Глава 6
На следующее утро солнце украдкой проникло в комнату и осветило кровать часов в семь. Ощутив на лице его тепло, я проснулся. Ненавижу вставать рано без особой необходимости, поэтому я попробовал перекатиться в тень. Но за ночь Саксони прилипла ко мне, как клейкая лента, и спрятаться оказалось не так просто.
В довершение всего дверь со скрипом отворилась, в комнату трусцой вбежал Нагель и запрыгнул на кровать. Мне показалось, будто мы втроем на спасательном плоту посреди океана, так тесно сгрудились мы в центре кровати. Я еще не упоминал о своей клаустрофобии, но зажатый меж двух горячих тел, чувствуя, как солнце печет лоб, с опутанными простыней ногами... я решил, что пора вставать. Потрепав Нагеля по холке, я тихонько отпихнул его. Он зарычал. Решив, что это просто небольшое утреннее брюзжанье, я еще раз потрепал его и снова отпихнул. Он зарычал громче. Мы посмотрели друг на друга поверх тонкого розового одеяла-бруствера, но морды бультерьеров абсолютно ничего не выражают, так что не поймешь, в чем дело.
– Умница Нагель. Хороший мальчик.
– Почему он рычит на тебя? Что ты ему сделал? – Саксони прижалась ко мне чуть крепче, и я ощутил на шее ее теплое дыхание.
– Ничего я не делал. Только слегка отпихнул его, чтобы встать.
– Здорово! Думаешь, стоит попробовать еще раз?
– Откуда я знаю? А вдруг укусит? – Я покосился на нее, и она заморгала.
– Нет, Томас, это вряд ли,– со всей убедительностью проговорила она. – Он же тебя любит. Помнишь вчерашний день?
– Да? Ну а сегодня – это сегодня, и, кстати, это я рукой рискую, а не ты.
– Значит, так и собираешься все утро тут проваляться? – Она улыбнулась и потерла ладонью нос. Слава богу, с прошлой ночи она успела оклематься. – Томми-трусишка...
Я смотрел на Нагеля, а он – на меня. Тупик. Из-за его лапы торчал кончик лилово-черного носа.
– Миссис Флетчер!
– Ой, Томас, ну хватит. Не надо. А вдруг она еще спит?
– Тем хуже для нее. А я не хочу, чтобы меня покусали. У-у-мничка Нагель, хороший мальчик! Миссис Флетчер!
Послышались шаги, но за секунду до того, как старушка заглянула в комнату, Нагель соскочил с кровати и бросился к ней здороваться.
Саксони расхохоталась и спрятала голову под подушку.
– Что случилось? Доброе утро.
– Доброе утро. М-м-м, видите ли, Нагель забрался на кровать, и я его немного отпихнул, чтобы встать, а он, м-м-м, вроде как зарычал на меня. Я испугался, что он это серьезно.
– Кто, Нагель? Не-е-ет, никогда. Смотрите! – Он стоял рядом с ней, но продолжал следить за нами в постели. Миссис Флетчер подняла ногу и слегка отодвинула его в сторону. Не глядя на нее, он зарычал. В то же время не переставая вилять хвостом.
– Что желаете на завтрак? В первый день я решила вас побаловать. Держу пари, вы ничего не купили – правда, Саксони?
Я сел на кровати и взъерошил волосы:
– Спасибо, но не стоит труда. Мы и сами прекрасно...
– Сама знаю, что не стоит. Так чего вы бы хотели? Я готовлю хорошие блинчики и сосиски. Да, как насчет моих блинчиков с сосисками?
Мы решили поесть блинчиков и сосисок. Миссис Флетчер вышла, и Нагель снова запрыгнул на кровать. Он перелез через мои ноги и улегся на Саксони, чуть ли не поперек ее живота.
– Как ты теперь,– поинтересовался я,– пришла в себя?
– Да. Ночью на меня иногда накатывает. Начинает казаться, что все сейчас пойдет наперекосяк, или что ты возьмешь вдруг и сбежишь... ну и так далее. Со мной это давно. А сейчас, наверное, просто переутомилась. Обычно на следующее утро все проходит.
– Небольшое раздвоение сознания, да? – Я убрал прядь волос с ее глаз.
– Вот-вот. Когда это случается, я все понимаю, но ничего не могу с собой поделать. – Она помедлила и взяла меня за руку. – Томас, ты думаешь, я сумасшедшая? Ты ненавидишь меня, когда такое случается?
– Сакс, не смеши. Ты ведь меня уже знаешь – если бы я тебя ненавидел, давно бы удочки смотал. Не думай так больше. – Я сжал ее руку и показал язык. Она спрятала голову под подушку, и Нагель попытался засунуть свою башку туда же.
Я выглянул в окно. Огород был залит солнцем и колыхался на ветерке. Кое-где кружили пчелы, а всего в трех футах от меня на перила веранды вспорхнула иволга.
Раннее утро в Галене, штат Миссури. Проехало несколько машин, и я зевнул. Потом появился маленький мальчик с трубочкой мороженого. Он шел вдоль забора миссис Флетчер и вел свободной рукой по верхней перекладине. Том Сойер с яркой фисташковой трубочкой. Я полусонно смотрел на него и не понимал, как можно есть мороженое в восемь часов утра.
