Глава 17
Сумрак.
Тишина. Тепло.
Одеяло пуховое, тяжелое.
И боль.
Боль была всегда. К ней Райдо, если разобраться, привык, разобрал на сотни оттенков, на тысячи нюансов. Он складывал их причудливой мозаикой, получая от этого странное извращенное удовольствие.
Картина за картиной.
Перевал. Оплавленное жерло старой дороги.
И дороги иные, опустевшие по войне. На них порой попадались обозы, с крестьянами ли, с горожанами, которые бежали, сами не зная, куда, но в безумной надежде, что где-то там, за горизонтом, нет войны.
Обозы грабили.
И ладно, когда брали только добро, а ведь случалось что…
…Райдо помнил.
Дождь. Серый. Мелкий. И не дождь даже, но водяная взвесь, которой приходилось дышать. Влажная рубашка, прилипшая к телу, влажная куртка, влажные штаны и сапоги, готовые вот-вот расклеиться. Влажная сизая трава, и дорога, которую развезло.
Грязь под ногами чавкает, вздыхает.
Вонь.
Далекие дымы и близкие могильники, впрочем, могильник — это слишком громко сказано, здесь тела удосужились оттащить к обочине, хотя частенько бросали прямо там, на дороге.
Близкий лес прислал эмиссаров-лисиц, которые пытались отпугнуть обнаглевшее воронье. И птицы подымались с гортанными криками, тяжело, точно крылья не в состоянии были выдержать вес их раздувшихся тел.
Вороны отлетали и возвращались.
Гнали лисиц.
И тогда Райдо, кажется, подумал, что война — это естественное состояние мира.
Тогда он велел тела закопать. Приказом были недовольны. Нет, никто вслух возмутиться не посмел, но и без слов понятно.
Хоронить?
Людей?
Своих не всегда вытащить получалось, а это…
…пара семей… трое мужчин, женщины… дети… с детьми тяжелее всего было, и Райдо сам укладывал их в могилу, не способный отделаться от чувства вины.
Не он убивал, но…
…зачем они здесь, за Перевалом? Чего ради?
Боль спугнула воспоминание и о сырой могиле, которую лисицы разроют всенепременно, а если не справятся они, то волки подойдут…
…и снова духота.
Лето. Солнце жарит. Желтая трава, сухая, ложится на серую землю. И редкие порывы ветра поднимают мелкую пыль, которая забивается в глотку, в нос, лишая нюха. Райдо чувствует эту пыль сквозь чешую, сквозь толстую шкуру иного облика.
И готов душу продать за то, чтобы помыться.
Речушка есть, близко, в низине, манит запахом воды, синим зеркалом ее, близостью обманчивой, легкостью… чего проще — окунуться.
Но там, на илистом топком дне свернулись плети водяных ловушек.
Первую жертву они уже получили.
Терпеть.
И близость реки видится утонченной пыткой… колодцы отравлены… а своя вода, которая чистая, ее не так много, и надо ждать.
Там, в городе, есть запасы…
И жажда гонит в атаку…
…иссушенный пригород, мертвые деревья, которые вдруг оживают. И на перекрученных черных ветвях распускаются знакомые шары. Они лопаются беззвучно, расстреливая острые иглы вызревших семян.
И кто-то кричит…
…они застревают в этом треклятом пригороде, полном ловушек.
Сторожевые деревья. И плывунцы, которые раскрываются под ногами, хотя земля еще недавно была твердой, надежной… ловчие плети… водяные кони…
И ярость, которая растет день ото дня.
Прорыв.
И древнее кольцо городских стен, за которым прячутся люди… альвов там было немного, альвы всегда успевали уходить. А вот людям досталось.
Стаи не удерживали.
Снова боль… кажется, тогда и Райдо охотился… плохо помнит… много крови, слишком много крови. И он вот-вот в ней утонет.
Справедливо?
Он ни хренища о справедливости не знает, знает лишь, что больно ему… вот только боль иная.
— Райдо? — голос Ната пробивается сквозь призраки воспоминаний, распугивая их. Впрочем, эти если и отступят, то ненадолго. Райдо принадлежит им, а они принадлежат Райдо. — Выпей.
Вода.
Треклятая вода… сладкая и холодная… ледяная… ледышки хрустят на губах.
Нат молодец… сумел добыть… бестолковый только… приказ райгрэ нарушил… сбежал… герой-мститель…
…Иллэшем…
…городишко, который сдался сам, прислал парламентеров, среди которых особенно выделялся мэр. Старый седой человек с больною спиной, которую он мазал анисовой мазью, и запах этот намертво к нему привязался. Мэр говорил тихо и был печален.
Ему не хотелось войны.
И смерти не хотелось.
Он не требовал, он просил о том, чтобы в городе был порядок и…
…и подписав договор о капитуляции, вернулся к себе, чтобы принять яд. Он остался верен своей королеве…
…а Нат назвал его придурком. Зачем умирать?
А и вправду, зачем?
Боль же отступила… и с нею Райдо справится, как справлялся не единожды. Боль, если разобраться, пустяк… надо глаза открыть.
— Райдо…
…снова Нат. Упертый мальчишка. Привязался… как появился? Райдо не помнит… многое помнит, о чем рад был бы забыть, а это — нет…
Пришел.
Точно.
Незадолго до Иллэшема пришел… соврал, что ему есть шестнадцать, а потом уже выяснилась правда, и он опять бежать решил, только Райдо не привык, чтобы от него бегали.
Мститель несчастный.
Хочу убить всех альвов…
Почти сбылось, они не мертвы, конечно, они ушли из мира, а это — мало лучше смерти…
— Я суп сварил, — Нат рядом, Райдо слышит его запах… и еще что-то… — Тебе надо поесть.
Супы у него всегда дерьмовыми получались, этот не исключение, и Райдо попытался было отказаться от этакого обеда… или ужина? И вообще, который час?
И день какой?
Он хотел спросить, сумел даже рот открыть, и Нат воспользовался ситуацией.
Суп был мало того, что мерзким, так еще и горячим.
— Т-ты… — Райдо пришлось проглотить, хотя, кажется, если бы было чем блевать, его бы вывернуло. — Уг… угр… угробить захотел?
Говорить получалось с трудом, но все-таки получалось.
— Райдо! — голос Ната сорвался. — Ты живой!
Живой. Кажется.
— Живой… конечно… она говорила, что ты много сил… и она тоже… а Дайна уйти хотела, но я ее запер… и еще шериф приезжал дважды… и доктор, но я доктора к тебе не пустил… я ему не верю… врет много… они все ждали, что ты теперь точно…
— Не дождутся.
Он сумел-таки открыть глаза.
Плывет все.
Нет, это поначалу только плывет, глаза вот слезятся… Райдо промограется… когда-нибудь да проморгается… вот уже и лучше стало. Видна стена, потолок… потолки побелить надо… или покрасить… или что там еще делают, чтобы эти потолки были белыми, а не бледно-серыми, ко всему явно неровным.
— От дерьмо…
Голова кружилась.
И спину жгло… но боль — это ерунда.
— Что тут…
— Было? — Нат попытался сунуть еще одну ложку супа, но Райдо отвернулся.
Силы возвращались.
— Тебе надо поесть.
— Ты сам… пробовал?
— Мне зачем? — неискренне удивился Нат. — Я здоров. А овощные супы — для больных…
— Тогда прошу считать меня здоровым. Что было?
— Ты… совсем ничего не помнишь?
— Помню. Мирра. Шериф. Я обернулся… потом назад… Ийлэ еще была.
Нат кивнул и, наклонившись, понюхал собственный суп, пробовать, однако, воздержался. Порой мальчишка поражал Райдо своим благоразумием. Впрочем, это дерьмо можно есть только, если подыхаешь от голода. Райдо еще не дошел до такого.
