Глава 8
Ковровая бомбардировка
Чего я ожидал от Лона, которое не роскошь, но средство передвижения?
Как минимум, чего-то такого. В крайнем случае – эдакого.
Мириады звезды обязаны были устремиться ко мне, превратившись в серебристые линии без конца и края. Вариант: меня и сына закручивает спиралью, нисходящей как раз туда, куда нам надо.
Все оказалось проще и совсем без спецэффектов: мы ввалились в Лоно с арктического льда, задержав в легких морозный колкий воздух, а через миг оказались в летней жаре, пропахшей бензиновым выхлопом.
Меня оглушило звуковым ударом. Из ушей чуть кровь не потекла. Гигантское яйцо свернулось, вот в чем причина. А еще так бывает, когда кулаком лупят по клаксону, отчаянно умоляя зазевавшегося пешехода убраться с проезжей части. Причем конкретно сейчас так и было.
На клаксон действительно давили.
– Твою… – только и успел выдохнуть я, увидев перед собой матово-черную кабину с когда-то хромированными, а теперь ржавыми трубами, задранными к небу. Не хватало одного зеркала заднего вида. Лобовое стекло покрывала паутина трещин и жирных потеков, будто кто-то приложил по нему молотком, хорошенько смазанным машинным маслом. Бородатая рожа за стеклом стала сметанной там, где не заросла волосами. Глаза выпучились. Рот открылся в неслышном мне крике. От пальцев поверх оплетки рулевого колеса отлила кровь, кулак второй руки врос в клаксон.
Вот сколько всего успеваешь заметить за миг до смерти.
Смерть нынче приняла облик седельного тягача без прицепа, но ее легко было узнать. Она возникла прямо передо мной и Патриком. Точнее – это мы вынырнули у самого тягача, мчащего по дороге с солидной для такой машины скоростью.
Что-то твердое вцепилось мне в плечо, разрывая мышцы и дробя кости, – так мне показалось. Сила, которой я не мог противиться, дернула, оторвала от асфальта, переместив меня, отнюдь не пушинку, метров на пять правее, к самой обочине.
И спасибо водиле, он оказался мастером своего дела – несмотря на бледность, вовремя успел вывернуть руль. Мой череп и бампер его тягача разминулись сантиметров на десять, не больше, но этого вполне хватило, чтобы я продолжил портить воздух, а дальнобойщик избежал беседы с палачами на тему ДТП, лишения прав и прочего столь же приятного. Да и вряд ли в радость смывать с тягача мои мозги.
Не сбавляя скорости, черный грузовик вернулся на исходный курс и, презрительно выдохнув дымовую завесу, умчался прочь.
– …мать! – закончил я свою мысль.
И понял, что это Патрик вытащил меня чуть ли не из-под колес. Сын. Мой сын меня спас! Ну надо же, как он повзрослел, а ведь еще недавно был совсем малышом…
Колени позорно подломились, бросило в жар. Адреналин, знаете ли. Зато сразу согрелся. Ничто так не бодрит, как неожиданное спасение от неминуемой гибели. И пора бы уже привыкнуть ходить по краю, балансируя над бездной, но что-то никак – всё мне точно впервые.
– А тот… Ну, пацан с Микки Маусом… не найдет нас, а, дружище?
Есть у моей психики особое свойство – быстро перестраиваться. Еще пару минут назад за право сожрать меня боролись медведь и косатка, я замерзал в тысяче километров от Киева, а сейчас – беспокоюсь о следующей проблеме.
– Батя, мы ж не в его Лоне переместились, – сняв с себя шапку, пуховик и свитер, Патрик сказал это так снисходительно, будто объяснял пятилетнему ребенку нечто очевидное. Наверное, мое лицо как-то изменилось, раз он поспешно добавил уже другим тоном: – Ты его Лоно не зафиксировал, поэтому оно обновилось. Это вроде перезагрузки компьютера, только исходные данные остались, а потому…
– Ладно-ладно, убедил! – перебил я его, сообразив, что ничего не понял да и не горю желанием вникать в особенности управления гигантскими яйцами. – Но как ты меня нашел? Меня ведь во льды занесло, а не к соседу на рюмку чая.
