Глава 7
Решение «Большой двадцатки»
«Скажем проще… могут возникнуть противоречия между интересами финансового мира и политического мира. Мы не можем постоянно объяснять нашим избирателям и гражданам, почему именно налогоплательщики должны нести затраты из-за неких рисков, а не те люди, которые заработали много денег на том, что пошли на эти риски».
Ангела Меркель, канцлер Германии, на саммите «Большой двадцатки», ноябрь 2010 г.
Группа из двадцати стран, известная как G20 – «Большая двадцатка», – это беспрецедентная и невероятно мощная организация, которая возникла из необходимости разрешения глобальных проблем в отсутствие настоящего мирового правительства. Название «Большая двадцатка» относится к двадцати организациям-членам. G20 представляет собой сочетание некогда существовавшей организации из семи крупнейших мировых экономик, объединенных в G7 – «Большую семерку», которая состоит из Соединенных Штатов Америки, Канады, Франции, Германии, Великобритании, Италии и Японии, и быстрорастущих, недавно возникших экономик, таких как Бразилия, Китай, Южная Корея, Мексика, Индия и Индонезия. Другие страны были включены благодаря их природным ресурсам и, скорее, по геополитическому принципу, нежели по динамизму их экономики, это Россия и Саудовская Аравия. Несколько других были добавлены для географического баланса, такие как Австралия, ЮАР, Турция и Аргентина. Для ровного счета был включен и Европейский союз, хотя это и не страна. Но логика в его присутствии есть – ведь его центральный банк выпускает одну из мировых резервных валют. Некоторые экономические тяжеловесы, такие как Испания, Нидерланды и Норвегия, официально в G20 не включены, однако их иногда приглашают принять участие на собраниях «двадцатки» из-за их экономической значимости. Так что более уместным названием для этой организации было бы «Большая двадцатка и друзья».
«Большая двадцатка» работает на разных уровнях. Несколько раз в год министры финансов и главы центральных банков проводят встречи, чтобы обсудить формальные проблемы и попытаться достигнуть консенсуса по специфическим целям и их исполнению. Однако наиболее важными встречами являются саммиты глав государств, на которых присутствуют президенты, премьер-министры и короли. Они периодически встречаются, чтобы обсудить глобальные финансовые проблемы, с упором на структуру международной валютной системы и на необходимость сдерживания валютных войн. Именно на этих саммитах, во время формальных сессий и в неформальной обстановке, принимаются решения, формирующие глобальную финансовую систему.
Между прочим, на собраниях присутствуют люди, принадлежащие к уникальному виду международных чиновников. В кадрах хроники их не разглядишь за спинами президентов и премьер-министров. Называются они шерпами. Шерпы представляют собой научных экспертов в области международных финансов. Без их активного участия в исследованиях, разработке планов, составлении проектов сложных коммюнике, следующих за каждыми переговорами, лидерам не обойтись. А «Большая двадцатка» является главным форумом для поиска путей к разрешению надвигающихся валютных войн.
G20 очень выгодно, что в ее состав входит Китай. В двусторонних встречах Китай нередко не идет на компромисс, рассматривая просьбы об уступках как запугивание, а одобрение как унижение. В «Большой двадцатке» это – небольшая проблема, здесь несколько планов решений осуществляются одновременно. Менее крупные участники радуются возможности быть услышанными в «двадцатке», потому что у них недостаточно сил, чтобы самим управлять рынками. США выигрывают от того, что все их союзники находятся в одной комнате и, значит, американцев нельзя обвинить в том, что они действуют единолично. Так что преимущества «двадцатки» для всех сторон очевидны.
Президенты Джордж Буш и Николя Саркози действовали решительно в придании «Большой двадцатке» статуса не просто встречи министров финансов, как это было с начала 1999 года, а встречи лидеров государств, коей она стала с 2008 года. Непосредственно после краха Lehman Brothers и AIG в сентябре 2008 года внимание было повернуто к заранее запланированной встрече министров финансов «двадцатки» в ноябре. Паника 2008 года была крупнейшей финансовой катастрофой в истории, и роль Китая, как одного из крупнейших инвесторов мира и потенциального источника капитала экономического спасения, была неоспоримой. В свое время G7 была лидирующим форумом по экономическому сотрудничеству, но Китай не был членом «семерки». На самом деле Буш и Саркози проиграли в лицах сцену из фильма «Челюсти», когда Рой Шайдер, после того, как он увидел акулу в первый раз, сказал Роберту Шоу: «Нам нужна лодка побольше». С точки зрения политики и финансов «Большая двадцатка» – лодка куда больше, чем «семерка».
В ноябре 2008 года Джордж Буш созвал антикризисный саммит глав государств и правительств стран «Большой двадцатки», на котором присутствовали президенты, премьер-министры, канцлер и король. Так «двадцатка» превратилась из сессии министров финансов в собрание наиболее влиятельных лидеров всего мира. В отличие от всевозможных региональных саммитов, здесь были представители из любого уголка мира, а в отличие от Генассамблеи ООН, все находились в одной комнате в одно и то же время.