— Она из тебя вытянула… ну, эту штуку… она ее посадить собирается! — Нат произнес это с немалым возмущением. — Сказала, что весной в сад… и вообще, она тоже жить хочет… то есть оно… оно теперь в доме…
— Охренеть.
— Она его поливать велела! Я говорил, чтобы выкинула… а она…
Нат насупился, но надолго его не хватило:
— Она сказала, что тебе надо спать… что во сне раны затягиваются легче… а они долго не затягивались… обычно же раз и все, а ты… и я вот… я уже начал бояться, что ты совсем…
— Сколько?
Райдо сумел поднять руки, на запястьях виднелись широкие рубцы, из новых, но затянувшиеся крепко. Ткань побелела и кое-где разглаживаться начала.
— Три недели.
— Три недели? — он удивился.
И тому, что был жив эти три недели, он прекрасно помнил, что собрался уже вернуться к исконной жиле, и тому, что ничего о них не помнит.
Было обидно.
Три недели подаренной жизни, которые напрочь из памяти выпали.
— Поешь… — Нат постучал ложкой по краю миски. — Тебе надо…
— Не настолько, — ответил Райдо, вспомнив мерзопакостный вкус варева. — Что ты туда сунул?
— Морковку. Лук. Сельдерей. Шпинат…
— Ненавижу шпинат.
— Он полезный, — Нат насупился и, зачерпнув ложку супа, который отчего-то был густым и цвет имел болотно-зеленый, с вкраплениями бурого, смело ее проглотил. Почти и не поморщился.
— Молодец, — похвалил Райдо.
И сесть попытался.
— Нельзя!
— Нат…
— Да?
— Я понимаю, что ты обо мне заботу проявляешь, — с каждой секундой становилось легче. И боль треклятая отползла, с нею это случалось и раньше, но ныне она вовсе почти утихла, что было непривычно. — Но края надо видеть. Я не…
— Ты три недели пролежал пластом! — Нат не собирался сдаваться. Он отставил миску с тем, что называл супом, хотя эти помои следовало бы отправить в помойное ведро. — Три недели! И спал… как будто мертвый… все и решили, что ты теперь точно помрешь! Поэтому и не трогали… я ждал, когда осмеляться… поймут, что ты не собираешься умирать и тогда… дом закрыл… и уйти никак… а кухарка больше не появляется, только Дайна… она сбежать пыталась, а я остановил… запер… злится очень.
— Нат…
— Да? — он замолчал и отвернулся. — Я за тебя боялся… знаешь, как боялся?
— Знаю. Хотя я вообще думал, что ты у нас бесстрашный.
Нат не улыбнулся.
Понял ли шутку? Или же та война, которая его искорежила, напрочь лишила его самой этой способности — улыбаться?
— Я боялся.
— Прости, — Райдо оставил мысль выбраться из постели. Во всяком случае, сегодня.
Три недели пролежал, так день еще потерпит, тем более, он и вправду не уверен, что способен встать.
— Все нормально… шериф хотел людей оставить… вроде как в помощь, но я их…
— Не пустил.
— Да. Я окна ставнями закрыл. И двери запер. И вообще… как ты учил.
— Молодец.
Кивнул, соглашаясь: Нат никогда не жаловался на недостаток уверенности в себе. И теперь похвалу принял как должное.
— Скажу Ийлэ, что ты… ну в общем…
— Как она?
Нат почесал ложкой переносицу, честно признавшись:
— Не очень… почти все время спит… а я один… с ребенком этим еще! А козу в дом взял, чтоб выходить пореже… она в красной гостиной.
— Чудесно.
Райдо представил себе козу в гостиной… красной… это та, с шелковыми стенами, с панелями из вишни и с вычурной низкой мебелью, которую матушка переслала. Райдо надеялся, что коза в полной мере оценит удобство этой самой мебели.
Помнится, некогда этот гарнитур весьма матушке нравился.
— Малышка?
— Спит. Ну или ест. Как когда. Еще ей нравится, когда на руках носят, — Нат вздохнул. — Выздоравливай уже… а то я с детьми не умею.
— Справишься… Нат.
— Да?
— Принеси чего пожрать… только нормального, не твоей готовки.
Нат задумался, причем думал долго, с минуту.
— А другого нет, — наконец, вынужден был признать он. — Если только вяленое мясо… и сыр еще. Колбаса. У нас много колбасы.
Теперь уж думать пришлось Райдо. Жрать хотелось неимоверно, и с каждой секундой все сильней. Но все же голод был не настолько силен, чтобы рискнуть и попробовать Натовой готовки.
— Давай мясо. И сыр свой.
— Не мой. Козий.
— Пускай козий.
— А ты лежать будешь?
— Буду, — Райдо вытянулся и руки на груди сложил, надеясь, что вид его в достаточной мере преисполнен смирения, чтобы Нат поверил.
Тот лишь головой покачал.
Ушел.
Вернулся, показалось, как-то быстро, а может, Райдо вновь заснул, его тянуло в сон с неимоверной силой. И наверное, зря он пытался этой тяге сопротивляться.
Во сне восстанавливаться легче.
— Нат…
— Я здесь.
— Знаю, что здесь… я завтра встану. Или сегодня. Если кто припрется — буди… — Райдо зевнул широко. — Или не буди, а посылай всех нахрен… и это…
— Да?
— Сам отдохни.
— Я потом.
— Отдохни, я сказал… спорить он будет… воли многовато взял, бестолочь малолетняя…
…не бестолочь, это Райдо в его возрасте бестолочь, если допустил, что Нат оказался наедине с этим гребаным миром. Нат мальчишка… три недели… и правильно сказал, люди ждали, что Райдо издохнет… и ожидания почти оправдались… главное, лезть в дом не рискнули… и верно, к чему спешить, рискуя, что шкурой, что шеей… ведь и в разбое обвинить могут. А так выждать день-другой… третий… неделю… главное, терпения набраться…
Без насилия.
Думать в полудреме легко. И Райдо пользуется этой легкостью, пытаясь представить, что было бы, если бы он умер.
Нату пришлось бы покинуть усадьбу хотя бы затем, чтобы оптограмму со-родичам отбить… значит, в город… в городе оптограф лишь в мэрии имеется… задержали бы?
Задержали.
День или два.
Три… под предлогом разбирательства… или поломки… единственный оптограф сломать проще простого… конечно, извинились бы… предоставили бы экипаж, чтобы тело перевезти… или лошадей, если Нат спешит в соседний городок, там тоже имеется оптограф… путь занял бы несколько дней.
За несколько дней многое можно успеть.
Райдо хмыкнул, представляя, до чего все удивятся…
…и разозлятся.
…ничто так не бесит людей, как сломанные планы. И значит, еще несколько дней придется побыть умирающим…
С этой мыслью Райдо позволил себе окончательно провалиться в сон. И в кои-то веки сон был спокоен, лишен, как боли, так и воспоминаний.
В таком сне легко поверить, что когда-нибудь он и вправду выздоровеет.
— Он очнулся, — Нат принес дрова. Он приходил всегда в одно и то же время, не здоровался, ничего вообще не говорил, но садился у камина и подкармливал затухающее пламя.
Ийлэ выползала из-под одеяла.
Иногда у нее оставалось достаточно сил, чтобы выбраться из постели.
Она никогда прежде не была настолько слаба, и эта слабость, собственная оглушающая беспомощность пугали. Нет, Ийлэ знала, что Нат не причинит ей вреда, но страх оставался.
Заставлял притворяться.
Садиться за стол.
Глотать безвкусное варево, которое Нат выдавал за еду. Где он ее брал, Ийлэ не знала, да и не спрашивала. Она съедала все, а потом возвращалась в постель, ложилась, закрывала глаза и просто лежала, раздумывая обо всем и сразу.
