СУМАТОШНЫЙ ДЕНЬ

В это утро Михаил, прежде чем ехать в управление, решил заглянуть в отделение, узнать, есть ли какие новости. Он, не торопясь, шел по улице, разглядывая горожан с пристрастием человека, любящего свой город и живущих в нем людей. Он досадовал на неряшливо одетых женщин, хмуро глядел на дворников, плохо подметающих тротуары, и улыбался девушкам, бегущим на фабрики, в простеньких, со вкусом сшитых платьях. Ох, как хотелось Михаилу, чтобы все было вокруг красиво, чтоб из жизни людей навсегда исчезли страдания и муки! Настанет ли время, когда работникам милиции не надо будет ловить воров и урезонивать хулиганов, когда они будут только регулировать движение по городу, наблюдать за чистотой во дворах и на улицах и, может быть, провожать неряшливых мужчин и женщин в ателье, чтобы навести порядок в их одежде.

По тротуарам большей частью шли рабочие. Одни растекались от ворот фабрик и заводов, другие вереницей втягивались в проходные. И Михаилу невольно пришла в голову мысль: рабочие и милицейские работники круглые сутки на посту, им нельзя делать перерыва, иначе может случиться авария.

Дежурный по отделению окликнул задумавшегося Михаила у самого входа. Около стола дежурного сидел старик в тюбетейке, белой рубашке и галошах на босу ногу. У старика — морщинистое лицо и белые волосы, подвижные, веселые и ясные глаза.

— Михаил Анисимович, разберитесь, пожалуйста. Гражданин требует начальства — и все, — пожаловался дежурный. — Я ему говорю: капитана еще нет, рассказывайте мне, а он заладил свое — давай начальника. И ничего я с ним не могу поделать. Вот старший оперуполномоченный, говорите с ним, — обернулся он к старику.

— Совсем несознательный, — махнул рукой в сторону дежурного старик и легко поднялся со стула. — Большое дело большой начальник должен слушать.

Старик осмотрел Михаила веселыми — в красных прожилках — глазами и спросил с недоверием:

— Старший?

— Старший, — улыбнулся Михаил.

— Пойдем, большое дело есть.

Старик быстро семенил по коридору, шлепая галошами, сцепив руки на выпуклом животе. В кабинет он юркнул так ловко, что Михаил еле сдержал смех. Усевшись поудобнее на стуле, старик сразу приступил к делу и посыпал такой скороговоркой, что Михаил с трудом улавливал смысл его речи.

— Зачем много водку пить? Плохой человек, нехорошо живет. Моя квартира — не ресторан. Советский человек должен честно жить, работать, праздник каждый день не устраивать.

В общем, после наводящих вопросов, Михаил, наконец, понял, что у старика снял комнату Петр Крюков* к нему часто заходят его друзья, и они устраивают пьянки. Считая сообщение старика важным, Михаил не стал дожидаться капитана Акрамова.

— Пойдемте в городское управление, отец, — предложил он и добавил:- К большому начальнику.

— Правильно решил, — похвалил старик, вскакивая со стула.

Урманов терпеливо выслушал старика и, вызвав к себе Садыка, сказал:

— Спасибо, отец. Я и сам хотел с вами встретиться. Сегодня к вам приедет сын, вот этот. Зовут его Садыком. Он сам посмотрит ваших квартирантов. Понятно?

Старик глянул на Садыка с удивлением, перевел недоуменный взгляд на подполковника и вдруг засмеялся звонко и заливисто.

— Понял! Ай, хитрый начальник. Пускай приезжает, плов будем делать, тоже праздник устраивать.

Из управления Михаил вернулся скоро, но в отделении в этот день задержался допоздна. Заболели два участковых уполномоченных, накопилось много заявлений от граждан, и ему, по приказанию капитана, с утра до позднего вечера пришлось ходить по дворам. Михаил побывал во многих коллективах, в частных домах, и уже ночью он попал в дом номер семнадцатый. Гражданка Селезнева написала заявление о том, что у соседей десять дней без прописки проживает женщина. Заявление было очень кстати. За час до этого Михаила нашел дежурный и передал приказ Урманова: поинтересоваться гражданином Чубуковым, порасспросить соседей о его образе жизни.

Михаил вошел в маленькую, светлую комнату. На постели лежала женщина лет сорока, рядом с ней сидела седая старушка с миловидным лицом и ласковыми голубыми глазами.

— А вы, молодой человек, присядьте, послушайте нас, пожилых женщин, — попросила старушка, когда Михаил с удивлением узнал, что эта старушка и есть Селезнева, и у нее живет квартирантка. В практике это был редкий случай: гражданка написала заявление на самою себя.

Михаил сел на свободный стул у окна, которое выходило на большой двор, густо заросший диким хмелем. Поглядывая во двор, он слушал горестный рассказ хозяйки квартиры.