Не глядя по сторонам, он стал переходить дорогу и тут же был сбит небольшим грузовичком. Машина ехала так быстро, что мальчика отбросило далеко за обрез окна. У края рамы, на границе видимости, он еще летел вверх.
– Черт возьми! – Схватив со стула брюки, я бросился к двери. Саксони что-то крикнула, но я не стал задерживаться с объяснениями. Уже второй раз я видел, как кого-нибудь сбивает машина. Первый раз это случилось в Нью-Йорке, и человек тогда приземлился прямо головой на асфальт. Я перепрыгивал через две ступеньки, а в голове у меня проносилось: какими все-таки нереальными кажутся эти чертовы инциденты. Вот человек еще здесь, беседует с приятелем или ест фисташковое мороженое – потом звук удара, и тело стремительно разрезает воздух.
Водитель уже вылез из машины и склонился над мальчиком. Первое, что я увидел, подбежав,– зеленое мороженое, присыпанное грязью и гравием и уже начавшее таять на черном асфальте.
Больше никого вокруг не было. Я приблизился к водителю и неуверенно заглянул ему через плечо. От него пахло потом и человеческим теплом. Мальчик лежал на боку в такой позе, словно бежит куда-то со всех ног и его сняли стоп-кадром. Изо рта его текла кровь, а глаза были широко распахнуты. Нет, только один глаз был широко распахнут; другой же – полуприкрыт дергающимся веком.
– Могу я что-то сделать? Я вызову “скорую”, да? То есть постойте пока здесь, а я позвоню в “скорую”.
Водитель повернулся, и я узнал его со вчерашнего барбекю. Один из поваров у гриля. Один из шутников.
– Все это неправильно. Ладно, я и так знал. Конечно, идите, зовите эту чертову “скорую”. Ничего не могу пока сказать.
Его лицо было перекошено испуганной гримасой, а вот тон меня удивил. Голос его звучал полусердито-полужалобно. Страха же – ни капли. Равно как и раскаяния. Наверное, он был в шоке: ужасные события заставляют человека поступать черт-те как и говорить черт-те что. Бедняга, вероятно, понимал, что на остаток его жизни легла тень, как бы ни сложилась дальше судьба мальчика. Он виноват в том, что наехал на ребенка, и груз этой вины ему тащить еще полсотни лет. Боже, мне было его жалко.
– Джо Джордан! Это же не ты должен был быть!
У нас из-за спины появилась миссис Флетчер с розовым кухонным полотенцем.
– Я знаю, черт возьми! Сколько еще всего пойдет наперекосяк, прежде чем наведем наконец порядок? Слышали про прошлую ночь? Сколько уже таких случаев, четыре? Пять? Больше никто ничего не знает, ничего!
– Успокойся, Джо. Поживем – увидим. Вы хотели вызвать “скорую”, мистер Эбби? Номер один-два-три-четыре-пять. Просто наберите первые пять цифр. Это служба спасения.
Мальчик начал издавать булькающие звуки, а его ноги непроизвольно задергались, как у лягушки от электрического щупа на уроке биологии. Я взглянул на Джордана, но он смотрел на мальчика и только качал головой:
– Говорю вам, Гузи, это должен был не я быть. Повернувшись, чтобы бежать звонить, я услышал, как миссис Флетчер сказала:
– Да успокойся ты, подожди.
Шлепая босыми пятками по горячему асфальту, я краем глаза снова увидел тающее мороженое. Саксони стояла на верхней ступеньке крыльца, держа Нагеля за толстый кожаный ошейник.
– Он умер?
– Нет еще, но состояние тяжелое,– ответил я на бегу. – Нужно вызвать “скорую”.
Когда приехала “скорая”, вокруг успела собраться группа зевак. Посреди дороги виднелась белая патрульная машина с рядом синих мигалок на крыше.
Полицейское радио наполняло воздух отрывистым треском, эфирные голоса звучали непреклонно и в то же время раздражающе.
Мы наблюдали с веранды, как обмякшее тело осторожно положили на носилки и затолкали в заднюю дверь кареты “скорой помощи”. Когда она уехала, Джо Джордан и патрульный задержались перед нашим домом. Они о чем-то говорили, Джордан то и дело потирал подбородок, а коп держал руки на широком черном ремне с кобурой.
Миссис Флетчер отделилась от зевак и подошла к Джо с полицейским. Они поговорили несколько минут, и полицейский вместе с Джорданом уехали на патрульной машине. Миссис Флетчер проводила их взглядом. Потом обернулась ко мне и поманила. Я спустился с крыльца и прошлепал по теплым плитам дорожки.
– Том, вы все видели, так?
– Да, к несчастью. Весь этот ужас.
Солнце стояло высоко и светило прямо у нее из-за плеча. Мне приходилось щуриться, глядя на нее.
– Мальчик смеялся, прежде чем его сбило?
– Смеялся? Не понимаю, о чем вы.
– Смеялся. Понимаете? Смеялся. Он ел это фисташковое мороженое, но он еще и смеялся?
Она говорила вполне серьезно. Что за дурацкий вопрос, черт возьми?