Если Райдо поправится…
…он поправится, конечно, не окончательно…
…раны затянутся, и те, что снаружи, и те, которые внутри…
…и до весны хватит.
До весны осталось не так уж и много… пара месяцев всего… и конечно, сразу уходить не обязательно…
…вовсе не обязательно.
…имя придумать надо… без имени никак… Ийлэ не может называть ее так, как прежде…
Нат приносил малышку, но оставлять не оставлял, точно опасался, что Ийлэ с ней не справится. И прав был, у нее не хватило бы сил на то, чтобы поднять. Обманчиво хрупкое детское тело оказалось на проверку невероятно тяжелым, Ийлэ попробовала его удержать, но все равно уронила, хорошо, что на кровать, та мягкая.
— Я ее кормлю, — Нат говорил это каждый день, и Ийлэ кивала.
Кормит.
И держит очень осторожно, со страхом, потому что в его руках малышка выглядит крохотной. Она изменилась, и дело не в том, что больше не умирает, что исчезла уродливая худоба, что руки и ноги ее больше не похожи на иссохшие ветви, а шея — на нить, которой голову прикрепили к плечам.
Нет.
Изменилось лицо.
Серьезное. И хмурое. Серые глаза смотрят пристально. Видит она? Видит. И понимает. И наверное, у нее надо попросить прощения, но Ийлэ не знает как.
Ей не хочется разговаривать.
И она просто лежит, гладит розовые ладошки, трогает крохотные пальцы.
— Тебе здесь нравится? — спросила она однажды, и хотя малышка не могла ответить, Ийлэ поняла: нравится.
В этом доме тепло.
И есть молоко от козы, которую Нат забрал в дом, потому что сам этот дом он попытался превратить в крепость. Окна ставнями закрыл. Запер двери.
Он об этом отчитывался, хотя Ийлэ и не спрашивала.
Наверное, ему было сложно одному в таком огромном доме, Ийлэ помогла бы, но… но она замерзала. И спать хотела. И спала почти все время, порой засыпая вот так, обняв малышку, а просыпаясь в одиночестве…
…сколько дней прошло?
— Райдо очнулся, — повторил Нат. — Теперь все будет хорошо.
— Да. Наверное.
— Не наверное, но точно будет. Райдо… он сделает так, чтобы безопасно… и вообще… и хочешь к нему сходить? Ну, потом, когда совсем проснется?
— Нет.
— Я помогу тебе. Ты вообще легкая…
Он помогал и раньше.
Нет, Ийлэ не просила о помощи, но пользоваться ночным горшком было стыдно, и она пыталась добраться до ванной комнаты, но у самой не получалось.
А Нат…
…у нее мог бы быть брат.
…почему не было?
…и хорошо, что не было, потому что брата убили бы, как убили папу и маму. А Нат — он из псов, и этого не изменить, но под одеялом легко представить, будто бы…
…странные у нее в последнее время мечты. Извращенные даже.
Но Райдо она и вправду видеть не хочет. И вообще ничего не хочет, только спать… забраться под одеяло и лежать, до самой, до весны.
Ийлэ закрыла глаза.
В ее снах возвращалось прошлое, не то, которое она готова была бы выкинуть из памяти, иное…
…мама…
…и мраморная гостиная, в которой из мрамора — лишь панели с горельефами, лоза и тернии, тернии и лоза… белый паркет… белые стены… гардины в широкую серебряную полоску… и обивка мебели тоже белая, с серебром…
Мамино платье оттенка фисташки.
…лист бумаги в руках…
…рука дрожит и лист в ней тоже. Письмо? Письма приходили не так уж часто…
— Мама, что-то случилось? — Ийлэ ни разу не видела, чтобы мама плакала. И она, словно стесняясь этих своих слез, несколько поспешно смахнула их.
Письмо сложила.
Убрала в конверт.
— Ничего, дорогая, — рассеянная улыбка, которая фальшива, и мама сама понимает это.
— Случилось.
Ийлэ знает. Чувствует.
— Это из-за письма, да? Оно тебя расстроило?
Мама кивает.
И слезы катятся по щекам. Она уже не пытается их скрыть, а Ийлэ делает единственное, на что способна: обнимает ее, гладит по спине, убеждая:
— Все будет хорошо.
— Конечно, дорогая… — дрожащий голос. — Твой дядя… написал… мама… твоя бабушка… умерла…
Странно.
Комната, залитая светом, такая белая и чистая, звонкая, прозрачная даже… запах сирени… и бабушка умерла… бабушку Ийлэ никогда не видела, но знает, что та есть.
Была.
— Все… все хорошо… — мама судорожно выдохнула. — Это… это просто нервы…
…то письмо, куда оно подевалось?
И почему мама не надела траур? Почему вовсе сделала вид, что не было письма? Притворялась, а папа верил притворству… разве не должны были они отправиться на похороны?
…а дядя, тот, о котором мама упомянула. Ийлэ никогда не видела его, никого из родственников матери, как и из родичей отца, будто бы их вовсе не было, этих родичей.
Почему?
Вопросы… папа точно знал… и мама… а ей не сказали. И теперь Ийлэ остается гадать. Впрочем, в ее сне можно и гадать… а можно вспомнить.
Например, зиму.
И каток, который каждый год устраивали на городской площади.
Заборчик. Красные ленты. И торговые палатки, где продавали, что горячий шоколад, что булочки, что печеные яблоки, которые заворачивали в хрустящую бумагу. Горячие вафли с кленовым сиропом и сахарные рожки…
…папа плохо держится на коньках, а потому на лед выходит редко. Он стоит, опираясь на ограду, наблюдает за мамой с улыбкой… она красива.
Кружится.
Так легко кружится… Ийлэ рядом с мамой чувствует себя отвратительно неуклюжей. О нет, она вовсе не завидует, она просто…
…восхищается.
— Ийлэ, ты слишком серьезна, — мама раскраснелась, и румянец ей к лицу. Ей все к лицу, и само это лицо тонкое, одухотворенное…
…отец вырезал бюст из мрамора… небольшая статуэтка, с ладонь всего…
…и еще была камея из слоновой кости…
…и та миниатюра в медальоне с секретом…
Он любил ее.
А Ийлэ любила их обоих. И во сне она позволяет себе оттолкнуться от бортика. Она едет, вытянув руки, желая одного — успеть, пока мама не исчезнет…
…коснуться.
…обнять.
…сказать, как ей тяжело… или нет, нельзя ее огорчать… лучше сказать другое, что Ийлэ очень по ним скучает, что помнит и будет помнить всегда, что…
— Я тебя так люблю, мамочка, — Ийлэ обняла ее, зарываясь лицом в длинный мех полушубка.
— И я тебя…
— Я… я скучаю…
— Ничего… боль пройдет…
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, — мама вытирает слезы Ийлэ, которых быть не должно, Ийлэ ведь не хотела ее огорчать, и отца. Он вдруг оказался рядом, обнял и ее, и маму. — Боль всегда проходит… со временем…
От отца пахнет свежей землей.
Дождем.
Неправильный тревожащий запах, и Ийлэ хватает его за руки.
— Папа, не уходи… пожалуйста, не уходи…
— Прости, — он касается виска холодными губами. — Ийлэ, послушай…
— Не уходи…
Она только и может, что повторять это, она хочет остаться во сне навсегда, и ей плевать, что сон — это лишь сон. И каток опустел, он вовсе выглядит ненастоящим, театральной декорацией…
…был в доме театр… Ийлэ играла. И еще Тира, Мирра тоже… и наверное, они во сне тоже вернутся, Ийлэ даже не станет Мирру дразнить… она не хотела делать больно.
…и с Альфредом так получилось потому… потому что он готов был предать, не важно кого…
— Тише, девочка моя, — отец проводит ладонью по щеке, оставляя на ней земляной след. — Все будет хорошо… ты сильная, ты справишься.
