Глава 15

Солнце закатилось, и лучи его больше не золотили края редких облаков, сквозь которые струился тускнеющий свет. Но над самой головой небо затянулось густыми, тяжелыми облаками, предвещавшими темную ночь. Поверхность озера была еле подернута мелкой рябью. В воздухе чувствовалось легкое движение, которое вряд ли можно было назвать ветром; но все же, сырое и медленное, оно обладало некоторой силой. Люди, находившиеся в «замке», были мрачны и молчаливы, как окружающий их пейзаж. Освобожденные из плена чувствовали себя униженными, обесчещенными и томились жаждой мести. Они помнили лишь унизительное обращение, которому подвергались в последние часы неволи, совсем забыв о том, что до тех пор ирокезы относились к ним достаточно снисходительно. Совесть, этот остроглазый наставник, напоминала им, что они пострадали недаром, и все же они думали не о собственной вине, а о том, как бы отомстить врагу. Остальные сидели в задумчивости. Зверобой и Джудит предавались грустным размышлениям, хотя и по весьма разным причинам. Хетти же была совершенно счастлива. Делавар рисовал в своем воображении картины блаженства, которые сулила ему скорая встреча с невестой. При таких обстоятельствах и в таком настроении обитатели «замка» уселись за вечернюю трапезу.

— Знаешь, старый Том, — вскричал вдруг Непоседа, разражаясь громким хохотом, — ты был здорово похож на связанного медведя, когда лежал растянувшись на хемлоковых ветках, и я только удивлялся, почему ты не рычишь! Ну да ладно, с этим покончено. Ни слезами, ни жалобами, горю теперь не поможешь. Но еще остался этот плут, Расщепленный Дуб, который привез нас сюда. У него замечательный скальп, я сам готов заплатить за него дороже, чем колониальное начальство. Да, в таких делах я чувствую себя щедрым, как губернатор, и готов тягаться с ним дублоном за дублон. Джудит, милочка, вы сильно горевали обо мне, когда я находился в руках у этих Филипштейнов?

Филипштейнами называлось семейство немцев, проживавшее на Мохоке. Непоседа питал к этим людям величайшую антипатию и в простоте душевной смешивал их с филистимлянами, врагами народа израильского.

— Озеро поднялось от наших слез, Гарри Марч, вы сами могли видеть это с берега, — ответила Джудит с напускным легкомыслием, далеко не соответствовавшим ее истинным чувствам. — Конечно, мы с Хетти очень жалели отца, но, думая о вас, мы прямо-таки заливались слезами.

— Мы жалели бедного Гарри так же, как отца, Джудит, — простодушно заметила ничего не понимавшая сестра.

— Верно, девочка, верно! Ведь мы жалеем всякого, кто попал в беду, не так ли? — быстро и несколько укоризненно подхватила Джудит, немного понизив голос. — Во всяком случае, мастер Марч, мы рады видеть вас я еще больше рады, что вы освободились из рук Филипштейнов.

— Да, это дрянная публика, ничуть не лучше того выводка, который гнездится на Мохоке. Дивлюсь, право, Зверобой, как это тебе удалось выручить нас! За эту небольшую услугу прощаю тебе, что ты помешал мне расквитаться с тем бродягой. Поделись с нами твоим секретом, чтобы при случае мы могли сделать для тебя то же самое. Чем ты их умаслил — ложью или лестью?

— Ни тем, ни другим, Непоседа! Мы выкупили вас и заплатили такую высокую цену, что очень прошу тебя на будущее время: берегись и не попадайся снова в плен, иначе наших капиталов не хватит.

— Выкупили? Значит, старому Тому пришлось раскошелиться, потому что за все мое барахло не выкупить даже шерсти, не только шкуры. Такие хитрые бродяги не могли, конечно, за даровщинку отпустить парня, связанного по рукам и ногам и оказавшегося в их полной власти. Но деньги — это деньги, и устоять против них было бы как-то неестественно. В этом отношении индеец и белый одним миром мазаны. Надо признаться, Джудит, что в конце концов натура у всех одинакова.

Тут Хаттер встал и, сделав знак Зверобою, увел его во внутреннюю комнату. Расспросив охотника, он узнал, какой ценой было куплено их освобождение. Старик не выказал ни досады, ни удивления, услышав о набеге на сундук, и только полюбопытствовал, до самого ли дна были обследованы вещи и каким образом удалось отыскать ключ. Зверобой рассказал обо всем со своей обычной правдивостью, так что к нему невозможно было придраться. Разговор вскоре окончился, и собеседники возвратились в комнату, служившую одновременно приемной и кухней.

