Глава 1
Италия, крепость Пиццигеттоне
близ Паданской равнины,
5 апреля 1525 года от Рождества Христова
Франциск I, король Франции, потомок могущественного рода Валуа, правитель страны, простирающейся от Атлантики до Средиземного моря, стоял у тюремного окна и плакал как ребенок.
Плакал он тихо, чтобы не давать четверым стражникам перед дверью повода для насмешек. Слезы ярости, скатываясь по щекам, жгли кожу. Больше всего ему хотелось разнести роскошное убранство камеры. Шелковую ширму, стол тончайшей работы из орешника со вставками слоновой кости, обтянутые дамастом стулья и серебряную клетку с двумя щеглами, которую ему поставили для развлечения. Но королю это не приличествовало. Даже будучи пленником, правителю до́лжно сохранять достоинство.
Даже если на глазах его казнят вернейших сынов Франции.
Поджав губы, Франциск смотрел на внутренний двор. Там, преклонив колена, стоял в пыли шевалье Ги де Монтень. В свои тридцать лет рыцарь был одного возраста с королем. Франциск знал его по многочисленным турнирам и охоте. Монтень был хорошим бойцом и превосходным рассказчиком, чем в свое время скрасил королю немало часов. Вот рыцарь устремил прощальный взгляд на своего правителя. Франциск коротко ему кивнул, после чего по двору прокатилась барабанная дробь, и к пленному шагнул палач с длинным мечом. Он занес клинок, и сталь так ярко сверкнула в лучах полуденного солнца, что Франциск на мгновение зажмурился. А когда снова открыл глаза, голова шевалье уже лежала в пыли, и вокруг обмякшего тела растекалась лужа крови. Король отвернулся, стараясь сдержать рвотные позывы. Желудок его не переносил ни ломбардской еды, ни вида обезглавленных французов.
Вот уже почти три недели Габсбурги держали в плену французского короля, в крепости Пиццигеттоне близ Кремоны. Камера Франциска представляла собой просторную комнату, из которой открывался вид на пустынную Паданскую равнину. Ни решеток на окнах, ни тяжелых замков на дверях — в этом просто не было необходимости. Комната располагалась на последнем этаже крепостной башни на высоте почти двадцати шагов. Внизу, по обнесенному стенами внутреннему двору денно и нощно маршировали бесчисленные солдаты. Облаченные в начищенные доспехи и шлемы, вооруженные алебардами, они олицетворяли собой объединенную мощь империи Габсбургов. Едва ли не столько же солдат стерегли тесные лестницы башни. Несмотря на это, прошлой ночью три французских рыцаря попытались освободить своего короля. На рассвете они с поддельными печатями проникли в крепость под видом папских гонцов. Лишь в последний момент их постигла неудача: один из солдат узнал переодетых стражниками рыцарей по их провансальскому выговору.
Франциск поборол рвотный позыв и снова посмотрел во двор. Теперь коленями в пыли стоял шевалье Шарль де ла Морен.
— Vive la France, vive la roi! — успел он прокричать, прежде чем палач точным ударом отделил голову от туловища.
Франциск невольно подивился работе императорского палача. Тот, точно хороший ремесленник, не причинял своим жертвам лишних страданий. Смерть их не шла ни в какое сравнение с тем, что довелось повидать французскому королю. В битве при Павии, в которой он более месяца назад попал в плен к Габсбургам, какой-то ландскнехт ранил в живот военачальника Ла Тремуйля. Граф промучился целых три дня, прежде чем испустил дух. Маршал де Фуа истек кровью в плену — облаченный в сверкающие доспехи, он стал хорошей мишенью для испанских аркебузиров. Луи д’Арс, Сан Северин, Франсуа де Лорейн, Бониве… Все эти славные люди хотели спасти своего короля, однако перевес оказался на стороне противника.
Войны за итальянские города шли не первый год. Они символизировали соперничество между Габсбургами и французами за верховенство в Европе. Еще несколько месяцев назад казалось, что положение сил переменилось. Изменника Шарля де Бурбона удалось обратить в бегство под Марселем, Франция восстановила свои границы. Франциск I продвинулся до самого Милана, но при осаде Павии германский кайзер все поставил на карту. Карл V переправил через Альпы армию в двадцать три тысячи человек, которая и одолела французов в конце февраля. В гуще сражения под Франциском пала лошадь, и ему, точно какому-то нищему, пришлось прятаться в куче свеклы и молить о пощаде.
С тех пор французский король находился в плену у своего заклятого врага.
По двору снова разнеслась барабанная дробь. Франциск отвернулся и все же услышал вопль шевалье Огюста де Сонтье. Парню родом из Камарга едва исполнилось двадцать.
— Vive le roi, vive…
Крик оборвался, и Франциск понял, что палач закончил свое кровавое дело. Король перекрестился и направился в другую комнату, где для него устроили небольшой алтарь. Он преклонил колена, достал четки из слоновой кости и тихим голосом забормотал молитву. Монотонные литания помогли ему успокоиться. Монарх закрыл глаза и слился с Господом.
— Notre Père qui est aux cieux! Que ton nom soit sanctifié; que ton règne vienne; que ta volonté soit faite…
Так прошла целая вечность. Затем из первой комнаты неожиданно донесся звук отодвигаемого засова. Дверь со скрипом отворилась, и Франциск услышал, как по паркету тихо зашуршали шаги. Неужели теперь они явились за ним? Неужели они осмелятся? Его, французского короля, — обезглавить? Франциск остался стоять на коленях, проклиная себя за дрожь, которая, точно в лихорадку, разошлась по всему телу.
— Отрадно видеть брата моего погруженным в молитву. Хоть мне неведомо, молит он за все христианство или за спасение лишь собственной души.
Сказано это было на изящном французском, привычном в Бургундии и при дворе. Франциск сразу понял, кому принадлежал этот голос, хотя самого говорящего до сих пор знал лишь по портретам. Когда он развернулся, германский император подошел уже почти вплотную. Карл V был на несколько лет младше Франциска. Он был одет в красный камзол с белыми полосами, на руках — перчатки из тончайшего бархата. Выступающие глаза и чуть выдающаяся вперед нижняя челюсть придавали его облику сходство с молодой хищной рыбой.
— Всецело разделяю вашу радость.
Франциск поднялся с колен и сдержанно поклонился — так, словно не испытывал к собеседнику глубокого уважения. Несмотря на молодость, оба были самыми могущественными людьми во всем известном мире.
— Нам следовало встретиться гораздо раньше, — сказал император. — И сохранить тем самым множество жизней. Ведь все мы, как-никак, одна большая семья, не так ли? Братья… — Он сокрушенно покачал головой. — Но вы предпочли встречу с английским королем. Я бы вас сразу предупредил, что на моего дядюшку нельзя полагаться…
Франциск вздрогнул. В их с Карлом противостоянии Генрих VIII действительно с изяществом менял союзников. При том что еще несколько лет назад Франциск принимал английского монарха в роскошном шатре из золотой парчи. Словно два брата, они мерились тогда силами в стрельбе из лука и борьбе… Гнусное предательство до сих пор терзало Франциску душу.
