Эта ночь была исполнена величия, и, когда пирога, торопясь покинуть негостеприимный берег, вышла на быстрину и стремительно понеслась по течению, Мэйбл с присущей ей впечатлительностью восторженно-бескорыстной натуры почувствовала, как кровь горячее заструилась в ее жилах и прилила к щекам. Облака рассеялись, и ночь стала прозрачнее, но лес, нависший над рекой, одел ее берега такой непроницаемой темнотой, что лодка плыла как бы в, поясе мрака, скрывавшем ее от посторонних глаз. И все же на душе у путников было неспокойно; даже Джаспер, тревожась за девушку, невольно вздрагивал при каждом подозрительном шорохе в лесу и то и дело озирался, плывя в своей пироге рядом с остальными. К веслам оба гребца прибегали редко и, окуная их в воду, избегали малейшего всплеска, так как всякий шум в бездыханной тишине этого места и Часа мог выдать их присутствие сторожким ушам ирокезов.

Все эти обстоятельства только усиливали необычайную романтичность ночного приключения, самого волнующего, какое выпало на долю Мэйбл за ее недолгую жизнь. Энергичная девушка, привыкшая полагаться на себя и гордившаяся тем, что она дочь солдата, не испытывала особенного страха; однако сердце ее билось учащенно, прекрасные голубые глаза светились решимостью, хотя за темнотой никто этого разглядеть не мог, а разгоряченные чувства с особенной остротой воспринимали великолепие и необычайность этой ночи.

— Мэйбл, — тихонько окликнул ее Джаспер, когда обе лодки так сошлись корма с кормой, что юный матрос удерживал их одной рукою. — Скажите, Мэйбл, вам не страшно, вы верите в нашу готовность сделать все для вашей защиты?

— Вы знаете, Джаспер, я дочь солдата, мне было бы стыдно сказать, что я боюсь.

— Положитесь на меня — на всех нас. Ваш дядя, Следопыт, делавар, будь он здесь с нами, и я — мы не посмотрим ни на какую опасность и никому вас не дадим в обиду.

— Я верю вам, Джаспер, — сказала девушка, опустив руку в воду и рассеянно перебирая в ней пальцами. — Я знаю, как любит меня дядюшка — первая его мысль всегда обо мне и лишь потом о себе; и я верю, что все вы, друзья моего отца, с радостью поможете его дочери. Но я не такая слабенькая и глупая девчонка, за какую вы меня принимаете. Хоть я и горожанка и, как все городские, склонна видеть опасность там, где ее нет и в помине, обещаю вам, Джаспер, — никакие мои пустые страхи не помешают вам выполнить ваш долг.

— Сержантова дочка права, и она достойна такого отца, как честный Томас Дунхем, — отозвался Следопыт. — Эх, красавица вы моя, и не счесть, сколько раз мы с вашим батюшкой ходили в расположение противника, бывали и на флангах и в тылу, а ночи-то были потемнее этой, и мы каждую минуту рисковали попасть в засаду. Я стоял с ним рядом, когда его ранило в плечо, и вы услышите от него при встрече, каково нам было переправляться через реку, унося от неприятеля наши скальпы.

— Он все, все рассказал мне, — ответила Мэйбл с горячностью, быть может, даже излишней в их теперешнем положении. — У меня есть письма, где он об этом пишет, и я от всего сердца вам благодарна. Господь воздаст вам. Следопыт; и нет такой вещи, которой не сделала бы дочь, чтобы вознаградить спасителя ее отца.

— Да, таковы все вы, милые, чистые создания! Я знавал таких и раньше, о других мне приходилось слышать. Сержант немало порассказал мне про свою юность, про вашу матушку, и как он ее добивался, и сколько выпало на его долю огорчений и разочарований, пока он ее не добился.

— Матушке так и не пришлось его вознаградить за все страдания, она рано умерла, — сказала Мэйбл, и голос ее пресекся.

— Я и это от него слышал. Честный сержант ничего от меня не скрывал, хоть он намного старше. Наши походы так нас сроднили, что он смотрит на меня как на сына.

— Что ж. Следопыт, может, сержант и в самом деле не прочь с тобой породниться? — отозвался Джаспер словно бы в шутку, но легкая хрипота в его голосе выдавала, как натянута эта шутка.

— А хоть бы и так. Пресная Вода, что тут худого? Сержант не однажды видел меня и на тропе, и в разведке, и в рукопашном бою с французами. Мне порой приходит в голову, паренек, что каждому из нас не мешает жениться: когда человек постоянно живет в лесу только в обществе недругов и зверей, у него пропадает чувство близости с себе подобными.

