Глава 19
В нем не было ничего от Брана.
И от этого факта Ийлэ должно было бы стать легче, но не стало.
Не похож.
И все-таки… сухое лицо, изможденное, такое бывает после долгой болезни…
…камердинер отца слег на осень с сухим лающим кашлем, который старательно пытался скрывать, боясь, что ему откажут от места. Но однажды не выдержал, закашлялся прямо на парадной лестнице. И в доме запахло кровью.
Он же, вытерев губы платком, поспешил заверить, что это простуда.
Лгал.
Отец сказал, что люди всегда лгут, когда боятся или когда злятся, или просто так, без повода… а в тот раз он разозлился на эту ложь. И обиделся, пожалуй.
Да, теперь Ийлэ лучше его понимает. Он так долго был рядом с этим человеком, а тот все равно отказал ему в доверии…
…он помог.
…на третий день, когда сумел перерасти обиду, поднялся на третий этаж и долго оставался там. А мама сказала, что отец умеет кое-что, но говорить об этом не следует.
Лечить людей не принято.
Почему?
Ийлэ не спросила тогда, а теперь… теперь она лишь удивлялась тому, что ненавистный гость вытянул очередную нить из клубка ее памяти.
Камердинер спустился таким же иссушенным, бледным и нервозным.
Хотя нет, пожалуй, Видгар из рода Высокой меди не нервничал, а если и нервничал, то весьма умело это скрывал. Он держался независимо и просто, будто бы сам этот дом принадлежал ему…
…и не только дом.
…стал, опершись на балюстраду, озирается.
Высматривает кого-то.
Видит Ийлэ?
Она не собиралась выходить из комнаты, но вдруг поняла, что не способна усидеть взаперти, что стены давят, а потолок, высокий потолок с белой лепниной, того и гляди упадет. Дом был надежен, Ийлэ знала это, но все равно ощущала, как потолок проседает.
Сбежала.
Райдо не обрадуется.
Он вернется.
Скоро.
И будет притворяться больным. И расскажет про встречу. И еще, наверное, об этом Видгаре, ведь если он не ушел, то им удалось договориться. И как быть, если он вообще не захочет уходить? Ийлэ придется прятаться и дальше?
— Я тебя вижу, — сказал Видгар, и Ийлэ попятилась. — Не убегай.
Замерла.
Следовало уйти, потому что…
…он не причинит вреда.
Райдо не позволит… он женился на Ийлэ и согласия не спросил. Она бы, конечно, не согласилась, и наверное, именно поэтому Райдо поступил так, как поступил… он всегда делает именно то, чего хочет сам.
Или как считает правильным.
И оказывается прав. И значит, Видгар — тоже часть его правоты, которую Ийлэ пока не способна понять. Она, как отцовский камердинер, не верит?
Это обидно и…
…а ведь отец должен был чувствовать болезнь. Если он умел лечить, то… какие путаные, неуместные мысли. Почему он прямо не спросил?
Ждал?
И Райдо ждет. И этот, внизу… серый костюм. Серое лицо.
Сел на ступеньки, спиной к ней, и глядеть на эту сгорбленную спину неудобно. Ийлэ хотелось снова посмотреть в его лицо, убедиться, что нет тех, неправильных черт, которые напомнят ей…
— Тебе нет нужды бояться меня, — Видгар говорил тихо, и поневоле пришлось сделать шаг.
Всего один.
А потом второй.
Третий и четвертый, до вершины лестницы. Сама лестница, лежащая между ними, это уже достаточная гарантия безопасности Ийлэ. Пока он поднимется, он успеет убежать.
Конечно.
И потому стоит. Смотрит. Ждет продолжения разговора.
— Я не враг тебе. И точно не враг твоей дочери.
Видгар все-таки повернулся.
А профиль похож, тот же тяжеловатый нос с горбинкой, и линия подбородка, и сердце стучит, а пальцы немеют. Они вцепились в перила, и хорошо, потому что Ийлэ не уверена, что сумеет устоять, если перила отпустит.
Слабая.
И трусиха.
— Но не буду лгать, называя себя твоим другом, — Видгар покачал головой, будто сам удивляясь, что такая нелепая мысль вообще пришла в его голову. — Я предпочел бы, чтобы тебя не было вовсе… это избавило бы меня от многих проблем.
Откровенен.
И за это, пожалуй, следует быть благодарной.
Ийлэ кивнула, пусть он и не увидел кивка, но кажется, все понял верно.
— Ты тоже была бы рада, если бы я не появлялся. Однако ты существуешь. И я существую. И у нас есть общий интерес…
— Интерес? — шепот и слово царапает горло.
