Глава 5
Чемодан болтов
Стаса шатало от усталости.
Зря все-таки молодых запрягают в повозки. Молодой – он же добытчик, от него и мясо, и клубни из металла. Он и разведчик, и детей умеет делать. А значит, его беречь надо и всячески ублажать. И ни в коем случае не подпускать к тяжелой работе вроде перетаскивания бизоньих туш! А старики… А что старики? Никакой пользы, вот и тянули бы лямку. Стариков не очень и жалко – рассядутся, понимаешь, семечки лузгают, а ты тут надрываешься… да уж…
Глупости это, конечно. Но побурчать-то можно?
Пахло свежим мясом.
Хохотушка Стальная Пустельга вспорола бизону брюхо, вывалив внутренности в подставленную корзину. При этом она подмигнула Стасу и высунула язык, мол, я не твоя, есть у меня муж, а ты себе локти кусай. А ведь Сокол никогда не оказывал ей особых знаков внимания. Подумаешь, лет пять назад подарил связку беличьих шкурок да букет орхидей.
– Здравствуй, Старый Сокол. Ты как? Устал небось?
Старый Сокол – это Стас, его полное имя: СТАрый Сокол. Стас – сокращение для удобства. Повелось так: Стас и Стас. Как Лиза на самом деле Липкая Земля. Но никто Лизу Липкой Землей не называет, все Лизой зовут. И Длинного Пальца только Длинным Пальцем величают или просто Пальцем, хотя можно и Длипой, но он обижается и дерется.
А драться со своими – последнее дело. Если друг дружку бить всерьез, кто ж тогда с Обожженными Бедрами воевать будет, когда те придут за скальпами така?
Повозки, повозки, повозки… Стас шел в начало каравана, туда, где под одеялами спала Лиза. Стас ее любит. Очень-очень.
Обнять бы, прижаться, поцеловать в алые губы, потереться щекой о щеку…
И вдруг – вспышка.
И сразу – тьма.
Он даже не понял, что случилось.
* * *
Когда по левую сторону тропы взорвался чемодан, Стас проходил мимо. Ему просто не повезло: оказался не в то время, не в том месте.
Обычно мины ждут свою жертву. Но не чемоданы – они плодоносят смертью, когда им вздумается: взрываются, разбрасывая болты, гвозди и всякий мусор, которым начинены, на сотню метров вокруг.
Каждый день в междутропье выпускают лучших ищеек, чтобы выискивали побеги чемоданчиков. Но несмотря на все старания, один такой овощ дозрел и взорвался. Три болта продырявили куртку Стаса, гвоздь-соточка шмелем впился в плечо, гайка порвала мышцы на бедре, шуруп расцарапал лицо. Но Соколу уже было все равно: он потерял сознание – контузило ударной волной.
Вернулся Стас из страны духов лишь под вечер, в своей квартире.
Немилосердно раскалывалась голова. Борясь с тошнотой, он приподнял голову – на миг ему показалось, что кусок затылка остался на подушке. Ощущение было столь реальным, что Стас с испугом ощупал череп от виска до виска и лишь затем облегченно выдохнул: всё на месте.
– Проснулся, соня? – Мама хлопотала у буржуйки, пахло печеной картошкой.
Тошнота – ерунда, если речь идет о том, чтобы наполнить желудок. Разговаривать не хотелось, потому Стас просто кивнул – и чуть вновь не потерял сознание.
– Сынок, поменьше резких движений.
Хороший совет.
Но Стас уже уплыл во тьму беспамятства.
* * *
– Как он? – Голосок приятный, нежный. Это Лиза. Она беспокоится, пришла проведать Стаса! Вот только он не может открыть глаза…
Мысли вязкие, как сосновая смола, и ленивые, как сытый пес: это же приятно, когда любимая девушка рядом, почти жена, почти-и-и…
Сон? Явь?
Жаль, веки будто склеились. Испарина на лбу.
– Не переживай, Липкая Земля, Стас парень крепкий, осилит хворобу-болячку. Он у меня ого-го! МОН-200, настоящий мужчина! Через пару деньков по междутропью бегать будет, как я по тропе хожу.