– Нет, такого не помню.
– Вы уверены? Вы уверены, что он не смеялся?
– Да, пожалуй. Я видел его до последнего момента, но смотрел не слишком внимательно. Хотя насчет смеха все-таки уверен. А почему это так важно?
– Но он трогал забор, верно?
– Да, забор он трогал. Вел свободной рукой по верхней перекладине.
Миссис Флетчер глядела на меня, и я смущался, чувствовал себя неуютно. Чтобы выбраться из-под рентгеновских лучей ее взгляда, я огляделся по сторонам. Все смотрели на меня тем же бесстрастным взглядом, что действовал мне на нервы еще накануне, на пикнике.
Какой-то старый фермер в ржаво-рыжем “корвейре”, подросток с пакетом продуктов под мышкой, рыхлого вида женщина с розовыми бигудями и непривлекательно свисающей с губы сигаретой. Все уставились на меня...
Примерно через час миссис Флетчер и Саксони отправились за продуктами, сказав, что вернутся во второй половине дня. В глубине души я хотел составить им компанию, но меня не пригласили, а напрашиваться мне всегда как-то неловко. Вдобавок я подумал, что ненадолго разлучиться может быть даже полезно. Хотелось зафиксировать кое-какие мысли, кружившиеся в голове с тех пор, как мы приехали. Первые впечатления от Галена и т. д. Заодно было бы неплохо глянуть прихваченные с собой литературные биографии – надо же знать, как такие вещи пишутся.
Я надел вельветовые шорты, футболку и сандалии, налил себе на кухне еще одну чашку кофе. Нагель ходил за мной как привязанный, но это становилось привычным. Я уже почти решился: что бы там ни вышло в итоге с книгой, но как только вернусь в Коннектикут, куплю себе такого же чокнутого пса. А, может, и прямо здесь куплю, тогда у меня будет родственник одной из собак Маршалла Франса. Не получится с биографией – так хоть бультерьера привезу.
Я уселся в одно из кресел-качалок и поставил чашку на пол рядом. Нагель сунул было нос в кофейные пары и осторожно принюхался, но я дал ему тумака по башке, и он улегся. Я раскрыл книгу, но не прочел и полстраницы, как перед моим мысленным взором возник и прочно утвердился лежащий на улице мальчик. Я попытался думать о Саксони, о Саксони в постели, о том, что я успел секунду назад прочесть о Реймонде Чандлере, и какой сегодня погожий денек, и каково это было бы – переспать с Анной Франс... но сбитый мальчик упорно отказывался вылезать из моей головы. Я встал и подошел к перилам веранды посмотреть, разберу ли отсюда место, где его сбило. Посмотреть, осталась ли там кровь или еще какие-нибудь следы того, что час назад мы все стояли и глядели, как он умирает.
Мне вспомнилось, что, когда услышал о гибели отца, я тоже сидел на веранде. Вечер накануне я провел в гостиной у Эйми Фишер, на полу, и мы с Эйми смотрели отца в фильме “Мистер и миссис Время”. Мне было интереснее раздевать Эйми, чем наблюдать его игру; эка невидаль. Так как родителей Эйми не было дома, она позволяла мне все, чего я хотел. По ходу дела за спиной постоянно слышался отцовский голос, и я даже хохотнул разок-другой, уж больно странное было ощущение – трахаться перед отцом. Переменчивые серо-белые блики скользили по нашим телам; а, закончив, мы лежали бок о бок и смотрели окончание фильма. На следующее утро Эйми решила, что нужно позавтракать на веранде. Мы вместе накрыли на стол, и она даже озаботилась музыкальным сопровождением – принесла транзистор. “Би джиз” исполняли “Массачусетс”, а я валялся в гамаке, когда песню вдруг прервал экстренный выпуск новостей. Сообщали, что в Неваде разбился самолет Стивена Эбби; все, кто был на борту, погибли. Песня продолжилась, а я лежал как лежал. Из дома вышла Эйми с полной сковородкой омлета и канадского бекона и позвала меня есть. Она еще ничего не слышала, а, как я уже говорил, когда с тобой происходит что-нибудь ужасное, начинаешь вести себя странно. Что я сделал? Я сел за стол и съел все, что лежало на тарелке. Закончив, положил вилку рядом с пустым стаканом от апельсинового сока и сказал:
– Мой отец только что погиб в авиакатастрофе.
Я тогда учился в подготовительной школе, без пяти минут студент, и циничные словечки сыпались из меня, как горох, поэтому милая Эйми Фишер лишь покачала головой, ужасаясь моему дурному вкусу, и продолжила завтрак.
Всякий раз, когда я включаю телевизор и там показывают “Мистер и миссис Время”, первое, что мне вспоминается,– это отвращение на лице Эйми и как она продолжает есть свой желтый омлет.
Прошло несколько секунд, прежде чем я заметил, что перед домом остановилась машина. Водителя мне было не разглядеть, зато к полуоткрытому заднему окну прижимало пуговку носа что-то белесое и бесформенное. Это был старый “додж”-пикап, белый с золотом; точно в таком же возила свое семейство мамаша из “Предоставь это Биверу”. Я все пытался рассмотреть водителя, но белый бультерьер уже запрыгал с заднего сиденья на переднее и обратно, и я догадался, что это Анна с Нагелиной. Открылась водительская дверь, и появилась бойкая, стриженная под горшок, головка. Прикрыв глаза от солнца, Анна поглядела на дом.