— Судя по тому, что мне довелось увидеть, — возразила Мэйбл, — я сказала бы, что, долго живя в лесу, человек не может научиться лицемерию и порокам городских жителей.

— Трудно, Мэйбл, жить в присутствии бога и не восчувствовать его доброты. Случалось мне посещать богослужения в наших гарнизонах, и я старался, как и подобает доброму солдату, присоединить мой голос к общей молитве. Пусть я и не рядовой английского короля, мне приходится сражаться в его битвах и служить ему. Старался я вместе с другими чтить бога на гарнизонный лад, но так и не пробудил в душе ту светлую радость и сердечную теплоту, что сами приходят, когда я бываю в лесу наедине с моим богом. Там ты стоишь, словно перед лицом творца: все вокруг так свежо и прекрасно, словно только что вышло из его рук, и никто не донимает тебя премудростями церковных вероучений, которые только сушат душу. Нет, нет, истинный храм — это лес, здесь твои мысли свободны и воспаряют даже выше облаков.

— Вашими устами говорит истина, мастер Следопыт, — сказал Кэп, — и она знакома всякому, кто много времени проводит в одиночестве. В чем, к примеру сказать, причина, что все плавающие в море так взыскательны к себе по части совести и религии, если не в том, что они меньше других якшаются с грешными жителями земли? И не сосчитать, сколько раз случалось мне стоять на вахте где-нибудь под экватором или в Южном океане, когда ночь озарена небесными огнями, — а в такие часы, сердечные вы мои, человеку особенно свойственно определяться по пеленгам — в рассуждении своих грехов. Вот и вяжешь, и вяжешь выбленки, пока ванты и талрепы твоей совести форменным образом не затрещат от напряжения. Я согласен с вами, мастер Следопыт: ежели где искать верующего человека, так только в море или в лесу.

— Дядюшка, а как мне приходилось слышать, моряков не считают благочестивыми людьми.

— Вздор и клевета, девушка! Лучше спроси моряка, какого он в душе мнения о ваших земляках — священниках и прочих, и ты сразу поймешь, что к чему. Ни на кого столько не брешут, как на моряков. А все потому, что они не сидят дома, чтобы отбрехиваться, и не платят священникам положенной дани. Они, может, меньше разбираются в тонкостях религии, чем некоторые на берегу, но что касается сути дела, тут вам, сухопутным жителям., не угнаться за моряками.

— Я плохой судья в этом вопросе, мастер Кэп, — ответил Следопыт, — но мне думается, многое из того, что вы говорите, правда. Мне не нужны громы и молнии, чтобы напоминать о боге, и не столько в горе и опасности вспоминаю я его доброту, сколько в ясные, тихие, погожие дни, когда голос его доходит до меня и в треске мертвого сучка, и в пенни птицы, а не только в реве ветра и грохоте волн. Ну, а как ты, Пресная Вода? Бури трепали тебя не меньше, чем мастера Кэпа, какое ты испытывал при этом чувство?

— Боюсь, что я слишком молод и неопытен, чтобы судить о подобных вещах, — уклончиво ответил Джаспер.

— Но ведь что-то же вы чувствуете, — с живостью подхватила Мэйбл. — Не можете вы — да и никто не может — жить среди таких опасностей и не искать опоры в религии!

— Бывает — не стану отпираться, — что и мне приходят в голову такие мысли, но, пожалуй, не так часто, как следовало бы.

— Не придирайся к молодому человеку, Мэйбл, — вступился Кэп. — Я, молодой человек, не осуждаю вас за невежество, оно естественно в вашем положении, ничего не попишешь! Вот если вы поедете со мной и совершите два-три морских рейса, это сослужит вам службу до конца ваших дней; Мэйбл и все девушки на берегу станут вас уважать, хотя бы вы сравнялись годами с одним из этих лесных кряжей.

— Нет, нет, это вы бросьте, — возразил великодушный, справедливый Следопыт, — У Джаспера нет недостатка в друзьях здесь, в нашей местности, смею вас уверить. Конечно, увидеть свет ему не помешает, как и всякому другому, но мы не станем уважать его меньше, хоть бы он всю свою жизнь безвыездно прожил в наших краях. Пресная Вода — славный, честный малый, и я всегда крепко сплю, когда он на вахте, точно бы дежурю и бодрствую я сам. А если хотите знать, пожалуй, и крепче. Сержантова дочка вряд ли считает, что нашему парню нужно отправляться в море, чтобы там из него сделали человека.