У Поляковой отнялись ноги, и она слегла. Пообещался к ней приехать сын, но задержался, и она пока живет у знакомых..

— Я и сама еле хожу, — продолжала старушка. — Человеку помочь надо. Если я пойду хлопотать о прописке, то пока дело сделаю, Марью-то отправлять к другим придется. Да, может, и сама слягу, а за мной некому ухаживать..- старушка повздыхала, вытерла платком губы и продолжала спокойно:- Вот вы и посоветуйте, как нам быть. Это одно дело. А второе — мы хотели спросить вас: почему наш сосед Чубуков живет спокойненько и припеваючи, хотя и занимается, видно, темными делами?

Михаил слушал хитрую старушку и решал — как быть с пропиской? Ему очень не хотелось, чтобы эти женщины вспоминали потом милицию недобрым словом. Вдруг он увидел в окно Крюкова. Парень вышел из соседней квартиры, быстро пересек двор и скрылся.

— Зайду к вашему соседу, — сказал Михаил, поднимаясь. — Потом посоветуемся, как вам быть.

— Сходи, сходи, сынок, посмотри, — посоветовала старушка.

Квартира Чубукова отличалась несуразным нагромождением мебели. Среди комнаты, вокруг квадратного стола, стояли восемь стульев, по стенам — никелированная кровать, шифоньер, диван, кушетка, два кресла, этажерка. На стенах масса картинок, — и в рамках и без рамок; простенькие статуэтки стояли везде, где их можно было поставить. На кушетке лежал Чубуков с перевязанным горлом. Михаила он, видимо, не узнал. На вопросы отвечал с хрипотцой и вкрадчиво.

— Простыл где-то, понимаете ли. Такая досада! На улице жара, а я простыл, видите ли. Вы спрашиваете относительно Поляковой? Обязан я был сообщить, строгость милиции нам известна. Закон — есть закон. Да все некогда. Вообще-то этим делом домком должен заниматься…

Чубуков сейчас был совершенно не тот, каким он выглядел в. отделении. На кушетке лежал рачительный и степенный хозяин, а не забулдыга-пьяница. «Человек с двойным дном», — определил Михаил.

Вернувшись к Селезневой, Михаил спросил, кто такой кудрявый молодой человек, который ходит к соседу.

— Говорит, его дальний родственник, — ответила старушка с усмешкой. — Ведь от моего соседа, батенька мой, доброго слова не добьешься, скрытно живет.

И все же старушка рассказала, какие ребята заходят к соседу, приносят узлы и чемоданы. По описанию Михаил узнал Виктора и Махмуда. Чубуков уходит из дома в плохом костюме, говорят, он торгует на базаре. Пьет много, но вне дома.

Вернувшись в отделение, Михаил позвонил подполковнику.

— Доложите завтра, — сказал подполковник.

— Спасибо, Латып Урманович! — неожиданно воскликнул Михаил.

— Что случилось? — встревожился подполковник.

— У меня назначена очень серьезная встреча… — сказал Михаил, смущенно глядя на трубку. — А время уже позднее…

— С кем, если не секрет?

— С девушкой… — выпалил Михаил и даже схватил трубку обеими руками, словно боялся, что она выпадет из рук.

— О-о! Действительно, серьезная встреча, неотложная, — проговорил с чуть заметной насмешливой интонацией Урманов, и Михаил ясно представил, как подполковник улыбается, и покраснел до ушей. — Тем более придется оперативные дела отложить ради такой радости…

— Сегодня решается моя судьба… — тихо проговорил Михаил.

— О-о! Понимаю и сочувствую, — засмеялся подполковник. — На свадьбе шашлык будет?

— Обязательно. -

— А сухое вино?

— Тоже.

— Самое лучшее?

Подполковник шутил и тянул разговор. Михаил торопливо на все соглашался и нетерпеливо топтался у стола.

— А шашлык по-кавказски приготовим?

— Не сомневайтесь.

— Ну, тогда рад за тебя, — наконец сказал подполковник и опять не положил трубку. — Ты разрешишь мне самому приготовить шашлык?

— Латып Урманович! — воскликнул Михаил. — Все что захотите!

— Вот это щедрость! Таких людей обожаю. Ну, тогда беги, лети, да при встрече с девушкой не забывай друзей…

И Михаил, действительно, вылетел из отделения ракетой. Не считаясь с правилами и своим положением, поймал «левую» машину и попросил шофера гнать на предельной скорости. В сквере он купил букет цветов. Шагая по улице с охапкой роз, он видел, как прохожие посматривают на него с благожелательной улыбкой, и от волнения не замечал струившегося по щекам горячего пота. Он представлял, как войдет в дом, как увидит Надю, и думал: может быть, впервые в собственной квартире она застесняется, смущенно улыбнется или порозовеет. Михаилу очень хотелось видеть ее именно такой — нежной и чувствительной, какой она бывала с ним вне дома. Он знал, что и сам не сдержится, покраснеет. Ну, и пусть! Он сейчас не хотел привычной сдержанности. Пусть видят, что он волнуется, пусть Николай Павлович шутит, сколько ему угодно, от этого будет только теплее и ласковее встреча.

