злополучное событие произошло уже после того, как была устроена засада, и вдобавок на расстоянии нескольких миль от лагеря, разбитого против «замка».