— Не знаю, право, мир у нас теперь с дикарями или война! — воскликнул Непоседа, в то время как Зверобой, который в течение минуты к чему-то внимательно присушивался, направился вдруг к выходной двери. — Выдача пленных как будто свидетельствует о дружелюбных намерениях, и, после того как люди заключили честную торговую сделку, они обычно расстаются друзьями, по крайней мере до поры до времени. Поди сюда, Зверобой, скажи нам твое мнение, с некоторых пор я начал ценить тебя гораздо выше, чем прежде.

— Вот ответ на твой вопрос, Непоседа, если тебе уж так не терпится снова полезть в драку.

С этими словами Зверобой кинул на стол, о который товарищ его опирался локтем, нечто вроде миниатюрной свирели, состоящей из дюжины маленьких палочек, крепко связанных ремнем из оленьей шкуры. Марч поспешны схватил эту вещицу, поднес ее к сосновому полену, пылавшему в очаге — единственному источнику света в комнате, — и убедился, что концы палочек вымазаны кровью.

— Если это не совсем понятно по-английски, — сказал беззаботный житель границы, — то по-индейски это яснее ясного. В Йорке это называют объявлением войны, Джудит… Как ты нашел эту штуку, Зверобой?

— Очень просто, Непоседа. Ее положили минуту назад на то место, которое ты называешь приемной Плавучего Тома.

— Каким образом она туда попала? Ведь не свалилась же она с облаков, Джудит, как иногда падают маленькие лягушата! Да притом и дождя ведь нет… Ты должен объяснить, откуда взялась эта вещица, Зверобой!

Зверобой подошел к окошку и бросил взгляд на темное озеро, затем, как бы удовлетворенный тем, что там увидел, подошел ближе к Непоседе и, взяв в руки пучок палочек, начал внимательно его рассматривать.

— Да, это индейское объявление войны, — сказал Зверобой, — и оно доказывает, как мало ты пригоден для военного дела, Гарри Марч. — Вещица эта находится здесь, а ты и понятия не имеешь, откуда она взялась. Дикари оставили скальп у тебя на голове, но, должно быть, заткнули тебе уши. Иначе ты услышал бы плеск воды, когда этот парнишка снова подплыл сюда на своих бревнах. Ему поручили бросить палочки перед нашей дверью, а это значит: торговля кончилась, война начинается снова, приготовьтесь.

— Поганые волки! Дайте-ка сюда мой карабин, Джудит: я пошлю бродягам ответ через их собственного посланца.

— Этого не будет, пока я здесь, мастер Марч, — холодно сказал Зверобой, движением руки останавливая товарища. — Доверие за доверие, с кем бы мы ни имели дело — с краснокожим или с христианином. Мальчик зажег ветку и подплыл при свете, чтобы предупредить нас заранее. И никто не смеет причинить ему ни малейшего вреда, пока он исполняет подобное поручение. Впрочем, не стоит тратить попусту слов: мальчик слишком хитер, чтобы позволить своему факелу гореть теперь, когда он сделал свое дело. А ночь так темна, что тебе в него не попасть.

— Она темна для ружья, но не для пироги, — ответил Непоседа, направляясь огромными шагами к двери с карабином в руках. — Не жить тому человеку, который помешает мне снять скальп с этой гадины! Чем больше ты их раздавишь, тем меньше их останется, чтобы жалить тебя в лесу.

Джудит дрожала как осиновый лист, сама не зная почему. Впрочем, были все основания ожидать, что начнется драка: если Непоседа, сознавая свою исполинскую силу, был неукротим и свиреп, то в манерах Зверобоя чувствовалась спокойная твердость, не склонная ни на какие уступки. Серьезное и решительное выражение лица молодого охотника испугало Джудит больше, чем буйство Непоседы. Гарри стремительно бросился к тому месту, где были привязаны пироги; однако Зверобой уже успел быстро сказать что-то Змею по-делаварски. Впрочем, бдительный индеец первый услышал всплески весел и раньше других вышел на платформу. Свет факела возвестил о приближении посланца. Когда мальчик бросил палочки к его ногам, это ничуть не рассердило и не удивило делавара. Он просто стоял наготове с карабином в руке и следил, не скрывается ли за этим вызовом какая-нибудь ловушка. Зверобой окликнул делавара, и тот, быстрый, как мысль, бросился в пирогу и убрал весла прочь. Непоседа пришел в ярость, видя, что его лишили возможности преследовать мальчика. С шумными угрозами он приблизился к индейцу, и даже Зверобой на миг стало страшно при мысли о том, что может произойти. Марч уже поднял руки, стиснув свои огромные кулаки. Все ожидали, что он опрокинет делавара на пол. Зверобой не сомневался, что за этим последует неминуемое кровопролитие. Но даже Непоседа смутился, увидев непоколебимое спокойствие вождя. Он понял, что такого человека нельзя оскорбить безнаказанно. Весь свой гнев он обратил поэтому на Зверобоя, которого не так боялся. Неизвестно, чем закончилась бы ссора, но, к счастью, она не успела разгореться.