Мэйбл ничего не ответила на этот окольный вопрос и даже отвернулась к западному берегу, как будто окружающая темнота недостаточно скрывала ее лицо. Но Джаспер почувствовал, что ему надо как-то объясниться: его гордость мужчины и юноши восставала против мысли, будто он не заслуживает уважения своих товарищей или улыбок своих сверстниц. И все же он никоим образом не хотел обидеть дядюшку Мэйбл; такое умение владеть собой рекомендовало его даже больше, нежели скромность и мужество.

— Я не хвалюсь тем, чего у меня нет, — сказал он, — и не выдаю себя за знатока морского дела и судоходства. Мы на наших озерах правим кораблем по звездам и по компасу, ведя его от мыса к мысу и, так как нам ни к чему цифры и вычисления, не утруждаем себя ни тем, ни другим. Однако есть и у нас свои трудности, как я часто слышал от людей, годами плававших в море. Перво-наперво берег у нас всегда на виду, и главным образом с подветренной стороны, а это, как говорят, закаляет матроса. Штормы в наших водах налетают внезапно и достигают такой силы, что приходится заходить в порт в любое время дня и ночи…

— Но у вас есть лоты, — прервал его Кэп.

— Мы от них не видим большого проку и почитай что не пользуемся ими.

— Ну, так, значит, диплот.

— Слышал я, что есть и такие, но на глаза они мне не попадались.

— Черта с два! Торговое судно без диплота! Нет, друг мой, никуда вы не годитесь! Слыхано ли, чтобы у матроса не было диплота?

— Так я же и не притязаю на особое умение, мастер Кэп…

— Исключая переправы через пороги и водопады, — подхватил Следопыт, вступаясь за Джаспера. — В этом деле., даже вы должны признать, мастер Кэп, наш парень достиг немалой сноровки. По моему разумению, каждого человека должны хвалить или ругать в зависимости от его призвания: если мастер Кэп только помеха при переправе через Осуижский водопад, то я говорю себе, что в открытом море он на своем месте; а если от Джаспера мало проку в открытом море, я не забываю, что он с его крепкой рукой и верным глазом незаменим при переправе через водопад.

— Не поверю, ни за что не поверю, чтобы Джаспер мог быть помехой в открытом море! — воскликнула Мэйбл с такой горячностью, что ее нежный звонкий голос прозвучал неожиданно громко в торжественной тишине этой своеобразной сцены. — Я хочу сказать, что не может человек быть помехой в другом месте, если здесь на него можно положиться, как на каменную гору. Хотя, конечно, в знании кораблей и морского дела ему трудно тягаться с дядюшкой.

— Вот-вот, потакайте друг другу в своем невежестве! Нас, моряков, так мало на берегу, что вечно вы берете перевес и никогда не отдаете нам должного. Зато, когда надо вас оборонять или вам требуются заморские товары, подавай вам моряков!

— Но, дядюшка, ведь не жители суши нападают на наши берега, — вы, моряки, имеете дело с такими же моряками!

— Глупости ты говоришь! А где неприятельские войска, что высадились на ваших берегах? Где французы и англичане, дозволь спросить тебя, племянница?

— Вот то-то, где они? — подхватил Следопыт. — Это лучше всего скажет вам тот, кто живет в лесу, мастер Кэп. Я часто прослеживал их походы по костям, добела вымытым дождями, да по могильным холмам — годы и годы спустя после того, как эти люди вместе со своей гордыней стали прахом и тленом. Трупы генералов и солдат, рассеянные по нашей земле, говорят о том, что бывает с людьми, погнавшимися за славой и пожелавшими возвыситься над себе подобными.

— Признаться, Следопыт, для человека, промышляющего своим ружьем, вы странные высказываете взгляды. Ведь запах пороха для вас самый привычный запах и самое привычное занятие — выслеживать врага.

— Если вы думаете, что я все свои дни провожу в войне с себе подобными, значит, вы не знаете ни меня, ни моей жизни. Человеку, живущему в лесу, да еще в пограничной местности, приходится считаться с обстоятельствами. Я за них не в ответе, ведь я всего-навсего простой охотник, разведчик и проводник. Мои настоящий промысел — охота за дичью для армии, как в военное время, когда я участвую в ее походах, так и в дни мира. Обычно я сдаю дичь армейскому чиновнику — сейчас его здесь нет, он в поселении. Нет, нет, не война и кровопролитие — мое призвание в жизни, а милосердие и мир. И все же мне приходится грудь с грудью встречать врага, а что до мингов — я смотрю на них, как человек смотрит на змей: этих гадин надо давить каблуком, где только не попадутся.

