Глава 17
В городе было неспокойно.
Нат не хотел ехать.
И хотел.
Хотел, потому что слишком много всего непонятного творилось.
Кухарка вот решила оставаться при доме, буркнула, что слишком много любопытных. И сплетни опять же… а пояснять, что именно ей в тех сплетнях не по вкусу отказалась. Нет, Гарму она точно все изложила, недаром он на эту поездку, что на войну, собирался. А Нату правды не скажет.
Едет вот, в седле покачивается, песенку развеселую под нос насвистывает, будто бы и не думает ни о чем. Обманщик.
Все врут.
И Нату придется.
Он ведь Нире не рассказал, куда едет. И знает, что Гарм промолчит. И Райдо тем паче, только… нехорошо. Пусть твердят, будто молчание — это вовсе даже не вранье, а Нату противно.
А вдруг узнает?
Не от Гарма и не от Райдо, но от тех девиц… или нет, с теми девицами Нире говорить не о чем, но ведь слухи, те самые вездесущие… перескажут, переврут… а если Нира прямо спросит? Он ведь не сумеет ответить неправду.
— Опять думаешь?
— Кому-то надо, — огрызнулся Нат, пользуясь тем, что любимый наставник пребывал ныне в благом расположении духа и на приличном расстоянии.
— Смотри, чтоб от избытка мыслей башка не треснула, — Гарм вытащил из кармана булочку. — Хочешь? Лови.
И бросил, не дожидаясь ответа.
Не булочкой делился — реакцию проверял. А булочку Нат поймал. Свежая. И теплая даже, пусть слегка в кармане примялась.
— Молодец.
— Почему я?
Булочка оказалась с изюмом. Нат изюм любил, и выковыривал по ягоде, каждую разжевывая тщательно.
— Едешь? Потому что…
Странный ответ.
— Нат, тебя в городе знают, — Гарм ослабил поводья, и лошадь перешла на шаг. Она не торопилась, верно, сама наслаждаясь прогулкой. — И меня знают. А моих людей — нет. Это первая причина.
Нат все равно не понял.
Какая разница, знают его в городе или нет?
— В публичный дом, ладно, разрешаю не идти, а вот по городку прогуляешься… по центру… в лавки заглянешь… выберешь своей жене что-нибудь этакое…
— Какое? — Нат нахмурился. Ему не понравилось, как Гарм говорил про Ниру.
— Откуда мне знать. Такое, чтоб понравилось… а заодно и моей купи. Не знаю. Гребень там. Или ленту какую… нет, гребень. Или два. А еще лучше, чтоб набором. Знаешь, есть такие, дамские, где и щетки всякие, и гребни… у нее ж коса до пояса.
Гарм зажмурился и вид у него сделался нехарактерно довольный жизнью.
— Донесут, конечно… но она у меня отходчивая… покричит и успокоится, а там и объясню. Взрослая женщина, с пониманием.
Нат вздохнул. В отличие от кухарки ему понимания явно недоставало.
И Гарм понял.
— Ты при Райдо с самого первого дня. И об этом знают. Не все, но… хорошо бы тебе с шерифом встретиться. Перекинуться парой слов… скажем, о том, что хотел бы пригласить другого доктора… что с твоим тестем у Райдо отношения незадались… а ему снова плохо… и он упрямится, верит, что альва ему поможет. Она и помогает, только с каждым разом этой помощи на все меньшее время хватает…
Он помолчал, позволяя Нату обдумать услышанное.
— И к доктору загляни. Попроси опиума… так, чтоб понял, что не для себя… хотя он и так поймет. Спроси, чем бы он посоветовал запах опиума перебить, мол, пациент не готов принимать этакое лекарство, но без него ему совсем худо…
Нат кивнул.
— Вот… мне-то они не поверят… а вот ты — дело иное…
— Провокация?
— Ишь, умных слов понахватался-то… но да, она самая… — Гарм кивнул и вытащил другую булочку, оторвал кусок, скатал из мякиша ком и в рот отправил. — Нат… ты вроде неглупый парень. Бестолочь, конечно. Но в твои годы это нормально… так что, поаккуратней там. В драку без нужды не вяжись.