— Боюсь, в политике нет места ни дядюшкам, ни братьям, — пожал плечами французский король. — Лишь интересы.
Карл кивнул.
— Воистину, воистину.
Некоторое время оба хранили молчание. Издалека доносился звон церковного колокола. Наконец Карл V снова взял слово:
— Жаль трех ваших рыцарей, — сказал он тихо. — Но вы же понимаете, мы не могли этого так оставить. Нельзя безнаказанно водить вокруг пальца германского императора.
— Они пали храброй смертью. Господь их не оставит.
Франциск исподтишка разглядывал императора. Собеседник был бледен, невысок и на вид довольно невзрачен. И все-таки после победы под Павией Карл стал бесспорным владыкой Европы. В то время как Франциску приходилось довольствоваться лишь вторым местом. До сих пор все попытки изменить это оканчивались неудачей.
«Даже последняя, столь многообещающая вначале, — подумал он. — Мы были так близки!»
— Я слышал, кайзер склонен к соблюдению церемониала, — начал французский король, запинаясь. — Эта простая встреча для меня несколько неожиданна. Я рассчитывал увидеть вас на троне в Толедо или Вальядолиде. Тот факт, что вы проделали столь долгий путь до Италии, льстит мне.
Карл отмахнулся.
— Потом перейдем к изъявлениям преданности и спискам наших к вам требований. Но то, что я хочу сказать вам, достаточно важно, чтобы для начала обсудить это с глазу на глаз. Вы позволите?
Он галантным жестом указал на два обтянутых дамастом стула в первой комнате. Когда они устроились, кайзер взял кувшин вина и разлил по бокалам. Он долго собирался с мыслями, прежде чем продолжить.
— Для начала хотелось бы выразить вам сочувствие в связи с поражением под Павией, — пробормотал Карл, шевеля затянутыми в бархат пальцами. — Да, и в связи с кончиной вашей супруги Клод, что покинула нас прошлым летом.
— Благодарю, вы слишком добры.
Франциск нерешительно кивнул, не в силах разгадать, чего добивался молодой император упоминанием о почившей супруге. Страдания Клод закончились вскоре после последнего его визита в июне прошлого года. А вскоре умерла и его семилетняя дочь Шарлотта. Казалось, все королевское семейство было обречено на гибель.
— Королева навсегда останется в моем сердце, — добавил Франциск из приличия.
— И как, еще не думали о новой супруге? — мимоходом спросил Карл.
Он поднял бокал и глотнул вина. На мясистых губах заблестели багровые капли.
— Признаться, еще нет, — нерешительно ответил Франциск. — Но как только вы изволите освободить меня, я немедленно этим займусь.
Проклятье, к чему же ты клонишь?
Карл наклонился вперед и коснулся колена своего собеседника.
— У меня к вам предложение. Вы наверняка знаете мою старшую сестру Элеонору. Она, может, и не красавица, но чудесного нрава. Из всех сестер она у меня любимая.
— Как же не знать, — мрачно отозвался Франциск. — Вы же обручили ее с изменником Шарлем де Бурбоном. Лишь перспектива брака с императорской сестрой толкнула эту продажную свинью на предательство.
Кайзер отмахнулся.
— Политика, вы же знаете. Но помолвки хороши тем, что расторгнуть их можно так же быстро, как и заключить… — Он выдержал многозначительную паузу. — Одним словом, моя сестра ищет нового жениха.
Лицо Франциска застыло в невыразимом изумлении.
— Хотите… хотите, чтобы я женился на вашей сестре?
— А почему нет? Мы от этого только выиграем. Ребенок от данного брака смог бы править всем миром. И не исключено, что мы наконец оставим наши разногласия в Италии.
Франциск задумчиво кивнул. Голова пошла кругом от множества мыслей. Заключение брака с сестрой врага, возможно, способствовало бы примирению. Но в то же время это значило бы изъявление покорности. Карл оставался германским императором и тем самым становился неоспоримым повелителем Европы. Но что, если бы он, Франциск, отклонил предложение? Тогда он снискал бы славу разжигателя войны, препятствующего Карлу в установлении мира. Другими словами, предложение было столь же коварным, сколь и гениальным.
Надо потянуть время. Возможно, еще есть выход…
— Боюсь, мне нужно время на размышление, — ответил наконец король Франции. — Память о покойной супруге еще свежа.
— Разумеется, — Карл ревностно закивал. — Поэтому я и явился уже сейчас. Скоро в Испании состоится официальная аудиенция. Возможно, к этому времени воспоминание несколько поблекнет, — он выпрямился на стуле. — Желаю Вашему Величеству приятно провести время. Жаль только, что еще так холодно…
Тут кайзера словно осенило, и он помедлил в нерешительности.
— И вот еще что, — начал он тихо. — До меня дошли слухи, будто вы что-то знаете о кольце и старинном документе.
Франциск нахмурился.
— Каком кольце? И каком документе?
— Ну, документ, повествующий об одной старинной легенде. Говорят, с этим знанием вам открылись бы… скажем так, обходные пути.
Французский король попытался скрыть волнение. И все же веки предательски задрожали.
Так вот почему он так спешит выдать за меня свою сестру!
Франциск изобразил на лице непроницаемое простодушие.
— Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите.
— Очень жаль… я бы с удовольствием побеседовал с вами об этом. В особенности о том, как вы узнали о документе. Я ненавижу изменников, — кайзер вздохнул. — Но, что поделать, люблю эти старинные истории.
Он поднялся и разгладил бархатный камзол.
— Как бы то ни было, это всего лишь старинная легенда. Мой канцлер ею занимался, мы даже отправили своего агента. Он основательно потрудился, и, спешу вас заверить, уцепиться там не за что. В отличие от возможного брака с моей сестрой Элеонорой.
Император сдержанно поклонился и направился к выходу. Но у порога развернулся, явив взору украшенные перламутром сапоги.
— Я велю прислать вам одежду из Франции, — сообщил он с хмурым видом. — Не пристало королю ходить в этом непотребстве. Au revoir.
Франциск прислушался к приветственным возгласам стражников за дверью и затихающим шагам. Чуть позже он увидел кайзера из окна. Одетый в простой плащ, он выехал со двора в сопровождении лишь нескольких рыцарей. Король наморщил лоб. Карл действительно предпринял долгое и опасное путешествие ради этой непродолжительной беседы. Значит, она имела для него большое значение.
Только чтобы пообещать мне в жены свою сестру?
