33

После того, как я наложил устное взыскание на бухгалтера поверх еще заметных синяков, наставленных главным инженером в пылу полемики о путях развития современного искусства в районе городской свалки, этот козлобородый специалист принял наказание как должное. Он вскользь брякнул, мол, исправлюсь, начальник, и тут же попытался выяснить: как мне удалось собрать под одной крышей такое количество придурков. Я хотел было выдвинуть встречный вопрос — причисляет ли он себя к этому неограниченному контингенту, однако после того, как взглянул на бумажку бухгалтерии, промолчал. Оказывается, главбух от истины недалеко ушел, пусть даже сейчас он имел ввиду не главного инженера, а генерального менеджера.

Среди множества производственных задач генерального менеджера одной из самых важных остается поддержка необходимых фирме связей и раздача взяток. Тут наш менеджер вкалывает на совесть, придраться не к чему. Еще бы, он выдает мои деньги, но держится при этом так, будто вытаскивает их из собственного кармана. И набирает очки в свою пользу с такой скоростью, как трехметровый центровой в игре с баскетбольной сборной пигмеев.

Однако на этот раз генеральный менеджер решил особо отличиться в глазах государственого сектора за счет частной фирмы. Я понимаю, что человек, получающий зарплату в любой государственной структуре, способен от таких денег только поскорее протянуть ноги, однако «Козерог» не единственная фирма в городе, делающая все возможное, чтобы этого не произошло. Так что главбух прав, менеджер мог бы быть и поскромнее. Хотя, в отличие от хранителя нашей копейки, понимаю, отчего менеджер так расщедрился. Если референт его не получает зарплату от фирмы, а после бананово-компьютерной операции денег в карманах моих спёциалистов не прибавилось, то хоть таким образом менеджер пытается доказать мне, как вредно экономить на собственных сотрудниках.

— И ты думаешь это все? — продолжал заботиться о финансовом положении фирмы главный бухгалтер. — В прошлом месяце у негр на телефонные переговоры ушло около тысячи долларов.

— Телефонные переговоры — часть накладных расходов, — я попытался быть объективным, несмотря на необычайную щедрость генерального менеджера.

— Накладные расходы? — затряс своей козлиной бородкой главбух. — Ничего себе, накладные расходы. Он звонит в Америку и полчаса рассказывает, что наша футбольная команда «Южноморец» уже поднялась до уровня дворовой. А потом звонит в Австралию. И снова говорит о футболе: наш «Южноморец» выиграл очередной матч со счетом два ноль у сборной инвалидов Хацапетовки. Я сам при этом разговоре присутствовал…

Все-таки приятно, что не перевелись еще люди, всей душой болеющие за порученное дело. Такие, как мой главбух. Не успел с больничного соскочить и снова проявляет заботу о благе фирмы. Даже не задумывается над тем, как может отблагодарить его генеральный менеджер, если узнает о нашем разговоре.

— Он у меня получит, — успокоил я главбуха. — На всю катушку. Теперь он будет звонить регулярно только по телефону «03».

Главбух просиял, радуясь, что я вместе с ним полностью поддерживаю старорежимный лозунг «Экономика должна быть экономной». Представляю, как он засветится, когда после моего разговора с генеральным менеджером тот побежит выяснять отношения в бухгалтерию. Так что главбух не просто распространяется об экономии; он при этом создает вероятность, что фирме придется оплачивать его очередной больничный.

— Да, вот еще, — продолжал напрягать меня главный бухгалтер. — Налоговая нас оштрафовала.

— Это хорошо, — наконец-то радуюсь по поводу финансовых утрат. — Напрасно что ли эту конспирацию с целлофановыми пакетами разводили? Оказывается, даже в «Козероге» можно вшей найти. Молодцы инспектора.

— Как же, молодцы… Думаешь, они это нашли? Ошибаешься.

— А за что же нас тогда штрафовать?

— За детский дом. Ты же сказал перевести туда деньги после письма директора.

— Он вместо детского питания себе путевку на Богамы приобрел?

