38

Не успел я облачиться в домашний халат, чтобы полностью почувствовать благодать завершающегося звездного дня, как дорогой сынок Гарик стал тут же делать все возможное для того, чтобы вечер завершился пресловутой ложкой дегтя. Вместо этой самой ложки Гарик вооружился хлыстом, который я ему преподнес в свое время, и пытался с его помощью сбить кастлинскую статуэтку работы Либериха, стоящую на рояле в гостиной. Не иначе Сабина намекнула ребенку, что он может продолжать развивать спортивные успехи на моих нервах. Хотя вряд ли, жена бы на такое не решилась. Да, видимо, здорово подрос Гарик, научился самостоятельно выводы делать. Ему уже мало робота с бриллиантовыми глазами. Теперь сыночку мишень девятнадцатого века понадобилась. Может, топор ему презентовать, пусть на Сабинином рояле тренируется. Жена все равно на этом инструменте редко играет, а к ее черной лакированной гармошке Гарик стал относиться с предубеждением еще тогда, когда Сабина впервые чуть ли не привязала его к роялю, заставив разучивать гаммы.

Не обращая на меня особого внимания, Гарик щелкал хлыстом. Наверное, в душе он сам себя спрашивает, отчего папаша не орет, плеть не отнимает, затрещиной не награждает. Как же, дождешься, попасть по небольшому бронзовому всаднику с такого расстояния у тебя мастерства не хватит, зато свинцовая капля хлыста оставляет заметные следы на полированной поверхности инструмента.

— Гарик, где мама? — наконец-то решаюсь оторвать сына от важного дела.

Гарик делал вид, что по сравнению с ним глухонемой обладает слухом Паваротти и даром Демосфена.

— Гарик! — рявкнул я таким голосом, что сынок поневоле отвлекся от хлыста, подскочив на месте.

— Где мама? — повторяю более спокойным голосом.

— В сауне, — выдавил Гарик и тут же повел себя так, словно его дорогой папа скоропостижно скончался, а потому не следует ожидать дополнительных вопросов.

Интересно, кто мне кофе заварит? Наша домработница бесценная, конечно, мастерица большая. Удивляюсь, как это ее Рябов в свой «Трактиръ» не переманил. Наверное, только из уважения ко мне. Когда я пугал Константина его возможным браком с этой девушкой, блефовал не хуже, чем во время игры в покер. Да я скорее с Сабиной расстанусь, нежели с этой обладательницей вставной челюсти.

За свою жизнь мне довелось побывать во множестве кабаков. Но такого качества работы повара, как в собственном доме, нигде не было. Практику моя домохозяйка проходила в Германии, куда ее угнали в рабство фашисты в далеком сорок втором году. Рабство девушки проходило в небольшом ресторанчике, где она специализировалась на изготовлении мясных блюд. Обидно, конечно, что немцы нам столько горя принесли, в частности, не научили девушку кофе готовить.

Так что пришлось мне самому варить кофе, проклиная в душе отсутствие Сабины. Но, в конце концов, ее единственное развлечение в жизни — беготня по саунам и врачам. Моя супруга так активно следит за своим драгоценным здоровьем, что удивительно — отчего она до сих пор от своей мнительности не скончалась. Если бы я жрал таблетки килограммами, как Сабина, нужна была бы мне тогда такая замечательная мастерица мясных рулетов? Так что, будем считать, и у меня развлечение есть; в этом я лишний раз убедился, когда налил собственноручно изготовленный напиток в персональный граненый стакан. Это самый настоящий кофе, который вырос на искусственно созданном поле высоко в горах, у подножья которых писал Хемингуэй свой знаменитый роман. Фармацевтические фирмы на эти зерна не претендовали. Они заботятся о здоровье человечества, извлекая из сырых зерен нужные компоненты. И только потом кофе продается оптовыми партиями, превращаясь в ходовой товар на прилавках всего мира.

