Глава 10
Райдо почти удалось сбежать из города.
Признаться тот, грязный и задымленный, неряшливый какой-то, действовал на Райдо угнетающе. А ведь прежде, помнится, он не испытывал к городам такой вот нелюбви.
Или виноваты не города, но этот конкретный, с его узкими улочками, со снежным месивом на мостовых, с газовыми фонарями и чугунными скамейками, пустыми по зимнему времени. Этот город смотрел на Райдо глазами людей, и он чувствовал взгляды, а вот людей не видел.
Прятались?
За мутными стеклами окон, за витринами и ширмами, и даже, встречаясь на улице, отводили взгляды, а то и вовсе заслонялись.
Городу Райдо тоже пришелся не по вкусу.
Это злило.
Впрочем, был один человек, который вовсе не спешил спрятаться.
— Надо же, какая встреча, — сказал шериф, сняв шляпу. — Своевременная… а я уж собирался кого-нибудь за вами послать…
Он протер лицо рукавом.
— Случилось что? — эта встреча Райдо не обрадовало.
Ему не хотелось беседовать с шерифом, ему хотелось выбраться из задымленных городских предместий на тракт, пришпорить лошаденку и добраться до дома.
Там Ийлэ.
И малышка… и особняк охраняют, но это ее не успокаивает… она боится и людей, и охраны. Не привыкла еще, и вряд ли привыкнет… и надо было предупредить, а то получается, что Райдо просто взял и уехал.
— Случилось, — подтвердил шериф, вытирая лицо рукавом. — Такое дело… может, взглянете? Тут недалеко…
Отказаться?
У шерифа нет прав задерживать Райдо, но… от него пахнет кровью… в этом городе от всех, кажется, пахнет кровью. И это ненормально!
Райдо принял решение:
— Нат, отправляйся домой…
— Нет.
— Нат! — нервы сдавали, а мальчишка еще спорить думал. — Или ты делаешь, что сказано, или можешь считать себя совершенно свободным. Ясно?
Насупился, отвернулся… и плевать.
Хватит.
Доигрался уже… а ведь мог и вправду под суд пойти. И кажется, девчонка понимает, наклонилась, не стала ничего говорить, но просто погладила Натову руку…
— Гарм, проводи… Сигни со мной остаешься.
Одного хватит.
Не охрана, но… мало ли, вдруг тварь внутри, разбереженная ночною скачкой, окончательно проснется? И тогда Райдо до дома просто не дойдет…
И в груди снова клокочет, горло дерет кашлем, который Райдо давит.
Пусть мальчишка уберется…
— Натворили вы делов, — сказал шериф, проводив Ната взглядом. — Но и к лучшему… теперь точно никто его не обвинит…
— В чем?
— Идемте.
Идти и вправду было недалеко. До управления. А там — и до мертвецкой. Запах крови сделался резким, тяжелым. И Райдо, втянув холодный сырой воздух, остановился на пороге.
— Убийство?
— Убийство, — печально подтвердил шериф. — Аккурат на рассвете нашли… уже закоченеть успела, и значится, ночью…
Женщина.
Немолодая. Не особо красивая… наверное, лет десять тому ее можно было бы назвать хорошенькой… наверное, и называли, и платили поначалу прилично, заставляя верить в удачу.
Наверное, тогда она, приехавшая ли в этот городок, родившаяся ли в нем, но верила, что в ее жизни все сложится иначе, не так, как у других. И работать шла, думая, что в любой момент остановится.
Вот только заработает…
Но деньги уходили, а с ними — и время, и красота ее таяла… свежесть ушла, и клиенты, те, что получше, переметнулись к другим. Странно было бы ждать от них верности. Она и не ждала. Она ушла из квартирки или публичного дома, но на улицу… и работала там, уже не живя — выживая, доживая…
— Бесси, — сказала шериф. — Рыжая Бесс… так ее прозвали.
Рыжая?