Основываясь на актуальности финансового кризиса и претенциозной повестке дня, установленной «двадцаткой» в ноябре 2008 года, за саммитом лидеров в период с 2009 по 2010 год последовали еще четыре встречи (в Лондоне, Питтсбурге, Торонто и Сеуле). В 2011 году лидеры решили провести саммит в Каннах, во Франции. Эта череда саммитов G20 приблизила появление мирового совета директоров, которого мир еще не видел, и, похоже, он никуда не денется.
«Двадцатке» идеально подходит метод работы министра финансов США Тимоти Гайтнера, который он назвал «созывающей мощью». Известный эксперт и журналист Дэвид Роткопф осветил эту идею в крайне разоблачающем интервью с Гайтнером в своей книге «Суперкласс», повествующей о нравах мировой политической элиты[36]. Гайтнер, будучи президентом Федерального резервного банка Нью-Йорка в 2006 году, поведал Роткопфу:
«Здесь мы говорим о созывающей мощи, которая обособлена от формального авторитета нашей организации… Я думаю, что дальнейшее допущение состоит в том, что необходимо иметь безграничный, кооперативный процесс. Это не значит, что он должен быть универсальным… Ему просто нужна критическая масса нужных участников. Мир куда более консолидированный. Если сконцентрироваться на ограниченном числе от десяти до двадцати крупных организаций, у которых есть глобальное влияние, можно многого достичь»[37].
Понятие Гайтнера о «созывающей мощи» раскрывает суть того, что во времена кризиса специальная ассамблея нужных участников может немедленно собраться, чтобы заняться проблемой. Они намечают план действий, устанавливают задачи и вновь собираются после определенного интервала через день, а может, и месяц, в зависимости от срочности ситуации. Успехи освещаются, устанавливаются новые цели – без обычных внешних атрибутов укоренившегося бюрократизма и жесткого руководства.
Этот процесс представлял собой нечто, что Гайтнер вынес из азиатского финансового кризиса в 1997 году. Он увидел его снова, когда процесс был успешно применен в финансовой помощи LCTM в 1998 году. Тогда главы «четырнадцати семей» (ведущих банков того времени) собрались без какого-либо примера перед глазами (разве что кроме паники 1907 года) и за 72 часа собрали 3,6-миллиардную финансовую помощь, чтобы спасти рынки капитала от краха. В 2008 году Гайтнер, тогда еще президент Федерального резервного банка Нью-Йорка, возобновил использование «созывающей мощи», пока правительство США принимало особые меры, чтобы справиться с крахом Bear Stearns, Fannie Mae и Freddie Mac с марта по июль того года. Когда паника разразилась во всю мощь в сентябре 2008 года, основные участники, уже на основе полученного ранее опыта, использовали «созывающую мощь». Первую встречу лидеров «Большой двадцатки» ноября 2008 года можно назвать «созывающей мощью» Гайтнера на стероидах.
Именно в «Большой двадцатке» США попытались выдвинуть свое мнение по поводу некой глобальной договоренности, которую Гайтнер продвигал под названием «восстановление равновесия». Чтобы понять, что скрывалось за термином Гайтнера и почему это было так важно для роста экономики США, необходимо вспомнить составляющие внутреннего валового продукта. В начале 2011 года ВВП США вырос примерно до $14,9 трлн. Он состоял из следующих компонентов: объем потребления – 71 %; объем инвестиций – 12 %; государственные расходы – 20 % и чистый экспорт (минус 3 %). Все это было чуть выше уровня, который США достигли до экономического спада 2007 года. Экономика не росла достаточно быстро, чтобы значительно сократить безработицу столь высокого уровня, как в 2009 году.
Традиционным лекарством для слабой экономики США всегда были потребители. Государственные расходы и производственные капвложения могли бы сыграть свою роль, но американский потребитель (на уровне 70 % или больше от ВВП) всегда был ключом к исцелению. Сочетание низких процентных ставок, более легких ипотечных условий, эффектов богатства из набирающего силу рынка облигаций и задолженности по кредитной карте всегда было достаточным, чтобы потребитель не чувствовал страха и вновь поднимал экономику.
Теперь стандартная экономическая схема не работала. Потребитель имел избыточную задолженность. Собственный капитал испарился; в самом деле, у многих американцев задолженность по ипотеке превышала стоимость их дома. Потребитель был в напряжении, ведь уровень безработицы высок, пенсия не за горами и нужно платить по счетам за колледж. И, похоже, потребитель еще долго останется в напряжении.
Чисто теоретически, производственные вложения могут расти сами по себе, но это абсолютно бессмысленно – вкладывать деньги в завод и оборудование выше определенного уровня, если потребители не станут покупать выходящие продукты и услуги. К тому же высокий процент американского корпоративного налога привел многие корпорации к тому, что они стали хранить свои сбережения в других странах, что не способствует повышению американского ВВП. Вложения остались в застое и там и останутся, пока потребители не выйдут из спячки.