Французский монарх беспокойно расхаживал по своей комнате и размышлял. Чего добивался Карл своим последним, казалось бы, случайным замечанием? В том, что кайзер выяснил, что Франциск знал о старинной легенде, не было ничего удивительного. Гораздо интереснее, почему он заявил об этом именно теперь, когда с делом давно было покончено. После долгих месяцев, проведенных в безуспешных поисках, французские агенты наконец покинули Васгау. Но Франциск цеплялся за легенду, как за последнюю соломинку. Такая красивая история просто не могла быть выдумкой. В случае успеха она перевернула бы не только его жизнь, но изменила бы судьбу Европы.
Спешу вас заверить, уцепиться там не за что…
Тут губы короля растянулись в тонкой улыбке. Противник допустил ошибку. Если легенда оказалась ложью, то с чего он вообще завел об этом речь? К чему эти высказанные вскользь заверения?
Чтобы лишить меня надежды, потому что на самом деле гонка еще не окончена?
Франциск вскочил со стула и поспешил к пюпитру. Следовало написать тайное послание, которое во что бы то ни стало должно было покинуть эту крепость. Да, трех отважных рыцарей настигла смерть. Но у короля оставались еще верные друзья, а главное — шпионы. Они вынесут его письмо и с ним приказ возобновить поиски по следам легенды…
Когда король, охваченный волнением, набросал несколько строк, ему стало ясно, что времени осталось совсем немного. Вероятно, уже через несколько недель Карл удостоит его официальным приемом и сообщит миру о своем предложении. И чтобы избежать брака с Элеонорой, Франциску необходимо представить общественности другое решение. Неожиданное и в то же время гениальное.
Франциск I сложил письмо и вдавил свою печать в расплавленный воск. После чего поднес листок к губам и поцеловал.
Французский монарх понимал, что это письмо, возможно, самое важное в его жизни.
* * *
В рыцарском зале крепости Шарфенберг, близ Трифельса, царила зловещая тишина. Лишь поленья потрескивали в камине, да громко чавкал за столом единственный гость.
Сидя у одного из окон, Агнес наблюдала за трапезой графа Людвига фон Лёвенштайн-Шарфенека. Склонившись над столом, ее свекор терзал фаршированную оленью ножку. С треском ломая кости, нож впивался в кожу и плоть, стучал по серебряному блюду. Бритый подбородок Людвига блестел жиром в свете факелов. Наконец граф вытер рот, довольно рыгнул и взялся за бокал вина — затем лишь, чтобы в следующий миг с отвращением отставить его в сторону.
— Это вино хуже лошадиной мочи. Лучшего ничего нет?
Старик скривил рот и вылил остатки красной жидкости на тростник под столом. Как и все Шарфенеки, он отличался редкостью волос и пронзительным взглядом, устремленным теперь на Фридриха, сидящего в кресле перед большим камином. Тот, уже, казалось, готовый возразить, лишь щелкнул пальцами. Из-за колонны выступил молодой слуга и низко ему поклонился.
— Принеси нашему гостю нового рейнского вина, которое доставили накануне, — приказал Фридрих бесстрастным тоном. — Крепкая пфальцская кровь ему даже в такой холод не по нраву. Может, прохладное белое придется ему по вкусу… Хотя сомневаюсь, при его-то ломоте в суставах. Но он не в том возрасте, чтобы слушать советы… — Он кивнул в сторону двери. — Вино внизу, на кухне. Ну, ступай. Или мне сначала пинка тебе дать?
Парень кивнул и поспешил прочь. В зале снова повисла тишина, которая пробирала сильнее, чем непривычный холод за окном. В первые дни апреля зима вдруг снова напомнила о себе, словно не желала признавать в этом году поражения. Вот уже целый час Агнес сидела у окна, наблюдала за метелью и время от времени листала «Парцифаля», отпечатанную на бумаге книгу поэта Вольфрама фон Эшенбаха, заказанную за немалые деньги в Вормсе. Все это время старый граф почти не разговаривал ни с ней, ни со своим сыном. Вместо этого он налегал на горячие паштеты, каплунов, перепелиные яйца и медовые печенья, прерываясь лишь на односложные поручения касательно перемены блюд.
С некоторых пор отношения между отцом и сыном заметно пошатнулись. Старик так и не простил Фридриха за то, что тот женился на дочери простого наместника и переселился в полуразрушенную крепость. Хотя за последние месяцы Шарфенберг претерпел значительные изменения: обновили кладку, заново оштукатурили сырые места и заменили старые доски новыми балками. Но Людвиг I фон Лёвенштайн-Шарфенек, пусть внебрачный, но все же сын бывшего пфальцского курфюрста, по-прежнему считал крепость ничем не лучше какой-нибудь хижины. Он потакал капризам Фридриха, самого младшего из пятерых своих детей, в надежде, что тот рано или поздно образумится. Но терпению его, похоже, подходил конец.
Агнес оглядела заново обставленный рыцарский зал и попыталась припомнить то время, когда покойный отец еще занимал Трифельс. Казалось, с тех пор минула целая вечность, хотя после его таинственной смерти не прошло и года: за жарким летом последовала прохладная осень, которую сменила морозная зима. Стены зала были увешаны новыми шкурами и гобеленами, по углам стояли окованные серебром сундуки и сверкали декоративные доспехи. Сверху в окружении роскошных оленьих рогов на Агнес неподвижно взирала набитая кабанья голова. Середину зала занимал громадный стол грушевого дерева, за которым поместились бы все рыцари Камелота. Но чаще за ним видели лишь молодого графа, погруженного в изучение старинных карт и книг. Фридрих так и не разыскал легендарные норманнские сокровища, хоть и изрыл все окрестности. Истомленный ожиданием и надеждами, он становился все раздражительнее. И нежданный приезд отца уж точно не поднял ему настроения.
— У себя в Лёвенштайне мы пьем токайское и бургундское, — заявил Людвиг фон Лёвенштайн-Шарфенек, ковыряя пальцем в зубах. — Золотистое бургундское по тридцать гульденов за бочку! Представители герцогского дома чуть ли не каждую неделю почитают нас визитами! И чем занимается мой сын? Прячется в лесной глуши и ищет сокровища, как какой-нибудь мальчишка! Уже который год… Долго мне еще терпеть твои мечтания? — Он сплюнул на устланный тростником пол. — Ха! При гейдельбергском дворе над тобой уже потешаются.
— И ты приехал сюда, чтобы сообщить мне об этом? — парировал Фридрих. — Мог бы и посыльным обойтись.
— Я приехал, чтобы воззвать к твоей совести. Мать все глаза выплакала оттого, что младший сын, вероятно, умом тронулся, — Людвиг вздохнул и устремил на сына водянистый взгляд. — Я говорил с герцогом, Фридрих. Мы в любой момент можем расторгнуть этот злополучный брак. Можешь хоть в наложницы взять эту женщину, но…
— Простите, ваша милость, но раз уж вы заговорили обо мне, наложнице… — перебила его Агнес.
Все это время она лишь молча слушала. Но и ее терпению пришел конец. Девушка захлопнула книгу и расправила плечи.