— Вот так-так! Для меня это новость! А я-то принимал вас за заправского военного, вроде наших корабельных канониров. Но возьмите моего зятя. Шестнадцати лет он пошел в солдаты и считает, что это такое же почтенное занятие, как морское дело, а это такой вздор, что мне и спорить с ним неохота.

— Батюшка смолоду научен уважать ремесло солдата, — отозвалась Мэйбл. — Он унаследовал его от своего отца.

— Верно, верно, — сказал Следопыт, — наш сержант — военная косточка и по натуре и по призванию, и на все он смотрит поверх прицела. Забрал себе в голову, будто армейский мушкет благороднее охотничьего карабина. Такие заблуждения вырабатываются у людей как следствие укоренившейся привычки. Предрассудки у нас повальная болезнь.

— Да, но только на берегу, — отпарировал Кэп. — Всегда, как ворочусь из обратного рейса, прихожу к этому выводу. А уж в последний мой приезд в Йорк я не встретил ни одного человека, с которым мы не говорили бы на разных языках, чего ни коснись. Большинство идет по ветру, а кто не хочет идти в кильватерном строю, делает поворот оверштаг и кренится на противоположный борт.

— Вы что-нибудь понимаете, Джаспер? — с улыбкой шепнула Мэйбл юноше, который по-прежнему плыл борт о борт с ними в своей пироге с тем, чтобы быть поближе к девушке.

— Между Пресной и Соленой Водой не такая уж разница, чтобы мы не могли сговориться. Не бог весть какая заслуга, Мэйбл, понимать язык нашего ремесла, — тоже вполголоса ответил ей Джаспер.

— Уж что-что, а даже религия, — продолжал Кэп, — нынче не стоит на месте, как это было в моей молодости. Ее вытравливают и выбивают с берега, и кренят, и раскачивают — немудрено, что ее когда и заедает. Все меняется, кроме одного только компаса, но и тут бывают разновидности.

— А я-то думах, — сказал Следопыт, — что христианство и компас не меняются.

— Они и не меняются на корабле! — не считая, конечно, что бывают их разновидности. Религия на борту ни на йоту не изменилась с тех пор, как я первый раз обмакнул кисть в смоляную бочку. На борту религия в одном положении — что сейчас, что когда я был юнгой. Не то на берегу. Поверьте, мастер Следопыт, трудно нынче найти человека на суше, который смотрел бы на эти вещи, как сорок лет назад.

— Но ведь бог не изменился, дело его не изменилось, его святое слово не изменилось, и, стало быть, те, кому должно славить и чтить его имя, тоже не должны меняться!

— То-то и есть, что на берегу все меняется. Нет ничего хуже этих вечных перемен! У вас на земле все в движении, и только кажется, будто каждая вещь стоит на своем месте. Посадишь дерево, уедешь, а вернешься годика через три — его и не узнать, так оно выросло. Меняются города, появляются новые улицы, перестраиваются пристани, меняется лицо всей земли. А ведь корабль приходит из Индии точь-в-точь такой же, каким уходил в дальнее плавание, если не считать, что он нуждается в покраске, да обычных износов и повреждений, да поломок и крушений, перенесенных в пути.

— Правда ваша, мастер Кэп, и это крайне огорчительно. То, что у нас теперь зовется прогрессом, улучшением и новшествами, только уродует и корежит землю. Славные дела господни повсечасно уничтожаются и рушатся у нас на глазах, рука человеческая повсюду занесена ввысь, словно в издевку над божьей волей. К западу и к югу от Великих Озер уже явлены нам страшные знамения того, к чему все мы неминуемо идем. Сам-то я не бывал в тех краях, но от людей слышал.

— О чем это ты толкуешь, Следопыт? — скромно спросил Джаспер.

— Я говорю про края, уже отмеченные карающим перстом божьим в поучение и наставление нашим безрассудным и расточительным землякам. Зовутся они прериями. И я слышал от делаваров, самых правдивых людей на свете, что десница божия тяжко легла на эти места: там будто бы и звания нет деревьев. Эта страшная божья кара, постигшая невинную землю, должна показать людям, к каким пагубным последствиям приводит безрассудное желание все уничтожать.