Пока потребители были немощны, а инвестиции слабы, кейнсианцы в администрации Буша и Обамы ориентировались на государственные расходы для стимуляции экономики. Однако после того, как четырем планам стимуляции с 2008 по 2010 год не удалось создать чистых рабочих мест, возникло отвращение к растратам. Это отвращение было раздуто Движением чаепития, угрозами из рейтинговых агентств снизить американскую кредитоспособность и волной побед республиканцев в промежуточных выборах 2010 года. Было ясно, что американцы хотели, чтобы кто-то прикрутил крышку на копилке дяди Сэма. Оставалось неясно, насколько и как можно произвести сокращение расходов, но стало очевидно, что сильно возросшие государственные расходы снимаются с повестки дня.
Итак, процесс ликвидации привел администрацию Обамы к пониманию, что, если потребление, инвестиции и государственные расходы выходят из игры, единственным способом поднять экономику остается чистый экспорт – больше предложить было нечего. В обращении «О положении страны» 27 января 2010 года Обама объявил Национальную экспортную инициативу, намерением которой было удвоение американского экспорта за 5 лет. Достижение этого удвоения могло бы иметь глубокое воздействие. Удвоение могло бы добавить 1,3 % к ВВП США, придавая силы вялым 2,6 %. 3,9 % и выше – куда более энергичны, и этого было бы достаточно, чтобы ускорить уже, к счастью, образовавшуюся нисходящую траекторию безработицы. Удвоение экспорта было бы желаемым результатом, если бы оно могло быть осуществимо. А могло ли? И если да, то какой ценой для наших торговых партнеров и неустойчивого равновесия роста во всем мире?
На этой стадии американская экономическая политика стремглав вломилась в валютную войну. Традиционным и быстрейшим путем увеличить экспорт всегда было снижение стоимости валюты, и именно так поступили Монтегю Норман в Англии в 1931 году и Ричард Никсон в США в 1971-м. Америка и мир уже находились в подобной ситуации, и последствия были катастрофическими. Опять же, дешевый доллар был лучшей политикой, и, опять же, его удешевление приводило к катастрофе.
Составляющие китайского ВВП были в какой-то степени зеркальным отображением США. Вместо возвышающихся 70 % уровня потребления в Китае было только 38 %. И, наоборот, чистый экспорт, замедлявший экономику США своими минус тремя процентами, Китаю добавлял 3,6 %. Росту Китая способствовали инвестиции – 48 % китайского ВВП по сравнению с всего лишь 12 % США.
Учитывая это зеркальное отображение, простое восстановление равновесия, казалось, привело бы все в порядок. Если бы Китай мог увеличить потребление, отчасти покупая товары и услуги из США, включая программное обеспечение, компьютерные игры и голливудские фильмы, то обе страны тогда могли бы вырасти экономически. Все, что нужно было изменить, это сочетание потребления и экспорта. Китаю нужно бы было повысить потребление и снизить чистый экспорт, а США – наоборот. Этот возникший экспорт в Китай мог бы создать для ровного счета рабочие места в США.
Но это не может быть осуществимо только посредством процентных ставок. Тем не менее Гайтнер много раз повторял, что растущая ревальвация юаня была важной частью общего политического подхода. Одна из причин, по которой китайцы не потребляли больше, заключалась в том, что их социальная поддержка была слаба, поэтому частным лицам приходилось сильно экономить, чтобы обеспечить себя пенсией и здравоохранением. Еще одним фактором, выступающим против китайского потребления, была тысячелетняя конфуцианская культура, которая не поощряла показную демонстрацию благосостояния. Однако американские политики не стремились к культурной революции, направленной на трату денег; было бы достаточно чего-то более скромного. Всего лишь несколько процентных точек возрастания потребления в Китае в пользу американского экспорта позволили бы США запустить программу самовосстановления.
Из этого должно было бы выйти странное сохранение равновесия: возросшее потребление в Китае и возросший чистый экспорт США были бы достигнуты полностью за счет Китая. Китаю нужно было бы самому внести все коррективы, с учетом их валюты, социального страхования и 2500 лет конфуцианской культуры, в то время как США ничего бы не делали и пожинали плоды возросшего чистого экспорта быстро растущего внутреннего рынка Китая. Это был бы путь наименьшего сопротивления для США. Штатам не нужно было бы делать никакого ощутимого усилия, чтобы улучшить обстановку за счет сокращения корпоративных налогов или содействия сбережениям и инвестициям. То, чего хотели США, могло бы быть в сфере интересов Китая, но Китай нельзя было обвинять в убеждении, что план, который ставил США превыше всего, унижал Китай. Выражаясь языком G20, «сохранение равновесия» стало кодовым словом, когда предлагалось поступать так, как того хотят США.