— Ваш сын женился не столько на мне, сколько на Трифельсе. Сомневаюсь, что он сможет забрать крепость к вашему двору, любезный свекор, — добавила она насмешливо.
Старый граф взглянул на нее лишь краем глаза, после чего вновь обратился к сыну:
— Фридрих, скажи своей жене, что ей до́лжно молчать, пока ее не спросят! Я на твоем месте давно запретил бы ей чтение. Женщины становятся от него дерзкими и непокорными.
— Прежде всего, они становятся умными, — возразила Агнес. — Поэтому я знаю, что сын ваш ни за что не откажется от Трифельса. Не раньше, чем проникнет во все его тайны.
— Замолчи! — вскинулся на нее Фридрих. — Или я снова велю запереть тебя в комнате!
— Всяко лучше, чем зачахнуть в постели чахоточного тирана, — Агнес упрямо скрестила руки на груди.
Несколько раз молодой граф пытался сблизиться с ней ночью. Но Агнес всякий раз в грубой форме напоминала ему об их уговоре. Она понимала, что никогда в жизни не сможет разделить ложе с предполагаемым убийцей своего отца. Вскоре Фридрих оставил свои попытки и с тех пор довольствовался любовницами из числа служанок.
— Ха, и ты позволяешь ей такие слова? — съехидничал Людвиг. — Я бы на твоем месте давно мозги ей вправил.
Молодой граф собрался было с ответом, но тут со стороны лестницы донесся лязг и звон. Это юный слуга с подносом в руках поскользнулся на гладких ступенях. Украшенный самоцветами бокал подкатился к самым ногам Фридриха. По полу разлилась светлая лужа. Губы молодого графа сложились в две тонкие линии. Как и всегда в моменты ярости, голос его звучал тихо и резко.
— Ах ты… болван неуклюжий! — прошипел Фридрих. — Да я на тебя собак за это натравлю, кожу сдеру. Ты пожалеешь, что…
— Я сама принесу нашему гостю вина, — перебила его Агнес. — Так будет быстрее.
Она встала от окна, подобрала лежащий на полу бокал и умело вытолкала трясущегося слугу.
— Уверена, господа без меня не заскучают.
И, прежде чем Фридрих успел как-то возразить, скрылась вместе со слугой на лестнице.
— Спа… спасибо, госпожа, — прошептал юноша. Ему было не больше тринадцати. — Как мне вас…
— Отправляйся во двор и накорми моего сокола, — ответила Агнес с улыбкой. — Только смотри, миску не урони, иначе Парцифаль тебе оттяпает палец. Разозлить его так же просто, как моего супруга.
Слуга с облегчением устремился к выходу. Агнес проводила его взглядом, после чего направилась на кухню.
Шагая по низким, увешанным коврами коридорам, она размышляла над тем, как переменилась ее жизнь за последние месяцы. Свадьбу справили еще в июле, в часовне Трифельса. Отпраздновали это событие довольно скромно. Приглашены были всего пятнадцать человек, бо́льшую часть которых составляли низшие дворяне, вассалы графа. Они насмешливо озирались в сырых, затхлых комнатах. С тех пор Агнес бывала в Трифельсе крайне редко.
В крепости Шарфенберг Фридрих поместил ее в золотую клетку. Он покупал ей кучи книг, велел отделать ее покои дамастом и шелком. Агнес носила лучшие платья и дорогие украшения. Армия слуг подносила ей еду на серебряных блюдах. Теперь она была не просто дочерью наместника, а настоящей графиней. Бывшая камеристка Маргарета умерла бы от зависти. И все-таки Агнес чувствовала себя как муха, заточенная в кусочке янтаря. Дни протекали словно в тумане. Тоска по умершему отцу по-прежнему тяготила душу.
И сновидения больше не повторялись.
С тех пор как Агнес покинула Трифельс, юный рыцарь Иоганн фон Брауншвейг и таинственная незнакомка, глазами которой она заглядывала в прошлое, больше ее не посещали. Чары Трифельса казались разрушенными, и ничто не могло их восстановить. Теперь о них напоминало лишь загадочное кольцо, которое Агнес прятала в шкатулке под кроватью и доставала лишь от случая к случаю.
В таком подавленном состоянии девушка прошла на большую кухню, расположенную на первом этаже крепости. Перед дымящим очагом, над которым нависал громадный, покрытый копотью дымоход, стояла старая Хедвиг и ставила на треногу медный котел. Кухарка была единственной, кто остался у Агнес из старых знакомых. Стражники Гюнтер и Эберхарт продолжали нести службу в Трифельсе. Орудийщик Райхарт сбежал и присоединился к мятежникам. А отец Тристан давно отправился в Ойссерталь по просьбе настоятеля Вейганда и помогал ему с бумажной работой.
У Агнес кольнуло в груди при мысли о человеке, самом близком из всех и в то же время недосягаемом.
Матис…
С тех пор как друг детства сбежал из Анвайлера, Агнес его больше не видела. Поговаривали, он, как и Райхарт, примкнул к повстанцам, которых в последнее время становилось все больше. До Агнес доходили слухи, что крестьяне уже почитали юного оружейника одним из своих предводителей. Ее маленького, несмышленого, упрямого Матиса… Давно ли они детьми играли вместе в лесу? Сколько…
— Что у тебя, дитя мое?
Голос Хедвиг вырвал ее из мрачной задумчивости. Агнес подняла глаза и встретила озабоченный взгляд дородной кухарки. Хедвиг вздохнула.
— Ты день ото дня все бледнее! Тебе надо больше есть, тогда все наладится, вот увидишь. Господь к нам милостив, уж ты не сомневайся… — Кухарка кивнула и продолжила болтать, помешивая в котле над огнем: — Крестьяне там мерзнут и голодают, всюду царят грабежи и убийства, хоть караул кричи! Благодарить нужно Бога за то, что можем у очага согреться и с голоду не умираем, да.
— Уж лучше на холоде в борьбе сгинуть, чем с обиралой под одной крышей в тепле жить, — мрачно отозвалась Агнес.
— Ох, только перед графом такого не говори! — покачала головой Хедвиг. — Не забывай, Агнес, ты теперь графиня. С простым народом тебе уже не по пути.
— Ах, Хедвиг, — вздохнула Агнес. — Я помню, как ты мне, еще малютке, разламывала свежий хлеб и намазывала медом… — Она усмехнулась. — И когда я грязь на кухню заносила, ты ругалась на чем свет стоит… А теперь должна вдруг называть меня графиней? Нет, этому жизнь меня не учила.
— Жизнь еще многому вас научит, сударыня.
Агнес повернулась на голос. На кухню через низкий портал вошел Мельхиор фон Таннинген с Парцифалем на затянутой в перчатку руке. Сокол был без клобучка и вел себя спокойно, словно держала его Агнес.