– Скорей бы. Завтра Праздник Урожая. Он вам не говорил… мы не говорили… Мы любим друг друга, пожениться собирались…
– Я знаю, Лизонька, знаю.
– Откуда?
– Сердце подсказало. – Слышен смех мамы. – Бывает же так, невесточка?
Голоса плыли, покачивались на волнах мутной реки, огибающей бетонные блоки. То тут, то там торчали из воды арматурные прутья, желтели кувшинки, чомга неспешно лавировала в камышах.
…голоса…
…тише, тише, ти-и-иш-ше-э-э…
Стас с трудом приоткрыл веко, тяжелое, как тротиловый эквивалент ядерного фугаса. Но увидел лишь потолок над собой. Лиза. Где Лиза?..
Жар усилился. Стас бредил: его швыряло в прошлое и в будущее, он бродил по междутропью и шептал песню целебной палатки:
– Mai yun’ asts ni vo’ ish; shi va’ tum ni vis’ tum… Силы духов, будьте благосклонны ко мне, сжальтесь надо мной, помогите мне.
* * *
Он проснулся задолго до рассвета.
Маясь от безделья, долго расхаживал по квартире – тихонечко, чтоб не разбудить маму, не потревожить отца. Он тщательно побрился мачете, позавтракал, выпил пару чашек травяного чая и выкурил трубочку свитграсса. А там и родители проснулись, с ними еще посидел на кухне, рассказал, что и как было на охоте.
А как было? Да как обычно, то есть нормально. Ну и отлично, сынок. И я о том же, папа.
А там и время обеда настало. Стас хорошенько поел и лег вздремнуть.
Разбудил его неимоверный шум: начался Праздник Урожая!
Погремушки и свистки, барабаны и трещотки – кто во что горазд, воины и старухи, дети и калеки, все дружно гремели, кричали и свистели. Сегодня никто не услышит кедровую флейту, украшенную перьями дятла. Влюбленным юношам не надо хитростью выманивать прелестниц для уединенных бесед – сами выйдут.
Стас оделся, вышел на лестничную площадку. Соседи пили брагу из больших чаш. Мужчины вплели в волосы перья, женщины вырядились в богато украшенные одежды. Хмельная радость овладела така. Люди обнимались, кружили в танце, хлопая в ладоши. Пожимая руки и целуя чужих жен в щеки, Стас спустился на первый этаж. Дозорные здесь изрядно захмелели от самогона. Свистки из орлиных костей, которыми призывают к бою, лежали на полках – бери, не хочу. Врагам нынче не до войны, враги сами не прочь попраздновать. Долой томагавки, даешь любовь! Даже шаман спрятал под тюфяк погремушки из черепов сусликов – нельзя гнать духов в такой вечер, пусть веселятся вместе с людьми, зла никому не будет.
Бей в барабан! В бубен бей!
Сколько така, столько и музыкантов. И у каждого свой ритм, своя песня!
Друзья Сокола собрались на крыше. Ему туда. Хряпнул с дозорными мутного пойла – и вперед!
Воздух пах жареным мясом. Не зря же вчера притащили добычу.
По бетонным лестницам не пройти – цепляться будут: «Выпей, Стас!» И отказать нельзя – кровная обида! К рассвету, конечно, народ угомонится. Но это только к рассвету. Потому Старый Сокол и выбрал окольные мостки, перекинутые между балконами. По мосткам можно незаметно добраться до торца здания. А уж там по пожарной лестнице, хоть и ржавой, а надежной, отправится он к небесам. Всего-то шестнадцать этажей, подумаешь.
Уже подумал.
На крыше Сокола встретили оглушительным ревом. Вот он, бобыль из бобылей! Уж так тебе противны девичьи прелести?! Столько девок на выданье, и ни одна не нравится? Кривые? Косые, может? Одноглазому ли это важно? Так друзья подначивали Стаса. Особенно Лорес старался. Сегодня ему впервые разрешат посвататься. Выберет он длинноногую красотку, и если та не откажет – всё, спекся парень, мир да любовь!
– Глядите, Уголь Медведя пожаловал! – крикнул Длинный Палец.
