Глава 5
«У Максима»
— Прозвище есть?
— Чего?
Бабье лето в самом разгаре. По дороге промчал черный джип, притормозил у перекрестка. На светофоре зажегся красный.
— Прозвище, — терпеливо повторила она, откинув с лица прядь светлых волос. — У всех мальчишек есть прозвища. Если они, конечно, настоящие мальчишки, а не черт-те что. Так мне папа говорил. Ты — настоящий мальчишка?
Я кивнул. Мне не хотелось выглядеть в ее глазах черт-те кем. Но если честно, прозвища у меня не было. Как-то так получилось, что почти у всех пацанов в классе они были, а у меня — нет.
— И как тебя называют? — Ее голубые глаза смотрели на меня с легким прищуром.
Мы стояли на спортивной площадке за школой. На асфальте вокруг было полно окурков — на переменках сюда выбегали подымить.
Пауза затягивалась, прищур медленно превращался в презрительную улыбку.
— Край! — ляпнул я первое, что пришло в голову.
Милена важно кивнула:
— Это из-за фамилии, да?
— Нет, — вдруг сказал я и тут же мысленно выругался.
Ведь хорошее объяснение. Ну зачем я сказал «нет»? Теперь вот придумывай, из-за чего у меня такое прозвище.
Она молча смотрела на меня, ожидая расшифровки ответа.
— Край — потому что край. На самом краю. Ясно?
И тогда я увидел во взгляде Снежной Королевы что-то такое, из-за чего сердце мое забилось сильней…
Оно забилось, мое сердце. И я вернулся. Сначала появились звуки.
Я слышал стук топора и карканье ворон. Слышал чью-то речь, ни слова из которой не понимал. Пошевелиться не мог и потому жадно внимал всему, что происходило рядом.
А еще я вдыхал запахи. Их было много: ароматы мокрой кожи, машинного масла и мясной похлебки. Последний вызвал острый приступ голода. Боже, как мне хотелось есть!..
Тысячи вопросов мучили меня. Я все еще в Зоне или за ее пределами? Если в больнице, то почему не пахнет лекарствами? Если в тюрьме, то где мои надзиратели? Почему я вообще жив, ведь я сгорел вместе с танком, я же помню?.. Что со мной?! Мне показалось, или я действительно слышал ржание лошадей?..
Вопросы, вопросы, бесконечные вопросы. И ни единого ответа. Они представлялись мне черными полосами, перечеркнувшими сознание, и когда их становилось слишком много, я проваливался в бездонный мрак, безразличный к моему любопытству.
Сколько так продолжалось — не знаю, но однажды, очнувшись, я понял, что способен не только различать запахи и звуки, но и видеть. Я видел луч света, проскользнувший в брезентовую палатку. Закутанный в ватные одеяла и рваные спальники, я лежал на надувном матрасе. Похоже, обо мне заботились. «Я среди друзей?» — вот единственный вопрос, достойный сотни прочих…
А потом я увидел перед собой бородатое лицо, словно вырезанное из темного гранита.
— О лачхо дивэс! — Камень треснул улыбкой, на миг обнажив безупречные зубы.
— День добрый! — на всякий случай поздоровался я, удивившись тому, что способен издавать звуки.
Меня так родители воспитали: всегда будь вежливым, сынок. И особенно — с тем, у кого в гостях. И вдвойне — с тем, кто спас тебе жизнь.
— Сыр дживэса? — подмигнул мне бородач. Надо было что-то ответить насчет сыра, да так чтобы не обидеть.
Я сказал:
— Спасибо. Дякую.
Отказываясь от угощения, никогда не помешает поблагодарить человека: тебе все равно, а ему приятно.
— Мишто! Шукар! — обрадовался человек-камень и удалился, выдав напоследок: — Йав састо, пшало!
Я остался лежать в палатке, мучительно размышляя о том, правильно ли я сделал, отклонив предложение бородача. Нельзя брать пищу у первого встречного, но жрать-то ведь хочется…
Я попробовал пошевелиться — и у меня получилось! Оцепенение прошло. Я поднял руку, едва не опрокинув подставку для капельницы — из локтевого сгиба торчала игла, от которой к банке тянулась прозрачная трубка.
