Выдвигая теорию «самоубийства», Орлова-Шнеерсон утверждала, будто Чайковский вступил в связь с племянником некого герцога Стенбок-Фермора. Герцог будто бы письменно пожаловался царю, передав письмо через главного прокурора Сената Николая Якоби. Тот был однокашником Чайковского в Училище правоведения и решил собрать «суд чести» из других выпускников, который должен был вынести приговор. Именно они, по словам Орловой-Шнеерсон, решили, что Чайковский должен покончить с собой, чтобы спасти честь училища.

Однако очень скоро выяснилось, что никакого герцога Стенбок-Фермора не существовало в природе, а был граф с таким именем, который служил у Александра III конюшим, и ему не было никакого резона, прибегать к помощи кого-либо, чтобы передать письмо царю.

Утверждая, что Чайковский умер не от холеры, Орлова-Шнеерсон приводит, например, воспоминание Корсакова: «Помню, как Вержбилович целовал покойного в лицо и голову». И в самом деле, кто будет это делать с человеком, который умер от страшной заразы? Однако госпожа критикесса тут прибегает к явному подлогу, потому что полностью эта цитата звучит так: «Помню, как Вержбилович, совершенно охмелевший после какой-то попойки, целовал покойного в голову и в лицо». А вот это вполне возможно – пьяному море по колено.