– Привет!
Я помахал ей книгой, смутившись вдруг своих шортов и футболки. Не знаю, почему – ведь я настолько преуспел в подавлении своей детской застенчивости, что обычно не задумываюсь о реакции окружающих на мой внешний вид.
Она облокотилась о дверцу и приложила ладошку рупором ко рту:
– Решила вот проведать, как вы пережили эту ночь. Хочу извиниться за вчерашнюю спешку...
Нагелина, прижав нос к стеклу, залаяла в нашу сторону. Нагель насторожил уши, но других признаков возбуждения не проявил и остался на месте.
– Да нет, ничего страшного. Все было просто замечательно. Я как раз хотел позвонить, поблагодарить вас. – За цыпленка а-ля свитки Мертвого моря, за бесцеремонное выдворение...
– Уф, прямо камень с души. А вы не обманываете?
Нагелина скрылась, за ней исчезла в машине и Анна. Послышалась какая-то возня и приглушенные голоса, щелчок дверцы – и вот уже собака во всю прыть несется по дорожке через огород. Она попыталась одним махом перепрыгнуть слишком много ступенек и шлепнулась, но тут же вскочила и молнией бросилась к своему приятелю. Безразличия Нагеля как не бывало, и на пару они сделали несколько кругов по веранде – вприпрыжку, исходя лаем, покусывая друг друга за голову и падая через каждые три шага.
– Нагелина без ума от него. Мы с миссис Флетчер раз или два в неделю выводим их на футбольное поле у школы и даем набегаться, выплеснуть лишнюю энергию.
Она стояла у подножия веранды и лучезарно улыбалась мне. На ней была алая футболка с надписью “КОДАСКО” на груди – куда более внушительной, чем показалось мне вчера. Пара линялых джинсов соблазнительно обтягивала бедра, а драные голубые кеды казались очень удобными.
Я хотел сказать что-нибудь насчет того, как хорошо она выглядит, но Анна указала пальцем мне на грудь:
– Что это написано у вас на футболке?
Я опустил взгляд и машинально прикрыл рукой огромные белые буквы:
– Э-э... “Вирджиния для влюбленных”. Я, м-м-м... Это подарок.
Анна засунула руки в задние карманы джинсов.
– Так, значит, вы влюбленный, да? – Она проговорила это с угрожающе-игривой улыбкой, отчего я почувствовал себя на два фута выше.
– Да, и очень знаменитый. Меня даже прописали у Рипли в “Хотите верьте, хотите нет”.
– Я не хочу. – Ее улыбка стала еще шире.
– Не хотите чего? – Моя чуть сузилась.
– Верить.
Соответственно, Нагель избрал этот момент, чтобы взгромоздиться на Нагелину, и я немного смутился, но был рад поводу отвлечься и растащил их. Нагель зарычал. Пожалуй, они зарычали хором.
– А где Саксони?
– Они с миссис Флетчер отправились по магазинам.
– Очень жаль. Я собиралась предложить вам пойти искупаться. День, похоже, будет жаркий.
– Да мне, сказать по правде, не очень хочется. Слышали уже, что случилось сегодня утром? – Я махнул книгой в сторону дороги.
– С мальчиком Хейденов? Знаю. Просто ужас. Вы видели это?
– Да, от начала до конца. – Я положил книгу на перила и сложил руки на груди. Собаки улеглись в футе друг от друга и пыхтели, как маленькие паровые машины.
– Тогда, может, просто поедем покатаемся? Уверена, это отвлечет вас. Собак тоже прихватим.
Бультерьеры тут же вскочили, словно поняли.
– Хорошо, конечно. Да, наверно, было бы здорово. Спасибо, Анна.
Я зашел в дом, взял бумажник и ключи и написал Саксони записку. Я не знал, как она, вернувшись, воспримет мое отсутствие, и чтобы не сыпать соли на рану – мол, уехал с Анной,– написал только, что пошел прогуляться с Нагелем. Почему бы и нет, собственно? И с какой стати я должен чувствовать себя виноватым?
Мы же приехали писать книгу о Маршалле Франсе, так? Значит, любые контакты с его дочерью только на пользу, верно? Черта с два – я чувствовал вину, потому что предстоящая поездка с Анной волновала меня сама по себе, и не только оттого, что она его дочь.
Машина была набита барахлом. Пустые картонные коробки, желтый огородный шланг, старый футбольный мяч, коробка собачьего корма “Альпо”. Нагель с Нагелиной забрались назад, Анна ткнула кнопку и опустила для них стекло откидной дверцы.
– Наверное, за последние несколько лет население Галена увеличилось всего на десяток человек. – Она достала из кармана жевательную резинку и предложила мне. Я отказался, и она развернула пластинку для себя. – Кроме фермерства, заняться тут, пожалуй, и нечем – а детей это больше не прельщает, как и во многих других местах. Стоит подрасти, и они уезжают в Сент-Луис, к огням большого города.
– Но вы остались?