— Непоседа, — произнес мягкий и нежный голос, — грешно сердиться, бог этого не простит. Ирокезы хорошо обращались с вами и не сняли вашего скальпа, хотя вы с отцом сами хотели сделать это с ними.

Давно известно, какое умиротворяющее действие оказывает кротость на бурные порывы страсти. К тому же Хетти своей недавней самоотверженностью и решительностью внушила к себе уважение Непоседы, которым прежде не пользовалась. Возможно, что ее влиянию способствовало и заведомое слабоумие, так как оно исключало какое-либо сомнение в чистоте ее намерений. Впрочем, каковы бы ни были в данном случае причины, следствия вмешательства Хетти не замедлили сказаться. Вместо того чтобы схватить за горло своего недавнего спутника, Непоседа повернулся к девушке и излил ей свое огорчение.

— Обидно, Хетти, — воскликнул он, — сидеть в кутузке или попусту гоняться за бобрами и нигде не находить их, но еще обиднее поймать какую-нибудь зверюгу в расставленный тобой же капкан, а потом видеть, как она оттуда выбирается! Если считать на деньги, то шесть первосортных шкур уплыли от нас на бревнах, в то время как достаточно двадцати хороших ударов веслом, чтобы догнать их. Я говорю: если считать на деньги, потому что мальчишка сам по себе не стоит ни одной шкуры… Ты подвел товарища, Зверобой, позволив такой добыче ускользнуть от моих пальцев, да и твоих тоже.

Зверобой ответил ему спокойно, но так твердо, как позволяют человеку только врожденное бесстрашие и сознание собственной правоты:

— Я совершил бы большую несправедливость. Непоседа, если бы поступил иначе, и ни ты и ни кто другой не имеет права требовать этого от меня. Парень явился сюда по законному делу, и последний краснокожий, который бродит по лесу, счел бы для себя позором не оказать уважение званию посла. Но он уже далеко, мастер Марч, и не стоит спорить, как две бабы, о том, чего уже нельзя изменить.

Сказав это, Зверобой отвернулся, как человек, принявший решение не тратить слов по-пустому, а Хаттер потянул Непоседу за рукав и увел его в ковчег. Там они долго сидели и совещались. Тем временем индеец и его друг тоже о чем-то таинственно беседовали.

До появления звезды оставалось еще часа три или четыре, но Чингачгуку не терпелось поделиться со Зверобоем своими планами и надеждами. Джудит тоже пришла в более кроткое расположение духа и внимательно слушала безыскусственный рассказ Хетти обо всем, что случилось с нею после того, как она высадилась на берег. Лес не очень пугал девушек, воспитанных под его сенью и привыкших ежедневно глядеть с озера на его пышную громаду или блуждать в его темных чащах. Но старшая сестра чувствовала, что не осмелилась бы пойти одна в индейский лагерь. Хетти мало рассказывала об Уа-та-Уа. Она упомянула лишь о доброте и приветливости делаварки и об их первой встрече в лесу. Но тайну Чингачгука Хетти оберегала так умело и с такой твердостью, что многие гораздо более умные девушки могли бы ей позавидовать.

Когда Хаттер вновь появился на платформе, все умолкли.

Старик собрал вокруг себя всех и вкратце рассказал о том, что он намерен предпринять. Хаттер полностью одобрил план Зверобоя покинуть на ночь «замок» и искать приюта в ковчеге. Он, как и все остальные, считал, что это единственный надежный способ избежать гибели. Раз уж дикари занялись постройкой плотов, они, несомненно, попытаются овладеть «замком». Присылка окровавленных палочек достаточно ясно свидетельствовала о том, что они верят в успешный исход этой попытки. Короче говоря, старик думал, что наступающая ночь будет решающей, и просил всех возможно скорее приготовиться к тому, чтобы покинуть «замок» по крайней мере на некоторое время, если не навсегда.

