Действие первое
Сцена первая
ЛИЦА:
Валентин Павлович Бабаев, помещик, молодой человек.
Карп, человек Бабаева.
Шишгалев, приказный.
Зайчиха (Прокофьевна), хозяйка квартиры, занимаемой Бабаевым.
Лукерья Даниловна Жмигулина, девица пожилых лет, дочь отставного приказного.
Действие происходит в уездном городе. Комната, оклеенная дешевыми обоями; старая мебель; одна дверь прямо, выходная, другая в соседнюю комнату; окна с ситцевыми занавесками.
Явление первое
Карп (развязывает чемодан), Зайчиха (смотрит в окно).
Зайчиха. Ты погляди-ка, милый человек, сколько народу сошлось.
Карп. Что им надо? Чего они не видали?
Зайчиха. Всякому, милый, знать хочется, кто такой приехал.
Карп. Сказано про вас, что провинция, так она провинция и есть. Ну, скажи им, что Бабаев, Валентин Павлович, помещик.
Зайчиха(в окно). Бабаев, помещик. (Карпу.) Спрашивают, зачем?
Карп. Известно, за делом. А ты думаешь, гулять мы к вам приехали. Как же, есть оказия!
Зайчиха(в окно). За делом. (Карпу.) Надолго ли?
Карп. Нам здесь не детей крестить. Само собою, дня на два, не больше.
Зайчиха(в окно). На два дня. (Отходит от окна.) Теперь всех ублаготворила. Минут через пять весь город знать будет.
Карп. А у тебя, тетенька, квартира-то ничего, чистенька.
Зайчиха. Чистенька, батюшка, чистенька; затеев больших нет, а чистенька. Конечно, приезд в наш город небольшой…
Карп. Не на трахте.
Зайчиха. Какой тут трахт! А все-таки, кто наедет получше-то, у меня останавливаются. Помещиков много знакомых по окрестности, привыкли ко мне; в гостиницу-то мало кто заезжает.
Карп. Потому беспокойно.
Зайчиха. Какой покой! Внизу трактир: в базарный день содом просто. А что я у тебя спрошу: не сынок ли твой барин-то покойной енаральше Бабаевой, Софье Павловне?
Карп. Он самый и есть.
Зайчиха. У них усадьба-то Заветным прозывается?
Карп. Заветным.
Зайчиха. Ну, так, так! Я его давеча признала. Еще маленького видала: с маменькой в город ездил, и ко мне заезжали. В деревне, что ль, живете?
Карп. Нет, мы больше в Петербурге; а теперь в деревню на лето для благоустройства приехали.
Зайчиха. Так, так. А что, хорош он для людей-то?
Карп. Ничего, хорош.
Зайчиха. Ну, слава тебе господи! Дай ему бог здоровья! В город-то вы по какому делу?
Карп. Да по этим по судам все. Дело-то грошовое, там свидетельство, что ли, какое, а пожалуй, протомят дней пять.
Зайчиха. Что мудреного! У судей-то были?
Карп. У всех были. Теперича нам из суда приказного прислали.
Зайчиха. Вам, не то что нам, скоро сделают. Коли тебе понадобится что, стукни в стену — я тут и буду. (Уходит.)
Из боковой двери выходят Бабаев и Шишгалев.
Явление второе
Бабаев, Шишгалев и Карп.
Бабаев. Так вы, милый, говорите, что решительно нельзя?
Шишгалев(с поклонами, беспрестанно сморкаясь и прикрывая рот рукою). Уж поверьте, сударь, что ежели бы только было возможно, мы бы уж для вас…
Бабаев. А может быть?
Шишгалев. Извольте, сударь, сами рассудить: теперь присутствие кончилось, членов собрать теперича никакой возможности нет-с; завтра праздник — табель, тут суббота, а там воскресенье.
Бабаев. Вы подумайте только, мой милый, что вы со мной делаете.
Шишгалев. Чем же я причинен-с? Я человек самый маленький.
Бабаев. Но что же я, мой милый, здесь буду делать четыре дня? Ведь это ужасно!
Шишгалев. Извольте, сударь, полюбопытствовать, наш город посмотреть.
Карп. А что его смотреть-то! Что за невидаль такая! Ты как скажешь: Петербург-то хуже вашего города аль нет?
