Дит и демон депрессии
Данте начинает свой путь, потому что подавлен, и в этой истории он нуждается во встрече с «демоном» этой депрессии. Депрессию часто описывают как «демона», который отнимает у человека его душу. Эндрю Соломон в своей книге «Полуденный демон: атлас депрессии» (Solomon, 2001) описывает два важных аспекта большой депрессии, которые показывают, что происходит, когда Дит царит во внутреннем мире. Во-первых, он отмечает, что депрессивное настроение полностью подчиняет себе внутреннюю жизнь индивида и обладает собственной автономией, не зависит от чего-либо и начинает жить своей собственной жизнью. Во-вторых, Соломон указывает на постоянную игру депрессии на слабостях индивида и неустанные атаки на любое проявление его душевной жизни, что заглушает в человеке искру жизни. И то, и другое имеет отношение к теме этой главы.
Соломон пишет:
Моя депрессия нарастала во мне [как лиана, которая медленно оплетает старый дуб и душит его]. Эта высасывающая соки жизни тварь обвивалась вокруг меня, отвратительная, но более живая, чем я сам. У нее не было ничего своего, поэтому она капля за каплей выцедила из меня мою жизнь.
В самые худшие времена… у меня были состояния духа, о которых я точно знал – они не мои: они принадлежали депрессии.
(Solomon, 2001: 18)
Соломон полагает, что депрессия обретает качество автономного существа, «присутствующего» во внутреннем мире наподобие призрака в силу того, что эмоциональная боль отделяется от своих причин и становится чем-то большим, чем-то, похожим на даймона. На юнгианском языке мы сказали бы, что связь между эмоциональной болью и ее источниками в личной сфере психе оказывается разорванной (это может произойти из-за высокой интенсивности боли или из-за незрелости Эго), поэтому она попадает во власть даймонических факторов коллективного слоя психе или активирует их. Здесь мы встречаем аспекты психе, напоминающие фигуры титанов и монстров, среди которых Дит занимает главенствующее положение. Этим энергиям нечего противопоставить, они «больше, чем жизнь».
Большая депрессия настолько велика, говорит Соломон, что может быть описана только метафорами и аллегориями:
Когда Святого Антония-пустынника спросили, как он отличал ангелов, приходивших ему в смиренном обличье, от бесов, являвшихся в пышности, он отвечал, что различать их можно по тому, что чувствуешь после их ухода. Когда тебя покидает ангел, ты чувствуешь, что его присутствие придало тебе силы, при уходе беса ощущаешь ужас. Печаль – смиренный ангел, после ухода которого остаешься с крепкими и ясными мыслями, с ощущением собственной глубины. Депрессия – это бес, демон, оставляющий тебя в смятении.
(Solomon, 2001: 16)
Важным моментом у Соломона является то, что его депрессия, отделившись от своей первоначальной причины – оплакивания смерти матери, стала вести собственную жизнь, кормясь его жизнью. Этот пугающий образ внутренней сущности, паразитирующей на своем «хозяине», аналогичен вышеупомянутому «болевому телу», описанному Толле.
По Соломону, «депрессия – это недостаток любви» (Solomon, 2001: 15). Под этим он подразумевает, что депрессия – это наша неспособность горевать об утрате того, кого мы любим. В депрессии отрицается эмоциональная боль утраты. Депрессия забывает о том, что ее происхождение связано с травмой и после того, как другая боль усиливает, она становится защитой от каких бы то ни было чувств – «небытием», которое Фрейд назвал «тенью объекта» (Freud, 1917), а Юлия Кристева назвала «до-объектом» (non-lost object) или «вещью», которая «погребена заживо» (Kristeva, 1989: 46). Эта потерянная душа, в свою очередь, «замурована в крипте невысказанного аффекта» (Kristeva, 1989: 53) – подходящий образ для дантовского закрытого города Дита.