Вот уже виден Надин дом. Но что это? Неужели она сама идет ему навстречу? Она! Среди тысяч девушек он отличил бы ее по походке, в огромной толпе узнал бы ее по одному повороту головы.

Они подошли друг к другу поспешно и остановились в нерешительности. Мимо шли люди, но ни Михаил, ни Надя не замечали их. Михаил держал в руке цветы, он попросту забыл о них. Перед ним была Надя, любимая Надя, с опущенными глазами и руками тонкими и нежными; и эта знакомая прядка волос, спустившаяся возле уха, была на прежнем месте — и такая же коротенькая и пушистая.

— Здравствуй, Надя! — сказал Михаил.

— Здравствуй, Миша! — ответила Надя тихо и сдержанно, таким ласковым голосом, что у Михаила пропали всякие сомнения.

Некоторое время они шли молча, с трепетом переживая свое счастье, смущенно и, пожалуй, удивленно поглядывая друг на друга.

Улица тонула в сумерках, словно опускалась на дно реки. Лихой месяц, сопровождая их, важно плыл между острыми верхушками тополей.

— Это тебе… — спохватился Михаил и протянул букет Наде.

— Мне? — спросила она шепотом.

— Конечно, тебе… Я никому другому не дарил… и не буду дарить…

— Какие они хорошие… — проговорила Надя и спрятала в цветах порозовевшее лицо, а Михаил, боясь, как бы она не споткнулась, подхватил ее под руку.

И опять они шли молча. Михаил перебирал в памяти ласковые слова, но почему-то сейчас они ему показались пустыми и совсем ненужными. Он сильнее прижал руку Нади к себе и почувствовал, как она подалась, прижалась к нему.

Знакомый маленький скверик на углу улиц Зеленой и Советской в этот час был пустынен. Под высокими деревьями уже накопилась темень, и явственно слышалось журчанье неугомонного арыка. Они остановились под деревом. Михаил осторожно и нежно обнял Надю и притянул к себе, и они несмело поцеловались.

— Ты меня любишь… — не то спросил, не то удивился Михаил.

— Да… — выдохнула Надя, глядя на Михаила засветившимися в темноте глазами.

И теперь Михаил обнял Надю порывисто и горячо, словно в отместку за все свои страдания, за все мучения, которые ему пришлось перенести.

— Ой, Мишенька, ты меня раздавишь… — проговорила Надя, сквозь радостный тихий смех.

— И задушу, и задушу, — приговаривал Михаил, продолжая целовать и все сильнее прижимать к себе Надю. — Я так ждал, так мучился.

— И я мучилась…

— Я не знал, что делать…

— И я тоже…

Потом они сидели на скамейке и — говорили, говорили, прерывая разговор поцелуями. Журчал арык, по улице изредка проносились машины, в небе гудел самолет, мигая разноцветными огоньками, но все это было где-то далеко-далеко, и все казалось Михаилу до озноба приятным сном.

— Долго я ждала тебя, Миша, а ты не приходил, — призналась вдруг Надя.

Михаил взял ее мягкие ладони в свои руки. Пальцы ее были такие же холодные, как в тот памятный вечер.

— Как же я мог придти, Надя? Видеть тебя было для меня счастьем и в то же время невыносимым страданьем. Увижу тебя, — и подбежал бы, взглянул в глаза, а как вспомню твои слова — словно водой кто обольет меня…

— Дура я была…

— Почему? Сердцу не прикажешь. А жалости я тоже не хотел. Трудная у меня работа и опасная. Когда побываешь под пулями, то хочется не жалости к себе, хочется, чтобы рядом был хороший внимательный друг, с которым можно разделить радость и побороть страх перед смертью. Да, страх. Не знаю, Надюша, думала ли ты об этом? Если не пришлось, то у тебя еще есть время оценить свой решающий шаг в жизни. Ты ведь будешь моей женой?

Надя ничего не ответила. Михаил почувствовал, как вздрогнули ее пальцы и она плотнее прижалась к его плечу. Он полез в карман, но папирос не обнаружил. Взглянул на часы — уже поздно, магазины закрыты.

— Хочется курить, а папиросы кончились. Как же быть? Ведь я тебя не отпущу до утра, — Михаил засмеялся и сжал надины руки.

— Мне хорошо, — прошептала Надя.

— А утром чуть свет мы заявимся к Николаю Павловичу…

— Ой, так скоро?

— Хочу торопиться!

