Глава 11
На празднование Пасхи Лукреция приехала в Ватикан, чтобы провести это время с отцом и братьями. Она находилась в своих покоях во дворце святой Марии в Портико, когда к ней привели пажа Джованни Сфорца, который прибыл со срочным посланием. Ее муж требовал, чтобы она вернулась вместе с ним в Пезаро. В Риме каждый его шаг контролировался, и ему хотелось на волю.
Лукреция очень расстроилась, тем более что Джулия сразу приказала служанкам паковать вещи. В Пезаро ее не покидало чувство одиночества, и лишь в Риме она становилась прежней веселой Лукрецией.
– Что же мне делать? – вопрошала она, кружа по комнате. – И в Пезаро, и в Риме герцогу на меня наплевать. Если он и удостаивает меня взгляда, любви в нем определенно нет. Однако теперь он хочет уехать, и непременно со мной.
Джулия подошла, чтобы утешить ее.
Паж откашлялся и попросил дозволения говорить. Получив его, продолжил:
– Герцог Пезаро очень любит герцогиню. Он жаждет ее компании… хочет, чтобы она была рядом с ним, в его герцогстве, где он волен вести себя, как ему вздумается.
– Что ж, мой дорогой, – ответила ему Лукреция, – таково его желание, и он хочет, чтобы все было, как он скажет. Но что будет со мной, если я вернусь в Пезаро?
Я завяну от тоски и одиночества. Для меня там нет ничего интересного.
Сердясь на Лукрецию, зная, как будет расстраиваться из-за всего этого Александр, Джулия извинилась и вышла из комнаты.
Тут же в дверь постучали, и Лукреция услышала голос своего брата: «Креция, это Чез. Могу я войти?»
Шепотом Лукреция приказала пажу спрятаться за ширмой, где она переодевалась. Предупредила, что тот должен сидеть тихо, как мышка, неосторожное движение могло стоить ему жизни. Ее брат терпеть не мог герцога, и она не хотела, чтобы страдать пришлось слуге.
Паж нырнул за ширму и набросил на себя одежды Лукреции, чтобы Чезаре не увидел его, даже если бы решил обыскать покои сестры.
Войдя, Чезаре первым делом поцеловал Лукрецию. На его губах играла довольная улыбка.
– Отец решил пойти навстречу твоим желаниям. Он пришел к выводу, что Джованни Сфорца ничем нам так и не помог, потому что Милан вновь заключил союз с французами. Поэтому толку от него никакого. А самое главное, отец опечален тем, что с Джованни ты чувствуешь себя несчастной.
Лукреция опустилась на диван, предложила Чезаре сесть рядом. Но тот предпочел пройтись по комнате.
– А что я скажу Джованни? – спросила она. – На каком основании мне дадут развод? Он – не еретик, не предатель… правда, не сумел принести мне счастье.
Чезаре вновь улыбнулся.
– Разве это не преступление?
Глаза Лукреции весело блеснули.
– По моему разумению, самое ужасное из всех, но, боюсь, далеко не все смотрят на это моими глазами.
Лицо Чезаре стало серьезным.
– Официальный развод отца не устраивает. Слишком большой будет скандал. Джованни просто исчезнет.
Лукреция встала, шагнула к брату.
– Чез, ты не должен этого допустить. Джованни – грубиян и зануда, двух мнений тут быть не может. Но несчастна я прежде всего потому, что он – не ты. И пусть это преступление, оно не должно караться наказанием, о котором ты говоришь.
– Так ты готова сказать отцу, что отказываешься подчиниться его приказам? Готова отправиться в ад ради Джованни, который ведет себя, как свинья? – спросил Чезаре.
Лукреция всмотрелась в брата.
– А кто-нибудь спрашивал герцога Пезаро, не согласится ли он дать мне развод, прежде чем обращаться к таким крайним средствам, как кинжал или яд?
– Отец спрашивал, Джованни отказался. Говорить больше не о чем.
Но Лукреция оставалась при своем мнении. Голос ее звучал решительно:
– Тогда снова поговори с Папой, который и твой отец, скажи ему, что я не хочу подвергать опасности свою душу.
Потому что ад – это навечно, а я верю, несмотря на то что грешна, в милосердие Бога и надеюсь провести эту вечность на небесах.
Чезаре склонил голову, в задумчивости потер подбородок.
– Креция, этому маскараду надо положить конец, и как можно скорее.