Эти примеры показывают, что полюбить – это ужасный риск для каждого, а особенно для людей, которые выросли в эмоционально обедненной среде. Действительно полюбить кого-то (без симбиотической привязанности к нему посредством идентификации) означает рисковать потерять его, потому что мы живем в небезопасном, непредсказуемом мире, в котором смерть, разлука или покинутость – это неизбежная реальность. Так что Дит не может позволить потребности в любви и отношениях зависимости как-то проявить себя, потому что однажды любовь уже привела к невыносимой потере в ранней жизни ребенка, после которой любая привязанность впоследствии напоминает человеку, страдающему от депрессии, о катастрофах в его ранних отношениях любви. Поэтому Дит создает «крипту», узники которой – жизненная искра и потребности в отношениях зависимости. Этому дьяволу «продана» душа в обмен на ложную и неполноценную жизнь.
Позже в одном из интервью Эндрю Соломон рассказал, как «полуденный демон» лишил его души. Увязывая начало своей депрессии с неспособностью горевать о смерти матери, он сказал:
Переход от горя к небытию был очень тревожащим и очень странным. Я все еще мог бы сказать, что ужасно расстроен смертью матери, и все такое прочее… Но чувства улетучились из этих слов. Я думаю, именно поэтому, когда чувства возвращаются, мы думаем: это душа. Это дух. Что-то глубокое и живое вернулось ко мне после того, как покинуло меня и отсутствовало какое-то время.
(Tippett, 2010: 228)
Таким образом, роль Дита во внутреннем мире депрессивного человека – это атаки на связи между эмоциями и мыслями, то есть разрушение способности чувствовать и ограждение души диссоциативными барьерами. В этом процессе он соблазняет человека, пережившего травму, предлагая сделку – замену острого, болезненного страдания, ведущего к трансформации, на более терпимое, но непрекращающееся – хроническое, «вечное» страдание. (Человек в депрессии не осознает этой замены.) Мифологически это классическая фаустовская сделка с дьяволом, то есть отказ во внутреннем мире от творческой работы скорби – от процесса, который в конечном итоге выведет из депрессии к обновлению жизни. Это сделка с «богом», который превращает страдание в насилие.
Альтернативой этой дьявольской сделке является более острое страдание, что, соответственно, предполагает способность справляться с более сильными аффектами. Как правило, для этого необходимо сочувственное участие другого человека. Только тогда становится возможна реальная работа горя, при которой страдающий от утраты человека позволяет одновременное присутствие в своем сознании чувства любви к тому, кого он лишился, а также всей полноты реальности своей утраты, испытывая при этом острую боль, которая сопровождает такое осознание. Очевидно, что психологически это одна из самых трудных задач, которые нам приходится решать. Догадываясь об этом, мы прикладываем колоссальные усилия, чтобы этого избежать. Гораздо проще и легче позволить взять верх демону депрессии («недостатку любви»), анестезирующему острую боль. Но если мы отказываемся от работы горя, благодаря которой скорбь могла бы прийти к творческому разрешению, диссоциация (Дит) снова и снова повергает нас в состояние отчаяния, пожирающее само себя, ведущее собственную жизнь, вновь и вновь, «до бесконечности», возвращая нас к себе, удерживая в своем плену отчужденную душу.
В работе «Печаль и меланхолия» Фрейд объясняет, что утрата любимого объекта постепенно прорабатывается в процессе горевания, и если этому процессу, в том числе активному воспоминанию и тоске по утраченной любви, не удается отвести необходимое для его завершения время, то человеком, страдающим от утраты, одолевает депрессия (Freud, 1917). Джон Боулби наглядно описал, что происходит с детьми, когда они не находят в своем окружении никого, кто оказал бы им помощь в совершении такой трудной внутренней работы. В своем монументальном трехтомном труде «Привязанность и утрата» он показал, что при отсутствии участия сочувствующего человека, который исполнил бы роль медиатора в регуляции сильных аффектов, сопровождающих работу скорби, процесс поначалу проходит естественные фазы от первоначального оцепенения к протесту, тоске и поисковой активности, однако затем наступает дезорганизация, ребенка охватывает отчаяние и он становится отчужденным (Дит) (Bowlby, 1969–1980). В поэме Данте мы находим ужасающие образы, которые мы можем использовать для описания внутреннего мира такой нетрансформированной скорби.