— Во дворе мне повстречался слуга и заявил, будто графиня сама взялась подать вино гостю, — сказал менестрель с улыбкой. — Если слух об этом расползется, то скоро и пастух в Анвайлере попросит вас почистить ему сапоги.
— Слуга случайно разлил вино, — ответила Агнес нерешительно. — Вы же знаете моего супруга. Вот я и решила, что мальчишке лучше пока не попадаться ему на глаза… — Она смерила барда недоверчивым взглядом. — Что вы вообще делаете с моим соколом?
— Он клекотал. Видимо, истосковался по хозяйке. К тому же он скоро начнет линять. Вот, посмотрите, — Мельхиор показал несколько серых, растрепанных перьев. — Ему бы полетать немного в морозном небе, пока он совершенно не утратил вида. Что скажете? — Менестрель поклонился. — Сочту за счастье завтра же сопроводить благородную графиню на охоту и скрасить ее уныние.
Агнес невольно улыбнулась. Прогулки с Мельхиором действительно скрашивали ее безрадостное существование. Менестрель прилагал все усилия, чтобы приободрить ее. Когда они выезжали с Тарамисом, отцовским конем, бард рассказывал ей истории о нибелунгах или напевал грустные баллады из тех, что готовил к состязанию певцов в Вартбурге грядущей осенью. В первый же год знакомства Мельхиор стал для Агнес верным другом. Его старомодные манеры и вычурная речь неизменно вызывали у нее улыбку. Вот и теперь девушка не удержалась и хихикнула.
— Что ж, благородная графиня сочтет себя не менее счастливой отправиться с вами на охоту, — ответила она с деланой чопорностью. И тут закрыла рот ладонью. — Господи, вино! Я и думать про него забыла. Свекор там, наверное, рвет и мечет.
— Позвольте, я все улажу.
Мельхиор осторожно пересадил сокола на край горшка. Потом взял чистый бокал и налил в него немного рейнского вина из бочки.
— Это удел певцов, терпеть проклятия и ругань. Разом больше или меньше, значения не имеет.
Он подмигнул Агнес и направился к лестнице, ведущей в большой зал.
— Хороший человек, — пробормотала Хедвиг, когда менестрель удалился. — Такой галантный, и язык подвешен… По мне, вот только мелковат немного.
Агнес рассмеялась.
— Мелковат, уж точно. Зато сердце большое.
Она вдохнула запах густого супа на огне и только теперь заметила, до чего проголодалась. Села за стол перед дымящейся миской и жадно принялась за еду.
Она была в тысячу раз вкуснее всей той снеди, которой граф набивал живот посреди холодных стен рыцарского зала.
* * *
Снежные хлопья медленно кружились над лесной поляной и превращали многочисленные палатки и покосившиеся хижины в одинаковые белые холмики. Матис стоял у ржавой, побитой наковальни и колотил молотом по искривленному дулу аркебузы. Удары звоном заупокойного колокола разносились над площадкой. Даже возле огня пальцы коченели, и ствол не получалось раскалить до нужной температуры. В конце концов юноша не выдержал и отшвырнул железку. Окутанная клубами пара, она с шипением погрузилась в сугроб.
— Как от козла молока! — ругнулся оружейник. — Без нормального горна хорошего жара не получить. Можно аркебузами вместо дубин размахивать, толку больше!
— Наберись терпения, — одернул его Ульрих Райхарт, раздувая огонь мехами. — Еще немного, и жара было бы достаточно. Нормальную кузню мы тебе посреди леса тоже не достанем, сам понимаешь. Теперь придется начинать сначала!
Он ворчливо поднял ствол из снега и снова сунул в жаровню.
— Да что с тобой такое, Матис? Ты уже который день ходишь злой, как леший. Люди головы втягивают, когда мимо тебя проходят.
— Что с того, — проворчал парень и расшвырял пепел кочергой. — Болтать я все равно не в настроении. Другие, впрочем, тоже…
Он обвел мрачным взглядом поляну, приютившую около сотни мятежников. Они устроили лагерь в укромной долине близ небольшого селения Димбах. От Анвайлера их отделяло всего несколько миль. Люди грудились у небольших коптящих костров, закутанные в шкуры и рваные одеяла. Они точили косы и рогатины, ели жидкую похлебку из желудевой муки и вполголоса переговаривались. Кто-то играл на скрипке, но желающих спеть или сплясать не находилось. Воодушевление, которое царило здесь еще несколько недель назад, сменилось гнетущей апатией. Холод пробирал людей насквозь, и в их душах крепло отчаяние.
Осенью все обстояло так, словно это лишь вопрос времени, когда крестьяне поднимут восстание по всей Германии и освободятся от гнета тиранов. Хегау, Альгой, Шварцвальд, Франкония, Эльзас и Тюрингия — всюду собирались отряды тех, кто решил бороться против растущих налогов, запретов на охоту, похоронных сборов и прочих притеснений со стороны знати. Все земли вокруг Бодензее были охвачены волнениями. По слухам, тысячи крестьян собрались под знаменами свободы. Но уже несколько недель до них не доходило никаких вестей. Очевидно, волна восстаний до Пфальца просто не докатилась. И вот они ждали здесь изо дня в день и медленно замерзали. Зиме, казалось, не было конца, и некоторые уже начали возвращаться по деревням. Те же, кто оставался, питались желудями и кашей из буковых орешков; временами попадались тощие зайцы или белки.
— Ждать больше нельзя, — вполголоса проговорил Матис, словно самому себе. — Мы обещали крестьянам свободную жизнь, но в деревнях им жилось гораздо лучше, чем здесь.
— Йокель утверждает, что у Рейна наш брат уже спалил несколько замков и монастырей, — возразил Райхарт. — Он говорит, что ждать осталось недолго.
— Йокель мастер языком чесать. Речи толкать умеет, а вот много ли в них правды, это уже другой вопрос.
Матис сплюнул в огонь и снова принялся выстукивать по железу. Размеренный шум помогал ему хоть немного успокоиться. Всеобщая борьба против знати и церкви действительно казалась ему все более безнадежной. Ко всему прочему в последнее время юноша стал чаще вспоминать Агнес. Они не виделись уже почти год. Лишь время от времени Матис узнавал от лоточников и беглых слуг о том, что происходило в Трифельсе и Шарфенберге. Агнес была теперь графиней, жила в роскоши и, похоже, была этим вполне довольна. Вспоминала ли она его, бывшего кузнеца и ныне отверженного? В душе его кипела злость. А к злости примешивалось чувство, которому он лишь недавно нашел определение.
Любовь.
И очень многое объединяло эти чувства.
Тут до него донеслись громкие возгласы и приветственные крики. Матис рад был отвлечься. Он поднял голову и увидел, как к нему приближается группа мужчин. Когда они подошли ближе, Матис узнал Пастуха-Йокеля. Но с ним были еще несколько человек, которых он прежде не встречал. Они держались на некотором расстоянии от горбатого, кривого пастуха — то ли из почтения, то ли из отвращения.