Когда Хаттер умолк, все торопливо, но тщательно начали готовиться в путь. «Замок» заперли уже описанным выше способом; вывели из дока пироги и привязали их к ковчегу; перенесли в каюту кое-что из необходимых вещей, еще остававшихся в доме, погасили огонь и затем перебрались на судно.

От близкого соседства прибрежных холмов, поросших соснами, ночь казалась гораздо темнее, чем это обычно бывает на озерах. Только на самой середине водной поверхности тянулась более светлая полоса; берега же тонули во мраке, потому что там ложились тени, отбрасываемые холмами. Отмель и «замок», стоявший на ней находились в более светлой полосе, но все-таки ночь была так темна, что ковчег отплыл совершенно незаметно. Наблюдатель, находившийся на берегу, не мог бы видеть судна еще и потому, что оно двигалось на фоне темных холмов, которые тянулись по горизонту во всех направлениях. На американских озерах чаще всего дует западный ветер, но так как горы образуют здесь многочисленные извилины, то сплошь и рядом трудно определить действительное направление воздушных потоков, ибо оно изменяется на коротких расстояниях и через небольшие промежутки времени. Это относится главным образом к легким колебаниям атмосферы, а не к постоянно дующим ветрам. Однако, как известно, в гористых местностях и в узких водных бассейнах порывы сильного ветра тоже бывают неустойчивы и неопределенны.

На этот раз, как только ковчег отвалил от «замка», даже сам Хаттер не решился бы сказать, в какую сторону дует ветер. Обычно в таких случаях направление ветра определяют, наблюдая за облаками, плывущими над вершинами холмов. Но теперь весь небесный свод казался одной сплошной сумрачной громадой. В небе не было видно ни единого просвета, и Чингачгук начинал серьезно опасаться, что отсутствие звезды помешает его невесте вовремя явиться на место условленной встречи. Хаттер между тем поднял парус, видимо, с единственным намерением отплыть подальше от «замка», потому что оставаться в непосредственном соседстве с ним было опасно: когда баржа начала повиноваться рулю и парус как следует раздулся, выяснилось, что ветер дует на юго-восток. Это соответствовало общим желаниям, и судно почти час свободно скользило по озеру. Затем ветер переменился, и ковчег стало понемногу относить в сторону индейского лагеря. Зверобой с неослабным внимание следил за всеми движениями Хаттера и Непоседы. Сначала он не знал, чему приписать выбор направления — случайности или обдуманному намерению, теперь же он был уверен во втором. Хаттер прекрасно знал свое озеро, и ему легко было обмануть всякого, не привыкшего маневрировать на воде. Если он действительно затаил намерение, о котором подозревал Зверобой, то было совершенно очевидно, что не пройдет и двух часов, как судно очутится в какой-нибудь сотне ярдов от берега, прямо против индейской стоянки. Но еще задолго до того, как ковчег успел достигнуть этого пункта, Непоседа, знавший немного по-алгонкински, начал таинственно совещаться с Чингачгуком. О результате этого совещания молодой вождь сообщил затем Зверобою, который оставался холодным, чтобы не сказать враждебным, свидетелем всего происходящего.

— Мой старый отец и мой юный брат, Высокая Сосна (так делавар прозвал Марча), желают видеть скальпы гуронов на своих поясах, — сказал Чингачгук своему другу. — Для нескольких скальпов найдется место и на кушаке Змея, и его народ станет искать их глазами, когда он вернется в свою деревню. Нехорошо, если глаза их долго будут оставаться в тумане, они должны увидеть то, что ищут. Я знаю, у моего брата белые руки; он не захочет вредить даже мертвецу; он будет ждать нас. Когда мы вернемся, он не закроет своего лица от стыда за друга. Великий Змей могиканин должен быть достоин чести ходить по тропе войны вместе с Соколиным Глазом.

— Да, да, Змей, я вижу, как обстоит дело. Это имя ко мне прилипнет, и когда-нибудь я буду зваться Соколиным Глазом, а не Зверобоем. Ладно, коли человеку достается такое прозвище, то как бы ни был он скромен, он должен принять его. Что касается охоты за скальпами, то это соответствует твоим обычаям, и я не вижу тут ничего худого. Только не будь жесток, Змей, не будь жесток, прошу тебя. Право, твоя индейская честь не понесет никакого ущерба, если ты проявишь капельку жалости. Ну, а что касается старика, отца этих молодых девушек, которому не мешало бы иметь лучшие чувства, и Гарри Марча, который — Сосна он или не Сосна — мог бы приносить плоды, более приличные христинскому дереву, то я предаю их в руки бледнолицего бога. Если бы не окровавленные палочки, никто из вас не посмел бы выступить сегодня ночью против мингов: это значило бы обесчестить нас и замарать нашу добрую славу. Но тот, кто жаждет крови, не должен роптать, если она проливается в ответ на его призыв. Однако не будь жесток, Змей! Не начинай своего поприща воплями женщин и плачем детей! Веди себя так, чтобы Уа-та-Уа улыбалась, а не плакала, когда встретится с тобой. Ступай, и да хранит тебя Маниту!