— Я не хочу…
— Ийлэ, послушай, пожалуйста… дом живой… ты ведь помнишь, что он живой?
— Конечно.
— Не дай ему умереть…
Он все-таки ушел.
А потом и мама, она до последнего смотрела, улыбалась виноватой улыбкой, точно просила у Ийлэ прощения… но за что?
— Пожалуйста, — Ийлэ произнесла это одними губами.
Не помогло.
Сон исчез, оставив горький привкус соли на языке… и все-таки плакала, во сне, но плакала. От слез не становится легче, это ложь… и вообще, Ийлэ разучилась плакать, ей так думалось. А выходит, что нет. И она терла, терла глаза, пока не растерла докрасна… стало только хуже.
Дом живой?
Живой.
Только лучше бы выжили они, а не дом… все ведь ушли, отец остался…
Пол холодный. И холод этот забрал остатки сна. Замечательно. Ийлэ такие сны ни к чему. Она сильная? Справится? Справляется.
И она даже знает, что делать.
Ну, помимо того, что просто с кровати встать. Хотя и это уже достижение. Добраться до ванной комнаты… пять шагов, опираясь на обледеневший подоконник. Нат еще не появлялся, и хорошо, ей не хотелось бы, чтобы Нат видел ее заплаканной.
Он не будет смеяться. И спрашивать, в чем дело, не станет. Посмотрит с жалостью, но Ийлэ не готова принять от него жалость.
С каждым шагом становилось легче. Слабость отступала. Голова немного кружилась, но… сколько Ийлэ провела в постели? Неделю? Две? В ванной комнате Ийлэ потрогала ногой ледяной пол. Окно и вовсе льдом затянуло.
Что творится с домом?
Райдо болен, Нат… Нат закрыл дом. Точно.
Опасается людей?
Холодная вода унесла остатки сна, вернув былую ясность мышления, во всяком случае, Ийлэ на это очень надеялась. Она склонилась к крану и хватала воду губами, пытаясь утолить жажду. Пила долго, пока вода не подступила к горлу.
Умыться.
Переодеться… не во что. Рубашка на Ийлэ потом пропиталась, и вообще несвежая. В шкафу должна быть сменная. Сейчас Ийлэ отдохнет и доберется до шкафа, пусть маленькая, но цель.
В комнате был Нат.
Он уже скормил камину очередную порцию дров, и теперь просто сидел, баюкая малышку.
— Ты встала, — отметил он очевидное. — Это хорошо… Райдо тоже встал и еще вчера.
Нат вздохнул и признался:
— Замаялся я с вами…
— Извини.
Это было неискреннее извинение, поскольку виноватой себя Ийлэ не ощущала.
— Ничего, — Нат склонил головы. — Вы же встали… ты тут есть будешь… или с ним? Он о тебе беспокоится.
Мило со стороны Райдо, но… почему бы и нет? Ийлэ нужно поговорить с ним и желательно поскорее.
Альва выглядела отвратительно.
Райдо подозревал, что и сам на покойника похож, но она… бледная до полупрозрачности, с острыми скулами, с глазами запавшими, под которыми залегли глубокие тени.
Стоит, шатается.
Смотрит искоса, так и не смея заглянуть в глаза же.
— Садись, — Райдо указал на кресло. — Нат, принеси подушек, а то же свалится… и это, если тебе плохо…
— Хорошо.
Упрямая.
И в кресло забирается, подушечки, которых Нат притащил с полдюжины, под локти рассовывает. Ерзает. Смотрит исподлобья, с неодобрением.
— И сам садись. Нат готовил, у него, конечно, достоинств множество, но готовка в их число не входит, поэтому ешь осторожно.
Нат хмыкнул.
И сам потянулся к вяленому мясу.
Шлепнув его по пальцам, Райдо велел:
— Вилку возьми… совсем тут без меня одичал. И нож… вот так, вилкой и ножом…
— …роем мы могилу себе, — мрачно завершил фразу Нат.
— Я хотел сказать, что пользуются воспитанные люди…
— Я нелюдь.
— И нелюди тоже. Будь воспитанной нелюдью.
Нат на это ничего не ответил, но остаток обеда он провел, вооружившись ножом и вилкой, причем, резал на маленькие кусочки даже серый влажный хлеб, который и жевался-то с трудом.
Приличная нелюдь, это точно.
Альва ела мало, каждый кусок разжевывая тщательно. Молчала. Если смотрела, то не на Райдо, а в тарелку. А когда Райдо поднялся, тарелку отодвинула и тихо произнесла:
— Мне надо с тобой поговорить. Наедине.
Нат пожал плечами: мол, не больно-то и хотелось, и вообще у него ныне дел невпроворот…
— Прошу, — Райдо открыл дверь кабинета и отступил, пропуская альву. — Располагайся и… как ты себя чувствуешь?
— Нормально.
— А выглядишь погано.
Как ни странно, но она ответила прямым взглядом, губы дрогнули, точно альва хотела улыбнуться, но в последний миг спохватилась:
— На себя посмотри, — сказала она тихо.
— Смотрел… я тоже выгляжу погано. Парочка оживших мертвецов.
— Мертвецы не оживают, — это альва произнесла уже без тени улыбки. — К сожалению. И к счастью.
Райдо кивнул: ее правда.
К сожалению. И к счастью.
— И все-таки сядь куда-нибудь. Мне так спокойней будет, а то мало ли… в обморок там… я ж и поднять не смогу.
Она села в кресло. Спина прямая. Руки на коленях.
Взгляд… взгляд странный, растерянный и… с надеждой?
Молчание.
Что бы она ни собиралась сказать, ей следовало помочь.
— Спасибо, — Райдо занял место за столом, с немалым облегчением вытянулся в кресле, которое оказалось сейчас еще более удобным, чем ему помнилось. — Похоже без тебя я бы… издох.
— Да.
Отрицать очевидное альва не собиралась.
Ийлэ. Имя-вода, вот только зима на дворе, а зимой вода замерзает, превращаясь в лед, хрупкий белый лед, который кажется прочным, но это — иллюзия. Ударь и разлетится на осколки.
— Я… — она стиснула кулачки. — Я рада, что ты понимаешь… я помогла тебе и…
Альва сделала глубокий вдох, а потом выпалила:
— Я хочу предложить тебе сделку.
Райдо приподнял бровь.
— Я… убрала почти все, и этого хватит до весны, но осколки прорастут.
— Это я понимаю.
— Хорошо, — она потерла переносицу. — Весной у меня будет больше сил… леса проснутся… гроза… я попытаюсь поймать молнию. Тогда появятся силы, и я могу сделать тебя здоровым. Точнее, я могу вытащить все осколки, прорастут они или нет. А то, что не вытащу, сожгу. И тогда, полагаю, ты поправишься.
Райдо осторожно кивнул.
Поправится?
Это будет сродни чуду, а он не верит в чудеса. Он никогда не верил в чудеса… но…
Альва.
У нее ведь получалось унять эту пакость.
…альвы ее создали…
И если на секунду позволить себе…
Ийлэ ждет, глядя прямо, не с вызовом, но… пальцы впились в подлокотники, добела, до боли. И ей страшно. Чего она боится? Того, что Райдо ответит отказом?
Какой безумец откажется жить?
— Что ты хочешь получить взамен?
У него есть усадьба… и проклятье, есть род, а род богат… отец не откажет…
— Твою защиту, — Ийлэ все-таки выдохнула. — Для меня. И для дочери. Нет. Не перебивай. Мне… мне сложно говорить с тобой. Ты пес и…
— И ты бы хотела, чтобы я умер?
