Из современной литературы по травме хорошо известно, что диссоциация происходит в результате не только внешних событий. Поначалу диссоциативные реакции могут быть автоматическими и возникать в ответ на невыносимо болезненные события в жизни ребенка, но в дальнейшем действие диссоциации вызывается внутренними факторами или защитными силами, которые преследуют или делают священной бессознательную психическую жизнь человека, пережившего травму. Если бы не было этого внутреннего фактора, травма постепенно угасала бы. Но это не так. Внутренний «голос» или соматическая реакция активирует травматическое состояние я из прошлого, которое приносит с собой в сознание диссоциированное воспоминание. Это переживается так, как будто травматическое событие происходит сейчас, в настоящем, что сопровождается страхом и паникой. Вместе с этим активируется та же самая реакция симпатической нервной системы, которая сопровождала первоначальную травму в начале жизни. Воспоминания о ранней травматизации часто кодируются на соматическом или висцеральном уровне или в виде поведенческой реакции, а не относятся к эксплицитной памяти. Иногда пациенты говорят об ощущении вакуума или пустоты внутри, об ощущении своих тел как бы полыми, подобными раковине. Часто их напряжение и страх не выходят за границы телесной сферы – у таких пациентов часты жалобы на хронические проблемы со спиной, изматывающие менструальные спазмы, головные боли и мигрени; они страдают от анорексии, булимии – короче говоря, у них можно обнаружить весь спектр «психосоматических расстройств».

Вот почему просто инсайт и воспоминание о раннем травматическом опыте бывают полезными, но не достаточными. Нам приходится иметь дело с внутренними голосами страха и ужаса, а также с застывшими, безголосыми телесными состояниями. Часто их не слышно и не видно, пока внимание человека не сосредоточено на внутреннем мире. Поэтому мы как терапевты должны сопровождать наших пациентов (как Вергилий сопровождал Данте, см. главу 3), когда они находятся в травматической воронке, и встретиться лицом к лицу со льдом и пламенем их внутренних я-состояний, а также с демонами, населяющими внутренний ад, пытающими и расчленяющими их изнутри.

Травмированные пациенты, как правило, страдали от масштабной несонастроенности с матерью или от эмоциональной травмы на ранней, довербальной стадии их развития, на которой в нормальной ситуации в диаде «мать – дитя» происходит освоение тела. Оптимально, если эта двуединая связь матери и ребенка является основой безопасности в отношениях, если мать, по выражению Винникотта, многократно знакомит друг с другом психику и тело ребенка (Winnicott, 1949). В дальнейшем психика и тело постепенно «переплетаются», и в результате возникает состояние «персонализации» (Winnicott, 1963d: 223), или «вселения» в живое тело (Winnicott, 1964: 113). Однако если такое оптимальное психосоматическое партнерство не возникает, то ребенок преждевременно отворачивается от матери и обращается к разуму (Winnicott, 1949: 244ff). Ментальное функционирование становится вещью в себе. Если мать терпит неудачу в осуществлении холдинга, то ребенок берет эту функцию на себя. Вместо помощи со стороны другого человека устанавливается самопомощь.

В результате формируется защитная позиция, при которой в ответ на ранние неудачи развития младенец катектирует «патологический разум психе» (Winnicott, 1949: 247). Опираясь на эту идею Винникотта, Корриган и Гордон (Corrigan and Gordon, 1995: 11) показывают, как взамен аффективно заряженных отношений может возникнуть замещающий их внутренний объект:

Ум-как-объект – это еще один способ описания того, что я назвал системой самосохранения с ее даймоническими внутренними персонификациями. В ее «доминирующем и атакующем» режиме она точно представлена фигурой Дита в средневековой образности ада, изображенной в эпической поэме Данте (см. главу 3). В случае Деборы мы увидим другие образы, инспирированные Дитом. Они относятся к действию первичной диссоциации во внутреннем мире. Однако у системы самосохранения с ее архетипическими внутренними объектами есть и другая сторона. Она также содержит в себе позитивные интегрирующие энергии (как мы видели это в главе 1, 2 и 4) и имеет доступ к «высшим» силам в психике, пытаясь защитить невинного внутреннего ребенка от дальнейшего ущерба.