Вздохнул и вновь булку терзать принялся.
— Райдо велел за тобой приглядывать, да… в паре оно ничего не выйдет. Он и сам понимает. Но… ты все одно аккуратней. Ладно?
— Ладно.
— А если вдруг… то не стесняйся сбегать. Или на помощь кликнуть. Идет?
— Идет.
Нат не настолько глуп, чтобы шкурой зазря рисковать. Шкура эта, медленно, но заживающая, ему еще пригодится и, как он подозревал, в самом ближайшем времени.
Провокация…
Главное, не переиграть. Нат не обольщался в том, что актер из него не самый лучший.
— Часика полтора тебе хватит? — поинтересовался Гарм, облизав пальцы. И сам же ответил. — Хватит. А управишься раньше, то знаешь, где меня найти… и это, про гребни не забудь, ладно?
И кошелек кинул, точно у Ната своих денег нет.
— Бери-бери, охламон. Подарок моей женщине будет. И значит, за мои деньги куплен должен быть.
В этом имелась своя логика.
Городок по весне переменился, но отнюдь не в лучшую сторону. Развезло обочины, и потеки грязи расползлись по мостовой, эту самую мостовую скрыв.
Воняло.
Дымом. Навозом. Кошачьей мочой, запах которой перебивал даже вонь человеческого дерьма. Рыбой порченой, кровью и свежатиной. Коров били на улице, разделывали тут же, под навесом, и стаи уличных собак спешили урвать свой кусок.
— Аккуратней, — повторил Гарм, перед тем как свернуть на боковую улочку.
Аккуратней.
Город переменился. Теперь он рассматривал Ната настороженно, с опаской и ненавистью, которая чувствовалась, что в желтых глазах бродячих псов, позабывших даже о мясе, что в серых человеческих.
Мясник замер, закинув топор на плечо.
И показалось — сейчас бросит, легко, благо, человек этот был могуч, и силы наверняка хватит, чтобы управиться с топором… Нат увернется.
Полезет в драку…
…мясник не один, еще забойщики есть, с тяжелым окованным железом молотом. И младшие помощники, что свежуют тушу. У этих — кривоватые, неудобные с виду ножи, но люди орудуют ими ловко.
И Нат пришпорил лошаденку.
Ему нужно в центр.
Он ехал по кривоватой улочке, спиной ощущая недружелюбные взгляды. Вели? Нет, пока, пожалуй, наблюдали… а грязь сползала, обнажились камни мостовой, и конские подковы звонко застучали.
Становились чище дома.
И улочка расползалась, обзаводясь тротуарами из розовой плитки, бордюрами и парой мокрых после дождя кленов. Они стояли друг напротив друга, отражаясь в витринах окрестных лавок.
Надо будет зайти, но потом. Сначала — дело.
И у местной таверны Нат спешился, бросил подбежавшему мальчишке поводья и монетку. Поводья тот поймал, а потом поднял взгляд на Нат и замер, приоткрыв рот, не способный решить, стоит ли ему звать на помощь или все-таки…
— Не расседлывай, — сказал Нат. — Вернусь через час.
Паренек кивнул и попятился.
Вот же…
Шерифа Нат встретил у аптекарской лавки, и тот, любезно придержав дверь, поинтересовался:
— Прогуляться решили?
— Пришлось, — буркнул Нат, поежившись.
Этот человек тоже изменился.
Старый? Больной? Но при том опасный. И ныне это очевидно…
— Надолго? — шериф кивнул на аптеку.
— Нет… кое-что надо взять и…
— Я подожду, — шериф не спрашивал, он ставил Ната перед фактом. — Ты уж не задерживайся…
В аптеке пахло травами.
Вербена. И резковатая мята. Липовый цвет в высокой склянке. Чабрец. Малина сушеная и темные ягоды голубики… ряды банок с белыми этикетками, подписанными кривоватым почерком. Порошки и смеси. Настои. Отвары…
— Добрый день, — поздоровался Нат, хотя в аптеке никого на первый взгляд не было.
— Добрый, — доктор выглянул из-за приоткрытой двери и, увидев Ната, нахмурился. — Что вы… не важно. Случилось что-то?
