В этом разделе я объясню, как доминирующая ипостась [научного] либерализма, который я называю «левизной современного академического сообщества», накладывает моральное табу на эпистемологическую критику. Чтобы доказать это, я начну с краткой истории либерализма; затем перейду к объяснению паразитических ценностей, вкравшихся в либерализм; продолжу дискуссией об исламе и исламофобии; и закончу эффектом ложного толкования современного либерализма в отношении феминизма и веры.

Классический и социальный либерализм

Либерализм – это творение XVII века, его отцом был английский философ Джон Локк (1632–1704). Для Локка либерализм означал ограниченную власть правительства, верховенство права, правовые гарантии, свободу: свободу вероисповедания, свободу слова, свободу печати, свободу собраний, отделение церкви от государства и разделение государственных полномочий по департаментам, надзирающим друг за другом.

Со временем классический либерализм Локка развился в социальный либерализм – творение XIX века; его «отцом» является другой английский мыслитель – Томас Хилл Грин (1836–1882). Грин писал о позитивной свободе, считал людей хорошими по своей сути и ратовал за социальный и экономический порядок, способствующий общественному благу.

В XX веке социальный либерализм продолжил свое развитие, и его доминантной чертой стала современная левизна высшей школы.^П1 Современное проявление либерализма – это остов из бывших инкарнаций и лучше всего описывается не через то, чем он является, а через паразитические идеологии, которые придали этому остову искривленную форму: релятивизм, субъективность, толерантность, расовое многообразие, мультикультурализм, уважение к иному мнению и инклюзивный подход.^П2 Эти инвазивные ценности изменили историю классического и социального либерализма, которые выступали за базовые свободы и боролись со всеми формами тирании.

С исторической точки зрения, либерализму не присуще ничего такого, что обязательно связывает его с идеологиями, идущими за ним «прицепом». Факты таковы, что не существует обязательной взаимосвязи между классическими формами либерализма и ценностями, которые в нынешний момент охвачены академической левизной. Это позволяет надеяться на то, что левизна современного академического сообщества может быть отделена от этих внешних, инвазивных ценностей, подрывающих надежду на освобождение, предложенную классическим и социальным либерализмом, а также на то, что либерализм вернется к своим историческим корням.

Инвазивные ценности и предпочтения

Достаточно сложно выделить и дифференцировать ценности и идеологии, связанные с либерализмом, но точкой отсчета является культурный релятивизм.

Современные ученые левого толка в массе своей усвоили культурный релятивизм и продвигают его как ценность. (Я еще не встречал консерватора, который был бы культурным релятивистом.) Основная идея культурного релятивизма заключается в следующем. Поскольку каждый судит о какой-либо культуре со своей собственной, культурно обусловленной точки зрения, невозможно сделать надежные утверждения относительно других культур и культурных практик, – значит, их нельзя судить. Например, в Бразилии едят авокадо с сахаром и сладостями, а в США – с солью и солеными продуктами (например, с гуакамоле). Это культурные практики, и ни одна из них не является правильной или неправильной.

Постулированная неспособность делать надежные утверждения о культурных практиках была неоправданно объявлена моральной ценностью. Произошел сдвиг от «мы не можем судить о культурных практиках» к «мы не имеем права судить о культурных практиках». Обратите внимание на подлог: невозможность рациональной критики культурных предпочтений подменяется аморальностью суждений о культурных предпочтениях.

Релятивизм и аморальность критики перешли из культурной плоскости в эпистемологическую, то есть от невозможности делать надежные утверждения о культурных предпочтениях к аморальности надежных суждений о системах познания мира. А поскольку нет единой предпочитаемой культурной точки отсчета, опираясь на которую можно выносить объективные суждения, по такой логике, нет и предпочитаемой эпистемологической точки зрения, опираясь на которую можно выносить объективные эпистемологические суждения.

Эпистемологический релятивизм либо сопряжен с идеей, что любой процесс, используемый человеком для формирования убеждений, ничем не хуже других (своего рода эпистемологический эгалитаризм), либо с идеей, что процессы нельзя оценивать, поскольку один процесс всегда оценивается другим процессом. В последнем случае получается, что базис для надежного эпистемологического сравнения отсутствует.