Угме вынес на крышу Связку Священной Шапки, расшитую бисером и украшенную рогами бизона. До самого буланого парапета шаман дрожал от возбуждения. Именно там он установил Шапку и раскурил трубку. Стас принюхался. Что за смесь? Уж больно ароматный дымок… Докурив, Уголь Медведя осторожно вытрусил пепел в ладонь, затем втер его в рога. Зачем Угме это сделал? А кто ж его знает? Шаман на то и шаман, чтобы с духами говорить на особом языке, в котором слова – не самое главное. Еще Уголь Медведя пожертвовал Священной Шапке три одеяла, шкуру белого быка, набор скребков для выкапывания мин, охапку скальпов, содранных с поверженных врагов год назад, и сломанные стрелы.
От выпитого шумело в голове, тянуло на шалости. Ведь праздник!
Стаса манили выкрашенные в красный и желтый лица женщин, привлекали платья, расшитые иглами дикобраза и бисером. Красотки смеялись над шутками охотников. Голые мальцы, лишь в кожаных ремнях, шныряли под ногами у взрослых – вырвались из-под присмотра старших, интересно же. Сегодня никто не шлепнет по попке, не накричит.
Скоро ночное небо заискрит фейерверками. Спасибо Углю Медведя, умеет шаман из пороха красоту сотворить. Все така соберутся на крыше, завороженно наблюдая, как вспухают яркие соцветия и опадают одинокими дымными лепестками.
Эта ночь – для Стаса и Лизы!
Сегодня он попросит у старейшин руку Липкой Земли, и ему не откажут.
И тогда все племя спустится на тропу. Отгоняя тьму, заискрят три костра из пластита. Пусть все смотрят!
Нужно трижды перепрыгнуть через огонь и при этом немножко обжечься. Зато потом можно целовать друг друга туда, где больно. А потом, впившись в губы жены – жены! – пройти семь этажей по лестнице. В квартире Старый Сокол обнимет Лизу, они разденутся, и тела их…
Стас проснулся – и зарыдал от бессилия что-либо изменить.
Безумно болела голова.
Праздник был вчера.
И Стаса на нем не было.
* * *
Есть один Закон: и человек и мина – плоть от плоти Махэо, образ его и подобие, кость его и жир его, пластик его и металл, сила его и любовь. Человек и мина суть одно.
И шел Махэо по междутропью как по тропе, зная, что настанет День, и вернется Махэо к детям своим, и все мины взорвутся в тот День Благодати. И три дня и три ночи будет Пыль и Дым, и умрет каждый третий, но это справедливая цена.
И не будет более ни троп, ни междутропий, и человек не тронет мину, но и мина не тронет человека…
На миг Стас очнулся и тут же вновь потерял сознание.
Говорят, в Начале Всех Песен не было ничего, кроме воды и дождя. Море было, а всего остального не было. И были твари разные, что жили в соленых глубинах и летали в воздухе над волнами.
А потом с неба свалилась женщина – да прямо на крылья полярным гагарам. Но женщина оказалась слишком тяжелой ношей для птиц, они испугались, что уронят ее и женщина утонет. На птичий зов откликнулась Мудрая Морская Черепаха. Она взяла женщину к себе на спину и сказала: «Тебе нужна земля». Черепаха созвала всю морскую живность и попросила найти землю для женщины с неба.
И все твари морские ныряли в поисках земли, но никто не мог добраться до дна. Никто! И только Жаба вытащила на поверхность горсть песка. Песок тот высыпали на панцирь Черепахи. Так появилась суша. А потом на суше выросли деревья.
Весь мир – спина Мудрой Морской Черепахи…
Так говорят старики, но Стас не знает, что такое «море», он никогда не видел полярных гагар. Он мечется по кровати, видит запредельное и танцует с духами. Он уже почти не здесь. А рядом стоит Уголь Медведя. Шаман сделал все, что мог. Не помогли ни мухоморы, ни медитации, ни окуривания целебными травами под бубен.
– Не жилец, – роняет Уголь Медведя, не глядя в лица родителей Стаса.
Шаман уходит. Не прощается. Это значит, что он скоро вернется. Шаман всегда приходит, если кто-то умирает.
Редкие проблески сознания…
Редкие…
– Как он?