– Да. Я могу не работать, потому что дом давно выкуплен. А отчислений от продажи отцовских книг мне на жизнь более чем хватает.
– Вы все еще играете на фортепиано?
Она стала выдувать пузырь, и тот лопнул в первый же миг.
– Это Дэвид Луис вам рассказал? Да, балуюсь иногда. Одно время серьезно увлекалась, но когда стала старше... – Анна пожала плечами и выдула еще один пузырь.
Резинку она жевала совершенно по-детски – раскрывая рот, надувая и громко хлопая пузыри, и я подумал было, что с ума сойду. Женщина выглядит ужасно, когда жует жвачку. Любая женщина, кем бы она ни была. К счастью, Анна взяла и выплюнула свою резинку в окно.
– Не люблю жевать, когда вкуса не остается. А Дэвид говорил вам про другого человека, который тоже приезжал сюда и хотел писать биографию отца?
– Да. Из Принстона?
– Из Принстона, из Принстона. Редкостный идиот. Я пригласила его на ужин, и он весь вечер распинался, какое это эвристическое произведение – “Страна смеха”.
– Какое-какое?
– Эвристическое. Ну, вы же учитель английского, должны знать это слово.
– Вот как? Я даже не знаю, что такое герундий.
– Ужас просто! Куда катится наша образовательная система?
Я опустил окно со своей стороны и пригляделся к упитанным коровам, отгонявшим мух жилистыми хвостами. Далеко за ними бороздил ровное бурое поле трактор, в небе еле полз самолет.
– Мы будем на месте через несколько минут.
– Где? Можно спросить, куда мы едем?
– Нет, сами увидите. Это сюрприз.
Мили через три-четыре Анна, не посигналив поворотниками, круто свернула на узкую грунтовку и в лес, такой густой, что уже футах в пятнадцати, казалось, деревья смыкаются по обе стороны сплошной стеной. В машине посвежело, я ощутил густой аромат леса и тени. Дорога стала ухабистой, по нишам колес громко застучали камни.
– Никогда не думал, что в Миссури есть такие леса. Солнечные лучи то пробивались сквозь деревья, то меркли. Промелькнул олень, и я взглянул на Анну, заметила ли она.
– Не беспокойтесь, мы почти приехали.
Когда машина остановилась, я повертел головой, но ничего не увидел.
– Дайте мне угадать. Все эти деревья посадил ваш отец, верно?
– Нет. – Она заглушила мотор и бросила ключи на пол.
– М-м-м... Он часто гулял здесь?
– Уже ближе.
– Он писал все свои книги на том пеньке?
– Нет.
– Сдаюсь.
– Вы плохо старались! Ну да ладно. Я думала, вам будет интересно посмотреть, где жила Королева Масляная.
– Где жила? Что вы хотите сказать?
– У писателей же всегда спрашивают, откуда те берут своих персонажей. Так вот, отец списал свою Королеву кое с кого из местных обитателей. Пойдемте, покажу.
Вылезая из машины, я уже начал прикидывать фрагмент будущей биографии: “Дорога к дому Королевы Масляной петляла через лес, взявшийся неизвестно откуда. Главную героиню своей «Страны смеха» Франс нашел в чащобе, которой, если уж на то пошло, и вовсе не полагалось там быть”.
Нет, это ни в какие ворота. Пока Анна заводила меня в глубь Шервудского леса, я перебрал еще несколько вариантов вступления, но в итоге сдался. Собаки без устали гонялись друг за дружкой. Анна шагала футах в десяти передо мной, и я смотрел то под ноги, то на ее симпатичную попку.
– Я все жду, когда же выскочат Ганзель и Гретель.
– А если дикий волк?
И мысли унесли меня в то время, когда отец вместе с Хемингуэем ездил на охоту в Африку. Его не было два месяца – а когда вернулся, мама не пустила его в дом со всеми этими носорожьими головами, шкурами зебр и прочей всячиной, которую он хотел развесить на стенах.
– Вот оно.
Если я ожидал увидеть домик-пряник с дымом из трубы, пахнущим овсяным печеньем, то я ошибался. Это была деревянная халупа, кое-как сколоченная и покосившаяся набок, словно к ней прислонился великан. Два окошка; если когда-то в них и были стекла, теперь их заменили сосновые доски крест-накрест. На убогом крылечке не хватало нескольких половиц. Единственная ступенька треснула пополам.
– Смотрите под ноги.
– Вы сказали, что теперь здесь никто не живет, верно?
– Да, это так. Но и когда она была жива, дом выглядел почти так же.
– И кто “она” такая?
– Минуточку, сейчас покажу.
Анна вытащила длинный старомодный ключ и вставила в замок под бурой от ржавчины дверной ручкой.
– Чтобы попасть туда, нужен ключ?
– На самом деле – нет, но лучше так.
Прежде чем я успел спросить, что это значит, она толкнула дверь, и навстречу нам хлынул запах сырости и явного гниения. Анна двинулась было внутрь, но помедлила и обернулась ко мне. Я наступал ей на пятки, и когда она повернулась, мы оказались лицом к лицу. Она отступила на полшага, и мое сердце екнуло, осознав, как близки мы были в эту секунду.