— Мой брат останется здесь. Уа скоро выйдет на берег, и Чингачгук должен торопиться.

Затем индеец присоединился к своим товарищам. Спустив предварительно парус, все трое вошли в пирогу и отчалили от ковчега. Хаттер и Марч не сказали Зверобою ни о цели своей поездки ни о том, сколько времени они пробудут в отсутствии. Все это они поручили индейцу, и он выполнил задачу со своим обычным немногословием. Не успели весла двенадцать раз погрузиться в воду, как пирога исчезла из виду.

Зверобой постарался поставить ковчег таким образом, чтобы он по возможности не двигался. Затем он уселся на корме и предался горьким думам. Однако вскоре к нему подошла Джудит, пользовавшаяся каждым удобным случаем, чтобы побыть наедине с молодым охотником.

Предпринимая свой второй набег на индейский лагерь, Хаттер и Непоседа руководствовались теми же самыми побуждениями, которые внушили им в первую попытку; к ним лишь отчасти примешивалась жажда мести. В этих грубых людях, столь равнодушных к правам и интересам краснокожих, говорило единственное чувство — жажда наживы. Правда, Непоседа в первые минуты после освобождения был очень зол на индейцев, но гнев скоро уступил место привычной любви к золоту, к которому он стремился скорее с необузданной алчностью расточителя, чем с упорным вожделением скупца. Короче говоря, лишь исконное презрение к врагу да ненасытная жадность побудили обоих искателей приключений так поспешно отправиться в новую экспедицию против гуронов. Они знали, что большинство ирокезских воинов, а может быть, даже и все они должны были собраться на берегу, прямо против «замка». Хаттер и Марч надеялись, что благодаря этому нетрудно будет снять несколько скальпов с беззащитных жертв. Хаттер, только что расставшийся со своими дочерьми, был уверен, что в лагере нет никого, кроме детей и женщин, на что он и намекнул в разговоре с Непоседой. Чингачгук во время своего объяснения со Зверобоем не обмолвился об этом ни единым словом. Хаттер правил пирогой. Непоседа мужественно занял свой пост на носу, а Чингачгук стоял посередине. Мы говорим «стоял», ибо все трое настолько привыкли иметь дело с верткими пирогами, что могли стоять, выпрямившись во весь рост, даже в темноте. Они осторожно подплыли к берегу и беспрепятственно высадились. Тут все трое взяли оружие наизготовку и, словно тигры, начали пробираться к лагерю. Индеец шел впереди, а Хаттер и Марч крадучись ступали по его следам, стараясь не производить ни малейшего шума. Случалось, впрочем, что сухая ветка потрескивала под тяжестью великана Непоседы или под нетвердыми шагами старика, но осторожная поступь могиканина так легка, словно он шагал по воздуху. Прежде всего нужно было найти костер, который, как известно, находился в самой середине лагеря. Острие глаза Чингачгука наконец заметили отблеск огня. То был очень слабый свет, едва пробивавшийся из-за древесных стволов, не зарево, а, скорее, тусклое мерцание, как и следовало ожидать в этот поздний час, ибо индейцы обычно ложатся и встают вместе с солнцем.

Лишь только появился этот маяк, охотники за скальпами начали подвигаться вперед гораздо быстрее и увереннее. Через несколько минут они уже очутились вблизи ирокезских шалашей, расположенных по кругу. Здесь путники остановились, чтобы осмотреться по сторонам и согласовать свои действия. Тьма стояла такая глубокая, что можно было различить только мерцание угольев, озарявшее стволы соседних деревьев, и бесконечный лиственный полог, над которым нависло сумрачное небо. Один шалаш находился совсем под боком, и Чингачгук рискнул забраться в него. Движения индейца, приближавшегося к месту, где можно было встретиться с врагом, напоминали гибкие движения кошки, подбирающейся к птице. Подойдя вплотную к шалашу, он опустился на четвереньки: вход был так низок, что иначе нельзя было попасть внутрь. Прежде чем заглянуть в отверстие, служившее дверью, он чутко прислушался в надежде уловить ровное дыхание спящих. Однако ни звука не долетело до его чуткого уха, и змея в образе человека просунула голову в хижину, так же как это делает обыкновенная змея, заглядывая в птичье гнездо. Эта смелая попытка не вызвала никаких опасных последствий; осторожно пошарив рукой по сторонам, индеец убедился, что хижина пуста. Делавар с той же осторожностью обследовал еще две или три хижины, но и там никого не оказалось. Тогда он вернулся к товарищам и сообщил, что гуроны покинули лагерь.