Например, люди из общества А используют Коран для познания и понимания окружающего мира, а люди из общества В – научный метод. Для эпистемологического релятивиста это просто разные способы познания мира. Если человек использует научный метод в попытке привести свои убеждения в соответствие с реальностью, тогда он вынужден оценивать другие процессы – например использование Корана – как менее значимые и смешные. Кстати, это касается и человека, для которого точкой отсчета является Коран. Если человек исходит из предпосылки, что Коран – это идеальная книга и лучший способ познать объективную действительность, то все другие процессы будут расценены как менее значимые и неверные.

Эпистемологический релятивизм привел к повороту к субъективности (субъективный поворот) и конкурировал с ним.П3 Таким образом, мы отказались от мышления с учетом объективно познаваемого мира в пользу субъективно познаваемого мира. В субъективно познаваемом мире все, что истинно для меня, истинно. В объективно познаваемом мире реально существует нечто, с чем можно оправданно привести в соответствие свои убеждения – некая общая, стабильная реальность или, используя философский язык, коллективная, фиксированная, независимая метафизика (Boghossian, 2006b, 2012a). Другими словами, представьте объективность следующим образом: если кто-либо – и вы в том числе – исчезнет, Вселенная останется такой же, как была. Независимо от того, во что вы верите, есть то, что есть. Но в мире, где субъективности отдана пальма первенства, нет объективной истины: то, что истинно, просто истинно для вас.

Таким образом, эпистемологические системы сводятся к предпочтениям. То есть одни люди в конкретной культуре предпочитают использовать для формирования убеждений процесс А (гадание, астрология, обращение к священному тексту), а другие – процесс В (гипотеза и эксперимент, опровержение, научный метод). Эпистемологические системы напоминают начинку в пицце: выбирайте ингредиенты по своему вкусу, который не может быть истинным или ложным.^П4

Мультикультурализм

Идея о том, что эпистемологические системы субъективны и, по сути, являются предпочтениями, связана с мультикультурализмом и прокладывает ему дорогу. Здесь все довольно хитро, поэтому необходимо прояснить термины.

«Мультикультурализм» – это слово часто звучит в стенах высших учебных заведений. (Канада использует этот термин, начиная с 70-х годов XX века.) Он базируется на идее, что разные культуры могут и должны мирно сосуществовать. Первоначально мультикультурализм был стратегией, призванной объединить людей в большую инклюзивную культуру, состоящую из множества различных групп. Мультикультурализм – так, как термин используется сегодня в академической среде – означает нечто совершенно иное.^П5

Влияние мультикультурализма распространилось на другие виды совместного существования, например когнитивные и эпистемологические системы. И как могут гармонично сосуществовать люди разных культур и национальностей, так же гармонично могут сосуществовать и эпистемологические системы, если на них не нападать.

Теперь мы видим, как классический либерализм трансформировался в идеологию, подрывающую свободный потенциал критической рациональности.

Левизна современного академического общества наложила моральное табу на эпистемологическую критику процесса, используемого кем-либо для познания реальности.

То, что я собираюсь написать, может смутить людей, вращающихся в современной академической среде: критицизм процесса (например, процесса установления возраста Земли по текстам древних книг), или критицизм культурной практики (например, использование метрической системы или принуждение носить паранджу), или критицизм религиозного текста (например, Книги мормона или Книги Урантии) – это не то же самое, что критицизм человека.^П6 И не то же самое, что критицизм национальности человека. Мультикультурализм несет ответственность за смешение этих понятий, так как распространил неотъемлемые характеристики человека – национальность, пол, сексуальную ориентацию, религию – на все эпистемологические системы, культурные способы познания, религиозные традиции, местные мифологические системы и т.д.

Другая доктрина современной академической левой политики – это убеждение, что у идей есть достоинство. Когда кто-то верит, что достоинство – это свойство идей, а не характеристика людей, тогда критика идеи становится равной критике человека. Другими словами, с нравственной точки зрения нельзя критиковать физический облик племен, обитающих в странах Африки к югу от Сахары или скандинавов, например, и таким же образом нельзя критиковать идеи, религиозные традиции и т.д.

Приписывание идеям достоинства приводит к двум последствиям. Первое: критика религиозных традиций расценивается как вариант разжигания вражды – как сказать «ниггер». Такой вид политической корректности еще больше ограждает веру от диалектического критицизма. Большинство людей не хотят критиковать веру из страха, что о них подумают, будто они – плохие, подлые, злые, фанатичные, полные предрассудков, равнодушные, полные ненависти.