— Да. И нет. Уже не знаю… если бы кто-то из тех… то да, несомненно… особенно… не важно, — она отмахнулась от той своей памяти. — Без тебя мне не выжить. И не только мне… за себя не боюсь. Я хочу жить, но если придется умереть, то не страшно. Все рано или поздно возвращаются к корням родовых деревьев…
— А у нас говорят, что в исконное пламя…
— У вас… — Ийлэ разжала пальцы и уставилась на них с немалым удивлением. — Мир теперь ваш… и я не знаю, куда мне идти…
— Тебя никто не гонит.
— Пока ты здесь. Сейчас. А что будет потом? Весной? Я выживу…
— Тебе уже приходилось?
— Да. Весной. Летом. Но лето закончится. Осенью плохо… а зимой я погибну, если не найду дом.
— Что ж, — Райдо усмехнулся. — Я рад, что ты это понимаешь. Значит, сделка?
— Да.
— У нотариуса оформлять будем?
Ийлэ пожала плечами. Бумагам не верит? Или нотариусу?
— Мне… — она облизала губы, — мне достаточно твоего слова.
— Хорошо. Нат!
Райдо был уверен, что мелкий поганец вертится поблизости и, кажется, догадывается, о чем пойдет речь. Жаль, что свидетель один, но со временем это можно будет поправить.
— Нат!
— Здесь я, — он вошел без стука. — Чего?
— Ничего. Я, Райдо из рода Мягкого олова, в твоем присутствии клянусь именем своим и именем рода, предвечным огнем и материнской жилой, предоставить альве по имени Ийлэ, а также ее дочери, свою защиту и покровительство.
Нат молча повернулся к альве.
Удивлен?
Не похоже. И не злится… и значит, точно предполагал нечто подобное.
Вот же… интриган малолетний…
— Я клянусь защищать их и заботиться, как о своих со-родичах. В случае же моей смерти, вне зависимости от причин оной, данные обязательства я возлагаю на мой род…
Он широко улыбнулся:
— А имя все-таки выбери…
Ийлэ кивнула.
Нат вытер грязные руки о свитер и засопел, отвернувшись к стенке.
— Ну? — Райдо не выдержал первым.
— Что?
— Спрашивай уже, а то ж лопнешь от любопытства.
Нат сморщил нос, но вопрос задал:
— Теперь она совсем наша?
— Сложно сказать… похоже, что да, — Райдо потянулся.
Жить было хорошо.
Жить было распрекрасно.
Зима. Снег. Морозы, но где-то там, за окном… яблони тонут в сугробах. Поземка. И кажется, близится буря. И плевать, потому что даже вой северных ветров не способен настроения испортить. Райдо почти готов полюбить эту зиму.
И весну.
И лето, до которого, как ему казалось, он не дотянет.
Жизни вдруг стало много. И как с нею быть, чтобы не потратить впустую?
— Это хорошо, — Нат плюнул на ладонь и пальцем потер, пытаясь отчистить пятно сажи. Не получилось, размазал тоже. — А у нее получится?
— Не знаю, — честно ответил Райдо. И добавил. — Надеюсь, что да…
Маленькая альва.
Хрупкая.
Замерзшая вода… весной отойдет, если не нынешней, то какой-нибудь… впереди у нее много весен, и Райдо хотел бы быть рядом с ней.
— И я надеюсь.
Нат помрачнел.
— Ты… когда встанешь совсем, то можно я в город съезжу?
— Нира?
— Да.
— Нат…
— Я понимаю, что теперь ее не отдадут, — он сгорбился, сунув руки в подмышки, и вид у него при том сделался совершенно несчастный. — Я просто увидеть хочу… поговорить… она, наверное, думает, что я на нее обижаюсь… мне без нее плохо.
— Нат… — от руки Нат увернулся и сам пригладил встрепанные волосы, буркнув:
— Я не маленький, Райдо. Я сам справлюсь.
Бестолочь.
Справится он. А ведь справится, как справился с этим огромным домом, который вдруг свалился на него. С козой. С младенцем. С альвой, которая слегла… с самим Райдо…
С шерифом, доктором и прочими людьми.
— Нат… спасибо. Без тебя мне было бы непросто.
Кивнул.
— И в город… — Райдо оглянулся на окно. Серое. Темное. И небо низкое. Тучи в оспинах. Снег тяжелый. И виски ломит весьма характерно. Кажется, Райдо постарел, поскольку только у стариков кости на смену погоды болят… — Буря будет, Нат. А как закончится, то… и я попробую договор заключить…
…правда, вряд ли люди согласятся.
— А пока пригласи сюда Дайну… раз уж она так держалась за дом, может, знает, что в нем такого ценного…
Дайна была оскорблена.
Возмущена.
И готова простить.
Она смотрела сверху вниз, задрав пухлый подбородок, и Райдо смотрел на белую шею с наметившимися на ней складочками.
Воротничок кружевной.
Серое скромное платье… пожалуй было бы скромным, не будь оно атласным. И кружево вовсе не машинное, сложного плетения, ручной работы. Такое и матушка оценила бы.
— Я желаю выразить свое негодование! — произнесла Дайна дрожащим голосом, в котором Райдо услышал и обиду, и надежду, что все-то еще наладится. — Он меня запер!
Она указала на Ната, который забился в угол и сидел тихо, впрочем, раскаявшимся не выглядел.
— Заявил, что я должна дать объяснения!
— Но вы отказались.
— Естественно, — Дайна приложила к глазам платочек, тоже кружевной, белый… слишком уж белый, слишком чистый.
Накрахмаленный.
— Мне нечего было объяснять! Я невиновна!
— В чем?
— Ни в чем. И вообще, меня нанимали вы, а не… этот мальчишка.
Нат громко фыркнул.
— Я был болен, — счел нужным уточнить Райдо.
— Я так рада, что вам стало легче… я так за вас волновалась…
Ложь, не волновалась, но выжидала.
Дождалась.
— Дайна, присядьте… поговорим, — Райдо указал на кресло.
Сегодня, похоже, день разговоров… вот только нынешний вряд ли доставит ему хоть какое-то удовольствие. Впрочем, отсутствие оного Райдо как-нибудь да переживет.
— Скажите, Дайна, что именно вы мне подлили?
Молчание.
Маска оскорбленная: как мог Райдо подумать…
Мог.
— Дайна, — он оскалился. — Вы же не хотите, чтобы я выдвинул обвинение? Полагаю, действовали вы не по собственной инициативе, но дело в том, что судить будут только вас…
— Судить?!
Снова наигранная обида, а вот страх очень даже настоящий.
О суде она не думала.
— Конечно. Вы же понимаете, как это выглядит. Вы мне подмешали что-то в еду. Я съел и почувствовал себя плохо, — Райдо наклонился, заглянув в светлые глаза женщины, — очень-очень плохо… так плохо, что едва не умер… можно сказать, чудом выжил…
Взгляд метался.
Нервничает.
И пытается понять, сумеет ли Райдо это обвинение доказать.
— Сумею, — поспешил уверить он. — Во всяком случае, очень и очень постараюсь. В конце концов, мои интересы представлять будет мой род, а вот за ваши, Дайна, воевать некому… вы ведь одна, я верно понимаю?
Кивок.
И тут же спохватилась, скрестила руки.
— Ложь!
— Что именно? Вы не одна? А мне казалось, вы сирота… и родственников у вас нет, а даже если бы и были… насколько я знаю, у людей родственные связи мало значат Так кто захочет вступиться за вас? Мирра? Полагаю, у нее собственных проблем полно… ее родители? Сомневаюсь. Они заняты проблемами Мирры… шериф? В его интересах урегулировать конфликт, а какой ценой…
Дайна кусала губы.
— Он просто не захочет связываться с моим родом, принимать здесь чужаков. Устраивать полноценное расследование, — Райдо говорил медленно, не спуская взгляда с женщины, которая стремительно бледнела. — Как знать, до чего они… дорасследуются…
Молчание.