Нани — не интерес. Она живая.
И учится сидеть. У нее не получается долго, заваливается то на один бок, то на другой, но не расстраивается, она вовсе расстраивается редко, а улыбается часто. И от этой улыбки сердце замирает.
Еще от ужаса при мысли, что ее могло бы не быть.
Если бы Ийлэ…
Если бы…
— Да, пожалуй, я неверно выразился… ты познакомишь меня с ребенком? — он развернулся и поднялся. Медленно… и в плавных его движениях не было угрозы.
Пожалуй, что не было.
— Я понимаю, что ты не слишком рада меня видеть… и быть может, ненавидишь…
Замолчал.
Уставился. Смотрит исподлобья, ожидая.
— Нет, — сказала Ийлэ.
Его ей ненавидеть не за что. Райдо прав в том, что этот мужчина — не Бран… отец Брана, но не он сам… и он, наверное, виноват в том, что Бран стал чудовищем.
Или нет?
И как знать, кем станет Нани, ее Нани, которая сейчас лежит на медвежьей шкуре, наверняка, перевернулась на живот и теперь ерзает, пытается ползти. Она ловит длинный мех, и дергает, и тянет в рот.
В последнее время она абсолютно все тянет в рот.
И еще пузыри пускает, а слюню текут по щекам, и Райдо уверен, что дело в зубах и дальше будет хуже, но опиума давать нельзя. Ийлэ с ним согласна: опиум не для детей.
— Нет, — жестче повторила она. — Я… понимаю, что ты другой. Возможно.
— Хорошо.
Ийлэ не знала, что в этом хорошего. А Видгар пояснил:
— То, что ты понимаешь или хотя бы пытаешься понять… так познакомишь?
Ийлэ, подумав, кивнула, но сочла нужным уточнить:
— Не сегодня.
Сегодня она вернулась в комнату Райдо и аккуратно притворила за собой дверь. На цыпочках подошла к шкуре, легла рядом с Нани, которая устала ползать и уснула, а во сне выглядела такой трогательно-беззащитной, что Ийлэ стало совестно — нельзя оставлять детей одних.
Особенно теперь.
Особенно, когда в доме столько чужаков.
— Мне он не нравится, — сказала она шепотом, уверенная, что даже во сне Нани ее слышит. — Но я верю Райдо. Пытаюсь верить.
Ийлэ коснулась посветлевших волос, которые отрасли и теперь завивались, хотя и у нее, и у Брана волосы были прямыми.
— Если бы ты знала, до чего это сложно — верить кому-то…
Представление.
Весь дом — театр, и Ийлэ в нем играет, у нее множество ролей, и не все даются легко.
Зрители привередливые.
Следят за каждым шагом, за каждым словом… Ийлэ боится сказать неверные слова. Или оступиться. Или просто сделать что-то, что нарушит весь план.
Он ведь есть?
Райдо говорит, что есть, но вот подробностей не рассказывает.
— Я могу и ошибиться, — он почти не выходит из комнаты, и в ней вновь пахнет кровью и еще опиумом, который Ийлэ неловко прячет под старой шалью. Шаль бросается в глаза своей неуместностью, а запах опиума, кажется, и люди способны учуять.
Ходят на цыпочках.
Шепотом разговаривают.
Переглядываются со значением и наверняка готовы сбежать. Только не бегут, а ждут.
Чего?
Райдо не нравится болеть, и прежде-то не в восторге был, а теперь, когда он здоров и полон сил, и подавно. Он злится. Ворчит. И раскаивается.
Капризничает.
Просит читать ему, Ийлэ читает, долго, до хрипоты и сорванного голоса, который идет лечить на кухню теплым молоком. Кухарка наливает его в глиняную кружку и щедро добавляет меда, а еще каких-то трав, которые придают молоку пряный привкус.
— Бедный, — сказала она как-то Ийлэ. — Так мучается.
Ийлэ кивнула.
Мучается.
Ему приходится лежать. И отказываться от еды, которую Ийлэ приносит позже, ночью… или не она, а Нат.
Изредка — Гарм, в карманах которого, кажется, способно уместиться половина кладовки. Гарм появляется заполночь, входит без стука и молча выкладывает на стол куски колбасы, хлеб, сыр. Потом садится на пол, у колыбели, и смотрит на Броннуин.
— А я сына хочу, — сказал он однажды и люльку качнул. — Всегда хотел… только дома не было. А без дома — какая семья?
Ийлэ не знала.
Она вообще потерялась в этой странной постановке, от которой удовольствие получал лишь Видгар из рода Высокой меди. Он обжился в доме и заглядывал каждый день.
Спрашивал разрешения Ийлэ.