– Плохо, Лизонька, плохо. Опять Угме приходил. Посмотрел на Соколенка нашего, языком цокнул и…
– Ничего не сказал?
– Если бы, Лизонька, если бы…
– Я боюсь, тетя Светлая Ночь!
– Не бойся, Лизонька. На все воля Махэо.
* * *
Было это давным-давно.
Молодой, но опытный охотник отправился в междутропье за дикими яблоками – и повстречал оленя. А в те времена олени разговаривали не хуже людей. И вот охотник остановил оленя и поинтересовался, куда тот направляется.
Олень ответил, что он просто вышел поохотиться на людей, и спросил, не видел ли юноша где-нибудь поблизости человека, лучше бы упитанного. У оленя было плохое зрение, он не признал в охотнике человека.
«Видел, – ответил юноша. – Вон там пасется очень даже пухленький человечишка».
Обрадовался олень и поскакал искать толстяка. Охотник же насобирал целый мешок диких яблок и весь измазался глиной, вывалялся в листьях и в хвое, чтобы олень не узнал его. Взвалил охотник свой мешок на спину и отправился к дому така. И тут на него напал олень и вцепился зубами в мешок, спутав с сочным мясом вдоль хребта.
Изрядно глотнув кислющих яблок, олень долго плевался. С тех пор олени не охотятся на людей. Им не нравится человечина. Невкусная она…
Стас все не может понять: кто он в этой истории – глупый, но сильный олень или слабый и потому умный охотник?
Редкие проблески…
Редкие…
Очнулся Старый Сокол, моргает, светло ему и хорошо.
Просто хорошо. Потому что светло! Надоело бродить во мраке, слушать голоса родных.
Вот только слабость не отпустила еще: руки свинцовые, не поднимаются. Да повязки, пропитанные кровью, немного смущают. А так отлично все. Разве что сонная муха села на плечо, задумчивая такая, осенняя. Согнать бы, но вместо костей свинец. А запахи какие вкусные, это мама готовит!
Уже приготовила. А тут как раз и руки отпустило.
Каша из маиса и копченых угрей – любимое блюдо Стаса. Алюминиевой ложкой он выбрал последние кусочки рыбы.
– Наелся, сынок?
– Нет. – Быстрее задвигались челюсти. – Добавки бы…
Мама поставила перед Соколом миску супа на бизоньих ребрах.
– Наелся? – улыбнулась Светлая Ночь, когда миска опустела.
– Нет.
Корочка жареной куропатки захрустела на зубах. Запил Стас чаем из мяты и чабреца.
– Ну ты и обжора! – Смеясь, мама трясла седыми косами, на шее ее позвякивали новые бусы, раньше таких вроде не было.
Хорошо. Просто хорошо.
– Мама, а где Лиза? Я слышал ее. Она приходила, да, мама? Навещала? Что со мной случилось, мама?
Светлая Ночь помрачнела:
– Сынок, ты под чемодан попал. Ты и Снулый Карп. Его насмерть, а ты… Тебя почти, сынок, почти насмерть.
– Почти не считается! – Стас рассмеялся. – А Лиза, мама? Как она? Где?
– Сынок… – Светлая Ночь сделала вид, что не услышала вопроса, засуетилась у буржуйки. – Сынок, ты хочешь еще чая? Хорошая мята и чабрец душистый, чаек сладкий, с медком. Папа наш сказал: «Для выздоравливающего». Для тебя, сынок.
У нее плохо получалось делать вид.
– Мать! – У Старого Сокола возникло предчувствие чего-то страшного, непоправимого. – Где Лиза? Что случилось?!
Упала кружка, брызнул кипяток на лодыжки сплошь в узлах вен. Светлая Ночь спрятала лицо в пятнистый от жира фартук. Плечи ее подрагивали, она плакала.
– Больно, мама? Обожглась, да? Смазать надо, перевязать, пока на коже волдыри не вспухли.
– Погоди, сынок, послушай…
И она рассказала ему всё – обстоятельно, с подробностями.
Так, мол, и так, сын, Уголь Медведя решил: не жить тебе, духи крепко за душу взялись – не оторвать мухоморами когти, не выбить бубном клыки смерти. Ничего не поделаешь, надо смириться…
Светлая Ночь говорила и говорила. Лицо ее стало словно кусок стены – камень неподвижный, щеки ее – побелка потолка.