Настоящий кофе густой, как ликер, и пью я его редко вовсе не потому, что одна крохотная чашечка этого напитка по стоимости равно центнеру растворимого. Просто даже лошадиное сердце с трудом выдержит две такие чашечки, выпитые кряду. Однако сегодня я решил себя побаловать, несмотря на постоянные предупреждения начальника службы безопасности Рябова о пагубном действии этого напитка. Интересно, что бы сказал Сережа, если бы узнал о редком сорте так называемого яда? Наверняка, уничтожил его скромные запасы в моем доме при полной поддержке Сабины.

Вернувшись в гостиную, я тут же убедился, что Гарик сумел попасть по голове всадника. Это мне понравилось гораздо меньше, чем его предыдущие удары по лакированной поверхности музыкального инструмента. Поэтому во мне тут же взыграли отцовские чувства и, пользуясь случаем, я решил чуть ли не впервые в жизни заняться воспитанием ребенка.

— А ну покажи свой дневник, — приказываю Гарику, отобрав у него хлыст.

По движению Гарика сразу стало ясно, что вместо дневника он очень хочет показать мне свой излюбленный жест. Но, понимая, что это делать опасно, когда мамы нет дома, а в руках папы находится хлыст, сынок беспрекословно повиновался. Он молча притащил свой дневник, наверняка теряясь в догадках, — отчего это его замечательному родителю вдруг захотелось проверить, чем он занимается в школе.

Листая дневник Гарика, я тут же убедился, что в школе он занимается тем же, чем и дома. Это точно мой сын. Помню, у меня дневник был тоже весь красный. Учительница в нем писала куда больше, чем я сам.

Да, почти все один к одному. У Гарика два вида отметок — пятерки и двойки. Отличные оценки по школьным предметам и неудовлетворительные по поводу поведения.

Вдобавок разнообразные записи, сделанные четким учительским почерком, от «Сквернословил в классе» до «Дрался после окончания уроков».

— Слушай, Гарик, — спросил я у нервно топчущегося на место наследника. — Чего это твоя училка пишет о драке после уроков? Ну, когда ты на перемене с кем-то сцепишься или во время урока что-то вытворишь, — это, я понимаю, ее прямая обязанность. А после уроков?

Лицо Гарика просияло.

— Я самому Кузнецову дал. Возле школы. Поэтому она написала.

— А кто такой Кузнецов? Он что, внук президента?

— Хуже. Он внук нашей директорши. Ко всем лезет, а… Боятся его. Я один ему морду бью, пусть не выступает.

— Молодец, Гарик. Запомни, никому, слышишь, никому не позволяй садиться к себе на голову. Одному понравится, другие полезут. Если тебя тронули первого — можешь убивать. Но узнаю, что ты к кому-то первым полез, — я сам тебя убью.

Гарик с опаской посмотрел на меня и тут же выпалил:

— Я первый никогда. Тренер говорит — мы только защищаемся. Иначе выгонит. А Кузнецов меня пидарасом обозвал. Это плохое слово.

— Поэтому ты придумал, что я им маму называю? У… Ладно, живи пока. Да, и еще одно запомни. Если я узнаю, что кто-то тебя стукнул, пусть даже старше, а ты не ответил — я тебя убью.

— Даже если он в аж восьмом классе? — округлились глаза наследника то ли от такого смелого предположения, то ли от моего обещания.

— Даже если он аж в девятом, — отрезал я.

— Хорошо, — безоговорочно подчинился сын и тут же спросил: — Папа, а что такое пидарас?

— Кто тебе сказал, что это плохое слово?

— Училка.

— Запомни, не бывает плохих или хороших слов. Это и твоя училка должна понимать. И такого слова «пидарас» нет. Есть слово «педераст».

— А что это такое? Кто этот педераст?

— Больной человек. Педерастия — это просто болезнь, психическое отклонение от нормы.

— А, так это, когда мужики друг друга трахают…

— Нет, Гарик. Педерастия — это вовсе не то, а склонность к малолетним, независимо от их пола.

Я замолчал и понял, что разговариваю с ним, почти как со взрослым человеком. И правильно делаю. Лучше я займусь его просвещением, чем другие. Во всяком случае, о траханье он узнал еще в первом классе и тут же просветил Сабину, поведав, откуда дети появляются на свет.