Дальнейший осмотр это подтвердил, и теперь лишь оставалось вернуться к пироге.

Стоит упомянуть мимоходом, как по-разному отнеслись к своей неудаче наши искатели приключений. Индейский вождь, высадившийся на берег только для того, чтобы приобрести воинскую славу, стоял неподвижно, прислонившись спиной к дереву и ожидая решения товарищей. Он был огорчен и несколько удивлен, но с достоинством перенес разочарование, утешая себя сладкой надеждой на то, что должна принести ему сегодняшняя ночь. Правда, делавар не мог больше рассчитывать, что, встретив возлюбленную, представит ей наглядные доказательства своей ловкости и отваги. Но все-таки он увидит сегодня избранницу своего сердца, а воинскую славу он рано или поздно все равно приобретет. Зато Хаттер и Непоседа, которыми двигало самое низменное из человеческих побуждений — жажда наживы, едва могли подавить свою досаду. Они суетливо бегали из хижины в хижину в надежде найти позабытого ребенка или беззаботно спящего взрослого, они срывали свою злобу на ни в чем не повинных индейских шалашах и часть из них буквально разнесли на куски и раскидали по сторонам. От горя они начали ссориться и осыпать друг друга яростными упреками. Дело могло дойти до драки, но тут вмешался делавар, напомнив, какими опасностями чревато подобное поведение, и указав, что надо скорее возвращаться на судно. Это положило конец спору, и через несколько минут все трое уже плыли обратно к тому месту, где рассчитывали найти ковчег.

Как мы уже говорили, вскоре после отплытия охотников за скальпами к Зверобою подошла Джудит. Некоторое время девушка молчала, и охотник не догадывался, кто вышел из каюты. Но затем он услышал богатый переливами, выразительный голос старшей сестры.

— Как ужасна для женщин такая жизнь, Зверобой! — воскликнула она. — Дай бог мне поскорее умереть!

— Жизнь — хорошая вещь, Джудит, — ответил охотник, — как бы мы ни пользовались ею. Но скажите, чего бы вы хотели?

— Я была бы в тысячу раз счастливее, если бы жила поближе к цивилизованным местам, где есть фермы, церкви и города… где мой сон по ночам был бы сладок и спокоен. Гораздо лучше жить возле форта, чем в этом мрачном месте.

— Ну нет, Джудит, я не могу так легко согласиться с вами. Если форты защищают нас от врагов, то они часто дают в своих стенах приют врагам другого рода. Не думаю, чтобы для вас или для Хетти было хорошо жить по соседству с фортом. И я должен сказать, что, по-моему, вы одно время жили слишком близко от него…

Зверобой говорил, как всегда, серьезно и убежденно. Темнота скрыла от него румянец, заливший щеки девушки. Огромным усилием воли Джудит постаралась сдержать свое внезапно участившееся дыхание.

— Что касается ферм, — продолжал охотник, — то они по-своему полезны, и найдется немало людей, готовых прожить там всю свою жизнь. Но стоит ли заниматься расчисткой почвы, когда в лесу можно добыть вдвое больше добра. Если вы любите свежий воздух, простор и свет, то найдете их на полянах и на берегах ручьев, а для тех, кто слишком уж требователен по этой части, существуют озера. Но на каких расчищенных местах встретите вы настоящую густую тень, веселые родники, стремительные ручьи и величественные тысячелетние деревья! Вы не найдете их там, зато увидите изуродованные стволы, покрывающие землю, словно надгробные плиты на кладбище. Мне кажется, что люди, которые живут в подобных местах, должны постоянно думать о своем конце и о неизбежной всеобщей гибели, вызываемой не действием времени и природы, а опустошением и насилием. Что касается церквей, то, вероятно, от них должна быть какая-нибудь польза, иначе добрые люди не стали бы их строить. Но особенной необходимости в них нет. Говорят, это храмы господа бога, но, по-моему, Джудит, вся земля — это храм для людей со здравым умом. Ни крепости, ни церкви не делают нас счастливее. К тому же в наших поселках все враждуют друг с другом, а в лесах царит согласие. Крепости и церкви всегда стоят рядом, и, однако, они явно противоречат друг другу: церкви должны служить делу мира, а крепости строятся для войны. Нет, нет, я предпочитаю лесную чащу!