– Постойте здесь минутку, я зажгу лампу. Пол весь дырявый, это очень опасно. Отец однажды так растянул ногу, что мне пришлось везти его в больницу.
Представив дыры в полу, змей и пауков, я зевнул. Обычно я зеваю, когда нервничаю, и оттого люди считают меня или очень храбрым, или совсем тупым. Иногда я не могу остановиться, все зеваю и зеваю. Мне стало смешно: один из величайших моментов моей взрослой жизни – прийти с дочерью Маршалла Франса в дом женщины, вдохновившей его на создание лучшего персонажа моей любимой книги... а я зеваю. Только что мне было страшно, а до того я думал о ее попке – не об Анне Франс, дочери самогo... а о попке Анны Франс. Как вообще биографам удавалось отграничивать свою жизнь от предмета своих трудов?
– Теперь можете войти, Томас, все в порядке.
Стены здесь были оклеены газетами, от сырости и времени ставшими желто-бурыми. Керосиновая лампа и свет из открытой двери делали шрифт похожим на марширующих по стене клопов. Подобным образом “украшали” свои жилища южные испольщики на фотографиях Уокера Эванса, но, когда сталкиваешься с этим в реальности, все выглядит еще печальнее и убоже. Посреди комнаты стоял некрашеный деревянный стол, и с обеих сторон к нему были аккуратно придвинуты два колченогих стула. В одном углу виднелась металлическая койка, покрытая серым шерстяным одеялом, вылинявшим в ногах, и с непокрытой тощей подушкой в изголовье. Вот так – ни раковины, ни печки, никаких безделушек, тарелок, одежды на крючках – ничего. Дом затворницы, строго блюдущей пост, или сумасшедшей.
– Жившая здесь женщина...
Снаружи, как взрывная волна, раскатился голос:
– Какого черта! Кто здесь? Если вы, вшивые ублюдки, опять сломали замок, я размозжу ваши вшивые головы!
По деревянному крыльцу глухо прогремели шаги, и вошел человек с дробовиком в левой руке; держал он его, как сорванный по пути цветок.
– Ричард, это я!
– Вы, вшивые ублюдки... – Он смотрел на меня и поднимал ружье поперек груди, когда Аннины слова проникли наконец сквозь его толстый череп.
– Анна?
– Да, Ричард! Трудно, что ли, посмотреть, прежде чем ругаться? Третий раз уже! Так ты когда-нибудь возьмешь и действительно застрелишь кого-нибудь!
Она была рассержена, и подействовало это моментально. Как большой цепной пес, который рычит и получает за это по голове от хозяина, Ричард оробел и смутился. Было слишком темно, однако я уверен, что он покраснел.
– Боже, Анна,– заскулил он, оправдываясь,– откуда я мог знать, что это ты? Ты же знаешь, сколько раз эти чертовы пацаны забирались сюда...
– Если бы ты хоть раз посмотрел, Ричард, ты бы увидел, что дверь отперта. Сколько раз повторять одно и то же? Затем я каждый раз и отпираю! – Она схватила меня за рукав, вывела мимо Ричарда на крыльцо и только там отпустила.
Когда вышел Ричард, я узнал его – он тоже был вчера на барбекю. Красномордый фермер, сущий порох, пьянчуга-хитрован. Стригся он, похоже, сам, и очень неровно, глаза слишком выпучены, нос длинноват. Сколько, интересно, поколений в его семье баловались родственным спариванием?
– Ричард Ли, это Томас Эбби.
Он рассеянно кивнул, но руки не подал.
– Вы вчера были на барбекю. – Утверждение.
– Да, м-м-м, были. – Я не мог придумать, что еще ему сказать. Хотел, но в голову ничего не приходило.
– Мать Ричарда была Королевой Масляной.
Я посмотрел на Анну, словно говоря: “Вы шутите?” – но она кивнула:
– Дороти Ли. Королева Масляная.
Ричард улыбнулся, показав ряд неожиданно белых безупречных зубов:
– Верно. И если бы я не знал твоего отца так хорошо, Анна, я бы сказал, что у него что-то было с моей мамой. Понимаешь, о чем я – они вдвоем проводили здесь больше времени, чем кто-либо из нас.
– Отец, когда писал “Страну смеха”, приходил сюда из города два-три раза в неделю увидеться с Дороти. Надевал свои черные кеды и шел полями вдоль дороги. Никто не предлагал его подвезти, все знали, как он любит ходить пешком.
Ричард прислонил дробовик к стене и поскреб щетинистый подбородок:
– И мама точно знала, когда он придет. Она посылала нас в лес набрать большую миску ягод, а потом посыпала их сахарной пудрой. Когда он приходил, они вдвоем садились здесь на крылечке и уминали всю чертову миску. Верно, Анна? Эй, так это ты, что ли, собираешься писать книгу про Маршалла?
– Об этом мы тут и говорили, Ричард. Затем я и привела его сюда, в хижину твоей матери.
Он повернулся к открытой двери:
– Папа выстроил халупу специально для нее, чтобы мама могла иногда пожить немного в лесу, передохнуть. У нас в семье столько детей было, что, по ее словам, ей нужно было порой просто отключиться. Это я не в упрек. У меня три сестры были и брат. Но в Галене я остался один. – Он посмотрел на Анну.