Рука перебинтована. Вторая — тоже. Танк ведь горел… Все так ужасно? У меня сильные ожоги? Но главное — кто этот бородач, что ко мне заглядывал, и на каком языке он говорил? Выдернув иглу, я попробовал привстать на локтях. Есть такое дело. Не так уж я и плох, мышцы целы.
Что-то блеснуло справа. Осторожно повернув голову, я обнаружил зеркало — и увидел себя. Хорош, нечего сказать. Красавец, блин, мужчина. Морда в бинтах, одни только глаза видны, да прорезаны дырки для носа и рта. Чтобы дышал и слюни пускал. Но — жив, а там разберемся, сколько нужно пластических операций, чтобы стать «на свете всех милее».
Стараясь не шуметь, я выбрался из палатки.
Снаружи меня встретил погожий денек — большая редкость там, где я провел последние недели. Я будто вернулся в то утро, когда до Периметра оставалось всего ничего. Считанные шаги — и я стал бы… Кем, а?! Какая разница, ведь всем моим планам суждено было рухнуть в одночасье.
Мне хотелось выть на небо, хотелось упасть на траву и рыдать. Завидую детям, им можно так делать. А мне — нет. Мне нельзя.
Облака в небе сложились в причудливый орнамент из серых овалов и фиолетово-черных ромбов, сквозь который пробивались косые лучи солнца. «Я все еще в Зоне, здесь мой дом», — вдруг подумалось с теплотой.
У палатки сидела здоровенная ворона и клевала череп псевдоплоти. За лапу птицу привязали к колышку, вбитому в землю. Чуть дальше кипел на костре казан, похлебкой из которого объелась бы рота вечно голодных «духов». И везде стояли шатры и кибитки. На лугу паслись лошади. Значит, я действительно слышал ржание. Кого-кого, а лошадей в цыганском таборе было предостаточно.
Увидев местных жителей, я сразу понял, куда попал. Чернокосые женщины в пестрых юбках занимались стряпней. Бородатые мужчины в полушубках курили трубки. Ватаги ребятишек, пробегая мимо, поглядывали на меня, как на диковинную зверушку, — и неудивительно, ведь сейчас я походил на египетскую мумию, которая выбралась из пирамиды на прогулку.
Я не сразу заметил, что обитатели табора выглядят как-то странно. Вроде и нормальные люди, но не совсем. У красотки, которая схватила за ухо визжащего сорванца, кожа едва заметно отдавала зеленцой, а у самого малыша она была еще более насыщенного цвета. Пацан скорчил мне рожицу и показал раздвоенный язык.
Это не просто цыганский табор, кочующий через Зону. Я попал в лагерь темных, аборигенов здешних мест.
— Чего встал, как чужой? Иди к нам, обедать будем.
Я повернулся на голос и увидел того самого бородача, который заглядывал ко мне в палатку. Кивнув мужчинам, собравшимся у костра, я присел на табурет. Уминая горячий наваристый суп, выслушал рассказ Яноша — так звали бородача, цыганского барона. Он обстоятельно поведал о том, как меня подобрали и выходили его люди. Их предки осели в этих местах после второго взрыва на ЧАЭС, когда из карантинной зоны никого не выпускали.
Меня обнаружили в доме довольно далеко от поста № 12 — спасибо Санко, тому самому зеленокожему сорванцу. В надежде найти алюминиевую ложку, моток проволоки или кастрюлю Санко забрался в старый дом на краю заброшенного хутора. Это был единственный дом в округе, стены которого еще не обвалились. Но вместо ложки Санко нашел меня. Поначалу он хотел снять с трупа ботинки, но я оказался не таким уж и мертвым.
Дом? Хутор? Что все это значит?..