— А я видел поселенцев, которые не нахвалятся своими прериями, — им там не нужно тратить силы, чтобы расчищать землю. Ты охотно ешь хлеб. Следопыт, а ведь пшеница в тени не вызревает.

— Зато вызревают честность, и простые желания, и любовь к богу, Джаспер! Даже мастер Кэп тебе скажет, что голая равнина похожа на необитаемый остров.

— Вполне возможно, — откликнулся Кэп. — Необитаемые острова тоже приносят пользу — они помогают нам уточнять наш курс. Если же меня спросить, так я не вижу большой беды в том, что где-то на равнинах нет деревьев. Как природа дала человеку глаза и сотворила солнце, чтобы светить ему, так из деревьев строят корабли; а кое-когда и дома; ну, а помимо этого, я не вижу в них большого проку, особенно когда на них нет ни плодов, ни обезьян.

На это замечание проводник ничего не ответил и только еле внятным шепотом призвал всех к молчанию. Пока эта бессвязная беседа вполголоса текла прихотливой струйкой, лодки медленно плыли по течению под темной сенью западного берега, и весла в руках гребцов лишь помогали им держаться верного направления и правильного положения на речной зыби. Сила течения то и дело менялась — местами вода казалась неподвижной, а встречались плесы, где река мчалась со скоростью двух и даже трех миль в час. Через пороги она неслась с быстротой, казавшейся непривычному глазу бешеной. Джаспер полагал, что им потребуется два часа, чтобы спуститься к устью, и они со Следопытом договорились идти по течению, по крайней мере до тех пор, пока не минуют первые опасности пути. Беседовали путники вполголоса, соблюдая величайшую осторожность; хотя в обширном, почти бескрайнем лесу царило полное безмолвие, природа говорила сотнею голосов на красноречивом языке ночной глуши. В воздухе трепетали вздохи десятков тысяч деревьев; журчала, а иногда и ревела вода; время от времени потрескивала ветка или скрипел ствол, когда сухой сук терся о дерево. Все живые голоса умолкли. На мгновение, правда. Следопыту почудилось, будто до них донеслось завывание далекого волку — они еще попадались в этих лесах, — но то был звук до такой степени неясный и мимолетный, что его могло родить и разыгравшееся воображение. Однако, когда Следопыт призвал товарищей к молчанию, его чуткое ухо уловило треск переломившейся сукой ветки — как ему показалось, донесшийся с западного берега. Всякий, кому знаком этот характерный звук, вспомнит, как легко его улавливает ухо и как безошибочно отличает оно шаг человека, наступившего на сучок, от всякого другого лесного шума.

— Кто-то ходит по берегу, — сказал Следопыт Джасперу, понизив голос. — Неужто окаянные ирокезы переправились через реку со своими ружьями да еще и без лодки?

— Скорее, это делавар. Он, всего вернее, пойдет берегом за нами следом и, конечно, сумеет нас найти. Хочешь, я подгребу поближе и разузнаю?

— Валяй, мой мальчик, только греби осторожно и не выходи на землю, если есть хоть малейшая опасность.

— Благоразумно ли это? — спросила Мэйбл порывисто, не соразмерив от волнения свой звонкий голос с окружающей тишиной.

— Крайне неблагоразумно, красавица, если вы намерены говорить так громко. Ваш милый, нежный голосок ласкает мне ухо — нам здесь привычнее слышать грубые голоса мужчин, — но сейчас мы не можем позволить себе это удовольствие. Ваш батюшка, честный сержант, скажет вам при встрече, что молчание вдвойне похвально, когда ты на тропе. Ступай же, Джаспер, и докажи нам лишний раз свою испытанную осторожность.

Прошло десять томительных минут после того, как ночь поглотила челн Джаспера; он так бесшумно оторвался от пироги Следопыта и растворился в темноте, что Мэйбл опомниться не успела и долго не могла взять в толк, что юноша в самом деле отправился выполнять поручение, казавшееся ее разгоряченной фантазии столь опасным. Все это время путники, продолжая плыть по течению в своей пироге, сидели не дыша и напряженно ловили малейший звук, доносившийся с берега. Но кругом царил все тот же торжественный и, можно сказать, величественный покой, и только плеск реки, обтекавшей какие-то мельчайшие препятствия, да музыкальный шелест листьев нарушали сон притихшего леса. Но вот опять вдалеке затрещали сучья, и Следопыту почудились на берегу чьи-то приглушенные голоса.