– Я более всего на свете хочу избавиться от герцога, – ответила Лукреция. – И для тебя это не секрет, брат мой.
Но гораздо важнее для меня твоя душа, отца, да и моя собственная. Я не хочу отнимать у человека жизнь исключительно ради собственных мирских удовольствий.
Чезаре шел к сестре в полной уверенности, что решение Папы порадует ее. Он намеревался освободить ее от монстра, который стоял между ними, намеревался стать ее спасителем. А теперь злился и, прежде чем покинуть покои сестры, сорвался на крик:
– Оказаться между тобой и отцом, моя дорогая сестра, все равно, что попасть в раскаленные клещи. И никакого выхода нет. Еще раз спрашиваю тебя: чего бы ты от меня хотела?
– Не обрекай себя на вечные муки, мой дорогой брат, – предупредила Лукреция. – Не обрекай и других.
Как только Чезаре ушел, Лукреция прошла за ширму, где прятался паж. Беднягу так трясло от страха, что колыхалась вся груда одежды, под которую он забился. Помогая ему выпутаться из платьев и юбок, Лукреция шепотом спросила:
– Ты все слышал?
– Ни слова, герцогиня. Ни единого слова, – без запинки, с округлившимися от страха глазами ответил паж.
– Господи, неужели ты совсем безмозглый? Быстро уходи. Перескажи герцогу все, что ты слышал. Пусть поторопится. Я не хочу пятнать руки его кровью. Уходи…
И выпустила пажа через боковую дверь дворца.
* * *
Как только запыхавшийся паж добежал до покоев дворца Борджа, где остановился Джованни, и обо всем рассказал герцогу Пезаро, тот отправился к Папе. Попросил позволить ему не присутствовать на вечерней службе, потому что хотел поехать на исповедь в церковь святого Онуфрия, расположенную за городской чертой.
Повод Александр счел уважительным, ибо шла Страстная неделя, и в это время в этой церкви грешник мог получить особую индульгенцию, очищающую его душу от всех грехов. И Чезаре, и Папа, зная, что уготовано Джованни, чувствовали, что должны позволить ему исповедоваться в выбранной им церкви. Уехать ему разрешили.
Но, добравшись до церкви, Джованни вскочил на дорогого турецкого жеребца, которого привел туда капитан его войск. Подгоняемый страхом, он хлестнул лошадь и скакал без остановки двадцать четыре часа, пока не добрался до Пезаро. У самых ворот загнанная лошадь упала на колени и издохла.
Джованни Сфорца, который любил животных больше, чем людей, очень горевал. По его указанию конюхи с почестями похоронили жеребца, а сам Джованни надолго затворился в своих покоях, ничего не ел и ни с кем не виделся. Горожане никак не могли решить, тоскует ли он о потере жены или лошади.
* * *
Лукреция рассердилась из-за того, что отец не поделился с ней своими планами и, таким образом, не предоставил возможности высказать ее соображения. Как только она узнала, что Папа послал адвоката в Пезаро, чтобы потребовать от Джованни согласия на развод, а церковная комиссия разводила только по одной причине: импотенции мужа, Лукреция поняла, что ей должно делать. Хотя любви к герцогу она не испытывала, здравый смысл указывал на то, что Джованни, принуждаемый признать себя импотентом, что унижало и не соответствовало действительности, мог предать огласке свои подозрения касательно ее отношений с братом. А ей бы этого очень не хотелось, особенно теперь.
Все-таки именно она из-за Чезаре после первой брачной ночи отказывалась спать в постели герцога и крайне редко выполняла супружеские обязанности. И хотя признание собственной импотенции не лишало жизни, как кинжал или яд, оно наносило страшный удар по мужской гордости. Джованни начал бы мстить, чем мог бы принести немалый вред как Папе, так и всей семье Борджа.
Наутро Лукреция поднялась рано и с несколькими служанками отправилась в монастырь Сан-Систо, единственное место, где могли найти прибежище женщины, бежавшие от власти мужей и отцов. Она посчитала, что для нее это самый разумный выход.
Но Джулия и Адриана попытались ее отговорить.
– Папа не будет знать покоя, если ты уедешь, – предупредила ее Адриана. – И сделает все, чтобы не дать тебе сделать это.
Но Лукреция отмахнулась:
– Он не сможет мне помешать, потому что узнает о моем отъезде после того, как я покину Рим.