— Женщины не созданы для кровопролитий, а им не будет конца, пока длится эта война.

— Если вы разумеете белых женщин, я согласен с вами — вы недалеки от истины. Но если говорить о краснокожих скво, то им такие дела как раз по нраву. Ничто не может сделать такой счастливой Уа-та-Уа, будущую жену нашего делавара, как мысль, что в эту самую минуту он бродит вокруг лагеря своих заклятых врагов, охотясь за скальпами.

— Послушайте, Зверобой, она ведь женщина! Неужели она не тревожится, зная, что ее любимый подвергает свою жизнь опасности?

— Она не думает об опасности, Джудит, она думает о славе. И когда сердце полно таким чувством, в нем не остается места для страха.

Уа-та-Уа — ласковое, кроткое, веселое создание, но она мечтает о славе не меньше, чем любая делаварская девушка. Через час она должна встретить Змея на том месте, где Хетти высадилась на берег, и я не сомневаюсь, что она теперь волнуется, как всякая женщина. Но она была бы еще более счастлива, если бы знала, что в этот самый миг ее возлюбленный выслеживает минга, надеясь раздобыть его скальп.

— Если вы и впрямь верите этому, Зверобой, то я не удивляюсь, что вы придаете такое значение природным склонностям. По-моему, любая белая девушка пришла бы в отчаяние, зная, что ее жениху грозит смертельная опасность. Мне кажется, что и вы, хотя и кажетесь всегда таким невозмутимым и спокойным, не могли бы не тревожиться, зная, что ваша Уа-та-Уа в опасности.

— Это другое дело, это совсем другое дело, Джудит. Женщина слишком слабое и нежное создание, чтобы подвергаться такому риску, и мужчина обязан заботиться о ней. Я даже думаю, что это одинаково соответствует натуре и краснокожего и белого. Но у меня нет своей Уа-та-Уа, да, вероятно, никогда и не будет.

— А вот Гарри Непоседе решительно все равно, кто его жена — индейская скво или губернаторская дочка, лишь бы только она была хоть чуточку смазлива и стряпала бы обеды для его ненасытного желудка.

— Вы несправедливы к Марчу, Джудит, да, очень несправедливы. Бедный малый сохнет по вас. А когда мужчина отдает свое сердце такому существу, как вы, то ни ирокезская, ни делаварская девушка не сможет заставить его изменить этому чувству. Вы можете сколько вашей душе угодно смеяться над такими людьми, как Непоседа и я, потому что вы неотесанны и не учились по книгам, но и у нас есть свои достоинства. Не надо презирать честное сердце, девушка, если даже оно не привыкло к разным тонкостям, которые нравятся женщинам…

— Смеяться над вами, Зверобой?! Неужели вы хоть на одну минуту можете подумать, что я способна поставить вас на одну доску с Гарри Марчем? Нет, нет, я не так глупа! Никто не может сравнить ваше честное сердце, мужественную натуру и простодушную правдивость с шумливым себялюбием, ненасытной жадностью и заносчивой жестокостью Гарри Марча. Самое лучшее, что можно сказать о нем, заключается в двух его кличках — Торопыга и Непоседа, которые не означают ничего особенно хорошего. Даже мой отец, хотя он и занимается в эту минуту тем же самым делом, что и Гарри, отлично понимает разницу между вами. Я знаю наверное, потому что он сам сказал мне об этом.

Джудит была пылкая и порывистая девушка. Она не привыкла к условностям, которые сдерживают проявление девичьих чувств в цивилизованном кругу. Ее свободные и непринужденные манеры были гораздо выше пошлых ухищрений кокетства или же черствой, бессердечной надменности. Она даже схватила обеими руками грубую руку охотника и сжала ее с такой горячностью и силой, что невозможно было усомниться в искренности ее слов. Хорошо еще, что избыток чувства помешал ей высказаться до конца, потому что иначе она, вероятно, повторила бы здесь все, что сказал ей отец: старик не только провел благоприятное для охотника сравнение между ним и Непоседой, но даже со своей обычной прямолинейной грубостью в немногих словах посоветовал дочери отказаться от Марча и выйти замуж за Зверобоя. Джудит ни за что не сказала бы об этом никому из мужчин, но невинная простота Зверобоя внушала ей безграничное доверие. Однако она оборвала себя на полуслове, выпустила руку молодого человека и приняла холодный, сдержанный вид, более подобающий ее полу и врожденной скромности.