— Возможно, я ошибаюсь, — сказал он, — ведь часто уши доносят то, что подсказывает сердце, но мне послышался на берегу голос делавара.

— Вот еще новости! Разве у дикарей мертвецы бродят после смерти? — отозвался Кэп.

— Еще бы! Они даже носятся взапуски в своих блаженных селениях, но только там — и нигде больше. Краснокожий кончает счеты с землей, испустив последний вздох. Когда приходит его час, ему не дано помедлить у своего вигвама.

— Что-то плывет по воде, — прошептала Мэйбл; с момента исчезновения второй пироги она глаз не сводила с темного берега.

— Это пирога, — обрадовался Следопыт. — Видно, все в порядке, иначе парень давно бы дал о себе знать.

Спустя минуту обе пироги сошлись на речной зыби, и только тогда обозначились в темноте какие-то тени. Сперва глазам наших путников предстал силуэт Джаспера, стоящего на корме, но на носу спиной к ним сидел еще какой-то человек, и, когда молодой матрос повернул лодку и Следопыт и Мэйбл увидели его лицо, оба узнали делавара.

— Чингачгук, брат мой! — воскликнул Следопыт на языке индейца, и голос его дрожал от сильного волнения. — Могиканский вождь! Душа моя ликует! Мы часто стояли с тобою рядом там, где гремела битва и лилась кровь, и я уже боялся, что этому больше не бывать.

— Ух! Минги — просто скво! Три скальпа висят у моего пояса. Им не под силу сразить Великого Змея делаваров. В ли сердцах не осталось ни капли крови, а мысли их уже на обратной тропе, что ведет через воды Великого Озера.

— Ты побывал среди них? А что случилось с тем воином, с которым ты схватился в реке?

— Он стал рыбой и лежит на дне среди угрей. Пусть братья выловят его своими удочками. Следопыт, я сосчитал наших врагов, я трогал их, ружья.

— Ха! Так я и думал, что он ни перед чем не остановится! Этот отчаянный малый побывал во вражеском стане, и сейчас мы все узнаем. Говори, Чингачгук, а я перескажу все новости нашим друзьям.

И делавар с присущей ему серьезностью поведал в самых общих чертах о том, что он узнал вскоре после того, как его видели последний раз борющимся с врагом в реке. Больше он ни словом не упомянул ни о той битве, ни о своем противнике, ибо воину не приличествует подробно и без обиняков распространяться о своих подвигах. Одержав победу в ужасном поединке, он поплыл к восточному берегу, незаметно вышел из воды и под покровом ночи, никем не узнанный, смешался с врагами, не возбудив в них подозрения. Кто-то его окликнул, но он назвался Разящей Стрелой, и больше его не трогали. Из случайных замечаний ему стало ясно, что отряд дикарей должен был захватить Мэйбл и ее дядюшку, которого ирокезы ошибочно считали значительным лицом. Делавар также узнал достаточно, чтобы удостовериться в измене Разящей Стрелы, — это он выдал своих спутников врагу по причине, пока еще неясной, так как Кэп с ним еще не рассчитался за его услуги.

Из всего этого рассказа Следопыт сообщил друзьям только то, что могло рассеять их опасения; он пояснил им, что придется сделать последнее усилие, пока ирокезы еще не пришли в себя после понесенных потерь.

— Они будут ждать нас у переката, можете не сомневаться, — продолжал он, — и там решится наша судьба. Оттуда рукой подать до гарнизона, вот я и надумал высадиться с Мэйбл на берег и повести ее окольными тропками, а остальные пусть попытают счастья на перекате.

— Ничего у тебя не выйдет. Следопыт, — с живостью возразил Джаспер. — У Мэйбл не хватит сил для лесного перехода в такую ночь Посади ее ко мне в лодку, я жизнью ручаюсь, что переправлю ее через перекат даже в эту темень.

— Я не сомневаюсь в твоей доброй воле, мой мальчик. Но разве только глаз провидения, а не твой собственный, мог бы провести вашу пирогу через Осуижский перекат в такую ночь, как эта.

— А кому удастся провести Мэйбл лесом, как ты предлагаешь? Разве ночь в лесу не такая же темная, как и на воде? Или ты считаешь, что я знаю свое дело хуже, чем ты свое?