Внесла свою лепту и Джулия, понимая, как расстроится Папа.
– Дорогая сестра, предоставь Александру возможность разубедить тебя. Выслушай его доводы. Ты же знаешь, как тяжело он переживает разлуку с тобой.
Но Лукреция раздраженно мотнула головой.
– Я свои планы менять не собираюсь. А ты, Джулия, найдешь способ доставить удовольствие Папе, который и мой отец, и отвлечь его от грустных мыслей. Я же более не собираюсь угождать ему, потому что в своих решениях он не учитывает ни мое мнение, ни мнение Отца Небесного.
Адриана предприняла еще одну попытку:
– Лукреция, ты так часто жаловалась на то, что несчастна. И теперь, когда твой отец, который любит тебя, пытается добиться от твоего мужа развода, о котором ты только и мечтала, ты поворачиваешься к отцу спиной и злишься на него. Где же логика?
Глаза Лукреции наполнились слезами, но она твердо знала, что отступать от задуманного никак нельзя. Обняла Адриану и Джулию, отдала последние распоряжения:
– Полдня отцу не говорите ни слова. Если он спросит, скажите, что я молюсь в часовне и просила меня не беспокоить.
Потом повернулась к самой верной из служанок и передала ей запечатанное письмо, которое написала прошлым вечером.
– Пожалуйста, отнеси письмо моему брату, кардиналу. Отдай только ему, и никому больше.
* * *
Папа Александр во всех вопросах, связанных с государственными и церковными делами, проявлял редкое здравомыслие. А вот в делах сердечных и отношениях с детьми эмоции зачастую брали верх над разумом. Узнав, что дочь покинула Ватикан с намерением укрыться за стенами монастыря Сан-Систо, он и опечалился, и разозлился.
Зачем ему папский престол, если даже собственная дочь отказывается подчиняться ему. Как мог этот совсем недавно милый ребенок преклонять колени перед Папой, целовать перстень и святую ногу и при этом не повиноваться собственному отцу?
Он вызвал Чезаре и Дуарте Брандао. Потом послал за доном Мичелотто.
Когда все собрались в его покоях, спросил:
– Что такого сделал я собственной дочери, которую люблю всей душой, чтобы она вот так бросила меня?
Чезаре, склонив голову, молчал.
Ответил Дуарте, с сочувствием в глазах:
– Возможно, ее позвал Господь, ваше святейшество.
– Дуарте, пожалуйста, не смеши меня. Я еще не старый безмозглый дундук. Есть что-то такое, чего я не знаю, какой-то неведомый мне фактор.
Дуарте кивнул.
– Я и не пытался смешить вас, ваше святейшество, и не выказывал неуважения, просто старался убедить в том, что вам не следует винить себя в тех или иных поступках вашего ребенка. Собственно, она уже вовсе и не ребенок.
Она бежит или навстречу призванию, или от серьезной угрозы.
– И в чем все-таки причина? – Александр повернулся к Чезаре.
Тот не отвел глаз, и какие-то мгновения они прожигали друг друга взглядом. Все эти годы Чезаре не говорил с отцом о своей большой любви из опасения, что для отца она важнее, чем даже для него самого. Чезаре не сомневался, что в любой битве за любовь или власть он окажется в проигрыше. Папа прежде всего требовал от него верности. И даже не хотел думать о том, какой разверзнется ад, если отцу станет известно об его истинных отношениях с сестрой.
О них Чезаре не рассказывал никому. Даже напившись и в постелях куртизанок держал язык за зубами. Слуги, естественно, тоже молчали из страха, что за лишнее слово могут остаться без головы. Но мог ли его отец, будучи Папой, осененным небесами, заглянуть в душу сына? Ответа Чезаре не знал.
Внезапно закаменевшее от ярости лицо Папы смягчилось, он улыбнулся.
– Друг мой, дон Мичелотто. Подбери мне гонца, который будет каждый день ездить в монастырь. Я уверен, что моя дочь покается. Позаботься о том, чтобы молодой человек обладал приятной наружностью и покладистым характером, отличался изысканностью манер и умом. Тогда дорогая Лукреция будет принимать мои послания, и в конце концов я смогу убедить ее вернуться домой.
Дон Мичелотто приказ исполнил. Остановил свой выбор на Перотто, молодом человеке, которому благоволил Александр. Музыкант и поэт, юноша исполнял различные поручения Папы в обмен на кров, пищу и спасение души.