– Томас, извините, но через полчаса у меня встреча в городе. Хотите остаться здесь или вернетесь со мной?
Мне не улыбалось бродить по лесу и трепаться с Ричардом, хотя я и понимал, что позже с ним надо будет поговорить, если Анна даст согласие на книгу. После вчерашнего ужина и этой поездки я был настроен оптимистично, но Анна так и не сказала ничего определенного, а требовать от нее однозначного ответа я еще опасался.
– Пожалуй, я лучше вернусь с вами, вдруг Саксони уже там.
– Боитесь, она будет волноваться? – В голосе Анны прорезалась язвительность.
– О, нет, вовсе нет. Я просто...
– Не беспокойтесь. Мы вернем вас домой вовремя. Как раз к чаю. А ты, Ричард? Тебя подвезти?
– Да нет, Анна, я же с фургоном. Хотел кое-что забрать отсюда. Увидимся позже. – Он было вошел в хижину, но остановился и тронул Анну за рукав. – С пацаном-то хейденовским плохо вышло, а? После прошлого вечера это четвертый случай, когда все пошло не так. А теперь еще так быстро одно за другим...
– Поговорим об этом после, Ричард. А сейчас не волнуйся. – Ее голос звучал тихо и монотонно.
– Не волноваться? Как же, черт возьми, ты–то не волнуешься? Я чуть не обмочил штаны, когда услышал. Этот простофиля Джо Джордан здорово вляпался, бедняга.
В течение разговора я следил за лицом Анны, и от слов Ли оно становилось все жестче и жестче.
– Я же сказала: поговорим об этом после, Ричард. После. – Она подняла руку, словно чтобы оттолкнуть его. Ее губы сжались.
Он начал было говорить что-то еще, но так и замер с открытым ртом, уставившись на меня. Потом заморгал и улыбнулся, как будто на него снизошло внезапное прозрение.
– Ах, верно! Вот ведь язык без костей! – Он с улыбкой покачал головой. – Извини, Анна. Берегись ее, старина, она иногда чертовски сердитая.
– Пошли, Томас. До свиданья, Ричард. Тропинка была достаточно широкой, чтобы идти рядом.
– Анна, я кое-чего не понимаю из происходящего здесь.
Она не остановилась и не взглянула на меня.
– Чего именно? Вы имеете в виду то, о чем говорил Ричард? – Анна провела рукой по волосам, и я заметил пот у нее на лбу. Люблю, когда женщина потеет. Это наиболее эротичная, завлекающая вещь, какую только могу себе представить.
– Да, то, о чем говорил Ричард. И потом миссис Флетчер все спрашивала меня утром, не смеялся ли мальчик, когда попал под машину.
– И еще что-нибудь?
– Да, еще. Водитель, который его сбил... Джордан? Джо Джордан? Он все говорил, что это должен был быть не он и что теперь никто ничего не знает. – Давить на нее я не хотел, но мне было нужно понять, что же происходит.
Она замедлила шаг и пнула на тропинке камешек. Он попал в другой и рикошетом отскочил в лес.
– Хорошо, я вам расскажу. За последние полгода в городе произошло несколько ужасных случаев. Одного человека убило током, лавочника застрелили грабители, прошлой ночью ослепла старушка, а сегодня вот этот случай с мальчиком... Так-то Гален – деревня деревней. В чем вы уже наверняка убедились. Здесь просто ничего не происходит. Это о такой сонной глубинке, как наша, рассказывают анекдоты. Ну, знаете: “Как вы, ребята, развлекаетесь? – О, мы нелегально ловим рыбу или ходим в парикмахерскую и смотрим, как там стригутся”. И вдруг эти кошмары.
– Но что имел в виду Джордан? В каком смысле это должен был быть не он?
– Джо Джордан – свидетель Иеговы. Знаете что-нибудь о них? Они считают себя немногими избранными. Господь, мол, никогда не позволит, чтобы с ними такое случилось, и кроме того, что бы вы сами сказали, если бы наехали на ребенка и убили его?
– Мальчик умер?
– Нет, но умрет. То есть, вероятно, умрет. Судя по тому, что я слышала.
– Хорошо, это кое-что объясняет, но зачем миссис Флетчер спрашивала, не смеялся ли он, прежде чем его сбили?
– Гузи Флетчер – галенская сумасшедшая. Уверена, вы это уже заметили. Она всеми командует и задает дурацкие вопросы и прекрасно себя чувствует со своим съехавшим чердаком, дай ей бог здоровья. После смерти мужа она три года провела в приюте для душевнобольных.
Мы приблизились к машине, и Анна обошла ее сзади, чтобы впустить собак. Все в ее объяснениях звучало разумно. Да, все звучало прекрасно. Так почему же я обернулся и бросил долгий прощальный взгляд в лес? Потому что понимал, что все ее слова – в каком-то смысле чушь собачья.
Анна высадила меня с Нагелем у дома миссис Флетчер, сказав, что позвонит через день-два. Не так чтобы бесцеремонно, однако не больно-то и любезно.
Когда я подошел к веранде, за раздвижной дверью показалась фигура Саксони.