Жадно хлебая из миски, я спросил Яноша о двух сталкерах, которые были со мной. Цыган ничего не знал о судьбе Орфея и Турка. О винтовках Гаусса барон тоже впервые услышал от меня.
— Наша судьба — дорога, — сказал Янош, мягко прерывая мои расспросы. — Жаль только, табору не выбраться из Зоны, уж мы бы тогда разгулялись!
Он еще долго рассказывал о вольном ветре, потом взял гитару и затянул печальную песню. А я сидел и думал о том, что со мной случилось. Мог ли я в беспамятстве так далеко уйти — ведь ожоги и контузия? И как я вообще выбрался из горящего танка? Или мне помогли? Куда делись Турок и Орфей?.. Фигуры в ОЗК бежали по тропе в клубах копоти, среди разрывов бомб… Скорее всего это была галлюцинация. Может, мне вообще все приснилось? Но куда подевались винтовки?! Наверняка бродяги ушли с моими винтовками… Но как могли двое унести двадцать отнюдь не легких стволов? Да еще под обстрелом ооновцев?..
Вопросов без ответа было слишком много. Черные полосы крестами легли на глаза.
— Э, пшало, да ты еще слаб, как я погляжу! — прервался на полуслове Янош и велел двум крепким парням помочь мне добраться до палатки.
* * *
С того момента, как я очнулся, прошла неделя.
Когда мать Санко снимала с меня бинты, я волновался, как прыщавый подросток. У нее были длинные кошачьи когти. И это уродство лишь придавало ей особого, неповторимого шарма. Она была очень женственной. Она будила во мне звериную страсть. Я с трудом сдерживался: так и тянулась рука, чтобы прикоснуться к округлой груди цыганки.
Заметив, что я не в себе, она улыбнулась и сказала:
— Ты уже здоров. Ты — сильный. Оставайся с нами, я рожу тебе сына.
Я отдернул руку и подмигнул цыганке: мол, приворожила, красавица, умеешь, да.
Улыбнувшись в ответ, темная острым ножом срезала с меня пласты материи, пропитанные целебной мазью и переложенные листьями неизвестных мне растений-мутантов.
Закончив с бинтами, она поднесла мне зеркало.
Хозяева знают, как я боялся увидеть обугленное нечто вместо лица. И потому сказать, что я сильно удивился, — ничего не сказать. Я подмигнул своей растерянной роже, на которой не добавилось шрамов, зато исчезла пара-тройка старых рубцов. Кожа приобрела розовый оттенок, будто содрали струп с заживающей ранки. В ближайшее время о бритве придется забыть — ни намека на щетину.
А еще через неделю я окреп настолько, что смог удержать в руках автомат. Отозвав барона в сторону, я сказал, что должен уйти.
— Ты спас мне жизнь. Я помню, как умер. Твои люди вытащили меня с того света. Я благодарен вам, но мне пора. Слишком много долгов я должен раздать.
Ни к чему цыгану знать, что я собираюсь найти и вернуть винтовки Гаусса, а потом осуществить свою мечту. Судьба дает мне второй шанс, предлагая заняться чем-нибудь другим, но когда я ладил со своей судьбой?
Янош кивнул, будто заранее знал, что сегодня я покину табор.
— Ты умер? Думаешь, так легко убить того, кто вдохнул однажды… — цыган сделал паузу, подбирая нужное слово, — «пиранью». Люди называют жизнь Зоны, ее зародыш, «пираньей». Люди глупы, они ничего не понимают!
«Пиранья»? Вот, оказывается, в чем дело!
Будучи ныряльщиком на Янтаре, я вытащил из воды артефакт, которому дал имя «пиранья». Артефакт упал в костер, у которого мы, отщепенцы, грелись, и тут же расплавился, затем испарился. Через минуту нашу стоянку расстрелял вертолет миротворцев. Взрыв, вспышка, грохот… А мы — ошалевшие — живы и здоровы. И ни царапины, ничего вообще…
Янош хитро подмигнул и коснулся моих висков большими пальцами:
— Смотри.
Глаза мои закрылись сами собой.