Она разрешала, отступала к Райдо, садилась на его кровать и брала за руку. Ей так было спокойней. А Видгар делал вид, что ничего не видит.
Не понимает.
Он брал Броннуин на руки и разглядывал. А она смотрела на него.
Улыбалась.
И однажды огрела погремушкой. Ненарочно, нет, но Ийлэ испугалась, что пес разозлится. Он же вдруг улыбнулся, и в этой улыбке сделался до отвращения похож на того, другого…
— Если тебе плохо, я скажу, чтобы он больше не приходил, — Райдо гладил ладонь.
— Нет.
— Почему?
Он все-таки сел, пользуясь тем, что время позднее и от души ненавидимую им кашу уже подавали. А значит, вряд ли кто решится побеспокоить больного хозяина.
— Я устала бояться, — ему можно рассказать. — Это… это еще хуже, чем ненавидеть.
Райдо обнял.
— Я хотела бы забыть… знаешь, чтобы просто вдруг очнуться в доме и с ребенком, и не помнить ничего… но тогда бы я, наверное, искала бы эту утраченную память, думала бы, что там что-то важное… не плохое, нет… разве со мной могло бы случиться что-то плохое?
— Конечно, нет…
— Но случилось.
— Да, — Райдо коснулся губами волос. — Плохое иногда случается со всеми нами. И никогда нельзя сказать, заслуженно или нет…
Он замолчал.
Сидел, обнимал и мягко покачивался, а Ийлэ покачивалась с ним, пытаясь угадать, о чем же он думает. И беспокойство ее утихало, а страхи вновь отпускали.
Ненадолго.
— Я не хочу больше бояться, — она сказала это на десятый день представления.
Или на одиннадцатый?
Она сбивалась, хотя и, продолжая старую традицию, отмечала дни черточками на обоях, но черточек было много, и Ийлэ запуталась, не зная, какие из них принадлежат ей.
Среди дней, похожих друг на друга, немудрено было потеряться.
— Скажи, что мне сделать? — Райдо спустился на пол и лег, и подставил спину, ему нравилось, когда Ийлэ спину гладила.
А ей нравилось гладить.
В этом было какое-то равновесие… гармония.
— Поцелуй меня снова.
Райдо повернулся на бок.
— Это я с огромным удовольствием, но, может, объяснишь?
— А мне казалось, что муж может целовать жену и без объяснений.
Что ему сказать?
Что она сама не уверена в том, чего хочет и хочет ли?
— Ты пытаешься шутить, — констатировал Райдо и поцеловал, правда, в висок и как-то не так, как в прошлый раз. Нежно?
Нежно.
Осторожно. Точно она, Ийлэ, из хрусталя… а она не хрустальная вовсе, ни рюмка, ни ваза, живая. И просто немного запуталась. В очередной раз запуталась. С ней это случается, да…
— Райдо.
— Я здесь.
Конечно, здесь. Сидит, обнимает. Держит бережно, дышит в затылок, и от этого дыхания по коже разбегаются мурашки.
— Я не хочу, чтобы ты больше ждал.
Хорошо, что он сзади, не смотрит на нее. Если бы смотрел, Ийлэ не решилась бы заговорить. А так можно представить, что Ийлэ сама по себе.
Почти сама.
— Это из-за Видгара?
— Что? Нет. И да… но не в том смысле, в котором ты подумал, — Ийлэ все-таки пришлось повернуться к нему.
Темно.
И свечи на туалетном столике недостаточно, чтобы темноту разогнать. Эта свеча, уже оплывшая, с почерневшим фитилем, отражается в зеркале, а еще в нем же, подернутом пологом пыли, отражаются их с Райдо тени, сплетенные, сросшиеся друг с другом. В этом Ийлэ видится истина.
— В доме много… чужих.
— Они тебя пугают?
— Да.
— Я просил Видгара объяснить своим людям, что…
— Он объяснил, — Ийлэ прижала палец к губам Райдо. — То есть, я точно не знаю, но наверное, он объяснил. Они стараются не попадаться на глаза, но… я все равно знаю, что они где-то рядом. И боюсь. Я… я не хочу больше бояться. Их… или других мужчин… мужчин вообще…
Молчит.
Почему молчит?
Ийлэ плохо объяснила? Она не умеет иначе. И чем дольше молчание длиться, тем страшнее становится, потому что сейчас Райдо решит, что она ничем-то не лучше Дайны.
Может, хуже. Дайна хотя бы не притворялась, а…
— Мне казалось, я тебе нравлюсь.
— Нравишься, — ответил Райдо. И голос его был сиплом, надломленным. — Очень нравишься. Но я не хочу вот так…
— Как?