Бабаев. Есть у вас какое-нибудь общество?
Шишгалев. Что вы изволите говорить-с?
Бабаев. Я говорю: нет ли общества, какого-нибудь клуба, гулянья с музыкой, вечеров у кого-нибудь?
Шишгалев. Никак нет-с.
Бабаев. А где же ваши члены, ну и прочие чиновники время проводят?
Шишгалев. Промежду себя-с.
Бабаев. Как же так, промежду себя?
Шишгалев. Поденно-с. Дни назначены: нынче, например, у городничего, завтра у судьи-с, послезавтра у стряпчего, потом у откупщика, у инвалидного начальника-с: так вся неделя-с.
Бабаев. С которого часу сбираются?
Шишгалев. С шести часов-с.
Бабаев. Что же они там делают?
Шишгалев. В преферанс играют-с.
Бабаев. А еще что? Неужели только в преферанс?
Шишгалев. Так точно-с, только в преферанс. Ну обыкновенно, уж тут вместе со столами и водка ставится, закуска-с — все как должно. Играют и закусывают, так время и проводят-с.
Бабаев. Так с шести часов все и пьют?
Шишгалев. Нет, как можно-с! Только кто сдает-с, или с ремизу-с другой.
Бабаев. Ну, так, стало быть, мой милый, делать нечего, приходится дожидаться.
Шишгалев. Уж подождите, сударь. А в понедельник в суд пожалуйте, мы вам и выдадим без всякой задержки-с.
Бабаев. Ну, хорошо, я в понедельник приеду в суд. Ведь вы будете писать, так я вам там… что следует… Я не люблю, чтоб для меня даром работали.
Шишгалев. Семейство большое, сударь…
Бабаев. Что такое?
Шишгалев. Теперь соблаговолили бы что-нибудь!..
Бабаев. Да я, право, не знаю, как же это? Сколько же вам?
Карп. Да дайте ему, сударь, целковый, вот и будет с него.
Бабаев(отдает деньги). Вот извольте… Мне, право, совестно.
Шишгалев(кладет в карман). Ничего-с. Чувствительнейше вас благодарю, желаю вам всякого благополучия. (Уходит.)
Явление третье
Бабаев и Карп.
Бабаев. Как ты груб, Карп!
Карп. Да если с ними, сударь, нежности-то разводить, так они и повадятся таскаться сюда да на судьбу свою плакаться. На них никаких денег не напасешься. Народ без креста.
Бабаев. Однако что же я буду делать! Погулять бы пошел, да еще жарко. Карп, что делать?
Карп. Вот что: сосните, сударь! С дороги-то хорошо.
Бабаев. А ночью-то что делать?
Карп. Да и ночью то же. От тоски-то, говорят, спится.
Бабаев. Эка глупость, книг мы не взяли! Хоть бы легонькая интрижка какая-нибудь на эти четыре дня-то. (Уходит в боковую дверь.)
Карп. Ишь ты, что выдумал! Интрижка! Повадился больно! Все у него интрижки на уме! Балованный был сынок у маменьки! И воспитывался-то все с барышнями да в девичьей, вот его теперь и тянет. Живу я теперича с ним в Петербурге, каких только я делов навиделся! Грех один! Уснул, что ли, он там? И я б отдохнул. (Хочет ложиться, дверь отворяется.) Кого это еще?..
Входит Жмигулина.
Явление четвертое
Карп и Жмигулина.
Карп. Вам чего?
Жмигулина. Валентина Павлыча.
Карп. На что он вам?
Жмигулина. Коль скоро я его желаю видеть, это означает, что он мне нужен.
Карп. Вы на бедность, что ли?
Жмигулина. Какое невежество! Разве ты не знаешь, что жмигулинские барышни завсегда при ихней мамаше у них в доме были приняты. Мы даже оченно близко знакомы с Валентином Павлычем.
Карп. Вы-то близко? Сумнительно мне это.
Жмигулина. Ты, может быть, принимаешь мои слова в каком-нибудь глупом смысле, который я совсем не понимаю. (Садится.) Твоя такая обязанность, что ты сейчас должен пойти и доложить обо мне.
Карп. Вот что я вам скажу: он теперича почивает.
Жмигулина. Невозможно этому быть, потому что я сейчас его видела в окно.