Он был в белом фартуке, в нарукавниках, и выглядел до невозможности растерянным.
— Простите, я несколько занят. С Нирой все хорошо?
— Да.
— Тогда в чем дело? Вряд ли вы столь сильно соскучились по мне, чтобы просто навестить, — он вновь исчез, а появился уже без фартука, зато принес с собой горьковатый запах бараньего жира.
Ната эта показная не дружелюбность лишь порадовала: не придется притворяться.
Притворяться он не любил.
— Мне нужен опий. Две склянки, — он подумал и поправился, — лучше три. Есть?
— Для кого?
В полумраке глаз человека не разглядеть, тем паче, что за стеклышками очков прячет. И стекла желтые, яркие.
— Вы можете молчать, молодой человек, но молчание ничего не изменит. Опий — не забава, а серьезное лекарство, которое я не могу продать по первому требованию…
Неужели?
Нату казалось, что именно так опий и продают. Что склянками, что огромными бутылями морфия, не спрашивая ни рецепта, ни даже того, кому эта отрава пойдет. А что отрава — это и Нату понятно, видел он людишек-опиоманов.
— Райдо, — Нат отвел взгляд.
Человек молчал.
Перебирал бумажные конвертики, раскладывая их на прилавке.
— Ему хуже, — добавил Нат спустя минуту. Хотелось на человека наорать, потому что если бы Райдо и вправду стало хуже, а этот… он злится из-за Ниры.
Но ей ведь хорошо.
Нат старается, чтобы было хорошо… он обещал журналов привезти. И еще книг… и позавчера они гуляли… дождь был, но Нира дождя не боялась, напротив, сказала, что так интересней.
И вела по дорожке.
Рассказывала, что про дом, что про сад, который начал зарастать, и ее это печалило. Нат сказал, что сад приведут в порядок, а она поверила… и позволила себя поцеловать.
Вот о поцелуе вспоминать не следовало: Нат понял, что краснеет.
— Насколько хуже? — холодно осведомился человек, но вмешательство его было как нельзя более своевременным.
— Совсем хуже. Больно.
— А его…
— Не хватает сил.
— Как я и предполагал, — это доктор произнес с чувством глубочайшего удовлетворения. — Ремиссия — явление временное. К сожалению.
Сожаления в его голосе не было ни капли.
— Вот, — доктор поставил на стол три склянки. — По пять капель в горячее вино. Если станет хуже — семь. Дальше сами подберете дозу.
И отвернулся, показывая, что беседа окончена.
Что ж, Нат сказал все, что от него требовалось. Флаконы он спрятал в кармане куртки.
— Спасибо.
— Мой долг — помогать пациентам, — отозвался доктор. — Сколь бы упрямы и грубы они ни были…
Нат ему не поверил, но из лавки вышел и дверь придержал осторожно, не хватало, чтобы этот человек решил, будто бы Нат тоже упрям и груб.
Нет, упрям, об этом ему говорили неоднократно, но ведь не груб… разве что иногда.
— И вправду быстро обернулся, — шериф стоял, прислонившись к перилам, разглядывая желтоватые свои ногти. — Я уж настроился… Так и не поладили?
— Нет.
— Жаль… меня-то родичи моей супружницы тоже не особо жаловали… но и к лучшему, мне с ними делить было нечего. Поженились, жили своим домом… прям как вы.
Нат кивнул.
— Зачем тогда заглядывал?
Вытащив флакон, Нат протянул шерифу.
— Опиум?
— Не мне.
— Райдо?
Нат кивнул и флакон убрал.
— Стало хуже?
Снова кивок.
— Что ж… не могу сказать, что меня это удивляет… жаль, конечно, но… жизнь — она такая… иные раны, как ни лечи, не зарастут, — шериф вытащил кисет и, отрезав узкую полоску табака, сунул в рот. — Плохо, конечно… и хорошо. Нет, ты, парень, не думай, что я такой черствый… хотя, конечно, черствый… в мои-то годы всего насмотришься, ко всему привыкнешь… но вот… глядишь, как помрет твой, так и ты уберешься… и вообще… мне поспокойней станет.
— А сейчас беспокойно?
— В лесу еще одну девку нашли.
