Юнг: восстановление целостности с помощью сновидения
У некоторых авторов «целостность» предстает как довольно абстрактная идея, – всеохватная и в то же время довольно туманная, но у Юнга это понятие означает нечто уникальное, имеющее отношение к психодуховной интеграции. Пожалуй, нет ничего важнее идеи целостности в юнговском понимании человеческой борьбы – нашего пожизненного стремления к целостности – и, возможно, ее пожизненного стремления к нам. Как известно, по Юнгу, целостность является универсальным стремлением или желанием человека осуществить все, что в нем заложено – все его возможности, все аспекты своего я, которые могут быть реализованы или заблокированы в зависимости от того, что предлагает нам наше окружение. Юнг называл индивидуацией развертывание этой потенциальной целостности изнутри: это «сильнейшее, самое неизбежное желание каждого существа, а именно желание реализоваться» (Jung, 1949: par. 289).
Во всех своих трудах Юнг снова и снова уделяет внимание диссоциативности психе. В самой природе психе заложена способность разделяться на части в ответ на сильную тревогу. Эти части (известные как комплексы), стремятся к самовыражению в образах сновидений как частичные личности. В своих предыдущих работах я описал типичную констелляцию таких частичных личностей как систему самосохранения и попытался показать, как она, выполняя защитную функцию, спасает регрессировавшее я во внутреннем мире и разрушает жизнь пациентов, пострадавших от травм в раннем детстве, во внешнем мире (Kalsched, 1995, 1996, 1998). Ярким примером диссоциирующей активности этой системы и ее «цели» является случай Майка, описанный в предыдущей главе.
Если моя интерпретация воздействия этой «системы» на личность является верной, то в психике людей, переживших травму, возникает своего рода вечный «двигатель диссоциации», бесконечно отталкивающий дезинтегрированные части психики друг от друга и тем самым являющийся фактором антицелостности, антиинтеграции в бессознательной психе. Эти защиты действуют автономно и запускаются страхом приближения к болезненным аффектам, угрожающим душе уничтожением, по сути, страхом «катастрофы, которая уже произошла» (Winnicott, 1974).
Однако это не единственная «сила», действующая в психе. Еще одна тенденция, сопоставимая по силе или даже сильнее упомянутой выше, – стремление к интеграции и целостности. И если Юнг прав, в нас есть «тоска» по этой целостности, инстинктивное стремление к ней. Юнг полностью согласился бы с Самуилом Кольриджем, который однажды посетовал, что многие люди не замечают «ничего, кроме частей», для них вселенная является лишь «массой мелочей». У самого Кольриджа душа «болела и жаждала созерцать и знать нечто большее – единое и неделимое… нечто Великое и Целое» (см.: McGilchrist, 2009).
Как мы можем понять эту тоску по «Великому и Целому»? Здесь, я думаю, мы подошли к вопросу, на который не может быть исчерпывающего ответа, – к тайне в самом центре работы глубинных психотерапевтов. Юнг понимал под целостностью нечто «большее», чем собирание личностью воедино всех своих дифференцированных частей и их интеграцию новым способом. Несомненно, это тоже цель, заслуживающая всякого внимания, к которой мы стремимся в течение многих лет анализа, особенно если у пациента есть травматическая история. Однако тайну спасения Юнга, когда он оказался в сложной внутренней ситуации, нельзя свести к одной лишь борьбе за дифференциацию и интеграцию частей я, за осознание своих отщепленных фрагментов. В своем переживании целостности он нашел нечто большее, чем просто сумму частей.
Полная реализация этого «большего» пришла к нему из невероятного источника – непосредственно из хаоса бессознательного. В этом хаосе он обнаружил скрытый порядок и определенный центр, который каким-то образом «видел» его более точно, чем то, как он отражался в кривых зеркалах своих коллег по психоаналитическому движению. Этот «образ» вернул ему глубинное доверие себе и позволил ему снова почувствовать себя целым. Об этих открытиях он сообщает в главе «Встреча с бессознательным» в книге «Воспоминания, сновидения, размышления» (Jung, 1963) и в «Красной книге» (Jung, 2009).
В «Красной книге» живо описано, как в период с 1912 по 1920 гг. после разрыва с Фрейдом Юнг страдал от отвержения и поношений со стороны своих коллег по психоаналитическому движению. Вокруг него было много «искажающих зеркал» и вечерами, когда он вглядывался в свой внутренний мир и свои фантазии, его снова наводняли высмеивающие голоса. Он понимал, что стал объектом высмеивания и унижения со стороны своего ментора, а также тех мужчин и женщин в психоаналитическом движении, которые ранее его ценили. С ним оставались лишь несколько верных последователей. Теперь и внешний, и внутренний миры наполнились жестокостью и атаками на я. В его фантазиях лились реки крови и весь внутренний ландшафт от ужаса «покрывался льдом». Он думал, что сходит с ума.
Посреди этого водоворота страха, одиночества, отчуждения и унижения он сделал то, что требовало огромного мужества. Он «позволил себе спуститься» (Jung, 1963: 179) в свой внутренний мир, к чувству стыда и рождающимся в нем фантазиям. Возможно, он полагал, что такое отступление откроет ему путь, чтобы он мог вернуться к более целостному и аутентичному я.
Сначала Юнг был поражен нахлынувшими жуткими видениями (см.: Jung, 2009, особенно Liber Primus). Тогда он применил метод вовлечения видений в диалог, активно представляя разговор с появляющимися воображаемыми фигурами и внимательно слушая то, что они говорили. Странные фигуры его фантазий становились ему более близкими и знакомыми. И вместо уничтожения, психической смерти или растворения Эго-личности он вовлекся в интересные диалоги с ними.