— Благодарю вас, Джудит, благодарю вас от всего сердца, — ответил охотник. Скромность помешала ему истолковать в лестном для себя смысле слова и поступки девушки. — Благодарю вас, если все, что вы сказали, действительно правда. Гарри — мужчина видный, он словно самая высокая сосна на этих горах, и недаром Змей прозвал его так. Но одним нравится красивая внешность, а другим — только хорошее поведение. У Гарри есть уже одно из этих преимуществ, и от него самого зависит приобрести другое или… Тсс… тс… тс… Это голос вашего отца, девушка, и кажется, он на что-то сердит.

— О господи, когда ж кончится этот ужас! — воскликнула Джудит, пряча лицо в колени и затыкая уши. — Иногда мне хочется, чтобы у меня не было отца!

Это было сказано с величайшей горестью. Неизвестно, что могло бы еще сорваться с ее губ, если бы у нее за спиной не прозвучал вдруг ласковый, тихий голос:

— Джудит, мне следовало бы прочитать одну главу из библии отцу и Гарри, это удержало бы их от новой поездки для такого страшного дела… Позовите их сюда, Зверобой, скажите им, что очень хорошо будет для них обоих, если они вернутся и выслушают мои слова.

— Ах, бедная Хетти, вы плохо знаете, что такое жажда золота и жажда мести… Но все-таки у них что-то там неладно, Джудит. Ваш отец и Непоседа ревут, как медведи. Чингачгук почему-то молчит. Не слышен его боевой клич, который должен был пронестись над горами.

— Быть может, небесное правосудие покарало Чингачгука, и его смерть спасла жизнь многим невинным.

— Нет, нет, если таков закон, то пострадать должен был не только Змей. До драки у них, конечно, не дошло; вероятно, в лагере никого не оказалось и они возвращаются не солоно хлебавши. Вот почему Непоседа рычит, а Змей безмолвствует.

В это мгновение послышался всплеск весла, брошенного в воду: это Марч с досады позабыл о всякой осторожности. Зверобой убедился в правильности своей догадки.

Так как ковчег плыл по течению невдалеке от пироги, то через несколько минут охотники услышали тихий голос Чингачгука. Он указывал Хаттеру, куда надо править. Затем пирога причалила к барже, и искатели приключений поднялись на борт. Ни Хаттер, ни Непоседа ни словом не заикнулись о том, что с ними случилось. Лишь делавар, проходя мимо своего друга, промолвил вполголоса: «Костер погашен». Это не вполне соответствовало действительности, но Зверобой все-таки понял, что произошло.

Теперь возник вопрос, что делать дальше. После короткого и весьма мрачного совещания Хаттер решил, что благоразумнее всего провести ночь в непрерывном движении и таким образом избежать внезапной атаки. Затем он объявил, что они с Марчем намерены лечь спать, чтобы вознаградить себя за бессонную ночь, проведенную в плену. Ветер не унимался, и решили плыть прямо вперед, пока ковчег не приблизится к другому берегу. Договорившись об этом, бывшие пленники помогли поднять паруса, а потом растянулись на тюфяках, предоставив молодому охотнику и Чингачгуку следить за движением баржи. Зверобой и делавар охотно согласились, так как, в ожидании встречи с Уа-та-Уа, они и не думали спать. Друзей нисколько не огорчило, что Джудит и Хетти остались на палубе.

Некоторое время баржа дрейфовала вдоль западного берега, подгоняемая легким южным ветерком. Скорость судна не превышала двух миль в час, но этого было вполне достаточно, чтобы вовремя добраться к назначенному месту.

Зверобой и Чингачгук изредка обменивались короткими замечаниями, думая о том, как освободить Уа-та-Уа. Внешне индеец казался совершенно спокойным, но с минуты на минуту им все больше овладевало внутреннее волнение. Зверобой стоял у руля, направляя ковчег поближе к берегу. Это позволяло держаться в тени, отбрасываемой лесами, и давало возможность заметить малейшие признаки нового индейского становища на берегу. Таким образом они обогнули низкий мыс и поплыли уже по бухте, на севере которой и находилось место, бывшее конечной целью их плавания. Оставалось пройти еще около четверти мили, когда Чингачгук молча подошел к своему другу и указал рукой прямо вперед: у кустарника, окаймлявшего южный берег мыса, горел огонек. Не оставалось сомнения, что индейцы внезапно перенесли свой лагерь на то самое место, где Уа-та-Уа назначила свидание.