— Нет. Но мы имеем право жертвовать на благотворительность не больше двух процентов от дохода. А получилось — четыре с половиной. Вот нас и оштрафовали.

Все правильно. Как может быть иначе в этом независимом от здравого смысла Зазеркалье? Фирма частная, деньги нами заработаны, а мне командуют, как именно и сколько их тратить. Да в нормальной стране сумму, переведенную на благотворительные цели, вообще из налогов вычитают. Здесь меня штрафуют за то, что помогаю детям, обеспечить которых надлежащим образом их родина не в состоянии.

— Ну что, будем еще благотворительностью заниматься? — спросил главбух.

— Непременно, — твердо ответил я. — Если они левой сделки не нашли, пусть хоть за это штрафуют.

Вообще-то, подумал я, оставшись наедине со своими заботами руководителя, фирма у нас образцово-показательная; производственные отношения между сотрудниками разве что до поножовщины не доходят. Хотя сейчас работников в стенах «Козерога» явно поубавилось. Рябов мобилизовал службы главного инженера, генерального менеджера и маркетинга, начальник отдела снабжения занят исключительно устройством личных дел. Отдел брокеров поредел наполовину после удачной закупки бананов. Марина говорит: если бы стая обезьян сожрала такое количество бананов за один присест, так она бы на месте вымерла. Брокеры оказались живучее своих хвостатых предков, правда, желудки у некоторых до того нетренированные, что их до сих пор на работе нет. Но ведь это — только из-за чрезмерной заботы о нужда^ фирмы. Потому что морг до сих пор ремонтируется, портовый холодильник забит под завязку, а население города отчего-то покупает так мало некогда дефицитных продуктов, что они гнить стали. Нужно же было брокерам что-то предпринимать, чтобы товар не гнил такими ударными темпами, пусть даже возле мусорных контейнеров во дворе ежедневно выстраивается чуть ли не живая очередь.

Необходимо принимать какие-то меры для улучшения дисциплины, решил я. Тем более, Рябов снова окружил меня повышенным вниманием, потребовав не светиться по городу и отложить отправку коллекции икон в Берн до лучших времен. Не понимает мой коммерческий директор, что швейцарскому партнеру нет дел до наших трудностей, а предварительная оплата уже легла на мой счет в Цюрихе. Значит, придется выплачивать неустойку за задержку товара: если бы все работали, как я, мы бы не только коммунизм, а что хочешь построили.

Порядок в офисе я стал наводить по всем правилам, делая справедливые замечания сотрудникам, оставшимся на рабочих местах, чтобы они, наконец-то, почувствовали — и у них есть строгое руководство. Юрисконсульт совсем разболтался, я ему приказал сбросить пару двоек, набирать «стрит», а он нагло заметил в ответ, что выиграет эту партию и без моих подсказок.

Сотрудники ведут себя вовсе не так, как положено подчиненным — в этом я еще раз убедился в своем кабинете. Референт вообще взгляд в сторону воротит, стоит такое внимание людям уделять? Разлегся референт на моем письменном столе, лицо вбок, ногти по деловым документам шкрябают. Все оттого, что я такой добрый — вот подчиненные на голову и садятся. Хотя референт забросил свои ноги не на мою голову, а на плечи, от этого же не легче. Тем более уборщица за чистотой в кабинете стала плохо следить, так что вдобавок приходится спущенными брюками пол у стола подметать. А что делать? Нужно ведь как-то дать понять генеральному менеджеру — за мои деньги не только он резвиться может, поощрить его персонального референта за преданность фирме и наглядно доказать, что директор предприятия не только требует от работников, но и сам неукоснительно выполняет призыв транспаранта «Облегчайте труд уборщице», висящего неподалеку от «Таблицы капиталистического соревнования».

Марина тоже трудится в полную силу. Стоило мне пригласить референта в свой кабинет, как она тут же, нагло усмехаясь в моем присутствии, повесила на двери табличку «Не беспокоить! Идет совещание». Вот мы с референтом и работаем, до того плотно, что я не сразу отозвался на призыв телефона, лежащего в боковом кармане.