Второе следствие – это медикализация индивидов на основании их критики. Критикующему (например, религиозные положения ислама) индивиду ставят диагноз, оканчивающийся на «-офобия». Обратите внимание на параллелизм: исламофобия, гомофобия, верофобия. Скрытое послание состоит в том, что рациональный анализ и критицизм указывают на психическое расстройство.

Навешивание на кого-либо, критикующего идеи в любой области, ярлыка «движимый страхом или другим патологическим состоянием», по сути ярлыка психически неуравновешенного, – это абсолютный отказ от ключевых идей классического и социального либерализма, то есть от права человека жить по своему усмотрению, быть свободным, добиваться счастья и наслаждаться правом на самовыражение. (Люди различных вероисповеданий и национальностей испытывают на себе дискриминацию и гонения. Объединяя категории идей и людей и медикализируя рациональный критицизм, общество обесценивает страдания личности от дискриминации и одновременно лишает главной свободы – свободы рационально анализировать и критиковать.)

Толерантность и ислам

Толерантность – еще одна либеральная ценность, которая в результате тех же рассуждений оказалась искажена.П7 Толерантность работает только тогда, когда есть взаимодействие. То есть она не очень хорошо борется с нетерпимостью. Когда толерантность – и предоставляемая терпимостью защита – переходит с людей на идеи, мы начинаем защищать нетерпимость, антинаучные взгляды, иррациональность и другие виды предубеждений. Примеры этого мы видим в Европе, где либеральные демократии заняли нейтральную позицию по отношению к исламским радикалам.

Существует еще и социальная толерантность. Многие общества, которые лелеют религиозные процессы, глубоко нетерпимы: нетерпимы к гомосексуалистам, правам женщин, правам меньшинств, другим религиям, свободе слова, свободе собраний, свободе вероисповедания и т.д.^П8 Левая политика и тянущиеся за ней ценности, о которых я говорил выше, включили в область толерантности социальные, культурные и эпистемологические практики. Например, массовые протесты и убийства из-за осквернения Корана в Афганистане (Partlow & Londono, 2011; Sieff, 2012) и волна бунтов из-за карикатур на пророка Мухаммеда, опубликованных в датской газете Jyllands-Posten.

Фильм «Невинность мусульман» спровоцировал яростные протесты в Ливии, Египте, Индонезии и даже в Австралии. На Западе эти акты интерпретировались через призму толерантности. Академическое левачество считало, что корни проблемы кроются в нашем обществе, то есть наше общество, в частности США, должно быть более чувствительным, толерантным и понимающим по отношению к ценностям и вероисповеданиям других культур (Davis, 2012; Falk, 2012; Williams, 2012). Но общества, в которых в качестве акций протеста совершались убийства, возможно, самые нетерпимые на Земле.

Люди в этих обществах устраивают беспредел не потому, что мы недостаточно толерантны или потому, что просят быть к ним терпимее. Массовая истерия случилась, когда святые для них тексты были осквернены не ценящими их другими как путь к знанию и к истине.^П9 Тем не менее многие представители левых кругов интерпретировали такое поведение как призыв к большей толерантности с нашей стороны, и многие публично выступили за введение цензуры (Malik, 2012).

Есть кое-что еще, что вызывает беспокойство в связи с протестами исламского мира. Многие представители левых кругов придерживаются идеи, что люди, не живущие в одном из таких обществ, расстраиваются из-за такого поведения, поскольку не понимают эти культуры и их эпистемологические системы. Если бы люди просто поняли другие культуры, они не расстраивались бы. Здесь идея заключается в том, что нечто в понимании человека препятствует его ясному взгляду на вещи в противоположность расцениванию уличных беспорядков и убийств из-за оскорбленных религиозных чувств как абсолютно неприемлемых – и, если на то пошло, взгляду на религиозные эпистемологические системы как абсолютно ложные.^П10

Лично я считаю, что люди волнуются не потому, что не понимают, почему другие протестуют на улицах, а потому, что хорошо понимают, почему люди протестуют на улицах.

Левые круги, феминисты и воскрешенный классический либерализм

Современные левые круги не могут увидеть моральный и эпистемологический дисбаланс из-за инвазивных ценностей, прилепившихся к классическому и социальному либерализму и лишивших его возможности и способности выносить моральные и эпистемологические суждения. Сегодня мы имеем хорошо образованных и воздерживающихся от суждений «левых», которые учат других поступать так же, в чем-то самодовольных и ханжеских, но не имеем хорошо обоснованных фактических суждений.