Карп. Ну, уж, видно, нечего с вами делать. Доложу пойду. (Уходит.)
Жмигулина. По нынешнему времени от этих новых перемен очень много люди стали портиться. Он должен прежде узнать, какого я звания, так со мной и обращаться. И опять же не его дело, — на бедность я пришла просить или нет! Конечно, из нашего звания многие этим занимаются, но не все же. Может быть, и Валентин Павлыч стал довольно горд в Петербурге и не захочет меня видеть! А мне ужасть как хочется доказать в здешнем городе, какое мы знакомство имеем. Кажется, он прежде нами не гнушался, особенно сестрой Таней.
Входит Бабаев.
Явление пятое
Бабаев и Жмигулина.
Бабаев. С кем имею удовольствие говорить?
Жмигулина. Я никак не могла ожидать, Валентин Павлыч, что вы так скоро забудете своих старых знакомых.
Бабаев. Садитесь, сделайте одолжение.
Садятся.
Я, право, что-то не припомню.
Жмигулина. Конечно, в нынешнем свете чувствы не в моде, нынче все больше политика, но мы, как люди не столичные, очень хорошо помним прежние знакомства и особенно благодеяния.
Бабаев. Я с вами согласен, — благодеяний никогда забывать не следует.
Жмигулина. Мы вашей мамаше столь много обязаны, что этого и выразить нельзя словами. Сколько они сделали для семейства Жмигулиных!
Бабаев. Жмигулиных?
Жмигулина. Особенно для нас с сестрой Таней.
Бабаев(припоминая). Таней… Татьяна Даниловна?
Жмигулина. Теперь вспомнили?
Бабаев. Так вы ее сестрица?
Жмигулина. Лукерья Даниловна Жмигулина.
Бабаев. Извините, сделайте одолжение!
Жмигулина. Я нисколько не могу быть в претензии на вас, что вы больше помните сестру, чем меня. Она такая красавица, что ее даже невозможно забыть.
Бабаев. Да, да! Удивительной красоты девушка! Мы были с нею большими приятелями.
Жмигулина. Мне это очень хорошо известно. Кому же и знать, как не мне! Я старшая сестра, должна наблюдать за младшей.
Бабаев. Да, да, конечно. Скажите, пожалуйста, где она теперь? Что поделывает?
Жмигулина. Она здесь в городе, замужем.
Бабаев. Замужем? Хорошо живет?
Жмигулина. Какая жизнь, помилуйте! В бедности, между такого народа, который без понятия. Это не то, что, бывало, у вашей мамаши в Заветном! Просто был рай земной! Ваша мамаша были самая добрейшая дама и любили, чтоб у них было всем весело. Барышень всегда было в доме много, а также и кавалеров; с утра до ночи разные игры были. Даже горничных, бывало, заставляли с нами в горелки и в другие игры играть, а сами смотрят на нас да радуются.
Бабаев. Ну да как же, как же! Ведь это так недавно было: года три, не больше, как я уехал в Петербург.
Жмигулина. Я очень хорошо помню: с пестрой недели третий год пошел, как вы уехали. Ваша мамаша, бывало, даже не любили, когда кто задумается или книжку читает. Что, говорят, ты тоску-то нагоняешь! Ну и бесились все до упаду. А промежду этим весельем, у кого замечательный глаз, мог многое кой-что заметить.
Бабаев. Очень естественно. Мужчины, девушки, молодые дамы постоянно вместе, — нельзя же, чтоб обошлось без любви.
Жмигулина. Особенно вы отличались по этой части. А последнее время все с Таней да с Таней, так и не отходили от нее. Так вас голубками и звали.
Бабаев. Сердце не камень, Лукерья Даниловна! А сами-то вы! Помните землемера?
Жмигулина. Об нем и вспоминать не стоит: он впоследствии даже очень низким оказался против меня. Впрочем, судьба его наказала за все невежества относительно благородной девицы; он сам теперь находится под судом за буйственные в нетрезвом виде поступки.
Бабаев. Скажите мне, сделайте одолжение, каким образом ваша сестрица вышла замуж?