Референт только после вторичной просьбы дал возможность достать «Панасоник», опустив ноги с моих плеч. Однако, чтобы я не прекращал начатого дела даже во время телефонных переговоров, ноги девушки надежно скрестились на моей пояснице и придали такой импульс, что, вытягивая антенну «Панасоника», я раскачивался то вперед, то назад с настойчивостью пролетария, решившего после аванса пересчитать все столбы в городе.

— Добрый день, — слышу бодрый голос руководителя пресс-группы. — Мы уже здесь. Ты когда свободен?

— Сейчас — одно дело быстро кончу — и в твоем распоряжении, — даю понять Бойко, как важна мне встреча с ним.

— Хорошо, — обрадовался Игорь. — Минут через сорок кончишь?

— Думаю гораздо раньше.

— Уже еду, — бросил Бойко и прервал связь.

Приятно постоянно осознавать, что я всегда отвечаю за свои слова. Как и было гарантировано Бойко, встреча с референтом подошла к концу минут через пять после телефонного разговора. Я терпеливо подождал, пока референт отыщет свои трусики между сейфом и столом для более представительных совещаний, и только потом потревожил секретаршу:

— Мариночка, кофе принеси.

Моя секретарша бросила на выскочившего за дверь референта взгляд, весьма далекий от восхищения, и, звякнув своими побрякушками, хлопнула по столу папкой с надписью «К докладу».

— Подпиши, — буркнула секретарша.

— А кофе?

— Остынь сперва, совсем сердце не бережешь, — ухмыльнулась Марина. — Когда-нибудь оно лопнет. От чрезмерного напряжения.

— Тебе какое дело? — пытаюсь поставить секретаршу на ее место, однако Марина искренне удивляется:

— Как это какое? Не поняла. Я отвечаю за твою безопасность. И давай…

— Всем давать — поломается кровать, — отрезал я. — Так что свои опасения по поводу моего неосторожного поведения можешь Рябову высказать. При личной встрече.

— Обязательно. Тебе здесь кровать поставить? Проверим, что с ней станет. Ты же всем даешь…

— Слушай, Марина, какие претензии? Я один раз и тебе дал, однако это не означает, что ты на работе можешь заменять мой домашний громкоговоритель на данную тему. Свободна.

По лицу секретарши проскользнула неприкрытая обида. Ничего, пусть дуется, все равно долго обижаться на меня Марина не умеет.

— Мариночка, — примирительно пробормотал я, чтобы ее обида поскорее улетучилась, иначе она кофе два часа варить будет. — Сейчас Игорь приедет. Дай возможность спокойно с ним поработать. И ни с кем не соединяй, даже с Рябовым.

Чтобы избавиться от возможных переговоров, я протягиваю секретарше радиотелефон. Марина резко развернулась на своих мушкетерских сапогах с декоративными шпорами и молча вышла из кабинета.

Перед встречей с Игорем я быстро решил все проблемы «Козерога», подписав, не глядя, многочисленные бумажки, лежащие в папке «К докладу». И справедливо посчитал — на сегодняшний день все дела по фирме окончательно завершены.

Отодвинув папку на край стола, я невольно погладил столешницу. Мой письменный полированный стол — эти слова пришли из недр памяти. Я вспомнил, как именно из-за пристрастия к полированной мебели сгорел мой однокашник Ильченко. Однако мне не грозит повторение его судьбы, хотя бы потому, что в жизни меня двигала одна-единственная относительно волосатая лапа. Моя собственная.

Волосатая лапа Ильченко жила в столице. И она сделала то, что в понятие нашего горкома не укладывалось. Лапа потребовала, чтобы горком сделал Ильченко редактором городской газеты. У горкома были на этот счет свои соображения, однако переть против столичной лапы местная партия не рискнула. И в двадцать шесть лет Ильченко уселся в кресло редактора — случай по тем временам небывалый.

