ДОПРОС
Старуху привели в кабинет Урманова, он решил сам ее допросить. Старуха держалась с достоинством, на приглашение сесть кивнула головой и, подобрав юбку, осторожно опустилась на стул, скрестила на коленях руки.
Садык положил на стол деньги, отошел к двери и встал рядом с Михаилом.
На анкетные вопросы старуха отвечала коротко, отрывисто и четко. Родилась в тысяча восемьсот девяностом году, образование — шесть классов. Не работала- муж обеспечивал. Во время Отечественной войны вышла замуж вторично.
— А теперь скажите, зачем отравили своего второго мужа, — сказал подполковник.
— Это кто же его травил? — вскинулась старуха. — Сам налакался денатурату, меры не знал. Что ж я, ответчица за него?
— Почему же водки не дали? — усмехнулся подполковник.
— Он купил да пиджак напоил. А где я денег наберусь?
Подполковник покосился на кучку денег, лежащих на столе. Старуха уловила его взгляд и заерзала на стуле.
— На эти деньги не кивай. Последнее барахлишко сейчас продаю. Питаться-то надо.
— Хорошее барахлишко — золотой браслет! — воскликнул подполковник и засмеялся.
Михаил недоумевал: подполковник вел допрос с шутками, с подковыркой. С таким методом допроса Михаил столкнулся впервые и с жадностью слушал каждое слово.
— Продала? — подалась старуха к столу.
— Нет, — покачал головой подполковник, — и сейчас не знает, что мы видели, как она продавала браслет и как понесла тебе деньги.
Старуха пожевала губами и опустила голову.
— А вы обошлись с племянницей нечестно. Не только денег не дали племяннице, но и обругали.
— Самой жить надо, — буркнула старуха.
— И выпить тоже, — подхватил подполковник.
— Ну и что? На свои ведь, не на чьи-нибудь.
— Вот тут-то не все мне понятно. Давайте-ка начнем сначала. Вы говорите, что мужа своего не травили. Зачем же тогда сбежали, прятались?
Старуха подняла голову, заморгала.
— Так ведь страшно было: тут покойник на кладбище, там муж умер. Мало ли что можно подумать?
— Что верно, то верно. Мы и подумали, и начали распутывать узелок. Старик-то знал, кто убил Марию?
Задавая этот вопрос, подполковник предполагал: «старуха умная и должна выгородить мужа, чтобы спасти себя». Старуха долго молчала, прикрыв глаза. Подполковник ждал.
— Кажись, не знал, — ответила старуха скупо.
В кабинет вошел Максим Петрович, кивнул головой, сел недалеко от стола и принялся рассматривать старуху.
— Понятно, — многозначительно сказал подполковник. — Теперь перейдем к другому пункту. Скажите-ка, Крюков участвовал в убийстве?
— Не знаю.
— А кого знаете?
— Никого.
— Давайте-ка, старая, бросим крутить-вертеть, рано или поздно мы все докажем, не отпирайтесь. Скажите, откуда вы узнали, что убита не Венкова, а Туликова? Муж сказал?
— Ничего он мне не говорил! — взмахнула руками старуха, но как-то сразу осела, ссутулилась. — Ладно, мучители, — вдруг проговорила она и смахнула ладонью с лица пот. — Знаю, что вам многое известно. Она убила. Баба-то сумасшедшая, силища вон какая. Справилась.
— Из-за чего же?
— По ревности.
— Вы видели?
— Сама призналась.
Урманов торжествующе глянул на Максима Петровича.
— Значит, вы утверждаете, что убила Анфиска?
— Она, истинный бог, она.
— Так. Что еще расскажете?
— Больше ничего не знаю, убей меня бог… — старуха всплакнула, кончиком платка вытерла глаза и нос.
— Ну, пока довольно, а то шашлык пережарится. Отдохните, подумайте, да потом расскажете все, что знаете. Для вас же будет лучше. Да смотрите, Крюков и Виктор могут вас подвести.
Покряхтывая, старуха поднялась и пошла к двери с опущенной головой, еле волоча ноги. Пропала вся ее прыть. Когда старуху увели, Урманов встал, потянулся и сказал озабоченно:
— Боюсь нажимать. Она много знает. Надеюсь, расскажет все.
У подполковника было веселое настроение. Он легко подошел к окну, распахнул его, с шумом вдохнул теплый даже в этот поздний час воздух, вернулся к столу, сел и, поблескивая белками глаз, вдруг спросил присутствующих:
— Как, товарищи, допросим Лебедеву?
Михаил и Садыков промолчали. Максим Петрович улыбнулся и сказал:
— Давай. Что-то у тебя, Латып Урманович, настроение праздничное.
Урманов засмеялся и взял телефонную трубку.