Когда-то, возможно, ее волосы были рыжими, и быть может, яркими, оттого и прозвали так. Но с той поры они поредели, поседели, и женщина подкрашивала их хной.
Лицо пудрила.
Пудра, смешавшись с кровью, спеклась в уродливую маску.
— Он был очень зол, — сказал Райдо, отводя взгляд от этого лица, на котором он увидел недоумение. — Сначала ударил в живот…
Белый и дряблый…
Раскромсанный.
— Ей было больно… она кричала… или… — Райдо наклонился к трупу и, преодолев брезгливость, сунул пальцы в рот. Он не без труда развел челюсти и вытащил изо рта мертвой шлюхи серый ком. — Вот… он закрыл ей рот кляпом… сунул в рот и ударил… ей было очень больно… она потеряла разум… и вместо того, чтобы выплюнуть это, отбивалась… посмотрите, все руки в порезах… он был сильней и дальше, после первого удара, просто бил… ему хотелось, чтобы ей было больно…
Шериф слушал молча.
Он ведь и сам прекрасно прочел все по ранам.
— А потом, когда она умерла, он ее и выпотрошил… нашли внутренности?
— Там же бросил, — шериф тяжко вздохнул. — Думаете, это тот, который Дайну…
— Скорее всего…
— Ей он горло, а тут…
— С перерезанным горлом долго не живут, а вот эта рана, — Райдо надавил на края, заставляя ее раскрыться. — Человек протянет довольно долго.
Он отступил от трупа и тряпку, протянутую шерифом, принял.
— Я не уверен, что она была мертва, когда…
Пальцы Райдо оттирал не столько от крови и грязи, сколько от запаха, радуясь тому, что кусок ветоши пропах формалином, как и сама эта комната, полуподвальная и темная.
— И предположений о том, кто бы это мог быть, у вас тоже нет, — шериф смотрел не на тело, — на Райдо.
Подозревал?
Ну да, кого еще, если не чужака… и да, выходит, и вправду хорошо, что Нат именно этой ночью вздумал свою девицу похитить, иначе на него бы повесили.
— Предположения, — тряпку Райдо вернул шерифу. — Да какие у меня могут быть предположения?
— Ну… мало ли… вдруг учуяли чего?
— Она ведь там изрядно пролежала, верно?
— Ну пару часов точно…
Пара часов на морозе, на дыму… и ветер опять же, но будь дело только в этом, Райдо попробовал бы найти следы, но запах крови прочно перебивал все иные.
— На место глянуть не желаете? — предложил шериф без особого энтузиазма.
— Желаю.
На улице запах крови растворился среди иных.
Аромат свежей выпечки… и кажется, кофе. Табака, терпкого и сладкого, который шериф носит в кисете, а кисет сжимает в кулаке, и наверняка, это его успокаивает.
— Это все война, — сказал он, вдыхая холодный воздух. — Она людей изуродовала…
— Думаю, для некоторых война — просто удобный предлог. Например… — Райдо кивнул в сторону управления. — Та женщина умерла не из-за войны, но потому, что кто-то ошалел от крови…
Он потер переносицу.
— Может и так, — не стал спорить шериф. — Пройдемся. Тут если пешочком, то недалече… городок маленький…
…тесные улочки сплелись причудливым лабиринтом. Они раздваивались и снова сливались, перетекали друг в друга каменными ручьями, берега которых изменялись.
Чем дальше от центра, тем грязней.
И под ногами хлюпает уже не снежное месиво, но помои… окна домов заколочены, и дощатые щиты смотрятся заплатами на грязной черной ткани.
Кто-то смеется.
Кто-то плачет… орет… и снова плачет, но тоненько и надрывно, так, что сердце разрывается…
— Там работный дом, — шериф остановился, указав на очередное черное строение, ничем-то среди иных не выделявшееся. — После войны много сирот стало… вот и учат…
Райдо стиснул зубы.