Матис выжидательно смотрел на предводителя их маленькой продрогшей армии. Свои лохмотья Йокель успел сменить на широкие солдатские штаны и багровый камзол, поверх которого был накинут плащ, подбитый медвежьим мехом. Голову, точно корона, венчал рваный бархатный берет, украшенный петушиными перьями. Справа и слева от пастуха шагали Янсен и Паулюс, бывшие бродяги из Бадена, которые представлялись его телохранителями.
— Дорогу главарю! — кричали они и растолкали нескольких крестьян, что устало жались друг к другу в засыпанной снегом промоине. — Сказано, прочь с дороги!
Вооруженные копьями и в ржавых шлемах, скорее всего, где-то украденных, телохранители словно сошли с карикатуры на отважных паладинов.
— Вот он, мой верный оружейник, — сообщил Йокель незнакомцам, властным жестом указывая на Матиса. — Поверьте, лучшего орудийщика вам до самого Боденского озера не сыскать. С Матисом мы этих рыцарей и священников, как клопов, из замков и монастырей выкурим.
— Орудийщик без орудий, как я посмотрю, — насмешливо заметил один из незнакомцев.
Он был самым старшим, широкоплечий, с острым взглядом и одетый, как подобало честному ремесленнику. Матис решил, что у себя в селении он был старостой. Мужчина кивнул на кривой ствол, оставленный в огне.
— Из этого едва ли получится хорошая аркебуза. Я сам кузнец и знаю, о чем говорю.
— У нас их целый арсенал, — холодно ответил Йокель. — А это — лишь трофей; может, еще послужит. Верно же, Матис?
Юноша едва не рассмеялся, так нагло врал пастух. В действительности они располагали тремя аркебузами и ржавым фальконетом. К ним следовало прибавить кучу кос, цепов и рогатин, а также несколько изношенных арбалетов. Назвать все это арсеналом мог лишь безумец, страдающий от мании величия. Матис нахмурился. За последние месяцы восхищение их предводителем уступило место возрастающему недоверию. Йокель вел себя как какой-нибудь король, к свержению которых сам же и призывал.
— Можешь встать рядом и помешать угли, кузнец, — вскинулся Райхарт на старосту. — А там посмотрим, может, на что и сгодишься. Нос-то я тебе всегда свернуть успею.
Пастух-Йокель примирительно вскинул руки.
— Не нужно ссор! Эти люди принесли благие вести.
Он выдержал театральную паузу и возвысил голос:
— Крестьяне из Дана и Вильгартсвизена наконец восстали! Они направляются сюда, чтобы примкнуть к нашему отряду. В Ландау, что в долине Рейна, тоже неспокойно. Теперь наш черед действовать!
Матис не смог скрыть удивления. Новости действительно были хорошие.
— Сколько вас? — спросил он у старосты.
— Сотня. Может, и больше на дюжину-другую, — торжественно ответил гость. — И каждый день примыкают новые! Суровая зима и голод делают свое дело. Крестьяне больше не хотят сносить притеснения вельмож.
Йокель подле него довольно потирал руки.
— Вот оно, наконец-то! — воскликнул он. — А ты сомневался, Матис! Знаю, что сомневался, по тебе и видно было. А кто в итоге оказался прав?
— Вздор, — проворчал юноша и смахнул прядь рыжих волос со лба.
Лоб его пересекал длинный шрам — память о ранениях, полученных в битве за Рамбург. Он придавал суровости и без того мрачному облику оружейника. Матису не нравилось, когда Йокель заговаривал с ним в такой манере. Ему все больше казалось, что горбун видит в нем соперника. За этот неполный год Матис заметно вырос в глазах крестьян, и ко всему прочему его самоуверенность даже взрослых мужчин ставила в тупик.
— И когда вас можно ждать? — спросил Матис у посланника из Дана.
— Через неделю, наверное. Хотим еще подождать нерешительных. Гонцы ходят от одного селения к другому, а мы пока прячемся в лесах, — тут староста усмехнулся. — Герцог назначил награду за мою голову. Ну а мы — за его.
— Тогда нужен новый лагерь, — заметил Матис. — На этой поляне слишком мало места. Нужно настроить хижин, заготовить дров. Иначе половина людей околеет, прежде чем вступит в бой.
Староста из Ландау напустил на себя задумчивый вид.
— Ну, возможно, что в бой вступать и не придется, — начал он нерешительно.
— Как это понимать? — потребовал Йокель объяснений. — Говори!
— Говорят, в швабском Меммингене крестьяне встречались с дворянством. Из Бальтринга, Альгоя, Зее, от всех отрядов было по предводителю! Знать готова идти на уступки, — староста протянул Йокелю смятый листок бумаги. — Вот, сейчас по всей Германии рассылают. Здравые вещи там расписаны. Оброк решено отменить, священников сможем выбирать сами, и охоту снова разрешат.
Йокель взял листок и, морща лоб, просмотрел отпечатанные мелким шрифтом строки. Будучи пастухом, он сам денно и нощно осваивал чтение, однако оно по-прежнему давалось ему с трудом. Но горе тому, кто посмел бы над этим потешаться! Пока Йокель шевелил губами, вчитываясь в документ, вокруг царило молчание. Наконец он поднял глаза и ловко разорвал листок на мелкие кусочки, которые вперемешку со снежными хлопьями медленно опустились на землю.
— Ха, пустые обещания, — заявил он упрямо. — Они умасливают нас, пытаются отправить обратно по своим хибарам, чтобы потом обобрать до нитки… — Пастух оглядел собравшихся, телохранители кивали с особенным рвением. — Они боятся! Вот что значат эти переговоры. Настоятели, рыцари, графы, вся знать наложила в штаны! Теперь нам тем более нельзя отступать ни на шаг!
— А если они действительно хотят договориться? — вставил Матис.
Йокель смерил его насмешливым взглядом.
— Ты серьезно в это веришь? Веришь, что они добровольно откажутся от богатого прихода и десятины?
— Не от всего, конечно. Но может, стоит хотя бы послушать, что они скажут…
— Ха, конечно! — язвительно рассмеялся Йокель. — Отправляйся в Мемминген и слушай себе. Развесь уши, а они пока соберут ландскнехтов… — Он доверительно понизил голос. — Им нужно время, как ты не понимаешь, Матис? Большинство императорских солдат еще сражаются в Италии. Дворяне идут на уступки, а сами уже готовят нам погибель. Но мы этого не потерпим! Мы не безмозглые овечки, чтоб отправляться на убой. Мы борцы, и победа будет за нами!
Тем временем вокруг них собиралось все больше любопытствующих крестьян. Телохранители с властным видом оттесняли тех, кто слишком наседал на их предводителя. Тут и там раздавались приветственные выкрики.
— Пора перейти к действию! — воззвал Йокель к толпе. — Нужно показать этим попам, этим настоятелям и герцогам, что нас не одурачить! Покажем нашим союзникам, что скоро примкнут к нам, из какого мы теста! Вы готовы?