— Папуля… — решил продолжить Гарик этот вечер вопросов и ответов, но внезапно влетевший в гостиную Воха заставил его замолчать. Таким я еще заместителя коммерческого директора не видел. Обычно невозмутимый Воха бежал с перекошенным лицом, и, прежде, чем я хоть что-нибудь понял, в кончики пальцев ударил жар. Инстинкт бросил адреналин в кровь еще до того, как Воха произнес всего одно слово:

— Рябов…

Я инстинктивно протянул руку к коротковолновому передатчику, зажатому в пятерне Вохи, но тут же одернул ее — если бы Сережа решил связаться со мной, Воха не исполнял обязанности телефонистки в такой необычной манере.

Поэтому, стараясь не показать волнения, я рывком поднялся из кресла и сорвал с себя халат.

— Говори, — как можно спокойнее бросаю Вохе, быстро переодеваясь.

— Ранен, в нескольких километрах отсюда. Я уже… Там ребята… Быстрее.

— Не дергайся, — сухо бросил я, хотя очень хотелось вести себя естественно, взвыть и сломя голову выскочить из дома, однако не имею на это права. Руководитель не должен показывать подчиненным, что его может выбить из колеи обычного поведения даже такое событие.

— Гарик! — бросил я вслед умчавшемуся сыну, но уже явственно было слышно, как хлопнула дверь его комнаты. Пока я надел плечевую кобуру, Гарик благополучно вернулся в гостиную, воинственно размахивая своей никелированной хлопушкой «вальтер».

— Едем! — руководил Вохой мой наследник. — Мы им сейчас…

Я влетел в пиджак и по привычке заорал на Гарика.

— Я тебе поеду. Ты остаешься в доме за мужчину. Будешь маму защищать.

— Ну да, — не сдавался Гарик, — ты сам говорил — она своими нудностями любого в могилу отправит.

Мне очень хотелось выдать Гарику затрещину, но для этого уже не хватало времени. Вдобавок у ребенка такой боевой порыв, что, того глядишь, начнет месть за дядю Сережу с папаши.

В гостиную вбежало еще два бойца в униформе моей фирмы.

— Что там? — спросил у них Воха.

— Порядок, — односложно ответил один из них.

— Остаетесь здесь, — скомандовал заместитель коммерческого директора, набирая ход к двери.

Я сел за руль «Волги», несколько машин послали отражение фар в боковое зеркальце моей тачки.

— Скорее, — впервые в жизни попытался руководить мной Воха.

— Заткнись! — бросаю в ответ, врубая дальний свет.

Мы мчались по вечерней трассе не больше пяти минут.

Фары выхватили из темноты лежащий мотоцикл, метрах в двадцати от него, развернувшись боком, стояла рябовская «Волга», а чуть дальше несколько машин перекрыли движение на трассе.

Рябов сидел у переднего колеса машины, его безвольно опущенная рука сжимала пистолет-пулемет «узи». Стоящий перед ним на коленях Саша неумело бинтовал грудь прямо по пиджаку, и в свете фар повязка отчетливо набухала кровью.

В машине рядом с водительским сидением скрючилась женщина, узнать которую невозможно. Наверное, только из-за такой страшной картины одного из моих бойцов рвало на обочине рядом с «Волгой» — у пассажирки Рябова было снесено полголовы.

— Что делать? — продолжал высказывать необычное волнение Воха.

— Рябова в мою машину. Соедини меня с генеральным менеджером немедленно. Саша, за руль.

Я сидел на заднем сидении, прижимая к груди голову Рябова, и мой палец, придавивший его артерию, улавливал слабое биение пульса.

— Гони в город, Саша, — бросил я, когда на переднее сидение плюхнулся Воха, протягивая мне трубку радиотелефона.

Наконец-то генеральный менеджер подал свой голос:

— Говорите…

— Какой хирург лучший в нашем городе?