— И что? — Нат шел не спеша.
— Ничего. Говорят, что ваши…
— Вранье. У нас никто не отлучался.
— Так-то оно так, — согласился шериф. Он жевал табак, размеренно двигались челюсти и длинные обвисшие усы шерифа тоже подрагивали, и Нат испытывал почти непреодолимое желание эти усы подергать, до того чуждыми они казались на этом лице, точно приклеенными. — И будь оно иначе, я бы уже задержал… от меня и требуют, чтоб предпринял чего…
— Чего?
— Чего-нибудь… лучше посредством крепкой веревки… но для суда у меня доказательств нет, а без суда вешать — это самоуправство полное…
Он сплюнул и плевок растер сапогом.
— Но самоуправство — на то и самоуправство, что ему закон не важен… люди пока терпят. Но как надолго их хватит?
— Не знаю, — ответил Нат.
— Это был риторический вопрос.
— Тогда извините.
Нат остановился перед магазинчиком, в витрине которого были выставлены стеклянные фигурки. Нире бы понравилось? Она говорила, что любит всякие интересные вещи… знать бы еще, что она сочтет интересным.
Музыкальную шкатулку, с виду довольно старую.
Или вот куклу… нет, кукла чем-то на Мирру похожа, а сестру Нира побаивается. Но вот серебряное деревце с колокольчиками выглядит очень интересно.
Или часы-птица.
А еще гребни найти надобно, о которых Гарм спрашивал.
— Парень, — шериф закашлялся и кашлял долго, согнувшись пополам, успокоился сам, ударил себя в грудь кулаком, пробормотав: — Извини. Подавился.
— Нет.
— Что?
— Вы не подавились, — Нат подался ближе, к самому лицу, к желтой коже, к желтым же зубам. — Вы больны. Чахотка, да?
— Умный, да?
— Наверное, — Нат никогда не пытался оценивать свой ум. Он лишь надеялся, что не очень глуп. — От вас кровью тянет. И значит, вам тоже осталось недолго.
Шериф оскалился.
Пожалуй, не будь он человеком, Нат счел бы этот оскал вызовом.
— Убирайтесь, — шериф произнес это тихо. — И ты, и твой Райдо… убирайтесь, пока можете…
— Иначе?
— Иначе вас заставят уйти, — он вытер губы ладонью.
— От табака только хуже будет, — Нат угрозы не испугался. — Но вы сами знаете. Тогда почему жуете?
Шериф смотрел, не мигая. Нехороший взгляд.
И человек тоже.
В этом городе как-то слишком уж много нехороших людей. Или просто Нат к другим городам не присматривался.
— Привычка, — Йен кривовато усмехнулся. — А ты парень веселый, как я смотрю… но передай, что я сказал. Будь так добр.
Нат кивнул: передаст. Ему не сложно.
А вот все-таки что выбрать? Шкатулку, дерево или семейство костяных слонов, вырезанных с удивительным мастерством… или вот тот кинжал кривой, в затертых ножнах… нет, кинжал не для женщины… про гребни бы не забыть.
Из города им уехать позволили.
Ийлэ проснулась.
И открыла глаза. Удивилась тому, что место это ей не знакомо, а потом вспомнила, и вчерашний день, и разговор, и сон нелепый.
Она села в кровати, широко зевнула.
И дальше что?
Уходить?
Или остаться? А если остаться, то как себя вести? Притвориться, будто бы все обыкновенно? Ийлэ хорошо научилась притворяться, но сейчас почему-то ей не хотелось лгать.
Обыкновенно?
Нет.
И да.
И ей, пожалуй, нравится. Не то, что происходит, но утро. И солнце за окном, дождь в кои-то веки прекратился. Окна отмыл, и на рыжих стеблях винограда набухли почки. Скоро треснут, выпуская бледно-зеленую мягкую листву. А спустя месяц-другой окно это зарастет, и в комнате станет сыро, сумрачно.
Ийлэ выбралась из кровати.
Она ступала осторожно, по нагретым половицам, и дом молчал, соглашаясь, что не следует будить Райдо. Во сне он забавный.
Черты лица мягче становятся. И шрамы вовсе его не портят. Ийлэ не представляет его без шрамов… а он улыбается… и наверное, знает, что Ийлэ рядом.