Ему нет дела до чужих детей… наверное, нет… не он начал войну, не он убивал… нет, он убивал, конечно, но вряд ли их родителей… псы воевали с альвами, а люди с людьми.
Так уж получилось, но…
…он запомнит этот дом. И заглянет.
Позже.
Запах крови Райдо ощутил сквозь смрад, висевший над этим переулком.
Темно.
Крыши домов почти смыкаются. Меж ними протянулись бельевые веревки, на которых полощутся влажные простыни. Они выглядят столь грязными, что у Райдо возникает ощущение, что и веревки эти, и сами простыни висят здесь не первый год.
Мостовая исчезла под слоем грязи.
Черная земля. Огрызки… ошметки тряпья… дохлая осклизлая крыса вытянулась посреди черной лужи…
— Тут ее нашли, — шериф указал на кучу мусора. — В углу лежала…
— Как лежала?
— На спине.
Он обошел Райдо, наклонился, точно пытаясь разглядеть в этом мусоре что-то важное.
— На спине. И руки сложены… вот так, — шериф скрестил руки на груди. — Глаза ей еще закрыл…
Все более странно…
— На мертвую он не злился.
— С чего вы решили? — шериф присел на корточки и, вооружившись осклизлой палкой, которую Райдо и в руки взять бы побрезговал, принялся ковыряться в сопревших листьях, огрызках, тряпье и чем-то, не поддающемся узнаванию.
— С того, что он ее не бросил… потратил время. Сначала убил… на это ушло несколько минут… выпотрошил, а потом, вместо того, чтобы уйти, пока его не заметили, он возится с трупом. Укладывает… руки…
Райдо остановился, вспомнив еще кое-что, что не бросилось в глаза сразу.
— Ее волосы… они были такими?
Шериф хмыкнул.
— Тоже, значит, заметили. Нет, не были. Бесси со щеткой не особо ладила… а вот тут… расчесал. И вот скажите мне, господин Райдо, чего бы это могло значить?
— Понятия не имею.
— Вот и я… — шериф пнул дохлую крысу. — Не имею. Но видится мне, что вы были правы… и это только начало… вот же… на мою голову…
Почему-то вспомнился Альфред.
И заяц.
И запах крови… и наверное, Альфред мог бы убить, не столь уж велика разница между зайцем и старой шлюхой…
Нет, чушь.
Совпадение… от шерифа вон тоже кровью пахнет… и от доктора, помнится… да и городок этот не столь уж мал, если разобраться… любой мог.
Или не любой?
Та женщина… скорее всего, ее с убийцей не связывало ничего, кроме его ярости. А вот Дайна… Дайна — не случайная жертва… первая… первая, кто довел его до грани.
И показал, что убивать — не страшно.
От собственных мыслей Райдо стало неуютно.
— Знаете, — шериф задрал голову, уставившись на простыни, которые вяло шевелились на сквозняке. — А до войны это был мирный спокойный город… Куда что подевалось?
И Райдо не отказался бы узнать.
Райдо ушел.
Куда?
Не предупредил… ночью… Ийлэ уже поверила, что по ночам она может спать. А он взял и ушел. И что теперь?
Ждать?
Прятаться?
Сделать вид, что ничего-то не произошло… и снова ждать…
Она сидела одна за огромным столом, притворяясь, будто бы все хорошо. И завтрак тянулся, громко тикали старые часы, отсчитывая минуту за минутой.
Беспокоиться не о чем.
Райдо обещал безопасность, и значит, вернется, и значит, у него была причина уехать… и надо просто подождать. Еще минуту. Две. Десять.
Час.
И снова… уже не в столовой — Ийлэ так и не поела, не смогла в одиночестве, но в тишине своей комнаты, которая перестала быть убежищем.
Ийлэ закрыла окно.
И дверь на засов. И придвинула к этой двери кресло, достаточно тяжелое, чтобы хоть как-то задержать того, кто придет…
…никто не придет.