– Родная кровь подсказала, – хмыкнул Патрик и, заметив, что я опять нахмурился, пояснил: – У меня был образец твоего генетического материала. Волос в расческе застрял. Ты свою расческу у нас дома забыл. А дальше уже было дело техники. В смысле Лона.
Я с удовольствием содрал с себя галстук в белый горошек и начавший оттаивать пиджак. Сбросил бы и брючки клеш, да только неглиже разгуливать по столице не позволяли совесть и палачи. Последних тут по две штуки на каждого гражданского. Гражданские, кстати, на нас совсем уж бесстыдно пялились, чуть ли не пальцами показывали. Наверное, нечасто здесь делают остановку по требованию пятиметровые яйца. Я помахал всем ручкой и пару раз отвесил поклон. Если выглядишь странно, веди себя как клоун, тогда тебя не воспримут всерьез. А шуты живут дольше, чем психи.
Так-с, а куда это попал наш семейный цирк-шапито? Мне не пришлось сильно вглядываться, чтобы заметить неподалеку большое здание с изогнутой кверху крышей и стеклянными панелями вместо стен. Над входом крупно синели буквы «ТЕРМIНАЛ “В”». Между зданием и нами располагалась парковка, плотно заставленная классическими авто с ДВС под капотом и новенькими электрокарами, сплошь лимонно-желтыми и светло-розовыми. Вот, похоже, с этой парковки тягач и вырулил, успев хорошенько разогнаться.
– Дружище, где это мы? – Я еще не отошел от мороза, мозги оттаивали не так быстро, как хотелось бы. – Точно в Киеве?
– Батя, мы в Борисполе. – Из зимней формы одежды на Патрике остались только ботинки.
По мне стекали струйки воды, я уже стоял в небольшой луже.
– Сын, а почему Борисполь?
Патрик протянул мне свой мобильник. Девайс – сделано в Объединенной Корее – ничуть не пострадал от купания в антарктической соленой воде. Все пять с половиной дюймов экрана заполнила собой Президент США – двухсоткилограммовая латиноамериканка-лесбиянка, отсидевшая в тюрьме за вооруженное ограбление. Как-то от скуки я изучил ее биографию, размещенную в Википедии. Похоже, америкосам совсем уж неймётся, раз они избрали Рамону Рамирес на самый крутой государственный пост. Впрочем, у них и министр обороны – парализованный инвалид-колясочник, глухонемой ко всему. Его назначили, чтобы продемонстрировать всем и каждому: Юнайтед Стейтс – страна равных прав и возможностей, никакой дискриминации!.. После провозглашения независимости Калифорнией и Аляской – при этом не обошлось без гражданской войны и украинских миротворцев – все у янки пошло наперекосяк. Они легализировали тяжелые наркотики и эвтаназию, зато запретили аборты и свободное владение оружием… Мисс Рамирес – пару недель как распался ее двенадцатый брак – выступала перед конгрессом. Ее пламенную речь переполняли интернациональные жесты, сопровождаемые возгласами «фак!». Это, кстати, было единственным словом, сказанным по-английски. Так-то ходячая бочка ворвани вещала на родном испанском.
– Чего она ругается? – не понял я.
– Грозится надрать задницу нашему гаранту, а заодно и нам.
Оказывается, пока я «прохлаждался» в Тюрьме, состоялась повторная пресс-конференция Президента Украины. То есть для меня она была повторной, а для прочих все случилось почему-то в первый и единственный раз. И вот тут обошлось без эксцессов. Президент – очередной путник, его заменивший, – на весь мир заявил о том, что Украина вновь стала ядерной державой. Заодно он чуть ли не мамой поклялся применять бомбы и ракеты для подавления локальных конфликтов, в которых воины его страны будут вынужденно участвовать как миротворцы. Официальный курс теперь такой – мы за наименьшие потери среди военнослужащих экспедиционных корпусов. По сути это означало, что по какой-нибудь деревушке в Зимбабве, возомнившей себя очагом мировой революции, сначала нанесут ядерный удар, превратив-таки ее в очаг. Правда, в радиоактивный. А уж потом позиции повстанцев и прочих неугодных официальным правительствам будут зачищать. Да и то сказать – что может быть полезней для украинских бойцов, чем марш по зараженным территориям? Это же так увлекательно – добивать бедолаг, подыхающих от лучевой болезни!..