Жмигулина. Прошлым летом, когда ваша мамаша скончалась, у нас решительно не осталось никаких благодетелей. Папенька наш при своей старости был человек в городе незначительный, робкий, оттого что мало чинов произошел. Папенька наш был канцелярист и получал жалованья тридцать рублей в год. На эти деньги как мы могли жить? Мы все-таки видели свет. Прежде мы почти не жили дома, да и ваша мамаша нам во всем помогали. Тут вдруг все прекратилось, а вскоре и папенька умер. В это время посватался за Таню… я просто даже стыжусь вам сказать.
Бабаев. Полноте, что за стыд!
Жмигулина. Вы так милостиво меня принимаете, интересуетесь моей сестрой, и вдруг этакое невежество с нашей стороны!
Бабаев. Что ж делать! Такие, вероятно, были обстоятельства. Чем же вы виноваты!
Жмигулина. Но, ах! я, право, всегда так конфужусь этого родства, что вы себе представить не можете. Ну, одним словом, обстоятельства наши были такие, что она принуждена была выйти за лавочника.
Бабаев. За лавочника? Чем он торгует?
Жмигулина. Овощным товаром. Вот и лавка видна. На вывеске написано: «Лев Краснов».
Бабаев. Да, я видел. Хороший человек?
Жмигулина. Он из ихнего круга очень хороший человек и очень любит сестру, только все, знаете, закоренелость какая-то в ихнем звании. Как хотите судите, а все-таки он от мужика недалеко ушел. А уж этой черты характера, хоть семь лет в котле вари, все не вываришь. Впрочем, надо правду сказать, он для дому хозяин отличный: ни дня ни ночи себе покою не знает, все хлопочет да бегает. И для сестры теперь все, что только бы ей ни пожелалось, даже последнюю копейку готов отдать, только бы ей угодить, так что сестра решительно никакого дела не делает, живет как барыня; только одно — обращение его тяжело, да вот еще разговор его нас очень конфузит. Совсем, совсем не такого я Тане счастья ожидала. Судя по красоте ее да по тому, какие люди на нее заглядывались, ей бы в карете ездить. А теперь вот пришлось чуть не из-за куска клеба за мужика идти да перед людьми за него стыд терпеть.
Бабаев. Так Татьяна Даниловна замуж вышла… Жаль!
Жмигулина. Вам что же жалеть! Ведь она вам не пара.
Бабаев. Да, конечно. А все-таки, знаете, вот я здесь, в городе, по обстоятельствам должен пробыть четыре дня, а может быть и больше, — что я буду делать? Я очень рад, что вы меня навестили. Не будь вас, я бы не знал, куда деваться! Ну, а представьте, если бы ваша сестрица была девушка, мы бы так провели эти четыре дня, что совсем и времени б не заметили. (Берет ее за руку.) Не правда ли?
Жмигулина. Кто же вам теперь мешает?
Бабаев. Ну все-таки как-то неловко: она замужем, еще что муж подумает. Досадно, право.
Жмигулина. Скажите пожалуйста! Вы, кажется, были прежде совсем других правилов насчет этого. Не очень на мужей-то смотрели, что им нравится, что нет.
Бабаев. Да, но ведь то совсем в другом круге; там обращение гораздо свободнее.
Жмигулина. А вы почем же знаете, свободно сестре или не свободно?
Бабаев(берет ее за обе руки). Но во всяком случае я вам так рад, так благодарен, что вы доставляете развлечение в моей скуке. Не угодно ли вам чего? Сделайте милость, распоряжайтесь как дома; здесь всё к вашим услугам! Чаю не хотите ли?
Жмигулина. Много вам благодарна. Я сейчас только пила, и притом же я домой тороплюсь. Нам нужно с сестрой идти по одному делу. Прикажете поклониться от вас?
Бабаев. Сделайте одолжение!
Жмигулина(идя к двери). Что же вы нас с сестрой в гости не зовете?
Бабаев. Я был бы очень счастлив, только я, право, не знаю, как это сделать! А очень бы мне хотелось видеть Татьяну Даниловну.
Жмигулина. А коли хочется видеть, так за чем же дело стало? Она у нас не принцеса какая, не за десятью замками посажена. Ведь уж вы беспременно куда-нибудь гулять пойдете, не будете в комнате сидеть?
Бабаев. Я бы пошел, да не знаю куда.
Жмигулина. Вам далеко незачем ходить! Пройдите в задние ворота на берег, сядьте на лавочку и любуйтесь на красоту природы. Это место тихое, уединенное, проходящих там мало; для мечтательных молодых людей очень приятная прогулка. Мы с сестрой пойдем этой дорогой, там вы ее и можете видеть. До свидания! (Уходит.)