Знатокам международных финансов не нужно было ждать обамовского «Положения страны» января 2010 года, чтобы понять, в какую сторону США двигаются со своим планом восстановления равновесия. Идея об увеличенном американском экспорте и связанной с этим ревальвацией юаня уже была изучена в сентябре 2009 года на саммите «двадцатки» в Питтсбурге. Первые два саммита, в Вашингтоне и в Лондоне, были посвящены немедленной реакции на панику 2008 года и необходимости создания новых источников ликвидности за счет МВФ. Эти первые саммиты «двадцатки» также затрагивали планы обуздания банков и их основанных на алчности компенсационных структур, которые давали гротескные вознаграждения, однако являлись причиной продолжительного разрушения триллионов долларов мирового богатства. К саммиту в Питтсбурге в конце 2009 года лидеры понимали, что, пока уязвимость сохранялась, восстановилась некоторая стабильность, которая позволяла, уже не обращая внимания на непосредственный кризис, задуматься о том, как поставить экономику на ноги. Питтсбургский саммит «двадцатки» был бы последним саммитом перед обращением Обамы «О положении страны». Если бы США получили одобрение их плана восстановления равновесия, ориентированного на экспорт, для обращения настало бы самое время.
Лидеры питтсбургского саммита подготовили выдающийся план для такого восстановления равновесия, который хотел Гайтнер. План обозначался в официальных заявлениях лидеров как «Система сильного, стабильного и сбалансированного роста»[38]. Не сразу было понятно, как можно достичь этого равновесия. Как и все подобные заявления от многосторонних организаций, он был написан языком мировой элиты, в котором простой и понятный язык – первая жертва. Однако в секции 20 затерян такой пассаж:
«Наш коллективный ответ на кризис высветил… потребность в более легитимной и эффективной деятельности МВФ. Фонд должен играть решающую роль в поддержке глобальной финансовой стабильности и роста равновесия»[39].
Не было сомнений, что со стороны участников «восстановление равновесия» означало возрастание потребления Китая и возрастание экспорта США. Теперь МВФ, согласно плану «двадцатки», должен был действовать как коп на дежурстве, следящий, чтобы члены G20 выполнили обязательства, которые они должны на себя взять. Таким образом, был основан международный фонд в Питтсбурге для Национальной экспортной инициативы Обамы, объявленной двумя месяцами позже.
Использование «двадцаткой» МВФ как стороннего секретариата, отдела исследований, статистического агентства и политического судьи подходило всем организациям. Это дало G20 доступ к масштабной экспертизе. Группе не пришлось создавать свой собственный штат специалистов. Для МВФ, в свою очередь, это было что-то вроде отсрочки приговора. Уже в 2006 году многие международные валютные эксперты всерьез подвергли сомнению цель и продолжительное существование МВФ. В 1950-х и 60-х годах фонд предоставлял краткосрочные кредиты странам, которые имели проблемы с временным платежным балансом, чтобы позволить им сохранять привязку к доллару. В 1980-х и 90-х фонд способствовал развитию экономик, подвергшихся валютным кризисам, выделяя средства, получение которых было обусловлено жесткими экономическими мерами, принимаемыми, чтобы обезопасить банки и держателей облигаций. Однако с отказом от золота, подъемом плавающего курса валют и накапливанием излишка в развивающихся странах МВФ вступил в XXI век без какой-либо видимой миссии. Внезапно «двадцатка» вдохнула жизнь в МВФ, сделав его чем-то вроде Банка «Большой двадцатки» или прототипа всемирного банка. Амбициозный лидер фонда того времени, Доминик Стросс-Кан, был невероятно этим доволен и со рвением вступил в должность мирового судьи под командованием «двадцатки».
Несмотря на этот неистовый скачок в сторону установления равновесия и личное одобрение Обамы, два саммита 2010 года прошли без каких-либо значительных результатов в достижении целей питтсбургского саммита. МВФ не проводил никаких всесторонних обзоров за осуществлением каждой страной своих обязательств под девизом «взаимной оценки» и оставался верным системе взглядов в коммюнике G20, но далеко идущие цели о восстановлении баланса игнорировались странами-участницами, особенно Китаем.
Гайтнер был груб, критикуя нежелание Китая производить более сильную девальвацию юаня. В газете «Уолл-стрит джорнэл», когда Гайтнера спросили, много ли сделал Китай, он ответил: «Конечно, нет… он сделал очень, очень мало». Экспорт США действительно улучшился в 2010 году, но это происходило в основном за счет появляющихся рынков и спроса на высокотехнологичную продукцию США, чем за счет изменения валютного курса. Китай позволил юаню немного вырасти в цене, по большей мере, чтобы не дать Министерству финансов США повода называть Китай валютным манипулятором, что могло бы привести к торговым санкциям со стороны Конгресса. Но ни одно из этих улучшений не соответствовало требованиям Гайтнера. Даже двусторонний саммит в январе 2011 года президентов Ху Цзиньтао и Барака Обамы (так называемая «Большая двойка») произвел что-то большее, чем просто взаимные сердечные реплики и фотографии улыбающихся президентов. Казалось, что если бы США хотели более дешевый доллар, им бы пришлось действовать в одиночку, чтобы заполучить его. А пока ситуация с доверием мира «Большой двадцатке» оказалась безвыходной.
