Глава 66

Да, я обещал, что буду пить только по выходным, но ведь сейчас лето. Так что какая разница будний это день или выходной, если нет занятий? Если я буду выпивать раза два в неделю, все должно идти чики-поки. К сожалению, в какой-то не самый благоразумный момент я выливаю содержимое своей верной фляжки в канаву. Это, однако, не проблема. Магазин, где продают мой любимый «Сигрэм», всего в двух шагах от дома, да и «7UP» можно купить за углом, только на этот раз я отправляюсь на поиски гигантской порции.

Улицы родного города выглядят уже дружелюбнее. Справа и слева мне сигналят машины. Ночь тепла, девчонки ездят с опущенными стеклами, и ветер играет их длинными волосами. Вот было бы здорово, если бы одна из них на мгновение показала мне сиськи! «Лето принадлежит Саттермену, – сказал бы я ей. – Хочешь со мной?»

Кстати, об очаровании. Надо забыть о том, чтобы трудиться ради того, что потом разваливается на куски. Надо открыть путь волшебству. Вот как я говорю. Пусть придет волшебство и до краев заполнит ту маленькую черную трещину, что образовалась за грудиной. У коммандера Аманды Галлико есть ее космический корабль, а у меня – моя бутылка виски. Мы оба на пути к одной и той же планете.

Я не знаю, как долго я слоняюсь по городу, когда набредаю на этот бар под названием «Гавайский бриз». Здание напоминает крохотный нежно-голубой кубик из выщербленных шлакоблоков с пальмами по бокам. На гравийной парковке четыре машины. Мне давно хотелось зайти сюда, чтобы посмотреть, как там внутри. Вряд ли хуже, чем у Ларри в Форт-Уорте. Я наверняка полностью соответствую этому заведению, кроме одного: у меня нет ни пистолета, ни ножа-выкидухи.

Естественно, я немного молод для того, чтобы покупать выпивку, но я же ничего не теряю? Внутри у барной стойки сидит одна пьяная и помятая личность, два беглых заключенных играют в бильярд. Бармен похож на обкуренного Буффало Билла в гавайской рубашке.

Помятая личность ничего не делает, только таращится в стену за стойкой, остальные же смотрят на меня, как бы спрашивая: «Что это за прохвост и что он делает в нашем святилище?» Обкуренный Буффало Билл уже готовится прогнать меня ко всем чертям, но я заговариваю первым.

– Сэр, – говорю я, одаривая его своей знаменитой улыбкой со щелочкой, – меня зовут Саттер Кили, мне восемнадцать, и у меня разбито сердце, потому что все мои любовные связи оборвались. Я отчаянно нуждаюсь в виски и «7Up».

В одно кратчайшее мгновение хмурая физиономия обкуренного Буффало Билла озаряется желтозубой улыбкой.

– Ха! В жизни ничего лучше не слышал! – Он бросает взгляд на сбежавших зэков. – Что думаете, ребята? У малыша кровоточит сердце. Должен ли я смешать ему коктейль?

Тот из них, что покрупней, говорит:

– Черт, да. Угости старика Саттера выпивкой. Я тоже страдал от разбитого сердца.

Помятая личность ничего не комментирует, только поворачивает ко мне свою одутловатую рожу и подвывает:

– Ууууу-аааа!

– Порция виски и «7Up», – объявляет Буффало Билл.

Некоторое время спустя я ловлю себя на том, что покупаю одну порцию за другой. Чтобы нарушить напряженное молчание, я выбираю на музыкальном автомате все песни Джимми Баффетта и принимаюсь рассказывать истории. О Кэссиди, об Эйми и о давно пропавшем отце. Все увлеченно слушают. Они тоже проходили через все это, только давным-давно.

– Я не прав, что так поступил с Эйми? – спрашиваю я у ребят, и заключенный, что пониже, в бандане, говорит:

– Нет, прав, Саттер. Ты герой.

– Это точно, – говорит обкуренный Буффало Билл, а помятая личность выдает:

– Ууууу-аааа!

Я нравлюсь ребятам из «Гавайского бриза». Я – талисман, приносящий им счастье. Видели бы вы, как горят их глаза, когда я рассказываю историю о фиаско на вечеринке и о том, как я сжег тысячедолларовый костюм Кевина-Кивина.

– Проклятье, – говорит зэк побольше. – Кевин. Ты должен ненавидеть его.

– Сассер, – выдыхает помятая личность, это ее первая попытка произнести слово. – Ты король. Самый настоящий. Ты веруешь, Сассер? Ты похож на верующего.

Странный вопрос, если учесть обстоятельства, но я отвечаю:

– Естественно, верующий. Я – пьянь господня. Он медленно кивает.

– Ууууу-аааа! – В следующее мгновение он хватает меня за руку и впивается в меня затуманенным, полным тоски взглядом. – У тебя впереди целая жизнь, – говорит он.

– И у тебя, – говорю я, стараясь держать руку так, чтобы он не свалился.

– Нет, – говорит он. – Все мои друзья мертвы, жизнь окончена.

– Твои друзья не мертвы, – говорю я. – Мы твои друзья.

– Ууууу-аааа!

К тому моменту, как доигрывает последняя песня Джимми Баффетта, мы уже отрываемся на полную. Мрачная атмосфера улетучивается из «Гавайского бриза». Я объявляю, что мне пора идти, но никто не хочет меня отпускать.

– Извините, парни, – говорю я. – Ночь зовет. Снаружи, на парковке сияет фонарь. Я чувствую себя так, будто стою на поверхности Луны. С нарисованными пальмами на заднем фоне. Ночь прекрасна. Меня переполняет восторг от мысли, что я спас души ребят из «Гавайского бриза». Может, Маркус ошибался? Может, один человек способен спасти мир? Спорим, я смог бы? Смог бы спасти целый мир – на одну ночь.

И что может Кэссиди знать о том, что я чувствую? Конечно, я могу чувствовать себя любимым. Я раскидываю руки и открываюсь ветру. Я люблю вселенную, и вселенная любит меня. Это два взаимосвязанных явления: желание любить и желание быть любимым. Все остальное – чистый идиотизм – шикарные модные наряды, зеленые, как у Гича, «Кадиллаки», стрижки за шестьдесят долларов, попса, слабоумные знаменитости, вышедшие из реабилитационных клиник, что самое главное, – атомные вампиры с их душеизъятелями и задрапированными флагом гробами.

Я прощаюсь со всем этим. Прощай, мистер Жопастер. Красная смерть алгебре и таким, как Гич и Кивин. Прощайте, мамин взятый напрокат загар и купленные по кредитной карте сиськи сестры. Прощай, отец, во второй и в последний раз. Прощайте, приступы мрачного настроения и похмелья, разводы и кошмары Форт-Уорта. Прощайте, школа, и Боб Льюис, и Рикки, мой когда-то близкий и верный друг. Прощайте, будущее и прошлое, и, что самое главное, Эйми и Кэссиди, и все остальные девчонки, которые приходили в мою жизнь и уходили из нее, приходили и уходили.

Прощайте. Прощайте. Я больше не чувствую вас. Ночь слишком прекрасна, чтобы моя душа могла вместить ее. Я иду, раскинув руки, в свете большой и толстой луны. Ростки героически пробивают трещины на тротуаре, и в свете, падающем из «Гавайского бриза», битое стекло в канаве вспыхивает всеми цветами радуги. Прощайте, говорю я, прощайте, и постепенно, шаг за шагом растворяюсь в самом сердце своего прекрасного сейчас.