…в доме только охрана, а она Ийлэ не тронет.
…и прятаться не от кого, но открыть дверь и выйти было выше сил Ийлэ. Она подходила к ней, тянулась к ручке, к засову, но стоило прикоснуться, и руку отдергивала.
А вдруг… вдруг те, которые остались в доме, решат, что не обязаны слушаться?
— Мы посидим здесь, — Ийлэ вытащила дочь из корзины, обняла, удивляясь тому, до чего та стала тяжелой, теплой. И ощущение этого тепла успокаивало. — Мы просто посидим здесь… немного… нам ведь вовсе не обязательно гулять по дому, верно?
Нани улыбалась.
И пускала пузыри.
И должно быть, ей было совершенно все равно, где это делать, в комнате ли Ийлэ, в гостиной ли или же в детской… детская требовала ремонта, и Райдо заявил, что весной всенепременно его сделает, и обои выпишет, и мебель… и все прочее, чему положено в детской быть…
— Мы посидим… помолчим… или я расскажу тебе сказку? Нет? Я ведь уже рассказывала… а песен я не помню совсем… наверное, мне пели… мама или няня… или вот гувернантки… у меня постоянно менялись гувернантки. Они приезжали откуда-то… то есть, теперь я знаю, что мама их выписывала… через журнал. Есть специальные журналы для леди, где можно разместить объявление… и вот они приезжали, оставались на полгода… или на год… а потом вдруг уходили. Я не знаю почему.
Нани молчала.
Понимала ли? Не важно, Ийлэ говорит не для нее, но потому, что если она замолчит, то вновь начнет прислушиваться к дому, выискивать среди многих звуков, его наполняющих, те, что предупреждают об опасности.
Нет опасности.
Есть комната. И дочь, которая все-таки немного походит на альву… вот в глазах появились зеленые искорки. Уши опять же заострились характерно и… и хорошо бы, чтобы сходство это не было столь явным. В новом мире альвам не место.
— Они все были разными… одна любила болтать. Постоянно рассказывала о своей семье, о сестрах… у нее было семеро сестер, представляешь? И я ей завидовала безумно! У меня-то ни одной… она уехала ночью, как Райдо… никому ничего не сказала… то есть, наверное, родителям сказала, а со мной даже не попрощалась. И я по ней скучала. Я бы хотела написать письмо, но куда и кому? И когда сказала маме, то та разозлилась жутко… в комнату меня отправила.
Волосы на макушке пахли молоком. И розовые ладони, и пальчики тоже. Они были крохотными, эти пальчики, и постоянно шевелились, точно Нани пыталась разгладить складки на пеленках.
— А спустя неделю прибыла друга. Она была тощей и молчала, а если открывала рот, то лишь затем, чтобы процитировать очередную нелепицу из «Наставлений для юных леди». Она очень любила эту книгу… по-моему, только ее и читала. Это плохая книга…
…пальцы обвили мизинец Ийлэ и потянули к беззубому рту.
— Тот, кто ее написал, думал, что с детьми следует быть строгими… нет, я не к тому, что он совсем неправ… не знаю, но в ней есть отдельный раздел, с наказаниями… она его знала наизусть… и я как-то стащила яблоко… не подумай, кормили меня очень даже хорошо, но яблок хотелось. И я стащила. А воровство — это плохо…
Ийлэ задумалась.
— Плохо, но иногда… иногда иначе не выжить… впрочем, тогда вопрос с выживанием вовсе не стоял… меня любили… а она связала руки за спиной. Палец к пальцу. Очень полезное наказание, оно и осанку исправляет, и вообще… папа увидел… никогда не думала, что он способен настолько разозлится… и эта гувернантка тоже уехала. Но ей я писать не хотела.
Нани, окончательно завладев мизинцем, сунула его в рот и увлеченно мусолила деснами.