Толпа поддержала его нестройными криками. Глаза у Йокеля загорелись, и он продолжил:
— Тогда спалим монастырь Ойссерталь! Эти жирные попы давно сидят у нас бельмом на глазу. Нужна одна-единственная искра, чтобы окрестности запылали, и искрой этой станет Ойссерталь! Нашим друзьям должно оказать достойный прием. Монастырь станет пристанищем крестьянской армии! Церковь послужит нам сараем, а погреб настоятеля — трактиром! Ну, как вам это нравится?
Крестьяне смеялись и орали. Многие потрясали копьями и косами: по всей просеке расходились ощетиненные волны.
— Ура Пастуху-Йокелю! Ура! — ликовали они.
Предводитель удовлетворенно кивнул. Затем взглянул на Матиса, и по лицу его скользнула едва заметная улыбка.
— Этого ты хотел, Матис? — произнес он уже спокойнее. — Безопасного пристанища для нашей будущей армии? Спасибо, что навел меня на эту мысль. Продолжай в том же духе, и я назначу тебя своим заместителем.
Матис прикрыл глаза. Взывать к толпе сейчас бессмысленно. Даже поначалу скептически настроенные послы из Дана и Вильгартсвизена присоединились к общему ликованию. Своим заявлением Йокель в считаные мгновения вернул едва не утраченное лидерство.
В отличие от окрестных замков, захватить Ойссерталь не составляло труда. При этом он был очень удобен в плане обороны. Монастырь обеспечит им защиту, а его захват ознаменует собой начало борьбы. Ведь именно этого Матис ждал с таким нетерпением.
Но теперь он задумался о многочисленных монахах. Настоятель Вейганд, может, и свинья, но как быть с добрым братом Йоргом — привратником, которому Матис в прошлой жизни часто носил подковы для двух монастырских лошадей? Как быть с молодыми послушниками? По крайней мере, отец Тристан находился в безопасности, оставаясь в Трифельсе… Матис вздрогнул.
А может, мы и Трифельс потом захватим? Что тогда будет с Агнес?
— Смерть священникам, долой дворцы! — ревела толпа.
Даже старый Ульрих присоединился к хору. Один Матис молчал.
Он опустил молот на раскаленный ствол аркебузы, чувствуя на себе недоверчивый взгляд Йокеля.
* * *
На следующий день Фридрих фон Лёвенштайн-Шарфенек стоял на краю колодезной башни Трифельса и напряженно всматривался в черную дыру у себя под ногами. Из колодца доносились всплески и шорох, затем последовал приглушенный окрик. Два стражника взялись за скрипучий ворот, и через некоторое время из тьмы показался привязанный к длинной веревке человек в одной лишь набедренной повязке. Он стучал зубами, кашлял и отплевывался водой и соплями.
— Ну? — нетерпеливо спросил Шарфенек. — Нашел что-нибудь?
Мужчина помотал головой, разбрызгивая воду, точно промокшая дворняга.
— Нет, ваша милость. Я руками все дно обшарил. Одни только камни, старые доски да несколько ржавых монет. Господь свидетель!
— Так поищи получше, черт бы тебя побрал! Что-то там все равно есть. Все записи указывают на это!
— Прошу вас, господин! — взмолился продрогший мужчина из числа доверенных солдат Фридриха. — Я продрог до костей. К тому же там темно, как в аду. Черт знает, что за чудовища…
Голос его понемногу замирал: двое его товарищей снова взялись за ворот, и солдат, отчаянно жестикулируя, скрылся во мраке. По их лицам ясно читалось, что даже годовое жалованье не заставило бы их поменяться местами с товарищем.
— А это не слишком? — спросила Агнес. Скрестив руки, она прислонилась к стенке выстроенной над колодцем будки и следила за удаляющимся силуэтом бедняги. — Он шарит там уже целую вечность. Ты его в четвертый раз туда отправляешь. До грунтовых вод восемьдесят шагов, еще немного, и он окоченеет!
Агнес показала на капающие сосульки, свисавшие с лебедки. В последние дни хоть и начало таять, но даже теперь, в полдень и при ясной погоде, холод пробирал до костей.
— Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не лезла в мои дела! — огрызнулся Фридрих. — Да и что ты в этом понимаешь? Я не первый год изучаю эту крепость! Колодезная башня — одно из старейших строений Трифельса. Она стоит здесь с тех самых пор, как император Генрих доставил сюда сокровища норманнов. Лучшего укрытия не найти!
— Если здесь вообще когда-нибудь прятали сокровища, — съязвила Агнес. — Я все больше склоняюсь к мысли, что это лишь легенда. Как и все прочее, что связано с Трифельсом.
— Думай себе, что хочешь, только избавь меня от своей болтовни, женщина!
Тут граф развернулся к скалящимся стражникам, которые стали свидетелями семейной сцены.
— А вам, дурням, скоро не до ужимок будет, — пригрозил он. — Если ваш товарищ поднимется без хороших вестей, будем вычерпывать воду. Посмотрим, как вы запоете.
Один из стражников в ужасе взглянул на господина.
— Но, ваша милость, неизвестно, сколько там воды… На это недели могут уйти!
— Да хоть целая вечность! — вскричал граф. — Мы не отступимся. Где-то ведь они должны быть, эти чертовы сокровища!
Агнес со вздохом оставила супруга в башне и двинулась по ветхому мосту во внутренний двор. Она успела узнать Фридриха. В нынешнем его настроении спорить с ним было бессмысленно. Даже его отец вынужден был это осознать и сегодня утром уехал ни с чем. Фридрих с детских лет был одержим сокровищами норманнов, провел немало бессонных ночей за старинными документами, а два года назад даже совершил путешествие в Апулию. В последнее время упрямство графа лишь возрастало. Он обыскал все окрестные скалы вокруг Трифельса, включая несколько брошенных медвежьих берлог и десяток разрушенных сторожевых башен. Колодезная башня Трифельса была его последней надеждой, и Фридрих отчаянно за нее цеплялся.
С крепостной стены открывался вид на новый дом Агнес — крепость Шарфенберг, оштукатуренную теперь белым и красным. Между молодым графом и его супругой царило нечто вроде перемирия. Без свидетелей Фридрих охотно шел навстречу предложениям Агнес. Таким образом она позаботилась о том, чтобы обновления коснулись не только Шарфенберга, но и Трифельса. Временами граф даже проявлял очарование, заказывая для Агнес книги из Шпейера и не запрещая ей ни охоту, ни любимые брюки.
При этом Агнес не забывала, что, скорее всего, именно Фридрих фон Шарфенек вероломно убил ее отца. Властолюбивый фанатик, он не ведал угрызений совести, особенно когда дело касалось легендарного сокровища норманнов. Агнес иногда казалось, что одержимость Фридриха медленно перерастала в помешательство. Сама она сомневалась, что кайзер Генрих спрятал в крепости хотя бы часть сокровищ. Скорее всего, деньги просто истратили с течением времени.