Сначала было темно, а потом я увидел горящий танк, увидел себя, кричащего в конвульсиях. Но пламя, коснувшись моего тела, словно испугалось чего-то и отступило…
В начале боя я слился с танком воедино, как учил меня тренер. И когда танк подбили, я почувствовал его «боль» как свою. Танк «умер» — и «умер» я. Но на самом деле ничего страшного со мной не случилось.
— А ты можешь показать, куда делось мое оружие?! — Голос предательски дрогнул.
Но барон лишь покачал головой:
— Ты видишь только то, что сам видел. Я не показываю. Я помогаю.
Жаль, очень жаль. Это облегчило бы мне жизнь. Я еще раз сердечно поблагодарил цыгана за помощь.
— Когда-то мы приютили бродягу, — сказал он. — За ним охотились, но мы помогли ему. А потом он увел с собой девушку, которую я любил…
Янош замолчал, глядя куда-то вдаль, и я заметил, что его борода прикрывала жаберные щели, а когда он волновался, жабры становились ярко-малиновыми.
После того, что сделал тот бродяга, барон должен ненавидеть людей.
— Почему ты спас меня? — не удержался я.
— Потому что ты — один из нас. И твое сердце занято.
Я вспомнил поселок темных у Припяти, где карателей кормили салом псевдоплоти и привечали как умели. Меня там тоже приняли за своего. А вот насчет сердца барон заблуждается. Я навсегда вычеркнул Милену из своей жизни. Она умерла в заброшенном городе.
Или все-таки выжила? И цыганский барон прав — мое сердце занято?
И хоть вопросов было много, я крепко стоял на ногах. Пора наведаться в гости к Григорию Кажану — вояке, который надел на меня ошейник карателя. Его воины остановили мой танк на подступах к Периметру. Уверен, Григорий знает, куда подевались гауссганы.
Накрывай поляну, пан майор, нам есть что обсудить. Скоро буду!
Янош подарил мне шляпу, овчинный полушубок и алую рубаху. Он дал мне ПМ советской сборки, ни разу еще не стрелянный.
Рассовав по карманам полушубка запасные магазины, я наотрез отказался от денег:
— Мне бы только за Периметр выбраться, Янош. А уж там я бедствовать не стану.
Прихватив с собой РПК — для солидности, — барон оседлал вороного скакуна, у которого не было гривы, но был длинный чешуйчатый хвост. Меня же под смех мальчишек с трудом усадили на гнедую лошадку. В детстве я любил книги про индейцев и рыцарей — и те и другие были отличными наездниками, но сам я так и не сподобился обучиться джигитовке.
Тропами, по которым не ходят мутанты, барон провел меня между скоплениями аномалий к рынку — условленному месту, где можно было купить и выменять любые товары: оружие и выпивку, сигареты и гайки, да все, что Душа пожелает, — лишь бы контейнер ломился от артефактов, или кошелек — от евро.
Подъезжая к точке, мы вспугнули группу полудиких темных, которые поспешили убраться в небольшую березовую рощу у края рынка и оттуда зыркали на нас в прицелы карабинов. Не люблю, когда так смотрят. Но Янош уговорил меня не тратить патроны, ведь не за тем сюда явились.
Я мрачно поглядывал на прилавки, за которыми сидели вооруженные люди. Двое бритоголовых парней как бы между прочим прогуливались в стороне. Янош кивнул на них с намеком: опасны. Я подмигнул в ответ: понял, спасибо.
А вот и нужная лавка — халабуда под навесом. Но дверь есть. Наклонившись, мы вошли.
Долговязый торгаш, хозяин лавки, долго курил, сплевывая и прикладываясь к плоской чекушке. Уронив на земляной пол обугленный фильтр, он подмигнул мне:
— Ни хрена ты не темный. Но раз Янош просит, отвезу на ту сторону.
Не знаю, что на меня нашло, но напоследок я обнял цыгана. Торгаш хмыкнул и отвернулся.
А ранним утром я был уже в Чернобыле-4.