— Миша! Что ты!.. — Надя отстранилась, потом опять прильнула к нему.

Михаил обнял ее.

— Милая, хорошая ты моя! Не сердись на меня. Я хочу, чтобы ты знала все, знала, какую жизнь я тебе готовлю. И в то же время ты можешь быть уверена: о тебе я буду помнить везде, куда бы ни забросила меня судьба. Мы с тобой будем учиться, я тоже пойду в институт — конечно, вечерний или заочный- и буду продолжать драться со всякой нечистью. Много еще у нас пакости этой… Ты, Надюша, будешь учительницей, будешь воспитывать новое поколение людей, которое, наверняка, доживет до коммунистического общества. Я бы хотел перефразировать знаменитое изречение о войнах: битву за коммунизм выиграют учителя.

— Ты любишь, Миша, преувеличивать, — вздыхая, упрекнула Надя.

— Почему? Я себя тоже в какой-то степени отношу к воспитателям, мне приходится с болью и опасностью сдирать струпья с больных предрассудками людей. Б какой-то степени я расчищаю путь в светлое общество твоим питомцам, милая Надюша. Пусть же вспомнят о нас потомки. Пусть нам с тобой не поставят памятники, но наше время решающих драк, наше с тобой поколение войдет в историю как поколение богатырское, поколение дерзкое: оно не только освоит миллионы гектаров целины, атомную энергию, пробьет путь к звездам, оно передаст следующему поколению все счастье-разбросанное, разодранное по частям — какое можно будет собрать на нашей старушке-земле.

— Ты будешь приходить ко мне в школу и произносить такие зажигательные речи моим ребяткам? — спросила Надя.

— Буду, буду…

Они встали и пошли. Улицы были уже пустынны, деревья застыли в красноватом свете электрических лампочек, и остывающая гладь асфальта поблескивала, как спина только что вынутой из воды огромной рыбины. Тих и причудлив в этот поздний час древний Ташкент, окаймленный темно-зелеными купами деревьев. Над его громадой возвышаются пики заводских труб, от кончиков которых днем и ночью струится дымок. А от многочисленных клумб растекается нежный запах цветов.

— Мы зайдем ко мне, Надюша? Я возьму папиросы, — спросил Михаил.

— Зайдем, — согласилась Надя.

Квартира оказалась закрытой. Михаил открыл дверь запасным ключом, вошел и остановился у порога в недоумении: комната была пуста. Костя всегда сообщал, если собирался на прогулку, допоздна не задерживался.

— Где же Костя? — спросил Михаил. — Ты ведь знаешь, Надюша, что у меня есть братишка…

Он не договорил, затрещал телефонный звонок.

— Это вы, Михаил Анисимович? — раздался в трубке девичий голосок, да такой громкий, что и Надя его хорошо слышала.

— Да, — сказал Михаил.

— Здравствуйте! Скажите, Костя пришел домой?

— Кости, к сожалению, нет. Кто говорит?

— Это я, Вера. Я по автомату звоню. Мы с папой очень волнуемся. Приезжайте скорее к нам, Михаил Анисимович. С Костей, может, случилось что-нибудь…

— Здравствуйте, Вера! В чем дело? Костя не маленький, скоро явится наш гуляка.

— Я его давно жду. Я кое-что знаю, но по телефону не могу рассказывать. А к вам меня папа не пускает… Костю увели эти… — чуть не плача, говорила Вера, — Три часа к телефону бегаю… Приезжайте, пожалуйста, Михаил Анисимович…

— Что случилось с Костей? — Михаил с недоумением и тревогой посмотрел на Надю. Досадуя и на Костю, и на Веру, Михаил постоял, подумал, потом решительно ответил:- Хорошо. Сейчас приеду.

Положив трубку на телефон, он подошел к Наде, обнял ее, поцеловал и сказал:

— Есть подозрение, что Костю увели бандюги. Надо ехать. Вот и начинается наша тревожная жизнь, милая моя Надюша!..

Надя посмотрела Михаилу в лицо и вздрогнула., Только что в глазах Михаила светилась ласка, вспыхивала радость, и вот уже в них строгий блеск и что-то до сих пор незнакомое — какие-то темные тени. «Что же это такое? — растерянно подумала Надя, прижимая руки к груди. — Неужели сейчас для него что-то важнее, ближе меня?» Надя побледнела и гордо вскинула голову. Ей не нужны оправдания, она не хочет слышать объяснений. Но Михаил не собирался ни объясняться, ни оправдываться, он смотрел на нее и ждал ответа, ждал настойчиво и упорно. «А если Косте грозит смерть? — наконец догадалась Надя. — Если над мальчиком издеваются? Как же не броситься на помощь человеку, которому грозит смертельная опасность?»

Надя вдруг ослабла, уронила голову на грудь Михаила и тихо прошептала:

— Иди.