Тем не менее к июню 2011 года США уже становились победителями в войне валют. Как и все победители войн на протяжении веков, США обладали секретным оружием. Этим финансовым оружием было что-то под неприметным именем «количественное смягчение», или КС, которое, в общем, предполагает увеличение денежной массы для резкого подъема ценообразования на рынке ценных бумаг. Как и в 1971 году, США действовали односторонне – с целью ослабить доллар с помощью инфляции. КС фактически стало бомбой, брошенной в глобальную экономику в 2009 году, а в конце 2010 года было запущено КС-2 – преемник КС и одновременно его близнец. Влияние на мировую денежную систему было стремительным и эффективным. Используя «количественное смягчение» для создания инфляции за границей, США увеличивали структуру издержек почти каждого государства, занимающегося экспортом, и одновременно увеличивали экономический рост во всем мире.
А что же это такое – количественное смягчение? В двух словах, это просто печатание денег. Для создания денег из воздуха Федеральная резервная система покупает долговое свидетельство у избранной группы банков, которые называются первичными дилерами. У первичных дилеров есть база покупателей, варьирующаяся от главных фондов, центральных банков, пенсионных фондов и учреждений-вкладчиков до физических лиц с чистыми активами. Дилеры служат посредниками между ФРС и рынком с помощью страхования казначейских аукционов от новых долгов и создавая рынок для долга, уже существующего.
Когда ФРС хочет уменьшить денежную массу, они продают ценные бумаги первичным дилерам. Ценные бумаги остаются дилерам, а деньги, заплаченные ими Федеральному резерву, просто исчезают. Наоборот, когда ФРС хочет увеличить денежную массу, они покупают ценные бумаги у дилеров. ФРС принимает бумаги и платит дилерам только что напечатанными деньгами. Деньги идут на банковские счета дилеров. Эти покупки и продажи ценных бумаг между ФРС и дилерами являются главной формой операций на открытом рынке. Основной целью операций на открытом рынке является контроль над краткосрочными ставками процента, что ФРС обычно делает с помощью покупки или продажи казначейских ценных бумаг по краткосрочным кредитам – например казначейские счета, истекающие через 30 дней. Но что происходит, когда процентная ставка по краткосрочным кредитам уже на нуле и ФРС хочет снять денежные ограничения? Вместо того чтобы брать краткосрочные кредиты, ФРС может взять среднесрочные кредиты казначейства на пять, семь или десять лет. Десятилетний кредит, в частности, является мерилом для ипотечных и корпоративных долгов. Беря среднесрочный кредит, ФРС может предоставить меньшую процентную ставку для частных и корпоративных заемщиков – для лучшей стимуляции экономической активности. Как минимум так выглядела теория.
В мире, подверженном глобализации, тем не менее валютные курсы работают как водная горка, чтобы быстро усилить эффект процентной ставки. Количественное смягчение может быть использовано ФРС, чтобы улучшить финансовое состояние не только в США, но также и в Китае. КС было идеальным оружием в валютной войне, и США знали это. КС работало благодаря разнице между юанем и долларом, которая поддерживалась Народным банком Китая (НБК). Когда ФРС печатала больше денег по программе КС, очень значительная часть этих денег уходила в Китай в виде излишков или как наплыв спекулятивного иностранного капитала – с целью поиска большей прибыли, чем в США. Когда доллары попадали в Китай, они отбирались НБК в обмен на новые юани. Чем больше денег печатала ФРС, тем больше денег печатал Китай с целью сохранить разницу. Китайская политика зависимости юаня от доллара была основана на ошибочном мнении, что ФРС не будет притеснять Китай в плане выпуска новых денег. Но теперь ФРС печатала деньги с целью мести.
˜
В мире, подверженном глобализации, тем не менее валютные курсы работают как водная горка, чтобы быстро усилить эффект процентной ставки.
˜
Существовало одно важное различие между США и Китаем. США обладали вялой экономикой с очень слабой возможностью инфляции в ближайшем будущем. Китай же, напротив, – быстро развивающейся экономикой, приходящей в норму после паники 2008 года. Китайской экономике не хватало мощности, чтобы пустить в оборот новые деньги, не вызвав при этом инфляции. Печать юаней в Китае вскоре привела к росту цен. Китай начал импортировать инфляцию из США из-за разницы между долларом и юанем после того, как точно таким же способом экспортировал в США свою дефляцию.
В то время как юань ревальвировался в конце 2010-го и начале 2011-го годов, инфляция в Китае опустилась до 5 % в год. При отказе от ревальвации юаня Китай страдал от инфляции. США в обоих случаях были в плюсе, потому что и ревальвация, и инфляция поднимали цены китайских экспортируемых товаров и делали США более конкурентоспособными.