Или просто снится что-то хорошее?
Пускай.
А Ийлэ посмотрит. Ей нужно подумать… еще бы знать, о чем именно.
— Пол холодный, — сказал Райдо, не открывая глаз. — Иди сюда.
И руку протянул.
А Ийлэ приняла, она забралась в кресло, к нему на колени, что было и вовсе немыслимо, но зато тепло и уютно.
— Рано еще, а ты уже вскочила, — Райдо провел пальцем по ее шее. — Что-то случилось?
— Нет.
— Случилось, — он гладил шею, и это вновь не было неприятным. Напротив, Ийлэ хотелось устроить голову у него на плече и просто сидеть, наслаждаясь моментом.
Утро.
Солнце.
Райдо…
— Ничего не случилось, — возражала она исключительно затем, что сейчас и здесь ей нравилось возражать ему. Вот он нахмурится, хмыкнет, но гладить не перестанет. От него пахло сном и молоком, которого, наверное, не осталось. А если и осталось, то кувшин стоит далеко, на столике, за ним вставать придется, а вставать Ийлэ не хочется.
— Это хорошо, что ничего… Ийлэ, ты как?
— Замечательно.
— И замечательно, что… — он вздохнул и, потянувшись, потерся о шею носом. — У тебя на затылке волосы вьются.
— Неправда!
— Правда. Мне видней.
Возможно, но это еще не повод для клеветы. У альвы волосы не вьются!
— Ийлэ, — Райдо руку убрал. — Ты… себя хорошо чувствуешь?
— Сейчас или вообще?
— И сейчас. И вообще.
— Вообще хорошо. Сейчас, — Ийлэ задумалась, стоит ли признаваться. — Сейчас — очень хорошо. Мне с тобой очень спокойно. Я… я бы осталась с тобой насовсем. Понимаешь?
Райдо медленно кивнул.
А Ийлэ вдруг стало стыдно. И стыд заставил отвернуться, обнять себя.
Это все вчерашний день, когда она снова почувствовала себя слабой, а слабость заставила искать защиты. А рядом с ним Ийлэ чувствует себя защищенной.
Все правильно.
Логично.
— Мы поговорим об этом позже, — Райдо коснулся губами виска. — А сейчас… сейчас мы поговорим о другом. Пустишь?
Ийлэ встала.
И Райдо поднялся, потянулся с тяжким вздохом.
— Старею…
— Просто в кресле спать было неудобно.
А кровать заняла Ийлэ.
— Это точно, — он развел руки в стороны и присел. — Плечи затекли совершенно… послушай, сегодня я жду одного гостя… и честно говоря, не уверен, что был прав, пригласив его в наш дом…
Наш?
Этот дом больше не принадлежит Ийлэ, но возражения она оставила при себе.
— И я хотел попросить, чтобы ты побыла наверху. У себя. Возьми Ниру… Нани… займитесь там вышивкой или еще чем-нибудь… ребята Гарма будут рядом.
— Этот гость… опасен?
— Надеюсь, что нет.
— Кто он?
Райдо ответил далеко не сразу. Он потянулся, вздохнул и, присев у кресла, признался:
— Отец Брана.
— Что?
— Тише, мое сокровище. Не злись.
— Я не…
— Злишься. И боишься. Но поверь, я не отдам тебя ему…
— Меня?
— Вас, — поспешил исправиться Райдо. — Ему нужна Броннуин.
— Не называй ее так!
— Почему? Красивое ведь имя. Сильное. И она сильная, если выжила… и ты… и вы мои девочки, которых я никому не позволю обидеть.
Ему хочется верить, но… он позвал сюда… не Брана.
Тот мертв.
А этот другой. И если так, то Райдо знает, что делает… или нет?
— Видгар все равно появился бы рано или поздно, так пусть уж появится тогда, когда это выгодно нам и на наших условиях.
Нам?
О нет, Ийлэ не представляет, чтобы ей могло быть выгодно появление того, кто… кто захочет отомстить? Сочтет виновной?
Отберет Нани?