— Так и получилось… получалось… наверное, это еще одна тайна… в этом доме, оказывается, великое множество всяких тайн, а я и не догадывалась. Я просто жила и теперь вот…
Нани палец выпустила и закряхтела.
— У тебя тоже будет тайна… я никогда не расскажу тебе правду о твоем отце, — Ийлэ наклонилась к самому уху. — Я придумаю историю… не знаю, скорее всего о великой любви… или еще о какой-нибудь глупости, в которую верить удобно. Главное, ты никогда не узнаешь, каким ублюдком он был.
Нани улыбнулась.
Она была счастлива, и Ийлэ позавидовала этой ее способности.
Так просто… так мало нужно…
…в дверь постучали, когда Ийлэ почти решилась выйти.
Обед она пропустила, и подзабытое уже чувство голода вернулось, а с ним — и новые страхи. Если Райдо уехал надолго… на два дня… на неделю… Ийлэ не сможет всю неделю из комнаты не выходить. Кроме того, есть еще Нани, которая тоже хочет есть, и плачет.
Громко.
Ийлэ пыталась успокоить.
Взяла на руки. И носила. И говорила, что нужно подождать еще немного, что выходить опасно, а Нани не желала слушать. Она рыдала, пока не устала, а устав, уснула, уткнувшись носом в ключицу, но и во сне она продолжала всхлипывать от обиды.
Ийлэ должна была выйти.
И она пыталась. Дважды или трижды, или больше, но стоило коснуться двери и… отступала. Раз за разом, убеждая, что есть еще время.
Немного.
А тут постучали.
— Ийлэ, ты там? Мне сказали, что ты там и не выходишь, — голос Ната разбудил Нани. Она закричала с новой силой, жалуясь на голод, на то, что пеленки давным-давно промокли, и простыня, в которую ее Ийлэ завернула… и наволочка… и даже свитер Райдо.
Нани хотела есть.
Ей было мало чистой силы.
— Что случилось? — щенок толкнул дверь. — Тебя кто-то обидел?
— Нет, — говорить вновь стало тяжело. — Я… я просто…
— Закрылась?
— Да.
— Не веришь им?
— Ты один?
— Да, — после небольшой паузы ответил Нат. — Теперь я один. Райдо вернется. Ему пришлось задержаться в городе… но он вернется, чтоб мне землю жрать, если я вру!
Нани замолчала.
— Я им сказал, чтобы ушли… и не бойся, я не позволю тебя обидеть. Ты же помнишь? Я обещал… и был свидетелем вашего с Райдо договора…
Надо выйти.
Дверь открыть.
Покормить ребенка… и самой не мешало бы поесть. Ийлэ понимает, но… ей страшно. Она верит Нату и… не верит.
Боится.
— Пожалуйста, открой…
— Я… не могу.
— Почему?
— Просто не могу…
— Ийлэ, послушай, — он сел у двери. — Я буду все время рядом… и никто к тебе не подойдет. Клянусь! Ты вообще никого не увидишь… и если не хочешь выходить, то ладно, не выходи. Это твое дело. Но просто открой дверь… я принесу молока. И тебе тоже поесть. Поставлю, а сам отойду. Так хорошо?
— Я… — Ийлэ вдруг поняла, что вот-вот сама расплачется, а ей плакать никак нельзя. Это глупо плакать! У нее и причин-то нет… — Я не могу! Не могу открыть эту дверь!
— Тише.
Правильно.
Тише надо. Не кричать. Крик пугает Нани, которая затихла и зажмурилась, и дышит мелко-мелко, а сердце ее вовсе колотится в сумасшедшем ритме.
— Ты… боишься?
— Да.
— Меня?
— Нет. Я… просто… я знаю, что должна открыть… и хочу открыть… но я не могу!