Бабаев. Вот так сюрприз! Мог ли я ожидать такого счастия? Танечка, Танечка! Я опять ее увижу. Я с ума сойду от радости. Такая она была миленькая, нежненькая. Другие говорили, что она немножко простенькая. Разве это порок в женщинах? И притом красота, красота! Нет, этак, пожалуй, здесь не четыре дня, а четыре недели пробудешь. (Уходит.)
Сцена вторая
ЛИЦА:
Бабаев.
Жмигулина.
Татьяна Даниловна, замужняя сестра ее, по муже Краснова.
Архип, слепой старик, дед Краснова.
Афоня, болезненный мальчик, лет восьмнадцати, брат Краснова.
Берег; с одной стороны ворота и забор, с другой угол сарая; за рекой сельский вид; закат солнца.
Явление первое
Архип и Афоня (входят).
Афоня. Дедушка, отдохнем здесь немножко! Недужится мне. Садись вот на скамеечку!
Архип. Сядем, Афоня, сядем. Плохи мы с тобой; меня старость, а тебя хворость одолела.
Афоня. Я не хвораю, а я такой зародился. Я, дедушка, не жилец на белом свете.
Архип. Не слушай ты бабьего разговору! Никто не знает, какой ему предел положòн.
Афоня. Что мне бабы! Я сам знаю, что я не жилец. Меня на еду не тянет. Другой, поработавши, сколько съест! Много, много съест, и все ему хочется. Вон брат Лёв, когда устанет, ему только подавай. А по мне хоть и вовсе не есть; ничего душа не принимает. Корочку погложу, и сыт.
Архип. Это к росту бывает.
Афоня. Нет, не к росту. Куда мне еще расти, с чего! Я и так велик по годам. А это значит: мне не жить. Ты, дедушка, возьми то: живой человек о живом и думает, а у меня ни к чему охоты нет. Другой одёжу любит хорошую, а мне все одно, какой ни попадись зипунишко, было бы только тепло. Вот ребята теперь, так у всякого своя охота есть: кто рыбу ловит, кто что; в разные игры играют, песни поют, а меня ничто не манит. В те поры, когда людям весело, мне тошней бывает, меня тоска пуще за сердце сосет.
Архип. Так в тебя бог вложил. От младости ты не возлюбил мира сего суетного. У других малодушество-то с летами проходит, когда беды да напасти, Афоня, изомнут да в муку изотрут человека; а ты вот, не живя, еще ни горя, ни радости не видавши, как старик рассуждаешь. Ну и благодари бога, что он так умудрил тебя. Мир тебя не прельщает, соблазну ты не знаешь и греха, значит, на тебе меньше. Вот тебе какое счастье! А ты вот меня послушай! Я, Афоня, соблазн знал, да и не всегда от него отворачивался, а чаще того случалось, что своей охотой шел на соблазн. Тебе вот все равно, ты говоришь; для тебя никакой утехи на свете нет, а мне божий мир хорош и красен был: все тебя манило, все тебя прельщало. Несытое око да вольная воля велят тебе всю сладость мирскую изведать. А в миру-то, Афоня, добро со злом рядом живет, об руку ходит. Ну и нагрешишь грехов-то больше песка морского. Хорошо вот бог привел до покаяния дожить, не во грехах застал. Каешься, сокрушаешься, на милосердие надеешься, а тебе не в чем будет каяться: ты у нас, Афоня, божий человек.
Афоня. Нет, дедушка, нет, не говори ты этого! Какой я божий человек! Я видал божьих людей: они добрые, зла не помнят; их бранят, дразнят, а они смеются. А я, дедушка, сердцем крут: вот как брат же; только брат отходчив, а я нет; я, дедушка, злой!
Архип. Да на кого тебе, дитятко, сердце иметь? Кто тебя обижает?
Афоня. Меня-то не обижают, а у меня за всех сердце болит: за тебя, за брата, за всех.
Архип. Что ж тебе об нас болезновать! Мы, кажись, живем безобидно.
Афоня. Мы и жили безобидно, пока брат холостой был. Дедушка, за что брат так очень жену любит?