Через несколько минут в кабинет вошла Лебедева. За время предварительного заключения лицо ее побелело, она пополнела и выглядела куда приятнее, чем до ареста. С любопытством оглядев присутствующих, задержав ласковый взгляд на Михаиле, — чем вызвала легкую улыбку Урманова, — она плавно прошла к столу и села неторопливо, важно. Обычно преступники на допрос являются хмурыми или наглыми, а эта женщина прошла по кабинету с таким достоинством, что Михаил подумал? «Настоящая дура».
— Прежде всего, я сообщаю вам, гражданка Лебедева, — строго заговорил Урманов, словно он и не смеялся несколько секунд назад, — что медицинская экспертиза теперь не признает вас душевно больной женщиной. Поэтому прошу не прикидываться. Будем разговаривать начистоту.
— Твое дело, — бросила Лебедева задорно.
Урманов вынул из стола спичечную коробку в металлической оправе.
— Где вы взяли эту коробку?
— Не помню.
— Я вам подскажу. Коробка принадлежит Виктору Копытову, на ней есть инициалы. Он оставил ее в доме номер семнадцать. Вы подобрали и отдали Петру. Так?
— Не помню, — повторила Лебедева, снова взглянув на подполковника ясными, невинными глазами.
— Крюков прикуривал на кладбище и там ее потерял. Так?
— Об этом его спросите.
— Хорошо. Спросим. — Урманов достал из стола два листка, вырванных из тетради, и начал читать:-«Нищенка выглядела так: полная женщина, глаза выпуклые и нахальные. Платье на ней было темно-синее, туфли желтые, на низком каблуке». Узнаете себя?
— Вроде обо мне, — усмехнулась Лебедева.
— Писала заявление Соня Венкова. Рассказывайте, как вы украли у нее документы.
— Я не воровала.
— Зря отпираетесь, гражданка Лебедева. — К сожалению, на документах не осталось оттисков пальцев, бумаги были специально захватаны и затерты. И Урманов заговорил о другом:- Вы оставили следы у могилы на кладбище. Экспертиза установила, что следы ваши.
— Чепуху городишь, гражданин начальник. Туфли я в магазине покупала, новенькие, — Лебедева приподняла подол платья и качнула ногой. — Мало ли людей покупает такие туфли. Не пришивай, что не надо. Мне одного дела хватит.
Урманов крякнул.
— Я вижу, вы действительно, в здравом уме и здорово хитрите. Сейчас я вызову жену сторожа кладбища, старуха вам все напомнит. Может быть, тогда по-другому заговорите.
Лебедева сразу сникла, исподлобья, со злостью обшарила глазами подполковника. Щеки и верхняя губа покрылись крупными каплями пота. Она подняла руки над головой и басом торжественно запела:
— Господи, меня помилуй… на небесах и на земле..-Христос воскрес, смертью смерть поправ… Кланяйся, кланяйся… Вознеси мя, боже…
Она пропела еще несколько бессмысленных фраз, затихла и опустила голову, вздрагивая всем телом, словно ее била лихорадка. Максим Петрович и Урманов переглянулись.
— Гражданка Лебедева, — заговорил Максим Петрович, разворачивая лист бумаги, который принес ему Михаил, — может быть, вы скажете, кто вам дал молитву «Пришествие Иегова и изгнание дьявола»?
Лебедева не шевелилась, молчала. Сгорбленная спина ее покачивалась от тяжелого дыхания.
— Вы не помните?
— Сторожиха дала, — с шумом выдохнула Лебедева.
— Сама она печатать не может, значит, ей кто-то тоже дал. Вы не знаете, кто?
— Говорила, какой-то монах принес. Она всем раздавала. Халява старая, людей топит, а сама чистенькой хочет остаться? Жила сухая, полную суму золота набрала, да еще выкобеливает! — но, спохватившись, Лебедева затрясла головой и снова запела жалобно, с завыванием:- Господи, помилуй мя… Спаси мя, боже… Отпусти душу на покаяние…
Смешно и противно было смотреть на нищенку. Здоровая с виду женщина выкомаривала черт знает что. Чем ее можно было увлечь, что могло заинтересовать в нашей напряженной многообразной жизни этого опу-стивщегося человека? Какие причины заставляли ее паясничать, воровать, убивать?
Урманов поморщился и позвонил.
Ввели старуху. Не успела она пройти и пяти шагов к столу, как Лебедева вскочила и со сжатыми кулаками бросилась на старуху.
— А, старая лярва, топить вздумала?!
К женщинам подскочил Садык и встал между ними.
— Кулаки оставить! — закричал он. — Давайте драться словами.
Через голову лейтенанта полетела отборная ругань, а он поворачивался то к одной женщине, то к другой, и угрожающими жестами заставлял их пятиться назад.