— Ийлэ… — Нат вздохнул, наверное, ему совершенно не хотелось тратить время на уговоры, и Ийлэ было стыдно за свой страх, за то, что этот щенок прекрасно понимает, что ей страшно. — Ты все можешь. Ты же сильная и… и я не знаю, что надо говорить в таких ситуациях… то есть, про силу знаю, но все это херня полная, потому что не помогает… когда я тонул в плывунце, то Райдо говорил, что я сильный и выберусь. И в госпитале тоже говорили, что сильный и выживу… а я когда слышал, то думал, что я ничего не сильный, а я только и думал, что ничего не сильный, что мне больно и сдохнуть бы… что если бы сдох, то больно не было бы… и злило жутко… но на злости и выехал. А ты не злишься и… плевать на эту дверь… вышибить я не вышибу, сил не хватит… я вообще не особо сильным уродился, но… а если в окно заберусь?
— Зачем?
— Дверь открыть. Раз у тебя не получается. Тут карниз широкий… окно ты открыть сумеешь?
— П-попробую.
Нет причин для слез, а они все текут и текут, и Ийлэ размазывает их, и еще сопли кажется, по лицу, представляя, до чего жалко она выглядит.
Заперлась.
Спряталась. И выбраться не способна.
Трусиха.
— Вот и замечательно. Ты пробуй, а я заберусь… только ты постарайся побыстрей, ладно, а то там холодина жуткая…
Он замолчал.
Ушел?
Зачем ушел? Пока Ийлэ разговаривала, ей было легче… она бы еще поговорила… и быть может, сумела бы дверь открыть.
Райдо точно нашел бы правильные слова.
Почему он уехал? Не предупредил даже! И это почти предательство, от которого горько… или от слез? Мама говорила, что слезы горькие, как морская вода, наверное, права была.
Ийлэ мазнула рукавом по пылающей щеке и решительно встала.
— Он нас выпустит. Подожди немного и… и он нас выпустит, — куда более уверенно произнесла она. Нани в корзине лежать не желала, она хныкала, ерзала, пытаясь перевернуться. — Всего минуту… я только окно открою… с окном я справлюсь… здесь просто задвижка жесткая, но я справлюсь…
Она говорила громко, пытаясь перекрыть плач Нани, которая уже ныла на одной ноте, протяжно, перемежая крик редкими всхлипами.
— Справлюсь…
И руки дрожали. А треклятая щеколда заела, как назло. Ийлэ дергала ее, дергала, и когда щеколда поддалась, то полоснула по пальцам.
Больно.
Ийлэ зашипела и руку в сунула, пытаясь как-то справиться и с болью, и со злостью на себя, и со слезами, которые вновь хлынули.
А створки окна распахнулись.
— Ну наконец-то, — сказал Нат, спрыгивая на пол. — Я уже начал думать, что ты меня уморозить решила… показывай, что тут с дверью…
Ийлэ отступила.
Он видит слезы. И стыдно, и все равно… он ведь делает вид, что ничего-то особенного не произошло, но слезы все равно видит… и Райдо расскажет, что Ийлэ умеет плакать.
Почему-то при мысли о Райдо слезы сами собой иссякли.
— Тяжелое, — Нат кресло сдвинул с трудом. — Как ты только… откуда силы взялись?
— Не знаю…
— Бывает. Ты… ты главное, никого не бойся. Я ведь рядом буду.
Он нахмурился и потрогал себя за кончик носа, а потом покраснел и признался:
— Я тут… женился. Случайно вот…
— Случайно?
Нат кивнул и покраснел сильнее прежнего.
— Она… хорошая. Человек только, но все равно хорошая. Я тут вот что подумал… какая разница, человек или нет? Я ведь все равно вне рода… мог бы вернуться, конечно… но не простили бы. А значит, лучше самому по себе или вот с Райдо… а Райдо не против был… он из-за меня уехал. Если бы не уехал, меня бы посадили… главное, что теперь я с женой и…
Он замолчал, покосился на корзину с малышкой и добавил:
— Ты с ней потом познакомишься, да? Когда Райдо вернется?
Ийлэ кивнула.
Именно так.
Потом. Когда Райдо вернется.