Архип. Как же ему не любить ее? Зачем же он и женился? Ты бы радоваться должен, что брат жену любит. Экой ты глупый человек!
Афоня. Нет, я дело говорю. Прежде меня брат больше любил и тебя больше любил.
Архип. Ты, стало быть, ненавистник! Стало быть, ты завидуешь.
Афоня. Нет, не завидую. Брат нешто слеп? Так ли она его любит, как он ее? Стоит ли она его? Зачем же он перед ними рабствует? Мне обидно, что он рабствует. Хуже, что ли, он их с сестрой? Жену-то в дом приводят работницу, а она сидит сложа руки. Брат один работает да ухаживает за ними. Мне его жаль.
Архип. Тебе что за дело? Его охота. Он работает, тебя не заставляет. Мы с тобой сыты по его ж милости.
Афоня. Нешто я не знаю. Ты мне, дедушка, вот что скажи: лучше они брата или нет?
Архип. Лучше не лучше, а они другого роду!
Афоня. Так что ж что другого роду! Стало быть, брат должен работать на них, кормить их, одевать, а они будут важничать. Лучше брата на свете человека нет, а его сделали работником.
Архип. Почем ты знаешь; может, брат сам не хочет, чтоб она работала.
Афоня. А коль не работает, так и не величайся! Вышла замуж за мещанина — такая же мещанка стала, как и мы. Что ж, мы проклятые, что ли, какие, прости господи! У нас тоже и общество есть, и подати платим, и повинности всякие несем. Брат потом да горбом деньги-то достает да в общество несет. Сидела бы дома в девках, да и барствовала, а вышла замуж, так знай, что один в доме большой — хозяин. Я ведь, дедушка, все вижу, все слышу; меня они, бесстыжие, не берегутся. Брат ей платки да платья шелковые дарит, а они с сестрой промеж себя смеются, дураком его называют. Я все слышу, все горько мне, дедушка, горько! Стал я брату говорить, он меня же изругал.
Молчание.
Вот я, дедушка, никак уснуть не могу; что я днем-то вижу, все это мне и лезет в глаза, засосет у меня сердце, и всю-то ночь я плачу. Какой я жилец! Мне теперь с здоровьем-то и поправиться нельзя. Уж очень у меня сердце горячо! Скорей бы меня бог прибрал, чтобы мне меньше мучиться.
Архип. Полно грешить-то! Тебе жить да жить! Мне вот, Афоня, уж вовсе жить незачем, а я все живу. Бог-то знает, что делает. Что я за человек стал! Красного солнышка, ясного месяца я не вижу, зеленых лугов тоже, студеной водицы и всей твари божьей тоже не увижу никогда. А больней мне всего, что не вижу я светлого лица человеческого.
Афоня. Тебе, дедушка, жаль, что ты не видишь ничего; а мне так надоело это все; не мило мне ничто.
Архип. Оттого тебе и не мило, что ты сердцем непокоен. А ты гляди чаще да больше на божий мир, а на людей-то меньше смотри; вот тебя на сердце и легче станет. И ночи будешь спать, и сны тебе хорошие будут сниться. Где мы теперь сидим, Афоня?
Афоня. На берегу, дедушка, подле Зайчихи.
Архип. А мост у нас направо?
Афоня. Направо, дедушка.
Архип. А солнышко теперь налево?
Афоня. Налево, дедушка; совсем садится.
Архип. В тучку?
Афоня. Нет, чисто. Заря таково ярко горит, должно к вёдру.
Архип. То-то, то-то, я сам чую, воздух такой легкий, ветерок свеженький; так бы и не ушел. Красен, Афоня, красен божий мир! Вот теперь роса будет падать, от всякого цвету дух пойдет; а там и звездочки зажгутся; а над звездами, Афоня, наш творец милосердный. Кабы мы получше помнили, что он милосерд, сами были бы милосерднее!
Афоня. Я, дедушка, буду стараться укротить свое сердце.
Входит Бабаев.
Пойдем, дедушка! Какой-то чужой барин тут ходит; еще, пожалуй, станет смеяться над нашими речами.
Архип(встает и идет за Афоней). Величит душа моя господа.
Уходят.
Явление второе
Бабаев (один).