С июня 2010 по январь 2011 года ревальвация юаня сдвинулась до 4 % ежегодно, а китайская инфляция изменилась до 5 % ежегодно, так что в итоге увеличение в китайской системе издержек составило 9 %. Это значило, что доллар по отношению к юаню уменьшился на 20 %, если говорить о ценах на экспорт. Именно к этому призывали сенатор Чак Шумер и другие критики в США. У Китая теперь просто не было выхода. Если бы он продолжал сохранять разницу между валютами, ФРС продолжала бы печатать деньги, и китайская инфляция вышла бы из-под контроля. Если бы Китай провел ревальвацию, то инфляция вошла бы в норму, но система издержек увеличивалась бы, когда ее переводили бы на другую валюту. В любом случае ФРС и США выигрывали.
Несмотря на то что ревальвация и инфляция могут рассматриваться как экономические эквиваленты, если мы говорим об увеличении цен, существует одно важное различие. Ревальвация может быть взята под контроль, если Китай управляет колебаниями разницы между долларом и юанем, даже когда ФРС задает основной курс. А инфляция развивается бесконтрольно. Она может возникнуть в каком-нибудь одном секторе, например в секторе еды или топлива, и быстро и непредсказуемо распространиться. Инфляция могла создавать замкнутый круг из продавцов, поднимающих цены в ответ на поднятие цен другими продавцами.
Инфляция стала одним из катализаторов протеста на площади Тяньаньмэнь в июне 1989 года, который закончился расстрелами. Консервативная партия Китая рассчитывала на стабильное отношение юаня к доллару и на стабильную ценность вкладов в ФРС. Но их предали – ФРС понуждала Китай к нежелательным действиям. Имея выбор между неконтролируемой инфляцией (с непредсказуемыми последствиями) и контролируемой ревальвацией юаня, китайцы выбрали ревальвацию, которая началась в июне 2010-го и внезапно увеличилась к середине 2011 года.
США выиграли первый раунд валютной войны. Это был всего лишь первый раунд в бою тяжеловесов, в бою, который мог бы состоять из 15 раундов. Оба боксера все еще стояли, США выиграли первый раунд по очкам, не с помощью нокаута. Тренером в американском углу стояла ФРС, готовая исправить любое повреждение. У Китая тоже были свои помощники – жертвы КС по всему миру. Скоро гонг возвестит начало второго раунда.
Когда воюющие стороны используют свое оружие в любой войне, те, кто участия в войне не принимает, тоже страдают, и валютная война – не исключение. Инфляция в США ушла не только в Китай, но и на рынок. С помощью комбинации из активного торгового баланса и потоков спекулятивного иностранного капитала инфляция, возникшая из-за того, что США печатали деньги, скоро появилась в Южной Корее, Бразилии, Индонезии, Таиланде, Вьетнаме, и не только. Глава ФРС Бернанке тут же применил подход «обвини жертву», говоря, что пострадавшие страны не должны винить никого, кроме себя, потому что они отказались разрешить своей валюте превысить курс доллара, чтобы сократить активный торговый баланс и замедлить поток спекулятивного иностранного капитала.
На болеутоляющем языке центральных банков Бернанке сказал:
«Те, кто принимает решения на рынках, имеют широкий выбор разнообразных инструментов, которые могут быть использованы для поднятия экономики и предотвращения чрезмерного ускорения экономического развития, включая регулирование валютного курса. Возрождающийся спрос на отсталые рынки сильно повлиял на резкое увеличение товарных цен. Если обобщать, то поддержка недооцененных валют некоторыми странами повлияла на общемировые расходы, которые являются несбалансированными и нестабильными».
Такое высказывание явно не принимает во внимание тот факт, что множество товаров, покупаемых жителями этих стран, например, пшеница, зерно, масло, соя, строевой лес, кофе и сахар, оцениваются мировым, а не частным рынком. Когда частные рынки набавляли цену в ответ на печатание денег Федеральным резервом, цены поднимались не только на этих рынках, но и по всему миру.
Вскоре эффекты печатания денег ФРС чувствовались не только на относительно успешных развивающихся рынках Восточной Азии и Латинской Америки, но также и в гораздо более бедных странах Африки и Ближнего Востока. Когда фабричный рабочий живет на $12 000 в год, поднимающиеся цены на еду причиняют ему неудобство. А вот когда крестьянин живет на $3000 в год, поднятие цен на еду – это уже граница между едой и голодом, между жизнью и смертью. Гражданские забастовки и восстания начались в Тунисе в 2011 году и вскоре распространились в Египте, Йемене, Иордании, Марокко, Ливии, и в основном это было реакцией на взвинчивание цен на еду и топливо, не считая снижения стандартов жизни из-за диктаторов и отсутствия демократии. Страны Ближнего Востока ограничили свой бюджет, чтобы поддерживать производство важнейших продуктов, таких как хлеб, чтобы снизить худшие эффекты инфляции. Таким образом, проблема инфляции превратилась в денежную проблему, особенно в Египте, где сбор налогов стал хаотическим, а доходы от туризма почти исчезли из-за последствий арабской весны. Ситуация стала настолько мрачной, что «Большая восьмерка», встретившись в Довиле, Франция, в мае 2011 года, собрала $20 млрд в качестве финансовой поддержки Египта и Туниса. Бернанке и до этого не понимал трудностей обычных американцев, а теперь он не понимал и трудностей всего мира.