Закушенная губа.
И платочек дрожит в кулачке. Пожалуй, ее можно было бы пожалеть, но…
— Мне это тоже не нужно, но здесь уже вопрос принципа… я не могу спустить покушение…
— Это не покушение!
Дайна все же решилась.
— Я… я хотела помочь… — она встала и тут же села. Смяла треклятый платочек, который выронила, и потянулась за ним, подняла, чтобы спрятать в складках юбки. — Мирре помочь… Мирра славная… и всегда была ко мне добра…
— Дайна… вы ведь не встречались прежде с такими, как я?
— Что? Нет… то есть да, но…
— То есть встречались?
Кивок.
— Но близкого знакомства не сводили. Я имею в виду то знакомство, которое за пределами постели.
Щеки полыхнули, и Дайна прижала к ним ладони.
— Ийлэ… рассказала?
— Что? А… нет, думаю, ей это не интересно. Она, если вы заметили, вообще разговаривает не слишком охотно. И это можно понять… некоторые тайны сложно сохранить в местечке, подобном этому… я-то в город не выезжаю, а вот Нат…
Взгляд, которым удостоили Ната, мог бы испепелить.
Столько ненависти.
— Вы… вы знали?
— Что вы подрабатывали в этом… простите уж за прямоту, борделе? Знал.
— И вы…
— И меня это не смущало, да и сейчас не смущает. Я в принципе достаточно лояльное существо, — Райдо потер сложенными пальцами подбородок. — И мы с вами вполне могли бы ужиться. Более того, я понадеялся, что уживемся, что вам не захочется терять это место, и если вы не проникнитесь благодарностью, уж простите, но в благодарность человеческую я не верю, то всяко поймете, что другого вам не найти.
Злость.
Поджатые губы. Некрасивая ямка на подбородке. Глаза прищурены. И взгляд такой, что Райдо неуютно. Кажется, ему не следовало затрагивать эту тему.
С другой стороны, чем сильнее она разозлится, тем хуже будет себя контролировать.
Тем больше скажет.
— Вы же сами все прекрасно понимаете. Я чужак, а в городе… в городе свои люди, те, что знают вас с детства. Небось, они и грешки ваши с тех самых пор помнят. Украденный леденец или разбитое ненароком окно… или кошка, которой вы на хвост наступили. В таких городках люди знают все и обо всех… коллективная память.
Злость сменялась откровенной ненавистью.
— Да что вы понимаете!
— Немногое. К примеру, то, что вам не простят. Ни теперь, ни через год, ни через десять… вас не примут ни в один приличный дом не то, что экономкой, но и посудомойкой… у вас два пути останется. Уехать из городка и попытаться обустроиться на новом месте, или же отправиться в дом терпимости.
— Вы… вы…
— Говорю правду, Дайна, — Райдо откинулся в кресле и сцепил руки на груди. — И вы ведь неглупая женщина, более того, вы знакомы с реалиями этого городка куда лучше меня. Вы не могли не понимать, чем обернется ваша затея. И отсюда у меня вопрос, почему вы решились?
— Я…
Ненависть.
Затухает, прячется, но не исчезает. Пламя под пеплом, которое только тронь. А на лице очередная маска, похоже, их у Дайны превеликое множество. Нынешняя — обиды…
— Вы… вы не знаете… — она всхлипнула и о платочке вспомнила. — Вы… вы ничего не знаете.
— Так расскажите мне.
— И что тогда?
— Тогда… тогда вам, конечно, придется покинуть дом, но вы уйдете отсюда с чеком, который позволит вам начать жизнь в другом месте.
— Пять тысяч, — очень спокойно произнесла Дайна.
— Сто фунтов. Или тюрьма.
— Вы сволочь, — она произнесла это холодно, не скрывая уже своего раздражения. — И когда вы сдохнете…
Нат зарычал.
— Нат, иди погуляй… обедом займись… или козой, если она еще не сожрала всю гостиную. А мы тут побеседуем.
Спорить Нат не стал. Далеко он не уйдет, максимум, до соседней комнаты, но и того хватит. Дайна получит свою иллюзию приватной беседы.
Нат аккуратно притворил за собой дверь.
— Он у вас наглый, — Дайна аккуратно расправила платочек на коленях. — А что до ваших угроз, то… уж извините, Райдо, но я знаю, кого следует опасаться. Вы не из тех, кто будет применять силу по отношению к женщине. И все, что мне грозит с вашей стороны — это остаться без рекомендаций.
Она кривовато усмехнулась.
— Поэтому давайте так, я вам расскажу кое о чем, и уйду… захотите узнать больше? Заплатите… честная сделка.
Ее лицо, избавленное ото всех масок, выглядело… некрасивым. Нет, черты не изменились, все та же приятная округлость, сдобные щеки, мягкий подбородок, губы пухленькие и бровки выщипанные аккуратными полудужками, подведенные сажей, чрезмерно, пожалуй, яркие.
Но теперь в этом лице появилось что-то… мерзковатое.
Крысиное?
Крыс Райдо не любил. Крысы тянулись за обозами, обживались в военных лагерях, особенно тяготея к кухне и госпиталю. И если кухонную их привязанность еще можно было как-то объяснить, то что им, животным осторожным, хитрым, понадобилось в госпитале, Райдо понять не мог.
Крысы меж тем пробирались в палатки, шастали меж настилов, порой наглея и забираясь в постель. Они сворачивались клубком у ног или норовили нырнуть под руку, точно выпрашивая ласку.
Крысы пищали.
И садились на краю кровати, смотрели круглыми глазами, в которых Райдо виделось недоумение. Они воровали еду и, наглея, кусали за пальцы.
— Моя вина единственно в том, — произнесла Дайна с вызовом, — что я хотела жить лучше… Господи, если бы вы знали, каково это… с самого детства мне только и твердили, что я должна трудиться… должна уважать хозяев… должна… всем что-то да должна…
Она нервно дернула плечиком.
— О да, я получила замечательное место горничной в приличном доме. Предел мечтаний! И мой долг к этому миру возрос неимоверно! Вы вообще представляете себе, что такое горничная?
— Прислуга.
— Мило. Конечно, прислуга, — Дайна фыркнула. — Господи, да это не служение, это… это рабство узаконенное… один выходной в месяц… остальное время работаешь… подъем в шесть утра, потому что камины необходимо разжечь до того, как встанут хозяева… а еще почистить… вы когда-нибудь чистили камин?
— Не приходилось.
— Мерзкая работенка. Руки становятся жесткими, кожа трескает. Но какое кому дело до кожи? Главное, чтобы успела работать… целый день только уборка, уборка и снова уборка. И главное, улыбаться надобно, потому что хозяева не любят мрачную прислугу, им в радость, когда она радостная. А какой нормальный человек будет радоваться, когда ему приходится работать по четырнадцать часов кряду? Перестилать кровати, чистить столовое серебро… хрусталь… стекло… и не приведи Боже расставить эти фарфоровые статуэтки не так, как они стояли… или разбить что-либо… экономка ходит по пятам и только знает, что недостатки выискивать. Видите ли, я недостаточно старательна… старая стерва.
Дайна была искренна.
Она и вправду полагала себя несправедливо обиженной, а экономку — стервой. И наверняка среди матушкиной прислуги находились девицы, подобные Дайне, но вот в доме они не задерживались.
— Глазки я хозяину строю…
— А вы строили?
— Строила, — честно ответила Дайна и наклонилась, демонстрируя прелести, пусть и прикрытые кружевным воротничком. — Что в этом плохого? Я девушка молодая, многими достоинствами наделенная… в отличие от его альвы… вы ведь понимаете, что альвы, они такие… ну как Ийлэ… плоские совершенно, ее переодень, и не поймешь, мужик это или баба… то ли дело настоящая женщина.