Стас слушал молча, не перебивая. Но сердце его стонало, ударяя о ребра: пустите! тесно! пустите! Сокол жалел, что не сдох, когда бредил в горячке, когда никто уже не верил, что он очнется.
Уголь Медведя не верил, мама тоже, и главное – не верила Лиза!
Лиза, как же ты могла?!
– Сынок, ты без сознания был. И шаман сказал…
– Ненавижу! Отомщу!
– Не говори так! Угме твои раны зашил, кровь заговорил. Ты ему жизнью обязан! Что ты, сынок?!
И тишина, и лицо в фартуке. Грязные миски, приятного аппетита. И сонная муха. И пузырится вода в чайнике, и шипит в буржуйке заговоренный от детонации пластит.
Стас отвернулся.
Вот висят томагавки: стальные лезвия заточены, топорища украшены резьбой, лисьими хвостами и орлиными перьями. Рядом на стене – щит из бизоньей кожи и щит деревянный. Под ними копья с алыми ленточками, лук из рогов оленя. А там духовая трубка, и дубинка, ощетинившаяся гвоздями, и арматурный прут с рукоятью из вишневого дерева.
– Дальше, – процедил сквозь зубы Старый Сокол. – Не молчи. Рассказывай.
Мать оторвала от фартука заплаканное лицо:
– Праздник Урожая, будь он неладен. Три девочки на выданье. И всего два жениха. Тебя в расчет уже не брали. Ты и раньше на девок не шибко заглядывался, а уж при смерти… – И опять замолчала. И плечами вверх-вниз, вверх-вниз.
Шипел пластит, чесалась нога под коростой повязки.
– Не молчи, мама. Не молчи.
Взглянула быстро на Стаса и тут же уронила на пол виноватый взгляд:
– В самый разгар торжества гости пожаловали. Из другого племени, не Обожженные Бедра, не Проколотые Носы. Странные. Издалека пришли: двоих, сказали, по пути воронам скормили. Но думаю, соврали, слишком странные. Они свататься пришли. Сказали: у така есть красавица, а у них – воин великий, разведчик и охотник. Приглянулась она тому воину.
– Кто? Кто приглянулся?! – выкрикнул Стас, уже зная ответ, но все еще надеясь, что ошибся.
– Липкая Земля. Чужак видел, как она заговаривала бизонов на охоте, и полюбил ее без памяти. Он попросил старейшин отдать ему Лизу в жены.
– Отдали? – Дернулись губы, Стас скривился. В горло словно напихали колючей проволоки. – Отдали?!
– Уголь Медведя сказал… Уголь… – Светлая Ночь разрыдалась. – Шаман! Это шаман! Прости, сынок, прости! – И опять в слезы.
Томагавки. Снять бы один со стены и…
Мать вдруг взяла себя в руки – только что рыдала, а теперь спокойно говорит:
– Я так думаю, сынок, чужаки давно за така следят. Зачем? А чтобы воевать с нами. И потому не могли старейшины им отказать. Что за племя, откуда? Сказали, что издалека, два месяца по междутропью иди – не дойдешь… Ты не волнуйся, сынок, тебе нельзя волноваться. Вот завтра – можно. А сегодня хочешь чайку мятного? Сладенького, с медком? Отец сказал…
– Какой он? – недобро прищурившись, Старый Сокол перебил мать.
– Ну, парень как парень. – Светлая Ночь испугалась. Ей показалось, что сын сейчас схватит томагавк и начнет ее пытать: пальцы будет рубить, а то и скальп снимет. – Как ты. И высокий, и… – прошептала едва слышно. – Подарков много принес, всем достались. Бусы, зеркала, пластмассовые тарелки, легкие, прочные. И нитки разные, иголки тонкие…
– Иголки, значит. А Лиза?
– А что Лиза? Разве ее спрашивали? Опоили маковым отваром да чужакам вручили. Три бизоньи туши на свадьбе съели. Отгуляли с выпивкой и волчьими боями… Сынок, я против была, я говорила… Да кто меня слушал, сынок?