Большинство преподавателей в американских университетах – академические левые именно такого толка, как я описал, и даже те из них, кто не полностью окунулся в эту идеологию, испытывают трудности с пониманием разницы между уважением ценностей индивида и вынесением критического суждения касательно эпистемологии (Gross & Simmons, 2007; Jaschik, 2012; Kurtz, 2005; Rothman, Lichter, & Nevitte, 2005; Tobin & Weinberg, 2006). Плачевный результат этого: профессура учит студентов воздерживаться от суждений, особенно моральных.^П11 Воздерживаться от эпистемологической критики неправильно, и эта практика должна быть прекращена. Преподаватели должны учить студентов тому, как выносить лучшие, более проницательные суждения: как отличать надежные способы мышления от ненадежных.

Я был бы виноват, если бы забыл упомянуть о провале современного академического феминизма. Феминизм сегодня сопряжен или, скорее, сосуществует, с левизной высшей школы. Вследствие этого феминизм впитал те же экзогенные ценности, что и либерализм. Таким образом, мы наблюдаем трагический, катастрофический и почти полный провал феминизма, который отказывается выступить против неистового, беспощадного женоненавистничества Талибана, ужасного и широко распространенного домашнего насилия, от которого страдают женщины Папуа—Новой Гвинеи, сексуального и физического насилия, которому часто подвергаются аборигенки Австралии, и так далее, и так далее.

Если абстрагировать феминизм от таких ценностей, как толерантность, разнообразие, мультикультурализм, примененных к идеям, то что останется? Будут американские феминисты больше или меньше критиковать обращение с женщинами в других культурах? Ответ очевиден. Молчание феминизма понятно, поскольку его позиции подпорчены длинным списком инвазивных ценностей, таких как мультикультурализм и релятивизм.

Вера

Левизна современного академического сообщества – нечаянный союзник веры, а ее представители вывели критику веры из игры.^П12

Мультикультурализм и смежные идеологии дают «разнообразным» эпистемологиям – особенно вере – иммунитет от критицизма. Мультикультурализм ограждает религиозные процессы от критицизма, смешивая национальность и культуру и рассматривая атаки на веру и рациональное мышление как этически равноценные атакам на национальность, пол и другие неотъемлемые характеристики человека. Рациональная критика становится безнравственным действием.^П13

Ложно трактуя классический и социальный либерализм, современная академическая левизна трансформирует акт критики веры и религиозных утверждений в моральную проблему – даже моральный недостаток. Критиковать веру становится неэтично, аморально, оскорбительно и ненужно. К тому же люди, озвучивающие подобную критику, считаются безнравственными, нетолерантными, вносящими раскол, жестокими и даже полными ненависти. Это неоправданное и ошибочное движение.^П14

Вера – это не неотъемлемая характеристика; люди отходят от веры, переходят из одной веры в другую. Это не то же самое, что пол или национальная принадлежность. Есть даже специальное слово «апостазия» (вероотступничество).^П15 В некоторых частях мира наказанием за вероотступничество является смерть (United States Department of State, Bureau of Democracy, Human Rights and Labor, 2011a).^П16

Демонстрация уважения к практике убийства людей, оставивших веру, – это гротескно неуместное использование ценности «толерантность», которую мыслители эпохи Просвещения превозносили во времена Джона Локка и Томаса Хилла Грина. Это не толерантность, это скорее идеологическая слепота и моральная трусость.

Надежда

Левизна современного академического общества спровоцировала нарастающую социальную, моральную и эпистемологическую катастрофу. Она разрушила ценность рационального мышления и создала условия для процветания веры, религии, суеверий, псевдонауки и ошибочных эпистемологий всех видов. Она несет прямую ответственность за целое поколение студентов, не использующих свою способность к критической рациональности и верящих, что это делает их более хорошими людьми.

Я надеюсь, что современная левая политика вернется к либерализму и будет освобождена от релятивизма, субъективности, мультикультурализма и испорченного мышления – следствий смешивания достоинства человека и идеи. Харрис, Хитченс, Деннет и другие убедительно говорят об ограниченности нового либерализма и необходимости воскресить классический и социальный либерализм, чтобы он снова стал живым и эффективным проводником перемен.