Наконец, появилась благожелательная фигура, видимо, наделенная высшей мудростью – своего рода гид, который противостоял Юнгу, призывая его «смотреть правде в лицо» без предвзятости, возникающей из-за страха и тревожных ожиданий. После встречи с этой фигурой, назвавшейся Филимоном, Юнг сказал: «Я понял, что во мне есть нечто, способное говорить то, чего я не знаю и не собирался сказать… то, что может даже быть направлено против меня». Филимон стал живым присутствием для Юнга. Он стал «прогуливаться с ним по саду» (Jung, 196 3: 183).
Открытие в своем бессознательном источника разумности и руководства дало Юнгу чувство целостности, которого ранее у него не было. К концу этого периода борьбы со своими внутренними образами ему приснился сон, который еще больше поддержал Юнга и «привел его в порядок». Позже Юнг нарисовал главный образ этого сновидения и назвал его „окном в вечность“» (Jung, 1963: 197–198).
В своем сновидении он оказался в темном, задымленном городе. Была зимняя ночь, шел дождь. Он понял, что находится в Ливерпуле. Несколько других швейцарцев сопровождали его. Чтобы добраться до «настоящего города», они должны были подняться вверх от гавани, где они находились, на возвышенность:
Там была большая площадь, тускло освещенная уличными фонарями. Много улиц выходило на эту площадь, разные кварталы города радиально расходились от нее. В центре находился круглый бассейн, посреди которого был островок. В то время как все вокруг было смутным из-за дождя, тумана, дыма и тусклого освещения, островок был залит солнечным светом. На нем стояло одно-единственное дерево – магнолия, усыпанная красноватыми цветами. Казалось, что дерево стоит в потоке солнечных лучей и в то же время само источает свет.
Те, кто был с Юнгом, жаловались на ужасную погоду и в упор не замечали дерева. Они говорили о другом швейцарце, который поселился в Ливерпуле, и удивлялись, что же заставило его это сделать. Сам Юнг был увлечен красотой цветущего дерева и островком солнечного света. Он подумал: «Я очень хорошо знаю, почему он поселился именно здесь» (Jung, 1963: 197–198).
Об этом сне Юнг сообщает:
Это сновидение отражало мою ситуацию в тот период. До сих пор у меня перед глазами легко возникает воспоминание о серо-желтых плащах, блестящих от дождевой воды. Все было крайне неприятно, мрачно и смутно – так я тогда себя чувствовал. Но у меня было видение неземной красоты, и именно поэтому я вообще смог жить дальше. Ливерпуль – это «водоем жизни».
Юнг продолжает:
Согласно старинным воззрениям, в «печени» (liver) находит себе место сама жизнь, которая «что-то делает, чтобы продолжать жить». Это сновидение принесло с собой ощущение завершения. Я видел, что в нем проявилась цель. Нельзя уходить от центра. Центр является целью, и все направлено к центру. Благодаря этому сновидению я понял, что Самость – это принцип ориентации и смысла. В этом и заключается его исцеляющая функция. Для меня это понимание означало приближение к центру и, следовательно, к цели. Отсюда возник первый намек на мой личный миф. Без этого видения я мог бы потерять ориентацию и был бы вынужден отказаться от своих начинаний. После разрыва с Фрейдом я погрузился в неизвестность. Я не знал ничего, но сделал шаг во тьму. Когда так происходит, а потом появляется такое сновидение, это ощущается как манна небесная.
(Jung, 1963: 199)
Похоже, будто в период самого большого мрака и фрагментированности Юнг каким-то образом нашел в себе мужество быть открытым тем своим отчужденным частям, которых он больше всего опасался. И в этот момент какая-то высшая мудрость из глубины бессознательного, обладающая огромным репертуаром универсальных образов, сказала ему во сне:
Я вижу твою целостность… и чтобы убедить тебя в этом, я представлю тебе образ твоей целостности в универсальных образах жизненности, красоты, цвета и света. И все это вокруг сияющего центра, в котором есть все для тебя и только для тебя. Чем ближе ты будешь к этому центру своей частной, индивидуальной, уникальной жизни, включая твою бездонную печаль, тем ближе ты будешь ко мне.
Чувство, что его знают и видят именно так, дало Юнгу ощущение существования чего-то объективно «знающего» в психике, названного им Самостью. Неудивительно, что позже, когда он стал читать алхимические тексты, его вдохновляли описания алхимиков – то, как происходила их внутренняя трансформация после того, как их увидело «око». Оно смотрит из душевных глубин – один или пара глаз, сияние которых возникает из «приготовленной» prima materia.
Например, Юнг нашел у Герхарда Дорна, ученика Парацельса, такое описание:
Ради жизни, свет человека блистает в нас, хотя и смутно, как бы во тьме. Он не является «экстрактом» из нас, но все же он есть в нас, а не «получается» из нас, он – Его, принадлежит Тому, Кто соизволит сделать нас его сосудом… Он привил этот свет нам, так что мы можем видеть в его свете… его свет… Таким образом, истина состоит в том, что следует стремиться не к себе, а к образу Божьему, который внутри нас.
(Jung, 1947: par. 389)
Эго-ориентированность Юнга был «переломлена», но в этом разломе он успел заметить свет высшей целостности, лежащей в основе личности. Подобно Данте, он спустился в свой ад, встретился с Дитом и заново нашел свой путь к свету.