— А что такое? — тут же начал гнуть свою линию поведения генеральный менеджер, однако я высказался вполне конкретно:

— Быстро говори, иначе я лично тебе яйца оторву, без его помощи.

— Кононенко! — тут же выпалил собеседник.

— Где он работает?

— В больнице железнодорожников. Это…

— Молчи. Лучшая больница в городе она?

— Нет. Лучшая больница, конечно же, у водников.

— Кононенко должен уже ехать туда, — скомандовал я и отбросил телефон.

— Воха, пару ребят к менеджеру. Только толковых, чтобы привезли доктора без наручников. Трассу убрать. Сбор команды у больницы водников. Саша, ты все понял?

Саша по своему обыкновению молчал, бросив взгляд в зеркало заднего обзора, в котором вспыхивали огоньки фар машин охраны.

Я не имел права этого делать. Но рисковать жизнью Сережи не собирался. Поэтому решил подстраховать действия генерального менеджера, если тот по каким-то причинам не сумеет уболтать лучшего хирурга города. В конце концов — риск всего лишь составная часть моей профессии, человек, отдавший приказ ликвидировать Рябова и его агента, на мой след выйдет по-любому, даже если не учитывать, что телефон генерального директора концерна «Олимп» явно на прослушивании.

— Котя, — без предисловий пытаюсь объяснить ему ситуацию, однако Гершкович тут же выдал:

— Чего тебе надо от мирового правительства? Тем более, как мне сказали, ты уже разъезжаешь на шерифской машине…

— Котя, Рябов ранен. Мне нужен врач…

— Понял, — серьезным тоном ответил Гершкович. — Куда ты его направил?

— В больницу «Водник».

— Я сейчас по-быстрому организую звонок. Кононенко не откажет. Его даже, может быть, раньше тебя в больницу привезут, если, конечно, он дома.

Воха припал к коротковолновому передатчику, а я теснее прижал к груди голову Рябова, чувствуя, что пульс Сережи начинает замедляться. Прикладываю руку к его ране, словно могу остановить этим кровь, и мелю в ухо раненого:

— Рябов, слушай меня, слушай, Сережка. Ты не уходи! Ты не можешь уйти. Понял, я не даю тебе этого права, скотина. Постоянно о моей охране заботишься, а сам… Стой, Сережка, мы еще устроим им вырванные годы. Ты слышишь меня, подонок, почему ты постоянно других заставляешь, а сам без бронежилета? Ты молчи, молчи, но слушай, потом будешь отвечать. Тебе еще рано уходить от меня, мы же всегда были вместе. Что тебе там делать, ты здесь должен быть, я же без тебя с этими гнидами не разберусь, слушай, ты должен сопротивляться…

Из груди Сережи вырвался слабый глухой хрип, и я, отпустив его голову, выбил локтем окно автомобиля. Саша и продолжающий командовать по рации Воха одновременно опустил стекла. Потоки ветра ворвались в салон.

— Ты здесь, Рябов, ты со мной, понял, только здесь и только со мной. Разве без меня ты сможешь что-то? А я без тебя, Рябов? Нам еще рано, слышишь, рано. Это потом, мы вместе научим креститься чертей в кипящих котлах, но не сейчас. Не уходи, Рябов…

Автомобиль влетел в раскрытые ворота больницы, и Саша затормозил у самого крыльца.

— Носилки, Воха, и в операционную, — скомандовал я, бросаясь в вестибюль.

Занявшая позицию за дверью со стеклянным окошком старая карга тут же щелкнула задвижкой, увидев меня и бросившегося следом Сашу.

— Не пущу! — строго гавкнула она. — Посещение закончилось. Завтра…

О том, что мне делать завтра, старуха так и не высказалась. У меня просто не было времени для объяснений, поэтому с короткого разбега бью плечом в дверь — и она тут же распахивает свои негостеприимные объятия. Старуха, отпрянув в сторону, заорала так, словно какой-то извращенец решил лишить ее невинности.

— Где кабинет дежурного врача? — рявкнул я, и ее сирена тут же смолкла. Дежурная ткнула пальцем вверх.