— Петра обдирала, как липку, стерва седая, да лягавить взялась!
Старуха взъерошилась, пригнулась и, протянув вперед скрюченные пальцы, закричала визгливо и звонко:
— Ах ты, жаба ободранная! Чего халяву раззявила? Мало тебе мужиков было? Девку извела, а теперь на других свалить хочешь? На-ка вот, выкуси!
— Убить тебя мало, старая лярва! И с золотом твоим закопать.
— Ты мое золото не считай. Посчитай лучше мужиков, с какими трепалась. Где твои дети? Сколько душ сгубила?!
— Старая ведьма!
— Потаскуха!
— Обдирала!
— Нищенка!
— Мешок с гнилыми костями!
— Свинячья ляжка!
— Молчать! — вдруг зычно крикнул Урманов и грохнул кулаком по столу так, что обе женщины круто повернулись к нему и затихли. — Крюк помогал закапывать могилу? — обратился он к Лебедевой, но ответила старуха.
— Она заставила, потаскуха!
— Не заставляла я. Он сам, — огрызнулась Лебедева,
— Документы он посоветовал подбросить?
— Он, — Лебедева отвернулась и зашептала молитву,
— Все понятно. По одной буду вызывать. Уведите их! — крикнул Урманов.
Женщин увели. Урманов потер ладонью лоб.
— Немало преступниц видел, а с такими, заядлыми первый раз встретился, — покачал он головой. — На сегодня, пожалуй, довольно, товарищи. Убийца найден. Завтра, то-есть уже сегодня, продолжим разговор в девять. Ты приходи тоже, Миша, я вызвал Поклонова, может быть, понадобишься.
— А я все же поговорю со старушкой, — сказал, поднимаясь, Максим Петрович. — Ты не возражаешь?
— Боюсь, что сейчас из нее ничего не вытянешь.
— Думаю, наоборот.
— Желаю удачи.
Максим Петрович сидел за столом в малюсеньком кабинете Садыка, в котором кроме стола и двух стульев не было никакой мебели. Из единственного окна была видна крыша соседнего дома.
Старуха влетела в кабинет так быстро, что ее широкая юбка разошлась веером. Проворно сев на стул без приглашения, она без промедления начала говорить, продолжая поносить нищенку, Максим Петрович поднял руку и, улыбнувшись, посоветовал:
— Успокойтесь, Марфа Кондратьевна.
— Чего это ты меня величаешь? — взъерошилась старуха.
— Давайте побеседуем спокойненько.
Но старуха, разгоряченная перепалкой с Анфиской и не на шутку обиженная, не вняла просьбе, вновь затараторила торопливо и злобно:
— Нечего мне спокойно разговаривать. Я им покажу, как наводить поклеп! Натворили, а теперь виляют задом, как собака хвостом. Я не глухая. Сама она рассказала по пьянке, как Петька подбивал убить Маруську и помогал.
— Марфа Кондратьевна, об этом вы расскажете подполковнику, — перебил старуху Максим Петрович. — Я хочу с вами побеседовать по другому делу.
— По какому еще другому?
— По божескому.
— По божескому? Да я уже тридцать лет ни в бога, ни в черта не верю.
— А молитвы верующим раздаете…
— Вон что вспомнил! Было такое дело.
— А вы читали эти молитвы?
— Нужны они мне, как мертвому припарки,
— Зачем же вы их раздавали?
— Кто же от денег отказывается? Платили мне, вот я и раздавала. А верующие пусть гундосят, им все равно, какая молитва.
— Кто же вам платил и молитвы давал?
— Витька приносил, все тот же Петька.
— А они где брали? Сами печатали?
— Монашек их снабжал. Да я с ним поскандалила.
— Расскажите, из-за чего поскандалили.
— История такая. Приносит он однажды молитвы и говорит: «Дайте, Марфа Кондратьевна, кому-нибудь из верующих переписать их от руки». А платить кто будет? — спрашиваю. Он мне в руку сует полсотни. За эти деньги постараться можно. Отнесла я молитвы, покойнице теперь, Марусе, а она на другой день приходит ко мне и давай костерить: «Ты, — говорит, — старая, чего мне антисоветчину подсунула? Я еще против своей власти не собиралась воевать. Бери, — говорит, — кочергу, — старая карга, да сама на войну отправляйся». Я так и ошалела в тот раз. А потом встретила монашка проклятого, выбросила ему молитвы и все как есть выложила. Не на тех напал.
— Где живет монашек?
— Не интересовалась. Странствует, поди. Такие-все бездомные.
— С виду он длиннолицый, с рыжей бородой и рыжими бровями?
— А ты откуда его знаешь? — воззрилась старуха.
— Знаю… — сказал Максим Петрович и нажал на кнопку. — Вот и весь наш разговор, Марфа Кондратьевна.