Оставалось понять, сможет ли «Большая двадцатка» помешать денежной политике США, которые заполонили мир долларами и вызвали всемирную инфляцию в ценах на еду и топливо. В свою очередь, у США есть в G20 союзники, например Франция и Бразилия, которые могут давить на Китай, чтобы тот ревальвировал юань. США считали, что все – Европа, Северная и Латинская Америки – будут только в плюсе, если Китай ревальвирует юань и увеличит внутреннее потребление. В теории это, может, и правда, но стратегия США наводнять мир долларами в настоящее время приносит только вред. Китай и США вовлечены во всемирную игру «Ястребы и Голуби», в которой Китай придерживается своей экспортной модели, а США пытаются убрать преимущества Китая в экспорте. При этом инфляция коснулась не только Китая, и весь мир был готов к угрозе. Предполагалось, что «Большая двадцатка» создаст форум для координирования всемирной экономической политики, но это выглядело, скорее, как детская площадка с двумя задирами, которые заставляют других ребят выбирать, за кого они будут.
Во время подготовки к саммиту лидеров G20 в Сеуле в ноябре 2010 года Гайтнер пытался загнать Китай в угол, озвучивая статистические данные за тот период времени, когда активный торговый баланс стал неустойчивым. В общем, любой ежегодный активный торговый баланс, превосходящий 4 % ВВП, рассматривается как знак того, что валюта страны, имеющей такой баланс, должна быть ревальвирована, чтобы склонить условия торговли в сторону стран с дефицитом торгового баланса, как, например, США. Это случалось автоматически при золотом стандарте, но теперь требовались банковские действия.
Идея Гайтнера прошла мимо ушей. Он хотел сделать Китай целью, но, к несчастью для него самого, целью стала Германия, потому что активный торговый баланс Германии был так же велик, как и китайский, если считать его в процентах от ВВП. По системе Гайтнера немецкая валюта – евро – тоже должна была быть ревальвирована. Германия и остальная Европа хотели этого меньше всего, учитывая их сомнительное экономическое восстановление, слабость их банковской системы и важность немецкого экспорта в целом. Не найдя поддержки ни в Европе, ни в Азии, Гайтнер отказался от своей идеи.
Вместо того чтобы ставить ясные цели, лидеры Сеульского саммита предложили идею «индикативных рекомендаций» для понимания того, когда активный торговый баланс поднимается до неустойчивого уровня. Разработка более точного описания данных рекомендаций была предложена финансовым министрам и председателям центробанков. В феврале 2011 года министры и банкиры встретились в Париже и пришли к консенсусу по поводу того, какие факторы могут служить индикаторами. Но они так и не решили, какой именно уровень каждого индикатора считается нормальным, а какой не считается, согласно все тем же индикативным рекомендациям. Этот процесс подбора определений был оставлен до апреля, а в итоге – и до ежегодной встречи лидеров «Большой двадцатки» в Каннах в ноябре 2011 года.
В это время продолжалось усиление полномочий МВФ как наблюдателя «Большой двадцатки». В марте 2011 года на конференции в Нанкине, в Китае, при экспертах и экономистах председатель G8 Николя Саркози сказал, что более пристальное наблюдение МВФ является необходимым.
Сказать, что «Большая двадцатка» продвигалась вперед в гонках по льду, было бы слишком мягко. С двадцатью лидерами и таким же количеством планов было непонятно, какова должна быть альтернатива, отвечающая требованиям всех лидеров. Это оборотная сторона теории Гайтнера об организаторских способностях. Отсутствие управления может быть эффективным, если люди в группе обладают схожим мышлением. Или если одна из партий в группе может заставлять остальных что-то делать, как, например, когда ФРС противостояла четырнадцати разным группам во время краха LTCM. В то время как эти группы имели совершенно разные цели и разные взгляды на то, как этих целей достичь, отсутствие лидера значило, что медленные постепенные изменения – это лучшее, на что можно надеяться. К 2011 году оказалось, что изменения были настолько медленными и незаметными, что их как будто и не было.
«Большая двадцатка» как организация была далека от идеала, но это все, что было у мира. Модель «Большой семерки» казалась мертвой, ООН не предлагала (да и не могла предложить) ничего похожего. МВФ был способен к качественному техническому анализу и мог использоваться в качестве судьи по любому вопросу, по которому «Большая двадцатка» могла прийти к соглашению. Но правление МВФ было сильно привязано к старой трехсторонней модели «Северная Америка – Япония – Западная Европа», и его влияние негативно воспринималось странами с развивающимся рынком, например Китаем, Индией, Бразилией и Индонезией. Тем не менее МВФ был полезен, только нужны были изменения, чтобы отвечать новым веяниям.
В конце 2008-го – начале 2009-го «Большая двадцатка» могла эффективно координировать экономическую политику благодаря страху, объединявшему ее членов. Проблемы рынка, мировых продаж, индустриального производства и рабочих мест были настолько огромны, что приходилось искать согласия по таким вопросам, как помощь при финансовых проблемах и создание новых форм управления банками.