— Подойди, — попросил Райдо и руку протянул, но Ийлэ покачала головой и попятилась. — Не глупи, сокровище мое, я тебя все равно не отпущу. Предупреждал же… не бойся, пожалуйста. Я ведь клялся, что не причиню тебе вреда. Веришь?
Верит, просто…
Страшно.
Света много. Он ослепляет, Ийлэ вот-вот потеряется среди этого света, в комнате, которая, смешно сказать, еще недавно виделась ей безопасной.
— Тише, — он вдруг оказался рядом. — Спокойно. Это пройдет.
Теплые руки.
Крепко держат. Не больно. Пока не больно. И не отпускает, Ийлэ пытается вырваться, а он держит и баюкает, приговаривая:
— Дыши. Вот так… давай со мной. Вдох и выдох. Только вдох глубокий… еще глубже… и выдох… и снова вдох… — широкая ладонь скользила по плечам, и страх отступал.
— Я…
— Испугалась.
— Да.
— Меня? — он смотрит очень серьезно, и если Ийлэ скажет, что да, то уйдет, оставит ее в покое.
Наедине со страхами.
— Нет, — снова стыдно, потому что нельзя бояться призраков, а она, Ийлэ, боится.
— Хорошо. Послушай, я знаю, что так бывает… я видел такое в госпитале. После войны много раненых, и не всегда эти раны видны сразу…
— Зачем ты мне…
— Затем, что нельзя стыдиться этого страха.
— Я не…
— Врушка.
— Врушка, — согласилась Ийлэ, прижимаясь крепче, потому что она точно знала: пока он рядом, страхи не вернутся.
— Пойдем? Я хотел тебе кое-что показать… собирался давно, но все как-то случая подходящего не было. И нынешний не очень, чтобы… но другого не дождусь, наверное. А может, тоже трушу.
— Ты?
— Я. Или думаешь, что я бесстрашный?
— Думаю.
— Нет. Не бесстрашный. Я очень боюсь тебя потерять, — Райдо сказал это шепотом, на ухо, и Ийлэ порадовалась, что он не видит ее лица.
Улыбки.
Нельзя улыбаться, когда говорят такое, а она… она просто перенервничала.
Он отвел ее в гостиную и велел:
— Присядь.
Сам вытащил из ящика бумаги, которые протянул.
— Вот… это тебя ни к чему не обязывает.
Бумага. Белая. Плотная. С характерной золотой вязью.
Лоза и терний.
Странно, что все еще лоза и терний… это геральдическая, королевской канцелярии, для бумаг особо важных… и должны были заменить.
Почему нет?
Или в этом городке всем плевать, на какой бумаге оформляют договора…
…не договор, но брачное свидетельство.
Ийлэ читала. Перечитывала.
Читала.
— Скажи что-нибудь, — попросил Райдо, присев рядом.
Что?
Она вышла замуж… она, Ийлэ, вышла замуж за…
— Чтобы защитить? — она протянула бумагу.
— Да, — Райдо взял ее осторожно. — Не мне объяснять разницу между женой и… подопечной, скажем так.
— Содержанкой.
— Мы оба знаем, что ты не содержанка.
Она отчаянно моргала, не позволяя себе заплакать, потому что сейчас-то для слез причин не было. Сейчас-то определенно для слез не было причин.
Ни одной.
— Потому что, — Райдо дотянулся до щеки. — Тебе плохо?
— Я… я не знаю… ты… ты не можешь… жениться на мне.
— Почему?
— Ты смеешься?
— Я спрашиваю.
— Твои со-родичи…
— Ничего не сделают. Я оставил род, — Райдо поднялся, чтобы убрать бумагу в стол. — Не скажу, что их это обрадовало, но смирятся. Впрочем, оставить род технически и уйти на самом деле — это немного разное. И если со мной что-то произойдет, то о вас позаботятся.
— Неужели? — хотелось сказать что-нибудь злое, обидное. — И с какой стати им о нас заботиться?
— Дело чести.
— Неужели…
— Ийлэ, я не буду врать, что их эта необходимость обрадует, и что к тебе они отнесутся с восторгом, но… ни отец, ни тем более матушка моя, не допустят, чтобы с тобой произошло несчастье. Это… скажем так, род, который не способен позаботиться о слабых, теряет в глазах общества. Но будем надеяться, что проживу я долгую счастливую жизнь. И ты со мной.