Он появился уже под вечер и принес с собой запах города, дыма и крови. Он стряхнул с волос снег и сказал:
— Привет. Прости. Я должен был предупредить, что уезжаю, да?
— Да… и нет. Наверное. Ты… сам по себе.
— Сам, — согласился Райдо и сел на пол. Стянув левый сапог, он отправил его в угол комнаты и с наслаждением пошевелил пальцами. — Жмут, хрысь их задери… а говорили, что разносятся. Не верь сапожникам. Врут. И матерятся.
— Почему?
— Откуда я знаю? Может, жизнь нелегкая… а может по привычке… — он улыбнулся открытой детской улыбкой. — Выражение такое есть… не на пустом же месте возникло!
И правый сапог отправил вслед за левым.
Отец никогда бы не позволил себе такого… и уж точно не стал бы надевать красные вязаные носки.
— Нат в городе купил, — пояснил Райдо, хотя Ийлэ ничего не спрашивала, да и спрашивать не хотела. — Выглядят жутко, но теплые… он мне сказал, что ты спряталась. Тебя кто-то обидел?
— Нет.
— Ийлэ…
— Нет, — она забралась в кресло с ногами, чего отец тоже не позволил бы, да и матушка… и наверное, они пришли бы в ужас от поведения Ийлэ, но с ногами уютней.
Безопасней.
— Мне никто не угрожал. Я… я просто не чувствовала себя в безопасноти.
Ему можно признаться. Он поймет.
— Прости, пожалуйста.
— Ты не при чем. Это… это все здесь, — Ийлэ прижала раскрытую ладонь к груди. — Я знаю, что нужна тебе. И что они не тронули бы… и все равно. Страшно. Не уходи больше.
— Постараюсь.
Он встал не четвереньки и, подобравшись к креслу, уткнулся лбом.
— От тебя пахнет лесом…
— Ты говорил.
— И весной…
— Осенью.
— Нет, весной. Я ошибался. И не мудрено. Осень и весна поначалу очень похожи, но весна лучше…
— Чем?
— Весной больше жить хочется.
Ийлэ осторожно коснулась макушки. Рубцы стали растягиваться, и поблекли, и уже не выглядели столь жутко. А на коже пробивалась щетина волос, мягкая, бархатистая.
— Хорошо-то как, — вздохнул Райдо, голову наклонив. — У тебя руки мягкие.
— Раньше были…
— И остались… не бойся больше ничего, хорошо? Я ведь обещал, что буду тебя защищать?
— Обещал.
— И буду… и если бы не Нат, я бы не уехал… он женился, представляешь?
— Он сказал.
— Пороть его некому… хотя есть кому… Гарм возьмется, а то не дело это… поваляет пару раз по снегу, спесь собьет… оно на пользу только.
Ийлэ не гладила, нет, она просто касалась, что рубцов, что волос, что холодной влажной кожи. От кожи пахло снегом и все-таки кровью…
— А то моду взял творить, чего ему вздумается…
— Ты ворчишь, как старик.
— Я и есть старик, — Райдо вздохнул и глаза закрыл, пожаловался: — А Гарм к кухарке ходить повадился… меня она гоняла с кухни, а его прикармливает… и вот где в жизни справедливость?
Ийлэ подумала и согласилась, что справедливости в жизни нет.
— Она его раскормит… а на кой ляд мне в доме толстый начальник охраны?
— Выгонишь.
— Точно. Выгоню. Всех выгоню и один останусь… ну, с тобой то есть… и с Броннуин…
— Нани.
— Нани — это короткое имя. А Броннуин — длинное. Имя должно быть длинным и солидным…
— Зачем?
— Иначе уважать не будут.
Райдо потерся носом о юбки.
— Мы платьев так и не заказали… я хотел заехать на почту за каталогами, а потом совсем из головы вылетело. Простишь?
— Прощу.