К 2011 году оказалось, что буря прошла. И члены G20 вернулись к их собственным планам – продолжать поддерживать активный торговый баланс Китая и Германии и продолжать попытки понизить доллар в цене, чтобы обратить вспять этот баланс и помочь экспорту США. Но там не было Ричарда Никсона, чтобы принять упреждающие меры, и не было Джона Конналли, чтобы рубить головы. Америка потеряла свою силу. Для объединенных действий «Большой двадцатки» требовался бы новый кризис. Учитывая политику США по поводу доллара и побочные эффекты этой политики по всему миру, кризис не заставил себя ждать.
Этот кризис начался c подземного толчка около города Сендай в Японии днем 11 марта 2011 года. За девятибалльным землетрясением последовало десятиметровое цунами, разрушившее северное побережье Японии, убившее тысячи людей, затопившее целые города и деревни и разрушившее огромное количество объектов инфраструктуры – порты, рыболовецкие суда, фермы, мосты, дороги и коммуникации. В течение нескольких дней началась самая ужасная ядерная катастрофа после Чернобыля, на АЭС рядом с городом, которая повлекла за собой таяние радиоактивного топлива в нескольких реакторах и его протекание, в итоге повлиявшее на обычных людей. Пока мир боролся с последствиями, начался новый этап валютной войны. Японская иена вдруг поднялась выше доллара, подстегнутая тем, что японские инвесторы надеялись на репатриацию иены для восстановления страны. Япония держала около $2 трлн в активах вне страны, в основном в США, и более $850 млрд в резерве. Некоторая часть этого капитала должна была продаваться в долларах, конвертироваться в иену и возвращаться в Японию, чтобы оплачивать восстановление. Именно благодаря этой волне «продавай доллары – покупай иену» японская иена в итоге поднялась.
С точки зрения США, подъем иены идеально вписывался в план США, хотя Япония и хотела обратного. Японская экономика переживала кризис, и дешевая иена помогла бы Японии с экспортом, а в итоге подняла бы японскую экономику с колен. Однако отголоски катастрофы в Японии задвинули притязания США на дешевизну доллара, так как сейчас основной целью была дешевизна иены.
Никто не отрицал срочности перевода активов Японии, это была сила, толкающая иену выше. Только координированное вмешательство центрального банка помогло бы противостоять потоку иен, текущих обратно в Японию. Отношения между иеной и долларом были слишком частным случаем для действий «Большой двадцатки», к тому же не предвиделось никакого саммита G20. «Большая тройка» (США, Япония и Европейский Центробанк) должна была решать проблему сама.
Под знаменем G7 французский министр финансов Кристин Лагард организовала телефонный звонок своему американскому коллеге Гайтнеру 17 марта 2011 года для того, чтобы предпринять атаку на иену. После консультаций между главами центробанков, ответственных за данное вмешательство, и брифинга для президента Обамы утром 18 марта 2011 года была начата атака на иену. Она состояла из активного демпинга иены центральными банками и закупок долларов, евро, швейцарских франков и других валют. Эта атака проходила по всему миру и в разных часовых поясах, когда открывались рынки Европы и Америки. Данное вмешательство было успешным, и к концу дня 18 марта цена иены упала и вернулась в свое нормальное состояние по отношению к доллару. Ловкое вмешательство Лагард в ситуацию с иеной улучшило ее и без того сильную репутацию кризисного менеджера, заработанную во время паники 2008 года и во время первой части еврокризиса в 2010 году. Она стала фактически идеальным преемником сброшенного со счетов Доминика Стросс-Кана.
˜
Если бы «Большая двадцатка» была армией, «Большая семерка» показала бы (как в данном случае), что она еще может выполнять роль спецчастей.
˜
Если бы «Большая двадцатка» была армией, «Большая семерка» показала бы (как в данном случае), что она еще может выполнять роль спецчастей, действуя быстро и незаметно, чтобы достичь конкретно обозначенной цели. G7 приостановила прилив хотя бы временно. Тем не менее естественная сила репатриации иены в Японию никуда не делась, никуда не делись и спекулянты, наживавшиеся на этой ситуации. Некоторое время это напоминало 1970-е и 80-е, когда маленькая кучка банков отбивала атаки спекулянтов. В целом японское желание сделать иену более слабой вполне вписывалось в схему США сделать доллар более слабым. Классическая проблема политики разорения соседа снова всплыла, на этот раз – в новой оболочке. Теперь, помимо Китая, еще и США с Европой тоже хотели ослабить свои валюты, Япония, всегда игравшая на стороне США за усиление иены, встала на сторону Европы.
Однако все не могли удешевить свою валюту одновременно, круг не может стать квадратом. Теперь и сражение между долларом и иеной прибавилось к битве между долларом и юанем, и эта тема будет добавлена к повестке дня «Большой двадцатки», пока мир ищет решение своих валютных проблем.