— Ты… ты мог бы меня спросить!
— Я спрашивал.
— Когда?
— Не прямо, но ты сказала, что мне следует подыскать себе хорошую женщину. Вот я и подыскал.
— Ты…
— Ты бы отказала, так ведь?
Естественно. Ийлэ вообще не собирается… не собиралась замуж. Ей нельзя. Невозможно и… и никто не примет этот брак всерьез.
Никто, кроме Райдо.
— Успокойся, — попросил он. — И подумай. Ты ничего не теряешь.
— А ты?
— А я как-нибудь о себе сам позабочусь. Если ты боишься, что я чего-то от тебя потребую…
— Потребуешь?
— Подожду, — Райдо широко оскалился. — Столько, сколько понадобится.
— А если понадобится лет десять?
— Это ты сейчас себе планы ставишь или как?
Ийлэ пожала плечами. Что она могла ответить? Она не знала. Ей было хорошо с ним рядом, но не настолько, чтобы рискнуть… или настолько?
— Подожду и десять, — улыбка Райдо несколько поблекла. — Но характер у меня испортится. Не злишься больше?
— Не злюсь… — злиться на него в принципе было невозможно, хотя Ийлэ старалась, вот только злость ее ушла, осталось удивление.
Непонимание.
И… не страх, нет… но он ведь надеется, что однажды… а Ийлэ не умеет с чужими надеждами обращаться. Надолго его хватит? Вдруг ей и вправду понадобится десять лет?
Или больше?
И что тогда?
— Ты… — она заглянула в глаза. — Ты можешь меня поцеловать?
Наверное, вопрос был несвоевременным.
Или неуместным.
Неожиданным — совершенно точно, поскольку Райдо поперхнулся и закашлялся, а откашлявшись, осторожно уточнил:
— Сейчас?
— Да.
Потому что второй раз у нее решимости не хватит спросить. Она придумает причину… множество причин, которые позволят сбежать и спрятаться, закрыться в его обещании не трогать.
Им ведь удобно пользоваться, этим обещанием.
— Только, — Ийлэ смутилась, но взгляд не отвела. — Я не знаю как… понимаешь, раньше… приличные девушки не целуются… разве что с женихом, а у меня не было жениха… и наверное…
— Тише.
Сбежать ей не позволили.
И хорошо, что не позволили. У самой Ийлэ не всегда получается сделать то, что она хочет. Если разобраться, то она не до конца уверена в том, чего именно хочет.
— А… мне глаза закрывать?
— Закрой, — согласился Райдо. — Если тебе так легче.
Она закрыла.
И вправду легче.
— И… долго мне так стоять? Не подумай, что я спешу… может, тебе с мыслями собраться надо…
— Надо, — согласился Райдо. — Без мыслей в этом деле никак.
— Ты надо мной смеешься?
— Немного, — а теперь в его голосе не было и тени смеха. — Лучше смеяться, чем плакать, правда?
Ийлэ вздохнула.
Хотелось и то, и другое, и сразу, и еще чего-нибудь… это из-за весны. Весной все иначе, так говорила мама, а отец ничего не говорил, просто улыбался по-особому.
Весной они менялись.
И не потому, что зимние, тяжелые платья исчезали в гардеробной, а на смену им приходили легкие, из летящих тканей, ярких цветов.
Бирюза. И лазурь, и еще молодая зелень… и никакой клетки… клетка — это для зимы и дорожной одежды, а они никуда не выезжали, но весной ходили гулять. Брались за руки… а Ийлэ оставалась дома. Ей тоже хотелось гулять, но ее никогда не приглашали.
Это для двоих.
Маленькая взрослая тайна.
…интересно, они целовались?
Наверное.
Это не так уж отвратительно, как Ийлэ представлялось. Где-то даже приятно… очень даже приятно.
Только Райдо она не признается.
Пока.
— Тебе идет улыбка, — шепотом сказал он и отпустил. — Глаза уже можешь открыть.
— А если не хочется?
— Тогда не открывай.
Опять смеется… вот что он за существо такое несерьезное!