— Хорошо сказано, мог друг, но если я в темноте собьюсь с дороги — хотя никто не скажет, что это когда-либо со мной случалось, но пусть я даже собьюсь с дороги, — не страшно, если мы с Мэйбл заночуем в лесу, тогда как на перекате достаточно неудачного поворота или случайного крена лодки — и вы с сержантовой дочкой очутитесь в воде и уж ей тогда несдобровать.

— Что ж, пусть сама Мэйбл решает. По-моему, в лодке она будет чувствовать себя в большей безопасности.

— Я всецело доверяюсь вам обоим, — сказала Мэйбл, — и не сомневаюсь, что каждый из вас сделает все, чтобы доказать моему батюшке свою преданность. Признаться, мне не хочется выходить из лодки — ведь и в лесу мы можем наткнуться на индейцев, как это уже было Но пусть лучше дядюшка решает.

— Не очень-то мне нравится плутать по лесам, — заявил Кэп, — когда водой у нас пряная дорога и мы можем попросту плыть по течению. К тому же, мастер Следопыт, не говоря уж о дикарях, вы, видно, забыли про акул!

— Акулы! Какие могут быть в лесу акулы?

— А почему бы и нет? Акулы, медведи, волки — неважно, как это назвать, а важно, что они кусаются.

— Господи боже ты мой! Человече! Бояться зверей, которые водятся в американских лесах! Ну, я еще понимаю — дикая кошка, да и то опытный охотник шутя с ней справится. Есть основания бояться мингов, их дьявольского коварства, но не пугайте никого нашими медведями и волками!

— Да, да, мастер Следопыт, все это пустяки для вас, вы, небось, любого зверя сумеете назвать по имени. Тут главное — привычка: что одному трын-трава, от того другому не поздоровится. В южных широтах я знавал моряков, которые часами плавали среди акул — этаких чудовищ в пятнадцать — двадцать метров длины — и чувствовали себя так же спокойно, как крестьянин, выходящий из церкви в ясный воскресный полдень.

— Это удивительно! — воскликнул Джаспер, еще не уяснивший себе весьма существенной особенности своей профессии — врать почем зря. — А мне говорили, будто встретиться в воде с акулой — верная смерть!

— Я забыл сказать вам, что наши парни брали с собой вымбовку, аншпуг или простой лом, чтобы щелкать по носу этих бестии, когда те за ними увязывались. Нет, нет, не по нутру мне ни медведи, ни волки, хотя кит для меня все равно что селедка, если ее посолить да высушить. Нам с Мэйбл лучше держаться пироги.

— Я бы предложил Мэйбл перейти ко мне, — подхватил Джаспер. — Места здесь хоть отбавляй, а даже Следопыт вам скажет, что на воде у меня глаз вернее, чем у него.

— Изволь, мой мальчик, сделай одолжение. Вода — это твое призвание, и никто не станет отрицать, что ты достиг в нем совершенства. Ты прав, говоря, что сержантова дочка будет с тобой в большей безопасности, и, хоть мне и грустно с ней расставаться, я слишком забочусь о ее благе, чтобы не подать ей мудрый совет. Подойди к нам поближе, Джаспер, и я вверю тебе то, что ты должен считать бесценным сокровищем.

— Я так и считаю, — сказал юноша и, не теряя ни минуты, подвел свою пирогу к пироге Следопыта.

Мэйбл перебралась из одной лодки в другую и присела на своих пожитках, составлявших весь груз лодки Джаспера.

Как только все устроилось к общему согласию, пироги разъехались на некоторое расстояние, и снова заработали весла. По мере приближения к опасному перекату разговоры постепенно умолкали, и путники настраивались на серьезный лад. Все были готовы к тому, что ирокезы постараются их обогнать и станут дожидаться именно в этом месте: маловероятно, что кто-нибудь дерзнет переправиться через перекат этой непроглядной ночью, и минги, по мнению Следопыта, замыслили устроить засаду на обоих берегах в чаянии захватить беглецов при первой же их попытке высадиться. Он не сделал бы давеча своего предложения, если бы не рассчитывал превратить надежды дикарей на успех в вернейшее средство расстроить их планы. Теперь, однако, все зависело от искусства тех, кто правил пирогами: стоит какой-нибудь из них наскочить на скалу, и она разлетится в щепы или перевернется, а тогда путников ожидают все опасности, какими угрожает им река, и Мэйбл неизбежно попадет в руки преследователей. Все это понуждало к величайшей осмотрительности, и каждый из беглецов был так поглощен своими мыслями, что никому не хотелось говорить, и все ограничивались самыми необходимыми замечаниями.