Неожиданно для себя Агнес решила навестить стражников Гюнтера и Эберхарта. Она уж и забыла, когда в последний раз была в Трифельсе. Стражники, как это часто бывало, сидели, закутанные в худые плащи, на ступенях к внутреннему двору и играли в кости. Завидев Агнес, оба вскочили и встали по стойке «смирно».
— При…приветствуем, госпожа графиня, — проговорил Гюнтер и низко поклонился. — Рады вас видеть.
Агнес улыбнулась. Ей вспомнилось, как еще пару лет назад эти же люди таскали ее за уши.
— Будет тебе, Гюнтер, — ответила она. — Не наклоняйся так, твоим старым костям от этого мало пользы. Скажи лучше, как в крепости дела.
— У Трифельса кости куда старее моих будут, — ухмыльнулся в ответ стражник. — Дела в крепости пошли на лад, с тех пор как ее подновить решили, — тут лицо его стало серьезным. — И все ж таки не то, что раньше, когда ваш отец был жив.
Агнес кивнула. Остальные по-прежнему считали, что Филипп фон Эрфенштайн умер от гангрены. Кроме нее и отца Тристана, никто не знал о предположительном убийстве. Девушка снова исполнилась ненависти к супругу.
«Самого бы его отравить, как он моего отца отравил! — пронеслось у нее в голове. — Только смелости не хватает…»
Агнес заметила нерешительность в глазах стражников и поняла, что слишком долго простояла в молчании.
— Я… пожалуй, осмотрюсь там немного, — сказала она запинающимся голосом, чтобы лишний раз не смущать стражников. — Похоже, я немного истосковалась по родным местам.
— Понимаю, графиня. Не заплутаете там?
— В себе разве что, — мрачно ответила Агнес.
Стражники с поклоном расступились, и девушка прошла по ступеням во внутренний двор и оттуда в крепостную башню. Повинуясь некоему внутреннему зову, она поднялась на третий этаж и остановилась перед дверью в библиотеку. Несколько долгих месяцев прошло с тех пор, как она заходила сюда в последний раз. Агнес повернула ручку, и дверь бесшумно отворилась. Запах старого пергамента, пыли и лежалой бумаги встретил ее, как старый друг. Взгляд скользнул по многочисленным книгам и свиткам, разложенным по полкам вдоль стен. Погруженная в мысли, Агнес закрыла глаза. Как часто она сидела тут у печи, читала и забывала об окружающем мире! Девушка вспомнила об отце Тристане, и жгучая тоска стиснула горло. Вот уже несколько недель она не виделась с капелланом.
Без всякой цели Агнес подошла к одной из полок и провела рукой по корешкам. Хронику Трифельса Фридрих забрал с собой в Шарфенберг, как и несколько других работ, в которых чаял найти сведения о сокровищах норманнов. Но и теперь книг было достаточно, чтобы скоротать не один зимний вечер. Агнес подумала, не взять ли ей с собой несколько книг. Иллюстрированного «Белого короля» кайзера Максимилиана, которым она всегда зачитывалась, или старые бургундские баллады…
Тут ей вспомнились запрещенные книги Мартина Лютера и Филиппа Меланхтона. И тайник, в котором отец Тристан их прятал… Обнаружил ли ее супруг эту нишу? Агнес отыскала деревянный корешок, подписанный «Десятым кругом ада», потянула, и потайная дверца отошла в сторону.
Тайник был пуст.
Агнес нахмурилась. Если бы Фридрих обнаружил запрещенные книги, ему выпал бы удобный случай отделаться от старого монаха. И она бы об этом узнала. Тогда более вероятно, что отец Тристан сам уничтожил книги или же забрал их в Ойссерталь. Агнес наклонилась к отверстию и пошарила по пыльному полу. Тут пальцы ее коснулись кусочка пергамента. Подняв его к свету, девушка заметила, что он был той же текстуры, что и пергамент, составлявший страницы «Хроники». Она вспомнила, что в книге не хватало нескольких страниц. Может, этот кусочек оттуда?
Обрывок, обугленный по краям, размером не превышал по длине ее большого пальца. Сохранилось лишь несколько слов. Агнес поднесла его ближе к глазам, чтобы в полумраке библиотеки разобрать написанное.
Ioannes et Constanza fugae se mandabant …
— Иоганн и Констанция бежали… — пробормотала она вполголоса.
У Агнес перехватило дыхание. Иоганн, вероятно, был тем самым Иоганном фон Брауншвейгом, который так часто снился ей прошлой весной. А Констанция? Агнес вспомнились ее чувства в сновидениях, ее любовь к Иоганну. Чувства были не ее собственными, а принадлежали женщине, глазами которой Агнес видела происходящее.
Констанция…
Наконец-то она узнала ее имя! Взволнованная, Агнес закрыла глаза и попыталась вспомнить все, что ей снилось с тех пор, как к ней в руки попало кольцо. Женщина по имени Констанция, вероятно, познакомилась с Иоганном фон Брауншвейгом, когда его посвящали в рыцари. Согласно «Хронике», это было в 1293 году. Они стали парой, у них появился ребенок, но что-то встало между ними. И это каким-то образом было связано с кольцом, которое носила Констанция. Действительно ли Иоганн строил заговор против германского короля Альбрехта Габсбурга или это было лишь предлогом, чтобы устранить его и Констанцию? Когда молодая семья бежала из Трифельса, Констанция несла с собой завернутый в тряпицу предмет. Во имя всего святого, что ж тогда случилось?
Агнес припомнила, что говорил отец Тристан по поводу выдранных страниц.
Кто-то хотел, чтобы эта темная глава навсегда осталась в прошлом…
Монах говорил тогда, что Иоганна фон Брауншвейга настигли в Шпейере и убили. Но это была лишь часть правды. Иоганн и Констанция вместе бежали из Трифельса.
Ioannes et Constanza fugae se mandabant …
Агнес задумчиво разгладила мятый обрывок пергамента. Что случилось с той женщиной? И почему она ей постоянно снилась? Почему страницы оказались вырваны? Почему…
И тут ее осенило.
Отец Тристан утверждал, что страницы вырвали задолго до него. Но забытый в тайнике обрывок говорил о другом. Капеллан сам уничтожил неугодную главу!
Агнес стиснула в руке кусочек пергамента, поднялась и в задумчивости направилась к выходу. Отец Тристан солгал ей. И вероятно, не один раз. Даже тогда, незадолго до смерти отца…
Поджав губы, Агнес спустилась по лестнице и вышла во двор. Озадаченные стражники спешно поднялись и поклонились. Новоиспеченная графиня фон Лёвенштайн-Шарфенек, хозяйка Трифельса и дочь рода Эрфенштайнов, не обратила на них внимания.
Следовало поговорить с отцом Тристаном. И как можно скорее…