Но вот однажды редактор партийного органа напился крепче обычного перед рабочим днем. Ильченко добавил в служебном кабинете, и его потянуло на трудовые подвиги. Редактор приказал секретарше немедленно собрать всех журналисток на экстренное совещание. Газетчицы, припершиеся в кабинет своего руководителя, решили: редактор приглашает представительниц прекрасного пола только потому, что на носу очередная пьянка, на этот раз посвященная Дню Советской Армии. И поэтому подумали, что будут инкогнито организовывать газетчикам мужского пола какие-то сюрпризы.

Их самих сюрприз ждал. Да еще какой. Редактор, небрежно развалившись в кресле, обвел присутствующих дам мутным взором и заметил:

— Значит так… суки. С завтрашнего дня я всех вас буду трахать по очереди. На моем письменном полированном столе. И начну с тебя… — Ильченко ткнул пальцем в направлении журналистки Белой, более известной читателям по псевдониму Карсавина.

Нужно заметить, что до такого в служебном кабинете можно договориться исключительно в состоянии, предваряющем белую горячку. И не иначе. Потому что пусть Ильченко — молодой интересный мужик, но журналистка Белая — просто сказочная женщина. Глядя на нее, сразу становилось ясно: такая девушка могла появиться на свет только из-за большой любви, вспыхнувшей между бабой Ягой и Кощеем Бессмертным. Неизвестно, обрадовались ли предложению редактора другие сотрудницы, только Карсавина тут же поняла всю безалаберность предложения редактора.

Если бы Ильченко действительно мог сдержать свое слово — она бы и не рыпалась. Но Белая врубилась, что к завтрашнему дню руководство протрезвеет, начнет извиняться вместо того, чтобы исполнить свое обещание по поводу использования письменного стола по назначению, о котором Карсавина и мечтать не смела.

Именно поэтому Белая побежала в горком и подняла там вой: караул, спасайте, редактор склоняет к сожительству. Горком посмотрел на этого бойца идеологического фронта с явным недоверием, потому что понимал: Карсавину можно склонять к чему угодно, вплоть до измены Родине. Но к сожительству на письменном столе, вдобавок полированном? Этого не понимал даже завотделом промышленности и транспорта, который был извращенцем и председателем комиссии по просмотру изъятых кассет, чтобы менты на законных основаниях могли сажать владельцев видеомагнитофонов.

В общем, горком смотрит на Карсавину, одновременно радуясь возможной судьбе Ильченко и огорчаясь по поводу реакции волосатой столичной лапы. С одной стороны, конечно, есть за что снимать Ильченко с работы. А с другой — волосатая лапа такое устроить может, что поневоле будешь проводить время с такими, как Карсавина, а не с девочками, подходящими горкомовскому уровню. Так что было над чем думать, пусть даже еще две сотрудницы подтвердили обещание своего руководителя осчастливить их на письменном столе.

Горком спас сам Ильченко. Он до того перепугался возможных последствий, представив Белую на своем полированном столе, что принял неверное решение. Вместо того, чтобы тут же позвонить в столицу, которая легко могла превратить редакторские гарантии в невинную шутку, Ильченко побежал в дурдом и заявил врачам: я до того переработался, что мозги плавятся от чрезмерного труда, с ними что-то творится стало. И спокойно ложится на больничную койку.

Горком, не дождавшись звонка из столицы, не снимая Ильченко с этой самой койки, делает надлежащий вывод. И снимает его с работы в связи с ухудшившимся здоровьем и ослаблением руководства газетой. Вот так человек сам себя наказал. Выполни Ильченко свое обещание — и со здоровьем у него все было бы в порядке, и работа на нужной высоте находилась. Пусть даже это высота его замечательного полированного письменного стола.

Так что чужих ошибок я повторять не намерен. Обещал поощрить службу генерального менеджера за хорошие производственные показатели — и сдержал свое слово.

Прежде, чем крепко пожать руку Игоря Бойко, наконец-то появившегося в моем кабинете, я отметил — у нас обоих прекрасное настроение, и еще раз погладил глянцевую поверхность своего письменного стола.