А шрамы под пальцами все равно чувствуются, пусть и разгладились немного. Ийлэ помнит их рисунок, но продолжает изучать его наново…
…и кожа мягкая.
Странно, что у мужчины кожа мягкая, только волосы отрастающие колются…
— Ты красивая… даже не так, не правильно. Нет, ты красивая, но красивых женщин много. А тянет к тебе. Это из-за запаха. Я говорил, что ошибся, когда думал, что от тебя осенью пахнет? Весной. Весну нельзя обижать.
— Я не прошу меня обижать.
— Возможно, — он соглашается легко, и в этом Ийлэ видится подвох. — Но я тоже боюсь…
— Чего?
— Того, что ты поймешь, что вовсе не этого хотела. И возненавидишь меня за то, что я воспользовался слабостью… или просто за то, что я ничем не лучше тех…
— Всем лучше.
— Неужели?
— Ты меня поцеловал.
— Это, без сомнения, аргумент…
— Да, — и снова у нее не получается объяснить. — Те… раньше… мне было больно и только… боль и боль… и опять… и стыдно очень, потому что лучше умереть, а умереть решимости не хватает. Но теперь я смотрю на… остальных, которые чужие здесь, и думаю, что любой из них рад будет сделать больно. Я понимаю, что, наверное, ошибаюсь… что не все такие… но знать — одно. Чувствовать… когда кто-то подходит близко, я жду, что он ударит. Не разумом, но… здесь.
Ийлэ приложила руку к сердце.
— А от тебя — нет… ты и Нат еще…
— Нат каким боком? — кажется, в голосе Райдо проскользнули рычащие ноты.
— Никаким. Его я тоже не боюсь. Я вообще думала, что если бы у меня был брат, он походил бы… ты понимаешь?
Райдо кивнул.
— Но хорошо, что брата не было. Его бы убили. А Нат вот… живой. Разве это не замечательно?
— Замечательно.
Глухой голос.
И шепот горячий… и от этого шепота становится жарко.
— Я знаю, что не сделаешь мне больно…
Наверное, та молния, которую Ийлэ поймала, никуда не исчезла. Она спряталась, чтобы теперь ожить. Иначе почему жарко?
Страшно немного.
Самую малость.
И страх заставляет тянуться к тому, кто защитит, даже от молнии. Или хотя бы разделит ее на двоих. Молния, на двоих разделенная, не способна испепелить.
— Ты плачешь?
— Нет. И да. Сама не знаю.
— Плохо?
— Хорошо…
…свеча оплывает, и огонек, который до последнего держится, цепляясь за оплавленную нить фитиля, все-таки гаснет.
Его отражение уходит следом.
Но зеркала не любят пустоты, и остаются тени, те самые, сплетенные вместе, сросшиеся в одно. Тени знают правду, а Ийлэ… она меняется.
Сейчас.
Плавится, как тот воск, и застывает. И считает удары сердца, только сбивается, а значит, счет приходится начинать наново.
Раз.
И два, и три… это чем-то похоже на танец… Ийлэ целую вечность не танцевала, она и забыла, как кружит голову вальс… музыка есть, просто иная.
Скрипки ветра, который разыгрался к ночи, и ластится, воет, подглядывает бесстыдно. А стыд сгорел, надо полагать, на вершине свечи, оттого так быстро ее и не стало.
Но музыка…
Вдох и выдох.
Полустон, полувсхлип. И шорох ткани, заставляющий замереть в болезненном ожидании.
Страх, какой-то вдруг всеобъемлющий, звериный, напрочь лишающий способности думать. И когти впиваются в чью-то кожу, раздирая ее.
Пахнет кровью.
И запах ее отрезвляет ненадолго.
— Прости, — ей стыдно и боязно уже оттого, что странная музыка ночи будет разрушена. Однако голос Ийлэ вплетается в эту недоигранную мелодию. — Прости пожалуйста.
— Тебе больно?
В темноте кровь почти черная, густая.
Ее не так и много, но… почему Райдо спрашивает о ее боли?
— Нет, — Ийлэ проводит ладонью по его плечам, чувствуя, как зарастают на них рваные ссадины. — А тебе…
— Ничего страшного.
Наверное.
Ничего.
Страшного.
И вправду совершенно ничего. Это тоже все весна виновата. Мама говорила, что весною альвы теряют разум… Ийлэ вот потеряла, или еще раньше потеряла, а весной эта потеря особенно остро ощущается. Только о разуме не получается больше думать.
И о свечах.
О тенях.
Ветре.