Ее роль амбивалентна, и поэтому я назвал прогрессивную часть системы самосохранения «защитником/преследователем» (Kalsched, 2006). Результатом его доминирования/защиты может быть защитная организация личности, которая изнутри «отрезает» человека (разъединение) от его воплощенных чувств и от удовлетворительных отношений с другими людьми и миром в целом. Эта структура, к которой регрессирует дотравматическая невинная часть ребенка, была названа «коконом» самодостаточности в работах Моделла (Modell, 1993) и «психическим убежищем» у Стайнера (Steiner, 1993). Однако ни Моделл, ни Стайнер не признают того, что это внутреннее священное убежище может быть спасительным для жизни травмированного человека и может восприниматься как «сакральное место». Система самосохранения оберегает искру божественного присутствия в каждом человеке – невинную душу, однако делает это ценой развоплощения личности и частичного умерщвления внутренней жизни.

Такие пациенты, как Дебора, могут вести внешне совершенно «нормальную» жизнь, но их тело несет в себе последствия ранней травмы в виде соматических симптомов, которые не имеют очевидной взаимосвязи с той травмой. Как сказал об этом Бессель ван дер Колк, «тело ведет счет» (van der Kolk, 1996). Тела этих пациентов находятся под гнетом тиранических требований ментальных фигур, и в такой атмосфере «вселяющаяся» душа наталкивается на серьезные трудности: она не может чувствовать себя комфортно в теле. В результате у таких пациентов существует риск утраты переживания, что они живут в своем теле.

Психоаналитики начали это понимать и в последние годы разработали ряд подходов к работе с телесностью для преодоления травматической диссоциации. Эти методы исходят из того, что давняя травма и защиты, связанные с ней, часто кодируются в актуальных физиологических состояниях, таких как затрудненное дыхание, скованность жестов, мышечное напряжение и т. д., так что необходимо работать с ними напрямую, помогая пациенту лучше осознавать свои внутренние ощущения и восприятие. Среди специфически юнгианских подходов к этой теме следует упомянуть телесно-ориентированную работу Марион Вудман (Woodman, 1984), долгосрочную работу по «активному воображению в движении» Джоан Чодороу (Chodorow, 1978), и «аутентичное движение» Тины Стромстед (Stromsted, 2001). Среди неюнгианских получил широкое признание подход Питера Левина (Lewin, 1997). «Сенсомоторный подход» в психотерапии, сформулированный Пэт Огден, дает нам множество полезных способов, которыми телесноориентированные техники могут быть включены в традиционный психоанализ (Ogden, 2006). Кроме того, следует упомянуть тренинг «соматической трансформации», разработанный Шэрон Стенли, который она описывает как «подход к исцелению травмы, продолжающий жизнь» (Stanley, 2010), а также работу Эмили Конрад под названием «континуум» – подход, нацеленный на возвращение телу его текучести, гибкости, на воссоединение с базовыми ритмами самой жизни – ритмами, которые были искажены или уничтожены при ранней травме (Conrad, 2007).

В своей аналитической работе я часто отсылаю людей к тому или иному из этих ресурсов для работы с телом, что служит важной дополняющей терапией к их аналитическому опыту. С Деборой я этого не сделал. У нее уже была многолетняя практика традиционной йоги, медитации, техники Александера; она участвовала в нескольких «континуум» – семинарах. Как мы увидим, кое-что из ее опыта на этих семинарах активировало отщепленные травматические воспоминания об аффектах и одновременно глубинные психические ресурсы, тем самым способствуя ряду целительных сновидений.