* * *
Я топал по улице Мира к уютному заведению под названием «У Максима».
Надо ли объяснять, кто хозяин этого комфортабельного притона? Отличное, кстати, местечко — в любое время суток можно промочить глотку качественным пойлом и уединиться с ласковой малышкой. А за бронированными дверями в подвале собираются лучшие люди фронтира, чтобы сыграть в рулетку и раскинуть картишки. Уж в своем-то заведении я рассчитывал на теплый прием. Мне срочно надо помыться и упасть в кресло перед зомбоящиком, прихватив запотевшую банку пива. Вот сейчас сверну за угол — и меня встретят улыбками верные вышибалы Эдик и Ринат.
Я свернул — и уткнулся взглядом в угрюмые рожи двух «горилл». Гнусные лица без признаков интеллекта. И что самое забавное, совершенно мне незнакомые. Потому, когда один из «приматов» сумел заговорить, я немножко удивился. И очень сильно удивился, когда до меня дошел смысл сказанного:
— Пшел на…, бродяга!
Допустим, Эдик и Ринат уволились — все-таки босс больше месяца не вручал им зарплату в конвертиках. Но с каких это пор шестерки грубят посетителям до того, как те сбросили бармену всю наличность? Это во-первых. А во-вторых…
Во-вторых, мне очень не понравилось, что вышибалы схватились за автоматическое оружие. Махонькие стволы «узи» ткнулись мне в лоб и в живот — я подошел к ребяткам достаточно близко. В смысле — достаточно близко для того, чтобы поднырнуть под «узи», направленный мне в череп, и в одно касание сдвинуть локоть разговорчивого «примата» так, чтобы его оружие уперлось в бок коллеги. Молчуна я тут же приласкал кулаком в пах.
Говорят, у израильских игрушек чувствительный спуск. Не врут — палец молчуна дернулся, в секунду разрядив «узи» в бедро товарища. Мастер разговорного жанра ответил ему взаимностью — прострелил обидчику грудную клетку. На дверь позади брызнуло алым.
Оба «примата» тут же повалились. Один — замертво, а второй в положении лежа попытался перезарядить оружие. Я пресек его старания ударом ноги в челюсть. Пусть отдохнет. Если не истечет кровью, уволю без выходного пособия.
А вот не надо хвататься за ствол без повода!
Я потянул за дверную ручку — да так и застыл на месте. Потом сделал шаг назад и поднял взгляд на вывеску. Вместо «У Максима» там красовалось «У Джанки».
Твою мечту. Вот так сюрприз. Всем сюрпризам сюрприз!..
Немного ошалевший от такого расклада, я шагнул в просторный холл.
И тут же отпрыгнул за журнальный столик. Больно ударился локтями о мраморный пол. Под грохот автоматных очередей и визг ласковых малышек я на карачках переместился к уютному отсеку с диванчиками.
Надеюсь, сидевший за столом гражданин в форме МВД не пострадал. Ну да фикус с ним, с ментом этим. Плохо, что молотили по мне всерьез, без желания взять живым. Диваны мгновенно искрошило в щепы и поролоновые лоскуты.
В тишине звякнули пустые магазины, выпавшие из приемников. Бойцы одновременно перезаряжали автоматы. Ну-ну. Там, где я служил, за такое разгильдяйство по головке не погладили бы. Но мы не в армии, и не в моих правилах наставлять молодежь на путь истинный. Никакой я не гуру и не сержант.
Зажмурив глаза, я высунулся из-за укрытия — коротко бахнул мой «Макаров».
— Сука!!! Он Шныря завалил! Он мне за Шныря заплатит! Эй! Ты — мертвец!!! Слышишь, ты ме-э…
Самую малость выставив руку из-за дивана, я выстрелил на голос — гневная реплика оборвалась, послышался звук падающего тела.
Двое? Стрелков было двое? Прыгая от входа, словно австралийский сумчатый, я действовал инстинктивно, не видя своих врагов. Поэтому не в курсе, сколько волын пытались меня достать изначально. В любом случае уже минус две.