Получив хорошее образование, он приехал из Испании в Рим, услышав о красотах Вечного города. Честный, глубоко верующий, он пользовался полным доверием Александра.
Вручая Перотто свое письмо Лукреции, Александр знал, что оно не дойдет до адресата только в одном случае: если Перотто убьют по дороге. Так он доверял этому молодому человеку.
* * *
Когда Лукреция впервые увидела Перотто в саду монастыря, она отказалась взять послание Папы.
– Я не хочу обсуждать мои разногласия с отцом. Лучший для этого способ – не общаться с ним, даже письменно.
Перотто, с длинными светлыми волосами, перехваченными сзади ленточкой, сверкающими глазами, весело кивнул.
– Я понимаю, герцогиня. Я только рассчитываю на вашу добрую волю, ибо, по моему разумению, письмо затрагивает важные вопросы.
Лукреция посмотрела на него, покачала головой и повернулась, чтобы уйти. Села на каменную скамью в дальнем конце сада, глубоко задумалась.
Но Перотто, вместо того чтобы уехать, оставив письмо там, где она могла его взять, исчез на несколько минут и вернулся с гитарой. Попросил разрешения Лукреции сесть на траву и что-нибудь ей сыграть.
Лукреция уже хотела отказать, но лицо его ей понравилось, жизнь в монастыре не баловала развлечениями, и она согласилась:
– Играй, если хочешь.
Перотто приятно удивил Лукрецию: когда он не только заиграл, но и запел, голос у него оказался так же хорош, как и сама песня. Давно уже Лукреция не знала мужской компании, а потому заулыбалась помимо своей воли.
Когда Перотто допел последний куплет, настроение у Лукреции заметно улучшилось, и она попросила дать ей письмо Папы. Что Перотто и сделал с широкой улыбкой.
Выяснилось, что письмо более чем формальное. Ее отец сообщал, что переговоры о разводе продолжаются и даже наметился некоторый прогресс. Джованни рассматривал предложенную компенсацию. Далее высказывалась просьба письменно изложить все ее пожелания и сообщалось, что посыльный прибудет на следующий день, чтобы держать ее в курсе событий.
Лукреция ушла к себе, села за стол, написала коротенькое письмо, в котором выразила надежду, что он хорошо себя чувствует, и поблагодарила за заботу. Но подписалась «Лукреция Борджа», чтобы показать, что она по-прежнему дуется на отца.
* * *
На следующий день Александр проснулся с твердой решимостью поставить точку в разводе Лукреции. Прежние политические кризисы благополучно разрешились, новые еще не возникли, и после утренних молитв он счел возможным посвятить день семейным делам.
Чезаре тоже проснулся в благодушном настроении и пришел в покои отца с предложением:
– Пора устроить какой-нибудь праздник, ибо в городе неспокойно, и горожанам надо развеяться, а не то они что-нибудь учудят.
– Да, – согласился Александр. – Мне и самому не помешал бы карнавал, а то со всеми этими церковными делами я стал слишком серьезным.
И вот тут Пландини, старший секретарь, возвестил о прибытии Лодовико Сфорца и его племянника, Джованни.
Они сели за маленький мраморный стол, на который поставили сыр, фрукты, вино. После обмена любезностями Александр повернулся к Сфорца. Лицо его стало суровым.
– Лодовико, я больше не могу ходить вокруг да около.
Сегодня я пригласил тебя с тем, чтобы окончательно решить вопрос о разводе.
Слова Папы застали Лодовико врасплох. На его лице, а он как раз хотел поднести ко рту чашу с вином, застыло изумление. Но ему потребовалось лишь несколько секунд, чтобы прийти в себя.
– Ваше святейшество, никакой необходимости в разводе нет, если вы говорите о Джованни и вашей очаровательной дочери, Лукреции.
Джованни кивнул, но промолчал.
Александр встал из-за стола, прошелся по комнате.
– Необходимость в разводе есть, Лодовико. Джованни на долгие месяцы уезжал в Пезаро. Лукреция оставалась в Риме одна.
Лодовико поднялся, прошел к дивану. Джованни последовал за ним.
– Мой племянник уезжал из Рима из-за угроз вашего сына, ваше святейшество, – извиняющимся тоном объяснил Лодовико.
Чезаре остался за столом один: допивал вино.
