Внезапная смерть

Однажды у меня случилось психическое расстройство наподобие того, которым страдал герой Дастина Хоффмана в фильме «Человек дождя». У меня, как и у главного героя этой киноленты, сильно обострилось восприятие, и я стала толковать каждый вздох моего бойфренда. Для самоуспокоения я очень тщательно подбирала и интерпретировала нечаянно оброненные им слова или двусмысленные фразы. После отбора фраз я пропускала их через специальный магический фильтр, который преобразовывал мои фантазии в реальность, – только при помощи подобных манипуляций я могла поддерживать свою веру в то, что мой любовник когда-нибудь женится на мне. Я черпала силы в его дыхании и впитывала их при каждом поцелуе. Дышала с ним в унисон, в то время как он спал, – шесть долгих лет я жила лишь Арнольдом Шварценеггером.

После завершения наших отношений у меня была только одна цель – освободить свою душу от его влияния. Усилия, правда, не всегда давали результат: чем больше проходило времени, тем отчетливее я понимала, что никогда не смогу избавиться от тени этого человека.

Тогда, в семидесятые, я была одержима желанием получить его согласие на наш брак. К своим двадцати четырем годам я успела побывать подружкой невесты на многих свадьбах. Моим главным увлечением стало чтение между строк – если Арнольд говорил: «Малышка, ты есть лушая» или «Мы будим абсуждать это после соревнований», я понимала, что дата нашей свадьбы будет назначена до конца года. Чем более размытыми были его комментарии, тем больше сил они придавали мне в определении даты свадьбы. В то время как Арнольд поднимал тонны стали для формирования своей мускулатуры, я перелопачивала статьи из свадебных журналов в поисках идей для реализации своей мечты.

Временами я могла представить каждый аспект моих фантазий: «Та часовня в Палос Вердес просто создана для проведения великолепных свадеб» или «Разве это не прекрасно – провести свадебную церемонию на палубе „Куин Мэри“, пришвартованной в доке Лонг-Бич?»

После подобных намеков он говорил пару слов для поддержания моей уверенности, например: «Харашо, довай тагда пакушаем» – и стоило лишь мне услышать подобный ответ, как я придавала ему свое собственное значение. Трезвый разум называет подобное поведение «жизнью в розовых очках» – я же называла его «жизнью моей мечты».

Я была очень недалеким человеком: развлекала наших гостей-культуристов и подружек из студенческого братства, просматривала свадебные фотографии и следила за своим весом.

А еще я собирала брошюрки, рекламирующие экзотические места для проведения медового месяца. Меня, конечно, беспокоила финансовая сторона свадебной церемонии: как невеста, я не могла позволить себе подобные экстравагантности, но это никоим образом не мешало мне планировать чудесную свадьбу на весну 1972 года.

Арнольд Шварценеггер возле своего дома, Таль, Австрия, 1974

После его возвращения той зимой из Франции с титулом «Мистер Олимпия» в кармане я ждала обещанного объяснения. Находясь в ожидании разговора с Арнольдом насчет свадьбы, я сохраняла многозначительное молчание. Поскольку ожидаемого объяснения не произошло, я перенесла разговор на новогодние праздники, когда мы могли бы обсудить все детали нашей будущей жизни. Итак, в конце ноября, пока Арнольд путешествовал и позировал в Австралии, я посвятила себя созданию уюта в нашей квартире. Ко времени возвращения в Санта-Монику он не только пополнил свой банковский счет и увеличил количество фанатов, но и умудрился серьезно повредить колено, позируя на помосте, который рухнул во время его выступления. В Лос-Анджелес Арнольд вернулся напуганный и растерянный, смущаясь поддерживавших его костылей.

Я сильно волновалась из-за этого досадного происшествия (и, конечно, успокаивала его по телефону) и опасалась, как бы это событие не повлияло на наши свадебные планы. Бóльшую часть воскресенья я провела за приготовлением романтического ужина, с нетерпением ожидая наступления ночи. Сделав в квартире генеральную уборку, как он любил, я занялась жаркой стейков, фаршированием омаров и изготовлением засахаренной в яблочном соке моркови. Я начала долгий процесс измельчения моркови для приготовления его любимого десерта – морковного пирога – и даже успела взбить холодный сливочный сыр в ожидании, пока пирог остынет. Я нарезала хлеб и для придания уюта поставила в комнате красные и зеленые свечи. Я знала, что рождественская елка и накопленные за всю жизнь украшения подогреют атмосферу вечера, а наши совместные фотографии напомнят нам о горячей ночи в Греческом театре. И «Матеуш», популярное в те годы вино, расслабит в ожидании прекрасного тоста. Я так и слышала, как Арнольд произносит тост за свое «сокровище»: «За нас, золотце!»

Услышав шаги Арнольда, поднимающегося в квартиру по лестнице, я бросилась встречать его, гордясь своим новым подтянутым телом, заметно постройневшим после недавнего набора веса: морковь и цветная капуста сделали свое дело. Как только он вошел в дверь, я раскрыла руки, демонстрируя связанный мной джемпер, призванный подчеркнуть мои таланты домохозяйки. Я продумала каждую деталь для того, чтобы очаровать его и чтобы заученная мантра «Смотри, Арнольд, я буду отличной женой» проникла в его душу.

Но Арнольд пребывал в необычном для него расположении духа – и это было плохим знаком. Куда подевался мой веселый друг? Как мы сможем обсуждать наши свадебные планы, если он чем-то расстроен? Переживая по поводу предстоящего разговора, я налила ему бокал вина, втайне надеясь на то, что пара глотков выведет его из такого состояния. Однако, усевшись за стол, я поняла, что приготовленный мной ужин не оправдал возложенных на него надежд: хлеб в корзинке подсох, морковь больше напоминала конфету, чем овощ, стейки были пережарены, а замороженные омары так и остались в своих панцирях. Думаю, ничто в тот момент не было так сильно напряжено, как мои нервы.

Переходя от омаров к пережаренным стейкам, мы слегка поужинали, перебрасываясь ничего не значащими редкими фразами, хотя обычно в наши разговоры невозможно было вставить слово. Почему весь вечер он был таким молчаливым? Тем не менее, несмотря на его настроение, я серьезно настроилась на то, что предстоящей ночью поговорю с ним о планах на будущее. И хотя речь была тщательно подготовлена, я поймала себя на мысли, что подбираю слова, с которых можно было бы начать разговор. Но стоило мне только произнести фразу: «Раз уж десерт на подходе, могли бы мы…» – как Арнольд с набитым засахаренной морковью ртом вымолвил: «Кстате скозать, умер мой отец».

Я попросила Арнольда описать свое детство и поподробнее рассказать о том, каким он был сыном.

– Однажды наступает такой возраст, когда душа бунтует против устоявшихся порядков, и в этом возрасте все, что бы ни сказали родители, выглядит неправильно. Такое происходило и со мной, когда мне было 14—15 лет. Если родители говорили мне: «Волосы должны быть коротко подстриженными», я начинал их отращивать; когда же они соглашались: «Хорошо, пусть себе растут», я, наоборот, их укорачивал. Если они говорили: «Надень черную рубашку», я надевал белую, а услышав фразу «Надень шорты», надевал длинные брюки. Мне было неважно, что они говорили.

Его шутливые рассказы о своем подростковом возрасте вызвали во мне воспоминания о моем собственном «протестном настрое», который в семидесятые и подтолкнул меня к этому очаровательному силачу.