Ни о чем, кроме того, кто рядом. Ийлэ так боится его потерять, что отчаянно цепляется за шею, тянется, дотягивается до уха и шепчет тихо-тихо имя:
— Райдо…
Его женщина спала, обняв подушку. Она обхватила ее и руками, и ногами, и во сне вздыхала, а еще улыбалась. И видеть ее улыбку было… странно.
Райдо смотрел.
Любовался.
И уговаривал себя, что утро ничего не изменит.
Ложь, конечно. И прежде утро меняло многое, оно возвращало краски, а еще столь неуместное порой чувство стыда. За ним следовало раскаяние, которое портило все. И упреки. Взгляды, преисполненные раздражения, потому как он, Райдо, стал не только причиной, но и невольным свидетелем чужого преступления.
Быть может, поэтому младшенький предпочитал не связываться с замужними дамами? Да и вовсе нанимал девиц. Платил.
Когда платишь — это честно, пусть и грязно…
Не те мысли.
Надо бы о доме. О непременном визите доктора, который наверняка не выдержит. Слухи расползаются по городу, будоража людей, подталкивая. И тот, кто затеял игру, не устоит.
Скорее всего, не устоит.
Приедет проверить. Убедиться, что слухи не лгут… и хорошо, что у людей обоняние слабое. Пса обмануть бы не вышло.
— Тише, — одними губами произнес Райдо, когда Броннуин завозилась в корзине. И подхватив ее на руки, поднял. — Она устала. Пусть поспит. Тогда добрее станет. Поверь моему опыту, выспавшийся человек на порядок добрее не выспавшегося.
Броннуин зевнула и сунула кулачок в рот.
— Сейчас… думаю, сегодня мне может полегчать настолько, что я выйду из комнаты? Ненадолго… к сожалению, надолго нельзя, а так бы я с превеликим удовольствием с тобой бы прогулялся… день, кажется, солнечным будет. И жаль его терять, но лучше один, чем всю жизнь.
Он говорил шепотом, а Броннуин слушала.
Всегда его слушала. Такая очаровательно внимательная. И ничего в ней нет от Брана. На Видгара, быть может, и похожа слегка, как он утверждает, но на Райдо похожа сильней.
Только-только рассвело.
Было по-утреннему прохладно, свежо. И Райдо остановился в коридоре, наслаждаясь этой свежестью, обилием запахов, скрытых звуков…
…жесткая щетка трется о решетку, счищая грязь. Хлопает дверь внизу… кто-то что-то несет… кто-то с кем-то говорит…
Надо бы на кухню, чтобы согрели молока.
И пеленки принесли.
Почему он, Райдо, няньку не нанял? Не сообразил… да и прежде Ийлэ няньку бы не подпустила к дочери. Но, может, передумает?
— Уже встали? — Видгар с трудом подавил зевок. А ему что не спится? И отвечая на молчаливый вопрос, Видгар из рода Высокой меди, признался. — Старческая бессонница… всю ночь ворочаюсь, а сна ни в одном глазу. Под утро засыпаю, просыпаюсь через час или два, если повезет… можно?
Райдо протянул ребенка.
— Ревнуете?
— Не знаю. Пожалуй, что да. Я привык, что она моя. И еще Ийлэ.
Видгар держал малышку бережно, и та не протестовала, но разглядывала уже его и шлепала губами, точно пыталась сказать что-то донельзя важное.
— Вижу, — Видгар сделал глубокий вдох. — В ваших отношениях с супругой наметился некоторый… прогресс.
Настроение сразу испортилось.
— Не та тема, которую я готов обсуждать.
— Не злитесь, — миролюбиво произнес Видгар. — Считайте, что я рад за вас…
— Даже так?
— Лучше, когда у ребенка нормальная семья, а не формальная.
С этой точки зрения Райдо проблему не рассматривал. Он вообще не рассматривал эту проблему, да и проблемой-то ее не считал.
— И еще, — Видгар посадил малышку на сгиб руки. — Я думал над тем, что вы рассказали. И пришел к выводу, что ваша альва — ключ ко всему.
— Именно, что моя.
— Помилуйте, я точно на нее не претендую. Не те годы. А денег у меня и своих хватает… этот клад… он опасен тем, что вещички будут слишком уж приметные… ну да не о том ведь речь. Вы не можете не понимать, что Ийлэ ему нужна. Вы пытаетесь защитить, но…
— Что предлагаете?
— Немного… развить вашу авантюру.
— Ийлэ…
— Не пострадает. Она как таковая не нужна… нужно намерение, — Видгар пощекотал малышку под подбородком и та рассмеялась. — Очевидное намерение… и немного денег, которые, скажем, я готов буду заплатить за свою внучку.