Лодки бесшумно скользили по речной зыби, когда вдали зашумел перекат. Кэп с трудом усидел на месте, заслышав эти зловещие звуки, которые доносились откуда-то из бездонного мрака, позволявшего различать только смутные контуры лесистого берега да сумрачное небо над головой. Слишком еще живо было впечатление от сегодняшней переправы через водопад, и приближающаяся опасность не только сравнялась в представлении старого моряка с тем головоломным прыжком, но под действием неуверенности и сомнений казалась ему даже большей. Но он заблуждался. Осуижский перекат весьма отличается от водопада того же имени как по своему характеру, так и по силе течения; перекат — это всего-навсего бурная протока, поблескивающая среди отмелей и скал, тогда как водопад и в самом деле заслуживает своего названия, как было показано выше.

Мэйбл тоже тревожилась, однако новизна впечатлений и доверие к своему защитнику помогали ей сохранять самообладание, которого она, может быть, лишилась бы, если б больше понимала всю серьезность положения или лучше была знакома с беспомощностью человека, осмелившегося бросить вызов мощи и величию природы.

— Это и есть перекат, о котором вы говорили? — спросила она Джаспера.

— Да, он самый, и я очень прошу вас довериться мне. Мы только недавно знакомы, Мэйбл, но в наших суровых условиях один день иной раз идет за несколько… Мне кажется, я уже много лет вас знаю.

— И у меня такое чувство, Джаспер, словно вы мне не чужой. Я целиком полагаюсь на ваше умение и на ваше желание все для меня сделать.

— Не будем же терять мужества! Эх, зря Следопыт ведет лодку посредине реки! Протока проходит ближе, к восточному берегу. Но кричать ему бесполезно, он все равно не услышит. Держитесь же крепче, Мэйбл, и ничего не бойтесь!

В тот же миг стремительным течением их увлекло на перекат, и в продолжение трех-четырех минут, скорее ошеломленная, чем испуганная, Мэйбл ничего не видела и не слышала, кроме сверкающего разлива пены и грохота бушующих вод. Раз двадцать их суденышку угрожало столкновение с ослепительной курчавой волной, явственно видной даже в окружающем мраке, но оно неизменно увертывалось, послушное железной руке, управлявшей каждым его движением. Лишь на секунду Джаспер утратил власть над хрупкой ладьей: вырвавшись из узды, она вдруг завертелась, но, покоренная отчаянным усилием гребца, сразу же вернулась в утерянный фарватер. Вскоре Джаспер был вознагражден за свои труды, увидев, что лодка плывет в спокойной, глубокой воде ниже переката, с честью выдержав испытание и не зачерпнув и ложки воды.

— Все в порядке, Мэйбл, — радостно объявил юноша. — Опасность миновала. У вас и в самом деле есть надежда еще этой же ночью встретиться с отцом.

— Слава богу! И этим великим счастьем мы обязаны вам, Джаспер!

— Мне и Следопыту в равной мере… Но куда же делась вторая лодка?

— Что-то белеет на воде вблизи от меня. Уж не лодка ли наших друзей?

Несколько взмахов весла, и Джаспер подгреб к таинственному предмету. Это и в самом деле была вторая лодка, перевернувшаяся кверху дном. Как только это стало очевидным, юный матрос принялся искать потерпевших и, к большой своей радости, увидел Кэпа — течением его сносило прямо на них. Старый моряк не столько боялся утонуть, сколько попасть в руки дикарей. Не без труда удалось втащить его в пирогу, и поиски на этом закончились: Джаспер был уверен, что Следопыт предпочтет вброд перейти неглубокую протоку, чем расстаться с любимым ружьем.

Остаток пути был короток, хотя наших странников угнетали тревога и окружающая темнота. Спустя немного времени они услышали глухой рокот, напоминающий раскаты отдаленного грома, за которым следовал шум и плеск откатывающейся воды. Джаспер пояснил своим спутникам, что это слышен прибой на озере. Вскоре показалась низкая волнистая гряда отмелей, и к одной из них, образовавшей бухту, лодка направила свой бег и бесшумно скользнула на прибрежную гальку. Затем они быстро шли куда-то и Мэйбл с трудом понимала, что с ней происходит. А спустя несколько минут пройдены были сторожевые посты, перед путниками распахнулись ворота, и Мэйбл очутилась в объятиях незнакомца, который назывался ее отцом.