Летом и осенью 1917 года, в уже начинавшемся хаосе, была проведена Всероссийская сельскохозяйственная перепись. Семь лет спустя была опубликована только часть материалов, согласно которым в сельском обществе Ошоба насчитывалось 304 хозяйства и 996 человек, включая 511 мужчин и 485 женщин. В этой переписи не было отдельных экономических категорий, но была новая категория — «отсутствующие более одного месяца», каковых было насчитано 74 человека (69 мужчин и 5 женщин). Все эти цифры вызывают удивление. Напомню, что в 1909 году здесь было 457 хозяйств и 2400 человек; следовательно, число хозяйств с 1909 по 1917 год сократилось на треть, а численность населения — на 60 %!

В архивах Ходжента я нашел выписки из неопубликованных материалов сельскохозяйственной переписи, в которых приводились данные по земельным владениям Ошобы: 21,7 дес. — усадьбы, 0,4 — сады, 258,9 — пашня (в том числе 14,1 — посевы), всего 381,0 дес. Иначе говоря, пашня в кишлаке в 1917 году сократилась, по сравнению с данными экспликации 1899 года, на 30–40 %.

Объяснить причины такого большого расхождения между более ранними данными и данными за 1917 год, исключая ничем не подтверждающийся вариант массовой гибели ошобинцев в этот промежуток времени, можно только двумя способами. Видимо, начавшиеся экономические проблемы, желание избежать призыва на фронт и просто нестабильность вынудили больше половины населения уехать в более зажиточные и более спокойные регионы или укрыться в горах. При этом, правда, в том же источнике говорилось об отсутствии лишь 3 % населения. Эти и другие несостыковки в статистике можно объяснить и тем, что в 1917 году власть, которая формально уже не являлась колониальной, была не в состоянии контролировать население и проводить тщательное статистическое исследование, а потому пользовалась непроверенными сведениями, полученными от сельских и волостных руководителей, которые, наученные опытом мобилизации местного населения на военные работы, попросту скрывали действительное число наличных и уехавших жителей.

Бегство ли населения, слабый ли контроль власти за населением — в любом случае эти статистические данные говорят о серьезном кризисе. Хотя экономика Ошобы основывалась на зерноводстве, а не на хлопководстве, кишлак не мог из-за крайнего малоземелья автономно обеспечивать себя необходимым продовольствием и товарами, поэтому местные жители испытывали нужду в заработках и продовольствии наравне с населением хлопководческих районов Ферганской долины. У кризиса была также и политическая сторона: тот факт, что власть не могла собирать достоверные сведения о кишлаке, хотя бы на прежнем уровне, говорит о резком снижении контроля и существенных сбоях в функционировании управленческой машины.

Сельскохозяйственная перепись 1917 года интересна еще и как попытка подробного описания населения региона. В ходе ее была применена детальная классификация хозяйств. К сожалению, как я говорил, только часть из ее материалов была опубликована по отдельным селениям. Однако существует поволостное и порайонное описание того, что увидела перепись (табл. 1, 2).

По причинам, изложенным выше, доверять такого рода статистике надо с очень большой осторожностью. В этом случае любопытен сам факт попытки стандартного, подробного и сплошного описания социальных и экономических категорий местного населения. Были введены дробные субкатегории хозяйств по признакам наличия или отсутствия разных видов скота, земельных наделов, с количественной оценкой размеров последних. При этом власть интересовали другие виды хозяйственной деятельности, а также культурные (образование) и демографические характеристики — все они тоже учитывались в переписном листе (правда, не были опубликованы в виде поселенных или поволостных сводок). В переписи обращает на себя внимание сам факт того, что российская власть попыталась, причем именно во время войны, обозначить переход от прежней политики осторожного описания и регулирования к политике масштабной интервенции научного (и статистического) знания в надежде использовать полученную информацию для столь же масштабного перепланирования политического, социального и культурного пространства всей Средней Азии (как и всей территории бывшей Российской империи). В 1917 году эта попытка терпит поражение из-за набирающих силу конфликтов и ослабления государственных институтов, но в 1920-е годы советская власть реализует ее полностью.

Таблица 1

Демографический и социальный профиль населения Аштской и Бабадарханской волостей в 1917 году

Источник: Материалы Всероссийских сельскохозяйственных переписей 1917 года. Вып. 2. Поволостные итоги Ферганской области. Самарканд: ЦСУ Узбекской ССР, 1925. С. 12–15.

Таблица 2

Размеры земельных наделов в Аштской и Бабадарханской волостях в 1917 году

Источник: Материалы Всероссийских сельскохозяйственных переписей 1917 года. С. 51, 52.

Завершающим актом нормализации ситуации и полного подчинения кишлака новой власти стало проведение Всесоюзной переписи 1926 года. К сожалению, полных ее данных по Ошобе нет (или я не смог их найти). Они опубликованы частично: в сельском совете было 551 хозяйство и 2661 человек (1452 мужчины и 1209 женщин). В 1917 году, напомню, перепись зафиксировала здесь 304 хозяйства и 996 жителей. В 1925 году, по материалам 10 %-ной переписи и местного учета, здесь насчитывалось 138 хозяйств и 1127 человек. В 1926 году демографические показатели значительно превзошли не только эти уровни, но и уровень 1909 года, когда в сельском обществе было 2400 человек. Такой стремительный рост численности ошобинцев говорит прежде всего о возвращении большинства беженцев и мигрантов обратно в кишлак, что, в свою очередь, означало прекращение боевых действий и окончание голодных времен — люди восстановили свои дома и хозяйства. Перепись показала также, что власть вернула себе контроль над местным сообществом — она вновь была способна «видеть» жителей кишлака и подсчитывать их, наблюдать за их поведением и социальными связями.