Мы шли по плохо освещенному коридору больницы без белых халатов. Наверное, только поэтому навстречу нам из-за столика, прижатого к стене, выскочила медсестра.

— Дежурный врач? — бросил я на ходу.

Девушка окинула взглядом мой костюм в пятнах свежей крови и заскользила по линолеуму в домашних вытертых тапочках. Так она шла, не задавая дурацких вопросов, впереди нас с Сашей до двери, выкрашенной, в отличие от других, коричневой краской.

За столом кабинета сидел молодой на вид парень, уткнувшись в книгу. Стоило мне захлопнуть за собой дверь, как он оторвался от чтения и без тени удивления окинул меня пристальным взглядом.

— Значит так, — начал я безо всяких предисловий, — сейчас в операционную принесли раненого. Вы хирург?

— Я терапевт, — спокойно ответил парень. Видимо, настоящий доктор, такого ничем не удивить.

— Это не имеет значения. Оперировать будет доктор Кононенко, — бросил я и заметил, что при этом врач посмотрел на меня с явным уважением.

— У меня к вам предложение, — заметил я. — Вы будете курировать этого больного. Нужна отдельная палата и все, что требуется.

Я бросил на открытую книгу тугую пачку долларов. Врач все так же спокойно перевел взгляд с денег на меня и тихо спросил:

— Вы уверены, что всех можно купить?

— Я не собираюсь этого делать, пусть у вашей совести не подскакивает давление. Только я знаю, что начнутся рассказы — нужны лекарства, нет того, сего… Короче, эта сумма для поддержания больного. И его охраны.

— Вы думаете, я буду бегать, искать лекарства? — чуть повысил свой голос и авторитет собеседник.

— Не думаю. Но при вас будет человек. Если нужно, он не только за лекарствами побежит, но и зад тебе вытрет. Ясно?

— Я бы вам посоветовал переменить тон, — бросил в ответ терапевт.

— Прошу прощения. Я немного нервничаю, сами понимаете. Значит так, отдельная палата, охрана постоянная, никого не пускать туда.

— Ранение ножевое?

— Огнестрельное.

— Мы обязаны предупредить милицию.

— Эту проблему я сам порешаю. И еще раз предупреждаю, никаких посетителей.

— А милиция?

— В его палату может войти только один мент. Начальник Управления по борьбе с организованной преступностью Вершигора. И никто другой. Впрочем, доктор, тут от вас мало что зависит, поэтому не стоит тревожиться. Никто другой просто не пройдет, это я гарантирую.

— Главврача нужно предупредить, — заметил терапевт. — И с отдельной палатой непросто.

— У вас ведь ведомственная больница. Значит, покои для руководства предусмотрены?

После моего заявления насчет Вершигоры парень стал смотреть на меня с еще большим уважением и, тем не менее, он промямлил:

— Но вы понимаете…

— Я все понимаю. И позвоню начальнику пароходства. Вы принимаете мое предложение?

— Это мой долг, в конце концов, — сухо заметил доктор.

— Хорошо. Ваш гонорар три тысячи долларов. Проведите меня в операционную.

Я шел следом за парнем в белом халате и накрахмаленной до синевы шапочке, думая только о том, что Рябов не имеет права меня подвести. Рана серьезная, но Сережа выкарабкается, другой мысли просто допускать нельзя.

У двери переминался с ноги на ногу в домашних тапочках генеральный менеджер.

— Вид у тебя вполне больничный, — бросил я, глядя на его пижамные брюки. — Кононенко привезли?

— Еще раньше меня, — мотнул головой в Сторону закрытой двери этот ходячий справочник по нужным во всех аспектах людям в нашем городе. — Я тебя предупреждал…

Не слушая его, я рванул на себя дверь и очутился в крохотном предбанничке, где, стоя ко мне спиной, не спеша мыл руки человек с копной седых волос.