Томный взгляд, и розовый язычок медленно скользит по губе.
— Дайна…
— Да, — глубокий вдох, от которого грудь, и вправду весьма выдающихся размеров, колышется.
— Дайна… меня это не интересует.
— И вправду, да?
— Увы, — Райдо развел руками. — Понимаете, когда вы постоянно испытываете боль… очень сильную боль, то вам не до… этих вот радостей. Поэтому прекращайте ваше представление и вернемся к прежней теме. Итак, вы пытались соблазнить хозяина, но у вас не получилось.
— С чего вы взяли?
— Не получилось, — куда более уверенно произнес Райдо. — В противном случае вы бы так не злились. Что произошло? Он отверг вас и…
— Он любил свою жену. Чушь какая… пусть бы и любил, я не настолько наивна, чтобы в жены лезть. Мне бы хватило малого. Небольшой домик в пригороде, содержание… многие так делают. А он… Боже ты мой… честный…
— Он вас выставил?
— Не он… экономка… говорю же, старая стерва. Видите ли, я веду себя развязно… и дозволяю то, что приличная девушка не может… не должна… кругом должна, да… и собиралась выставить, да только… война-то шла и давно шла. Всем уже понятно было, что альвы проиграют. Прислуга разбежалась. Кроме меня, мне-то идти некуда, и старая змея вынуждена была мириться со мной. Кто еще пойдет работать к альвам, кроме несчастной сироты?
Может, Дайна и была сиротой, но назвать ее несчастной язык не поворачивался.
— Хорошо… вы работали, и что дальше?
— А ничего особенного. Он тянул до последнего. Не то, чтобы дурак был, не понимал, к чему все идет, скорее уж остерегался приказ нарушить. Я точно не знаю, за что его сослали, однако уйти он не мог. Ждал чего-то, ждал… и дождался… к нему Альфред с шерифом заехали. Конечно, после всего, что альвы натворили, в городе к ним особой-то любви не было… но все соседи… думаю, предупредили, что псы направляются… тогда-то он и решился… самолично паковал сумку… тьфу-ты…
Она скорчила гримасу, и сходство с крысой сделалось нереальным. Райдо подался вперед, пытаясь понять, как же такое возможно?
Обычное лицо… человеческое… но и крысиное тоже.
— Саквояжик черненький, кожаный… и явно не с бельишком. В бельишке-то обычно я копалась.
Она до сих пор была оскорблена этим фактом.
Она не хотела быть горничной, и… что она сделала? Нашла Брана? Или кого-то, кто мог найти Брана и сообщить, что из усадьбы вот-вот сбегут хозяева? И не просто сбегут, но вывезут ценности?
— Кому ты сказала?
— А с чего вы…
Этого взгляда Дайна не выдержала. Человек. Женщина. Нехорошо угрожать женщине, но если она, женщина, еще и крыса… если она больше крыса, чем женщина…
Главное, взгляд отвела и в кресло вжалась, обняла себя, словно защищаясь.
— Кому?
— Дику, — она ответила и губу прикусила. — Мой дружок… я ведь живая, в отличие от некоторых… а он был занятный парень…
— Был?
— Убили.
— Кто?
— А я по чем знаю? — Дайна успокаивалась быстро. — Мне это, если хочешь знать, без интереса… убили и убили. Жалко, конечно, он не жадный был…
— Когда?
— Да… да аккурат после того, как ваши тут объявились.
— Значит, — Райдо переплел пальцы, почему-то страшно было, что руки его свободны. Если не занять, если не удержать себя, то он, Райдо, сделает с этой женщиной что-то… жуткое сделает, такое, о чем станет жалеть… — Ты шепнула своему дружку, который… при шерифе работал?
…заезжали накануне.
…наверняка, чтобы предупредить, что псы вот-вот появятся в городе.
…и при шерифе свита… неизвестный Райдо парень, с которым Дайна крутила роман… ее следовало бы выставить из дому, ни в одном доме такой горничной не потерпели бы, но других не осталось. Война многое изменило, и Дайна нашла способ с Диком свидеться.
А может, и не в нем дело, может, кто-то иной сообразил, что хозяин «Яблоневого дола» решит уехать. Он ведь не безумец, он не рискнет подставить семью под удар.
Война.
И оставляя дома, увозят самое ценное… отнюдь не белье, хотя порой свежее белье — та еще драгоценность, но не о нем думал тот, кто затевал…
…сейфовая комната — это хорошо…
…особенно, если укрепленная альвийскими рунами…
…и выковырять из нее ценности непросто… другое дело, если сам хозяин… нет, в сейфе наверняка осталось что-то, но мелочевка… самое важное он успел вытащить.
…черный саквояж…
…как Дайна его увидела? Как-то увидела… в доме суматоха… нервы… за ней некому следить… и вряд ли он так уж прятался, привык считать прислугу надежной, даже эту бестолковую завистливую дуру… а ведь дура и есть…
…мстительная к тому же.
— Что ты ему поручила?
— Поручила? Скорее подсказала… понадеялась, что ваши будут благодарны… Дик просто отправил оптограмму…
И вправду, к чему встречаться лично, если можно так…
— Я ему написала на бумажке… он был хорошим парнем, но туповатым…
— Что ты написала?
Дайна молчит.
Улыбается.
Губу покусывает. И кажется, она почти счастлива, хотя Райдо категорически не понимает, как можно быть счастливым после того, что…
— Что? — она переспрашивает и, окончательно позабыв о страхе, проводит большим пальцем по губе, медленно, дразня. — Что королевский ювелир вот-вот сбежит…
…королевский ювелир…
…и Бран оказался в нужном месте, в нужное время…
…поэтому и снял оптограмму, и наверняка, новостью не поделился… ювелира бы, может, и взяли, но не тронули бы… слишком высокого полета птица… ценная… особисты ведь не дураки… в большинстве своем не дураки… а вот Брану пленник нужен не был.
Опасно.
Да и… он не настолько жаден. Ему хватило бы и драгоценностей.
Взял своих людей, проверенных… наведался в гости…
…и помешал тому, кто ждал ювелира, готовый принять из рук его заветный черный саквояж. Ему, человеку, живой ювелир был без надобности…
— И что было дальше?
Райдо может говорить спокойно.
Матушкина выучка сказывается, да и… уравновешенный он… слава жиле предвечной, что уравновешенный… и что женщин не трогает… эту бы вот тронуть не отказался, пусть никогда прежде не позволял себе подобного… и не позволит, несмотря на все свое желание стереть эту гаденькую улыбочку.
Крыса.
Кто сказал, что у людей нет второго обличья? Есть, но в отличие от детей Камня и Железа, люди привыкли это обличье прятать. А может, и правильно, в ином-то случае кто бы взял в свой дом крысу?
— Дальше? — Дайна пожала плечами. — Тут ваши объявились… хозяин-то почуял что-то, велел дочке уходить… и жену отправлял, только она не пошла. Сказала, что если вместе, то… вот дура, правда?
Райдо промолчал.
Вместе.
— Ийлэ с доктором отправили… я-то грешным делом подумала, что она ушла… хозяин к вашим вышел. Договориться хотел.
…но с Браном договориться было невозможно.
…да и зачем ему лишний свидетель?
…нет, ювелир был обречен изначально…
— Ваши его взяли… спрашивать начали про… всякое… — Дайна скривилась, верно, воспоминания о том допросе были не из приятных. — Не знаю, чего там приключилось… но орал он знатно, а потом замолчал… издох, в общем.
…сердце не выдержало?
…или Бран, опьяненный кровью, перестарался?
…небось, обнаружив сейфовую стену, клял себя за этакую несдержанность, только мертвеца не оживить.
— Хозяйку-то попользовали сперва… а потом тоже, того… по горлу…
Райдо судорожно выдохнул.