Последняя жертва перед кем-то рисовалась, обещая отомстить за погибшего другана. Следовательно, есть еще третий боец невидимого фронта. Это как минимум.
Надо сменить позицию. Что-то засиделся я на одном месте.
— Сдаюсь! — как можно жалостливей запричитал я. — Не стреляйте! Не надо! Я сдаюсь!
И поднялся в полный рост. Типа вот, покидаю укрытие, берите меня и вяжите узелками на бантик. Для пущего правдоподобия я задрал одну руку вверх. Левую.
Мой визави прятался у лестницы, ведущей на второй этаж. Среднего роста, кругленький такой, толстощекий колобок, он выбрался из-за каменных перил. Дурной (мой!) пример заразителен.
На долю секунды он отвлекся, чтобы переступить через тело товарища, — и опустил автомат. Он тут же сообразил, что сделал глупость. Он даже успел поднять глаза — но не оружие! — и понял, что это была не первая его оплошность — правая моя рука задралась перпендикулярно груди.
Я нажал на спуск.
Колобка откинуло на ступеньки. Он от бабушки ушел, он от дедушки ушел…
Да только от Края еще никто не уходил!
Вот за что я люблю ласковых малышек: попав в перестрелку, они ведут себя смирно, не чирикают. Что блондинки, что рыжие забиваются в щели и поправляют макияж, пока их мужчины выясняют, кто круче. А потом, после самого естественного из отборов, отдаются победителям. Не бесплатно, конечно.
— Джанки у себя? — подмигнул я одной из цыпочек. Сидя на полу, она прихорашивалась, пока ее спонсор, боров в парадной форме с генеральскими погонами, мечтал о памперсе и убраться отсюда подальше.
— А где ж ему быть?! — фыркнула она и томно закатила подведенные глазки.
Угу, значит апартаменты нового босса этажом выше. Или еще выше?
— На третьем?
Колобок застонал и потянулся за стволом. Пришлось потратить еще один патрон — на сей раз уже всерьез: не в плечо, но в голову. Преданность хозяину — это, конечно, круто, ну просто очень. Да вот только времена самураев давно миновали. Негоже наемнику умирать так глупо.
Оценив мою решительность, девица почла за благо не выеживаться:
— Ага. Комната триста пять.
Я двинул к лестнице.
— Удачи тебе, папаша, — донеслось сзади.
Папаша? Ну-ну.
Но стоило мне только ступить на лестницу, где меня никто не видел, весь лоск тут же слетел с Максимки Краевого. По лицу пробежала судорога. «Дурак, идиот, урод!..» — я ругал себя за то, что разрулил тему на таких несусветных понтах. А если бы колобок выстрелил сразу, как только я показался из-за дивана? Если бы стрелков оказалось больше, чем три?!..
Если бы да кабы. Вся моя жизнь — русская рулетка. И в барабане револьвера не один патрон — там лишь одна ячейка пустует, остальные заняты. Моя же задача простая: сделать так, чтобы судьба стреляла мне в висок пустотой. Осечки и холостые тоже приветствуются.
Так что спину ровнее, личико проще. Не факт, что Джанки не натыкал везде камер.
Алая ковровая дорожка, запах жженой травы — я на верном пути, вот и нужная комната, стучать не обязательно. В конце концов, я здесь хозяин. Вроде как. Вообще то по бумагам клуб записан на одного божьего одуванчика, которому сто лет в обед. Я регулярно башляю ему на водку с селедкой. Уважаю стариков — неприхотливые они какие-то. Молодежь точно попыталась бы урвать процент от доходов притона.
— Здорово, Джанки! — Я протопал по шкурам белых медведей, расстеленным на полу, и рухнул в кресло, закинув ногу на ногу.
Направленного на меня оружия охранников я предпочел не заметить.
Джанки, восседающий за большим дубовым столом, улыбнулся так слащаво, что я понял: жить мне осталось минуту максимум.
— Привет, Край, — сказал он. — Здравствуй, мертвец.