Александр повернулся к нему.
– Это правда, сын мой? Насчет угроз?
Чезаре ответил ровным и спокойным голосом:
– Я никогда никому не угрожаю. Если человек меня злит, я вызываю его на дуэль, – он покачал головой. – Вроде бы я не вызывал тебя на дуэль, Джованни. Не так ли? – и холодно посмотрел на зятя.
Отношения у них всегда были самые неприязненные.
– Ты должен признать, что не питал ко мне братской любви, – надменно ответил Джованни.
Лодовико занервничал, обратился к Папе масляным тоном:
– Ваше святейшество, Джованни вернулся в Рим. Молодые люди могли бы счастливо жить в Пезаро, как муж и жена. Но Лукреция… Лукреция отказалась. Она хочет жить в Риме, – теперь все они сидели на креслах и диване в кабинете Папы.
Александр начал терять терпение.
– Лодовико, друг мой, мы можем спорить целый день, хотя у каждого из нас полно дел. Выход есть только один.
Джованни и Лукреция должны развестись. Мы сочувствуем твоей озабоченности и переживаниям твоего племянника. Но все то, что делается во благо церкви, должно быть сделано.
– Церкви? – в недоумении переспросил Лодовико.
Теперь встали оба, Александр и Лодовико, вдвоем закружили по просторному кабинету.
– Ваше святейшество, – зашептал Лодовико, – я уверен, что Джованни согласится на развод, если в вердикте комиссии будет сказано, что они так и не стали мужем и женой, – он откашлялся, прежде чем продолжить. – Поскольку Лукреция уже была помолвлена с испанцем.
Александр повернулся, положил руку на плечо Сфорца.
– Лодовико, Лодовико. Уладить это недоразумение – пара пустяков. Но для святой комиссии такая причина – не основание для развода.
Голос Лодовико упал до шепота:
– Вы всегда можете издать буллу.
Александр кивнул.
– Ты прав, друг мой. И издал бы. Будь она дочерью другого человека, – голос Папы, наоборот, набрал силу. – Единственная возможная причина для развода – импотенция. Признание, что семьи как таковой и не было. Это поймет и простой народ, и комиссия. И у нас есть письменные показания Лукреции.
Джованни вскочил, кровь бросилась ему в лицо.
– Она лжет. Я – не импотент и никогда не признаю себя таковым.
Лодовико повернулся к нему, резко осадил.
– Сядь, Джованни. Мы найдем способ уладить этот вопрос со Святейшим Папой, – Мавр знал, что без помощи Папы ему не обойтись, боялся, что у французов может возникнуть желание поглотить Милан и тогда спасти его смогут только папская армия и испанцы.
Вот тут подал голос и Чезаре:
– Кажется, я знаю, как нам решить эту проблему. Креция говорит одно, Джованни – другое. Я предлагаю проверку. Соберем членов наших семей в большом зале. В центр поставим большую кровать. Положим на нее красивую куртизанку, любящую и знающую это дело. И предложим Джованни доказать свою мужскую силу.
– В присутствии обеих семей? – ужаснулся Джованни. – Я не хочу! Никогда на такое не соглашусь!
Папа посмотрел на Лодовико.
– Значит, вопрос решен. Джованни отказывается от возможности доказать, что он – мужчина, из чего мы заключаем, как заключил бы любой суд, что заявление Лукреции – правда. Разумеется, мы отнесемся к Джованни великодушно, как муж, он делал все, что мог, и мы не собираемся возлагать на него вину за развод.
Джованни попытался что-то сказать, но дядя остановил его, отвел в сторону.
– Вся наша семья откажется от тебя, если ты не согласишься. Ты потеряешь и титул, и владения. В данный момент ты уже не муж, но еще герцог. А это не так уж мало.
* * *
В тот же день, после разговора со Сфорца, Чезаре сидел за столом в своих покоях и перечитывал письмо сестры, которое она написала днем раньше. На его лице отражалась грусть, ему не терпелось вновь повидаться с Лукрецией. Но с грустью соседствовала тревога, вызванная одним из предложений, которое так и выпирало среди остальных: «Сейчас у меня нет возможности обсудить крайне важный для нас обоих вопрос».
Формальность тона, нежелание поделиться информацией настораживали. Он достаточно хорошо знал сестру, чтобы понять оставшееся между строк: она знала некий секрет, который грозил им серьезной опасностью.