Альвы.
Альвов не жаль. Война и всякое бывает. Он ведь сам многое видел, за что должно бы быть стыдно, но стыда нет, потому что кровь и дым, потому что пепел на губах кисловатый, потому что кто-то умирает, и эта смерть оправдывает все иные…
…есть свои.
Есть чужие.
Есть приказ, который следует исполнить любой ценой…
…есть смерть. Есть жизнь.
Есть…
— Что? — Дайна поднялась. — Это ж ваши все… я тут не при чем…
…она не насиловала.
…не убивала.
— Я лишь подала сигнал, — она провела ладонями по ткани платья. Откуда взяла его? Вряд ли подобное можно приобрести на жалованье горничной. — Я, быть может, хотела послужить короне… вашей короне…
Ложь.
О короне и короле она думала в последнюю очередь.
Тогда зачем?
Рассчитывала на награду? Она глупа, но при том хитра обыкновенной житейской хитростью, и везуча. Сумела ведь выжить, а это многого стоит… и получается, что из мести.
Из обиды за придуманную ею самой несправедливость.
Хозяин ее отверг, испортил маленькую женскую мечту о домике в пригороде, о пансионе, который положен содержанке, о платьях, драгоценностях и… и разве он, хозяин, не заслужил наказания?
Как и супруга его, которая была, по мнению Дайны, некрасива.
И экономка.
Ийлэ…
Райдо потер глаза, чувствуя странное опустошение. Он не способен изменить прошлое. А с будущим как управиться?
Как-нибудь.
— Ты осталась в доме?
— Мне неплохо платили… за все… к слову, я была не против… — она запрокинула голову и провела пальцами по шее. — Вы мне нравились… я вообще мужчин люблю.
— Заметно.
— Поверь, ты бы оценил, если бы… — она горестно вздохнула, верно, тем самым выражая досаду на обстоятельства, которые столь коварным образом лишили ее стратегического преимущества собственной красоты.
— Дайна… поверь, я и так тебя несказанно ценю.
Райдо поднялся. Он двигался все еще осторожно, не потому, что было больно — впервые за долгое время боль почти не ощущалась — но тело помнило ее.
И берегло себя же.
Дайна следила за ним, и выражение ее лица менялось.
Мелькнул и исчез страх.
Упрямство.
Надежда… вдруг он все-таки не настолько болен…
…хитра?
…здесь Райдо не ошибся. Ума в ней нет, и той хитрости, которая им рождается, а вот иная житейская, которая на уровне инстинктов, которая сама почти что инстинкт, имеется. И даже сейчас Дайна пытается выгадать для себя лучшие условия.
— И буду ценить еще больше, если ты расскажешь все, что знаешь… кто выдал Ийлэ?
Видимо, эту информацию Дайна не полагала ценной, потому и ответила сразу:
— Докторша… — и тут же спохватилась. — Больше ж некому. Они же ж с хозяйкой подружками были. Ну та-то думала, что подружки, а докторша, та завидущей была. Ей все-то хотелось, чтоб как у хозяйки. Придет, щебечет, целует в щечку, а сама знай, глазами зыркает, где и чего, и как… говорю ж, хозяйка дурой была…
Дайна замолчала.
— Говори, — попросил Райдо и руки на спинку кресла положил.
Кресло это стояло между ним и Дайной, преградой, которая позволяла Дайне чувствовать себя в безопасности… почти в безопасности…
Райдо выше.
И больше.
И кажется, эта женщина прекрасно чувствует опасность.
Кивает.
Говорит.
— Ее на третий день привезли… Бран сам ездил… не подумайте плохого, другие-то ничего, с ними весело было. И вот брать разрешали, чего нравится, а этот… глянет порой так, что душа в пятки уйдет, усмехнется да спросит, все ли хорошо… Дайночкой называл… так и спросит, мол, все ли у тебя хорошо, Дайночка… а у меня язык к нёбу прикипает, только и киваю… — она смотрела в глаза, не смея отвести взгляд. — Сам за нею поехал… и привез… сперва никого-то к ней не подпускал, а уже потом, как надоела, то делился…
Райдо заставил себя дышать по счету.
От единицы до десятки — вдох.
От десятки до единицы — выдох.
И живое железо, которое норовит выплеснуться бессмысленной яростью, сдержать. У него получится. Он всегда с железом своим хорошо ладил.
Только жаль, что Бран издох… и вдвойне жаль, что издох быстро.
— Саквояж не нашли?
Дайна задумалась, но ненадолго:
— Нет… он ее спрашивал, но Ийлэ ничего не знала. Она вообще в мамашу пошла, та же святая простота… правда, небось, святости надолго не хватила.
Отступить Дайна не имела возможности, она оказалась зажата между столом и Райдо.
И стулом, который Райдо очень легко сдвинул в сторонку.
— Она тебе нравится? Им вот нравилась всем… чего нашли? Не знаю… но играли… в догонялки… в саду… очень им весело было, — Дайна говорила, не отводя взгляда.
Дразнила?
Проверяла выдержку?
Или просто пыталась сказать, что он, Райдо, ничем не лучше прочих.
— Догоняли всегда. А порой и загоняли. Пару раз вон доктор приезжал, откачивал, когда уж совсем… не знаю, зачем, она им была… но была и пускай себе. Не мое дело.
Не ее.
И наверное, ничье… шериф знал?
Наверняка.
И доктор, который называл себя другом семьи, только в какой-то момент дружить с альвами стало не просто неудобно — опасно. Сколько их еще было таких, которые сочли за лучшее сказать, что дело-то не их? Псы воюют с альвами, или альвы со псами, но главное, не людям в эти войны лезть.
Не Райдо судить их.
— А потом она их убила…
— Она ли?
Райдо наклонился.
От женщины пахло духами, мягкий сладковатый аромат, не то цветочный, не то фруктовый, главное, что не для нее созданный. Он ей не подходил, да и собственный запах тела Дайны пробивался сквозь полупрозрачный полог этого аромата. Кисловатый, тягучий, крысиный…
— А кто еще?
— Не знаю, Дайна, — Райдо коснулся рыжеватых волос. — Это ты мне скажи… кто еще?
— Понятия не имею.
Лжет.
Но Райдо позволит себе в эту ложь поверить.
— Пять тысяч, — сказала она и все-таки отстранилась настолько, насколько позволяло место. — Если хочешь узнать про… саквояж, ты заплатишь мне пять тысяч.
— А если не хочу?
— Хочешь, — Дайна осклабилась. — Кто не хочет получить сокровище?
Наверное, она была права. Вот только представления о том, что есть сокровище, у нее и Райдо различались. Собственное он уже получил.
— Не боишься?
— Вас? — она приподняла бровь. — Вы мне ничего не сделаете… а если и захотите, то… я лишь исполнила просьбу Мирры… она так о вас беспокоилась… вы отказывались от лекарств. Она попросила дать вам снадобье… и конечно, мне не следовало бы соглашаться, но я хотела как лучше.
Она всхлипнула.
Притворщица.
Крыса.
И все-таки Райдо будет жаль, когда ее убьют.
— Не меня, Дайна, бояться надо. Или ты думаешь, что тот, кто стоит за вами, тебя пощадит? Ты ему нужна была в доме, а вот за его пределами… лишних свидетелей убирают, Дайна, это правило.
— Простите, но… я ничего не знаю… совсем-совсем ничего… — она потупилась.
Ложная скромность.
Притворный страх.
И самоуверенность, которая выйдет ей боком.
— Что ж, тогда не смею тебя задерживать. Завтра Нат отвезет тебя в город.
Райдо отступил, позволяя ей пройти. Он надеялся, что Дайна уйдет молча, но у самых дверей она остановилась:
— Знаете, — она сказала это тихо. — Практика показывает, что псы далеко не бессмертны…