– Ах, дорогая, тебе так идет проволочная сетка!
– Ты был с Анной?
– Погоди минутку. – Я отстегнул Нагеля с поводка, и он уселся на верхней ступеньке. – Да. Она возила меня в дом Королевы Масляной.
– Чей? – Саксони открыла дверь и выглянула наружу.
– Да-да. Некой старушки по имени Дороти Ли, которая якобы и вдохновила Маршалла на образ Королевы. Она жила в старой развалюхе милях в трех-четырех от города, в глухой чащобе. Анна заехала и спросила, не хочу ли я посмотреть на такое чудо. Я хотел, пока не пришел сын Дороти Ли и чуть не пристрелил нас за вторжение. Звать Ричард. Он напомнил мне Лона Чейни-младшего, в “О мышах и людях”. “Джордж, расскажи мне про кроликов”. Очень похож.
– И как тебе дом?
– Никак. Ветхий сарай, обклеенный газетами. Совсем не впечатляет.
– Анна сказала еще что-нибудь про книгу?
– Нет, черт возьми, ни слова. Такое ощущение, что она просто дразнится. Рассказывает столько всего про отца и вечно приговаривает: “Вот еще кое-что для вашей книги”. Но так и не сказала, позволит мне написать ее или нет.
Саксони изменила позу и попыталась принять беззаботный вид. Мне очень понравилась эта ее неудачная попытка.
– А... что ты о ней думаешь? В личном плане?
С трудом подавив улыбку, я погладил Сакс по веснушчатой щеке, немного подрумянившейся на солнце во время похода за покупками. Но Саксони отстранилась и стиснула мою руку своими двумя. Сдержать улыбку мне все-таки не удалось.
– Нет, серьезно, Томас, без шуток. Я знаю, она кажется тебе симпатичной, так что не ври.
– Зачем мне врать? Она определенно не такая, как расписывал Дэвид Луис. А я уж думал, нас ждет Лиззи Борден собственной персоной.
– Так она тебе нравится? – Саксони не отпускала мою руку.
– Да, пока что нравится. – Я пожал плечами. – Но вот что я тебе скажу, Сакс. Тут явно происходит что-то странное, по большому счету странное, и вот это мне совсем не нравится.
– Например?
– Например, ты знала... – Я спохватился и в последний момент понизил голос до шепота. – Ты знала, что Гузи Флетчер три года провела в дурдоме?
– Да, она рассказала мне, когда мы сегодня ходили за покупками.
– Сама?
– Угу. Мы говорили о твоем отце, потом начали болтать о фильмах, и она меня спросила, видела ли я “Пролетая над гнездом кукушки”. Я ответила “да”, и она рассказала, что однажды была в приюте для умалишенных. И все это таким тоном – ну и что, мол, такого?..
– Хм-м-м... – Я отнял руку от ее щеки и стал поигрывать собачьим поводком.
– А в чем дело?
– Ты купила чего-нибудь перекусить?
– Да, много всякой вкуснятины. Хочешь есть?
– Смертельно.
Я жарю самые восхитительные в мире бутерброды с сыром, в этом со мной никто не сравнится. Порхая по кухне и стряпая пару очередных шедевров, я во всех подробностях изложил Саксони нашу с Анной лесную идиллию.
– Как здорово, хлеб из отрубей! А теперь, теперь, теперь немножко маслица...
– Ты думаешь, Ричард Ли действительно застрелил бы тебя?
– Не только думаю, но могу доказать – гляди, какие пятна от пота. С этим Ричардом шутки плохи.
– Но ты же сам рассказывал мне эту безумную историю Дэвида Луиса, как Анна чуть ли не истерику закатывала, чтобы он убирался, и слала ему оскорбительные письма, когда он присылал сюда кого-нибудь написать о Маршалле?
– Луис никого не присылал, Сакс, он просто отвечал на их вопросы. Они приезжали сюда по собственной инициативе, как и мы.
– Ладно, они приезжали сами. Но разве он не говорил, что, когда они приезжали, Анна бомбила его письмами – мол, это он во всем виноват и не имел никакого права?
Я кивнул и шлепнул лопаточкой по столу.
– Тогда вот что скажи мне, Том: почему это она с тобой так любезна? Если она терпеть не может биографов, зачем ей было приглашать нас на ужин, а сегодня везти тебя в дом Королевы Масляной?
– Это одна из тех странностей, о которых я и говорю, Сакс. Или Дэвид Луис что-то чудит, или просто она ему чем-то не угодила. Из всего, что он про нее рассказал, почти ничего не подтвердилось.
– Но помнишь, как и она вчера несколько раз врала насчет отца? – В голосе Саксони звучало торжество.
– Да, врала. Она приняла нас с распростертыми объятиями, а потом навешала лапши на уши. – Я подкинул лопаточку в воздух и поймал за ручку. – Не задавай таких вопросов, дорогуша, я же просто тут работаю.
– А знаешь, это интересно. – Она подошла к буфету и взяла две ярко-синие тарелки.
– Да. – Точно в нужный момент я подцепил со сковороды бутерброды и выложил на бумажное полотенце, чтобы лишний жир впитался. В этом секрет жаренья сыра.