Бабаев. Когда ждешь чего-нибудь приятного, как время долго тянется! Нарочно сделал большой обход, чтобы не рано прийти сюда, а все-таки пришел прежде них. Ужасно не люблю дожидаться! Что за глупое положение! А женщины вообще любят помучить — это в их характере; им очень нравится, когда их ждут. Конечно, это к Тане не относится: она, я думаю, рада-радехонька, что я приехал; я говорю про женщин нам равных. Я думаю, они мучат для того… как бы это сказать… а мысль совершенно оригинальная… для того, чтобы вперед вознаградить себя за те права, которые они потом теряют. Вот что значит быть среди хорошего ландшафта, так сказать наедине с природой! Какие прекрасные мысли приходят в голову! Если эту мысль развить, конечно на досуге, в деревне, может выйти миленькая повесть или даже комедия вроде Альфред Мюссе. Только ведь у нас не сыграют. Такие вещи нужно играть тонко, очень тонко; тут главное — букет. Кажется, кто-то идет. Не они ли? Как-то мы встретимся? Два года разлуки много значит.
Входят Краснова и Жмигулина.
Явление третье
Бабаев, Краснова и Жмигулина.
Краснова(подавая руку Бабаеву). Здравствуйте, Валентин Павлыч! Я так обрадовалась, когда сестра мне сказала, что вы приехали.
Бабаев. Значит, вы меня еще не забыли?
Краснова. Еще бы! Мы очень часто, даже очень часто с сестрой вспоминаем про вас. А вы так нас забыли, она мне сказывала.
Бабаев. Ну, нет, я вас не забыл. Есть отношения, душенька Татьяна Даниловна, которые не скоро забываются. Наше знакомство с вами было в этом роде. Не правда ли?
Краснова(потупясь). Да-с.
Бабаев. Уверяю вас, что, как только вырвался из Петербурга в деревню, я постоянно искал случая побывать в городе и непременно найти вас.
Жмигулина. И до сих пор не находили такого случая? Скажите пожалуйста!
Бабаев. Уверяю вас.
Жмигулина. Так вам и поверили! Ты, Таня, не верь кавалерам, они завсегда обманывают.
Бабаев. Вы-то за что на меня?
Жмигулина. Это не к одним вам, а и ко всем прочим кавалерам относится.
Краснова. Вы долго здесь пробудете?
Бабаев. Долго ли пробуду-то? Я сначала думал, что это будет зависеть от приказных, у которых мое дело; а теперь вижу, что это зависит от вас, душа моя Татьяна Даниловна.
Краснова. Уж это слишком много чести для меня. Нет, в самом деле, денька три-четыре пробудете?
Бабаев. Дело мое обещали кончить через три дня; но я, пожалуй, остался бы и еще дня на три или четыре, если вы этого хотите.
Краснова. Разумеется, хочу.
Бабаев. Только вот что, душенька Татьяна Даниловна! У вас в городе тоска страшная. Я останусь, но с тем условием, чтобы видеться с вами как можно чаще.
Краснова. Что ж, это очень просто. Приходите к нам. Вот завтра чай кушать милости просим!
Бабаев. Да, но ведь к вам часто нельзя же, пойдут сплетни да разговоры, и притом же ваш муж…
Краснова. Какое же ему дело? Вы мой знакомый, вы ко мне придете, а не к нему.
Жмигулина. Потом мы с своей стороны тоже учтивость соблюдем, отплатим вам визит. И, между прочим, мы часто бываем у хозяйки вашей; следовательно, если наше свидание для вас интересно, вы можете туда приходить.
Бабаев(отходит с Красновой в сторону). Вы не скучаете замужем?
Краснова(помолчав). Не знаю, как вам сказать.
Бабаев. Вы, душенька Татьяна Даниловна, будьте откровенны! Вы знаете, как мы были всегда расположены к вам.
Краснова. Для чего же мне быть с вами откровенной? Какая может быть из этого польза? Ведь уж теперь поправить нельзя.
Бабаев. Если нельзя совсем поправить, так можно, душенька Татьяна Даниловна, хоть на время усладить свое существование, чтобы не совсем заглохнуть в этой пошлой жизни.
Краснова. На время! А потом еще тяжеле будет.
Бабаев. Знаете что? Я хочу совсем переехать в деревню; тогда мы будем жить недалеко друг от друга. Я готов даже в город переехать, только бы вы…
Краснова(отворачиваясь). Не говорите мне, пожалуйста, таких слов! Я даже, Валентин Павлыч, никак не ожидала этого слышать от вас.