Он был так близко, непозволительно, неподобающе, небезопасно… и замечательно. Эта близость, и собственный его запах, тяжелый, слишком тяжелый, для этого дома, пробуждали странные желания.
Трогать.
Не волосы, но лицо, разглаживая нити шрамов.
Сухие щеки с обветренной кожей… на ней нет живого железа, и это наверное, хорошо, это значит, что Райдо спокоен… и губы у него тоже сухие, потрескавшиеся… а на переносице капли воды.
Холодные.
Короткие колючие ресницы щекочут пальцы.
— Что ты делаешь? — поинтересовался Райдо и тут же добавил: — Делай дальше, мне нравится… но зачем?
— Просто так.
— Хорошая причина. Веская.
— Что случилось в городе?
Райдо вздохнул.
— Убийство.
— Кого…
— Одну женщину…
— Как?
— Зарезали. Ийлэ, это…
— Меня не касается?
Райдо задумался, но вынужден был признать, что касается.
— Я думаю, что убил кто-то, кто ищет сокровище… а таких людей немного.
— И кого ты подозреваешь?
— Шерифа. И Альфреда, который сынок мэра… я бы и мэра подозревал, но он весит за триста фунтов, плюс еще отдышка… хреновый из него убийца вышел бы. А вот сынок его — дело другое.
— Он тебе не нравится, — Ийлэ чувствовала эту неприязнь.
— Не нравится. Не люблю засранцев.
— Засранцев никто не любит.
— Резонно, — он хмыкнул и все-таки отстранился. — Но одно дело, когда человек просто засранец, и совсем другое, если он убийца…
В этом имелся свой резон. Ийлэ пыталась вспомнить Альфреда… любезный. И красивый, опасно красивый, как выразилась матушка, сказав, что Ийлэ не следует увлекаться человеком, это не самая лучшая партия… еще опасный.
Он дарил Ийлэ ветки можжевельника с черными бусинами ягод, и читал стихи… и пришел в дом, когда Райдо стало плохо… он искал ее, но не так, как искал бы друга.
Охотясь?
— Пожалуй, — тихо заметила Ийлэ. — Мне он тоже не нравится.
— Вот и хорошо.
— Значит, двое?
— Трое.
— И кто…
— Доктор, — Райдо посмотрел снизу вверх и глаза у него были покрасневшими, усталыми. — Он бесхребетная тварь, конечно, но… знаешь, любую тварь можно довести до предела… за предел.
Наверное, он ждал удивления. Или возражений.
Уверений, что доктор не способен… только вот Ийлэ больше не знала, кто и на что способен. Она уже однажды ошиблась в людях и повторять ошибку не желает.
Поэтому и молчит.
— Что ты будешь делать? — вопрос возник, когда молчание сделалось тяжелым.
— Не знаю. Наверное, ничего, — Райдо ущипнул себя за ухо. — Я думал… видишь ли, два варианта. Разбираться во всем этом самому или просить помощи. Сам я не особо соображаю в подобных делах, и виноватого с ходу не назову.
Он вздохнул совсем уж тяжко и признался:
— А помощь… помогут, конечно. Разберутся. Быстро разберутся… только вот… без тебя разобраться точно не выйдет… понимаешь, Особый отдел — такая контора… даже если ты кругом чист и бел, как заячий хвост, все одно лучше не связываться. О тебе они не знают. И лучше будет, чтобы не знали и дальше… и я тебя не отдам, только я для них тоже не особо важная птица. Таких как я много.
В этом Райдо ошибался.
— Так что будем сами… потихоньку… вообще я думал уже, что если свернуть шею всем троим, то почти наверняка от проблемы избавит.
— Почти?
— Именно, что почти. Может случиться, что есть кто-то четвертый или пятый, тот, о ком я знать не знаю. И оставлять его недобитым будет опасно… да и не привык я убивать без веской на то причины. Так что потерпи, ладно?
— До весны?
— До нее самой…
…до весны оставалось полтора месяца.