— Вы Кононенко? — спросил его я, но доктор даже не повернулся. Наверное, только потому, что его серые глаза пристально изучали мое изображение в зеркале, висящем над мойкой. Он не спеша мыл руки так, словно собирался сесть за стол поужинать, а не резать человека. Выдержка стала изменять мне, потому что я чуть громче обычного повторил вопрос.

— Успокойся, сынок, — наконец-то повернулся ко мне хирург.

Сынок, ничего себе, сынок. Он может на пяток лет старше меня, а такое обращение. Впрочем, назови Кононенко меня не сынком, а дерьмом, ради Сережи я стерпел бы и такое обращение.

— Доктор, Бога ради… — начал я, но хирург уже снова повернулся ко мне спиной и начал ожесточено намыливать руки.

— Сейчас привезут моего анестезиолога, — бросил Кононенко. — Наш пациент — мужик здоровый. На вид, по крайней мере.

— Он не курит, не пьет, доктор, — начинаю убеждать хирурга, а больше самого себя в том, что Рябов просто обязан выжить. — Я ничего не пожалею для него, слышите, если вам нужна кровь, можете мою до капли высосать и Сережке влить. Доктор, сделайте это, я вас так отблагодарю…

В зеркальном отражении я уловил взгляд Кононенко и понял, что немного перестал себя контролировать, замолол лишнее. Тут другие отношения в ходу, и этот врач — далеко не мальчик из кабинета дежурного врача. Если Кононенко — лучший хирург города, он очень, состоятельный человек, его жменей долларов не удивишь. С ним нужно как-то по-другому.

В профессиональных способностях Кононенко мне еще предстоит убедиться, но его слова тут же доказали — доктор умный человек.

— Мне лично деньги не нужны, — заметил он, повернувшись ко мне, и поднял руки вверх, шевеля сильными пальцами. — Вот если бы ваша фирма помогла нашей клинике с новым оборудованием. Хотя бы часть средств на его приобретение, если, конечно, финансовые возможности позволяют.

Можно подумать, он в этом сомневается, учитывая уровень просьбы по поводу предстоящей операции.

— Оборудование дорогое? — делаю вид, что меня интересует цена. Да пусть оно хоть миллион стоит, жизнь Рябова куда дороже.

— Шестьдесят восемь тысяч, сынок. Долларов. Вот так-то. Нам таких денег железнодорожники никогда не дадут. А люди умирают.

— Вы их получите, доктор.

Хирург посмотрел на меня так пристально, словно увидел впервые секунду назад.

— Если хотите, вы их получите сегодня, наличными, — отвечаю на взгляд доктора.

Эти слова должны его убедить. В конце концов, уверен, что доктора уже столько раз обманывали — ведь для нашего человека дать слово и не сдержать его — раз плюнуть, само собой разумеется — потому что бытие определяет сознание, это он со школы усваивает. Однако я для такого примера явно не подхожу, потому уже спокойным голосом замечаю:

— Лады, доктор. Понимаю, наличные вам без надобности. Оборудование будет у вас вне зависимости от итогов операции.

Доктор кивнул головой и поблагодарил меня:

— Хорошо, а теперь — вон отсюда.

Столько от одного человека я уже много лет не глотал. Тем не менее, выхожу в коридор, прихватываю генерального менеджера за плечо и говорю:

— Ты свой рот не открывай, завтра же совместишь обязанности начальника РСУ с прямыми служебными. Свяжешься с Кононенко, купишь его больнице оборудование. Понял?

— Тихо, — тут же ответил генеральный менеджер. — Тише говори, а то эти водяные врачи услышат, тоже захотят с-под нас оборудования. Я тебе так скажу…

— Нет, это я тебе скажу. Нужно будет — и им купишь. И скажешь своему приятелю с серебряной фляжкой в зубах, чтобы кончал заниматься искусством. Сегодня же взять под усиленную охрану все наши точки.

— Понял-понял, — проявил сообразительность генеральный менеджер и, почти как Костя, продолжил: — Все будет в лучшем виде, чтоб я так…

По дороге во двор я отчего-то подумал, что для вынесения очередного поощрения генеральному менеджеру через его референта не будет времени.