Жмигулина(Бабаеву). Вы там что-то уж очень! Я ведь все слышу.
Бабаев. Лукерья Даниловна, кажется, кто-то идет. Сделайте одолжение, посмотрите там на берегу: мне не хотелось бы, чтобы нас здесь видели вместе.
Жмигулина. Ох вы! Тонкий кавалер! (Отходит.)
Краснова. Так вы, Валентин Павлыч, придете к нам завтра чай кушать?
Бабаев. Право, не знаю, может быть.
Краснова. Нет, непременно приходите!
Молчание.
Ну, как же мне вас просить? (Берет Бабаева за руку.) Ну, голубчик! Ну, ангельчик!
Бабаев. Однако вы, Татьяна Даниловна, переменились.
Краснова. Я переменилась? Ей-богу, нет! Нисколько. Что вы меня обижаете!
Бабаев. Помните, в Заветном, Татьяна Даниловна?
Краснова. Что же такое? Я все помню.
Бабаев. Помните сад? Помните липовую аллею? Помните, как мы после ужина, когда маменька уснет, на террасе сиживали? А помните тоненькую ленточку?
Краснова(тихо). Какую?
Бабаев. Которой вы мне руки связывали.
Краснова(конфузясь). Ну, что ж из этого? Ну, я все помню, все.
Бабаев. А то же, что вы, душа моя, теперь совсем не то, что прежде: вы так холодно меня встретили.
Краснова. Ах, Валентин Павлыч! Я тогда была девушка, могла любить кого хочу, а теперь я замужем. Вы только подумайте.
Бабаев. Ну да, конечно. Но все-таки я не могу никак представить себе, чтобы ты принадлежала другому. Я, ну вот что хочешь со мной делай, едва удерживаюсь, чтоб не назвать тебя по-прежнему Таней.
Краснова. Зачем же удерживаться? Называйте!
Бабаев. Да что ж толку, душа моя! Ведь уж вы меня не любите!
Краснова. Да кто это вам сказал! Я вас люблю точно так же, да еще и больше прежнего.
Бабаев(нагибаясь к ней). Неужели, Танечка, это правда?
Краснова(целует его). Ну вот вам в доказательство! Теперь вы мне верите? Только, голубчик Валентин Павлыч, если вы не хотите моего несчастия на всю мою жизнь, чтобы нам так и любить друг друга, как мы теперь любим, чтоб вы ничего больше и не думали. А то лучше бог с вами, от греха подальше.
Бабаев. Да уж будь покойна, душенька, будь покойна!
Краснова. Нет, вы побожитесь! Да хорошенько побожитесь, чтоб уж я вас не боялась.
Бабаев. Какая ты глупенькая!
Краснова. Ну да, глупенькая, как бы не так! Если послушать, что старые-то люди говорят, так я и то грех большой делаю. По старому-то закону я, кроме мужа, не должна никого любить. Только что, так как я его любить не могу, а вас и допрежде того любила, и сердца мне своего не преодолеть, так уж я… Только сохрани вас господи!.. и уж я ни под каким видом… потому что я хочу в законе жить.
Бабаев. Да успокойся!
Краснова. Так-то, милый Валентин Павлыч. Значит, между нами будет теперь самая приятная любовь: ни от бога не грех, ни от людей не стыдно.
Бабаев. Да, да, уж чего ж лучше!
Краснова. Вот я вас поцелую за это, что вы такой умный! (Целует его.) Ну, так вы придете к нам завтра, этак в вечерни?
Бабаев. А потом ты ко мне?
Краснова. Непременно приходите! А потом мы к вам; уж я теперь вас не боюсь.
Бабаев. Какая ты красавица! Ты еще лучше стала, чем прежде.
Краснова. Ну, это пущай так при мне и останется! Прощайте! Луша, пойдем!
Жмигулина(подходя). До свидания! Покойной ночи, приятного сна! Розы рвать, жасмины поливать! (Уходя.) Только какой вы! Ой, ой, ой! Ну уж молодец, нечего сказать! Я только смотрела да удивлялась.
Уходят.
Бабаев. Ну, роман начинается, какова-то будет развязка!