Вроде бы задумано верно. На кой нашим парням зазря рисковать, если можно одним махом прекратить чужие разборки? Вот только ядерными взрывами не помочь ни противоборствующим сторонам, ни их соседям, ни миротворцам, которым придется сражаться не с людьми уже, но с противником невидимым, неощутимым, зато убивающим верно и жестоко. Имя ему – радиация.
Короче говоря, гарант-путник показал всему мировому сообществу жирный ядерный кукиш, порекомендовав его же выкусить. Вот мировое сообщество и возмутилось вслед за президентшей США. Разве что она прямым текстом сказала, что не допустит фигни на изотопном масле и сотрет факинг Юкрейн с политической карты, а представители мафии, якудзы, триады и братвы все то же самое обозначили улыбками, намеками и закупкой оружия. Заодно боссы международного криминала сменили прописку, вместе с семьями перебравшись из роскошных вилл в не менее комфортабельные подземные дворцы-бомбоубежища.
– Батя, думаешь, это серьезно?
Мне показалось, что Патрик чуток переигрывает, что он прекрасно все понимает. Но на всякий случай – чтобы не волновать своего малыша – я постарался ответить как можно беспечней:
– Не серьезней десятка-другого ядерных ракет, которые свалятся на наши головы.
– Нам надо остановить Президента, пока не началась война, – со всей своей подростковой решительностью заявил Патрик.
Будто это так просто: взял – и остановил врага рода человеческого.
– Во-первых, не нам, а мне. – Я хлопнул сына по плечу с намеком, чтобы не обижался. Типа я оценил его храбрость, но в услугах мальчишек бравый ветеран пока что не нуждается. – Во-вторых, ты в этом не участвуешь, тебе уроки учить надо. А в-третьих, лезь в свое яйцо и дуй обратно к матери. Дальше я сам.
Голубоглазый ангелочек – давно шире меня в плечах – хмыкнул и, умело скопировав мою интонацию, выдал:
– Во-первых, в Лоно соваться смысла нет, оно разряжено пока что… – Он сделал паузу, выжидая, пока я не выдержу и спрошу, что же дальше. Издевается над отцом, паршивец. Заметив, что я не в духе, он поспешно продолжил счет: – Во-вторых, никаких уроков не задавали, потому что каникулы. Лето, батя, лето! А в-третьих, я мог бы нас на Крещатик перебросить, но решил, что отсюда до самолета ближе.
– До какого еще самолета?
– На котором мы в Нью-Йорк полетим за нашим гарантом.
Патрик вкратце рассказал, что в срочном порядке организован саммит, на который приглашены главы самых крупных и влиятельных стран мира. Нашего Президента тоже позвали. Ради него объявлен сбор. На саммите ему предложат публично отречься от своего заявления и подписать договор о выводе ядерного оружия с территории Украины, если таковое там действительно имеется.
– Вот-вот гарант улетит в Штаты. – Махнув рукой, Патрик указал на колонну спецавтомобилей, с воем и морганием проблесковых маячков на крышах прорвавшуюся за ворота аэропорта, миновав терминал и прочие формальности.
И понесут его за океан дюралюминиевые крылья вовсе не для того, чтобы принял он смиренно ультиматум, встав на колени, и позволил толстенной американской фурии отхлестать себя по филею. Если Президенту не помешать, конфликт обострится до предела. Быть может, сегодня начнется тотальная ядерная война…
– А раз так, батя, надо действовать. Война – это плохо.
Неужели я опять начал думать вслух? Бывает со мной такое в минуты наивысшего волнения. А значит, долой мысли о том, что грозит нашему миру, если я не смогу остановить путника, прикинувшегося государственным мужем. Прикидывать масштабы возможной катастрофы проще всего. Ведь груз неподъемной ответственности запросто меня расплющит, что никак не поможет мне справиться с тем, что должно сделать.
Светило-жарило солнышко лучистое, ядовито-кислотной раскраски электрокары покидали стоянку, от каштана к каштану перелетали воробьи, соревнуясь с голубями в меткости ковровых бомбардировок экскрементами по прохожим. А граждане нет чтобы уворачиваться, без устали поглядывали на двоих насквозь промокших парней – меня и Патрика. Как еще палачей не вызвали, удивляюсь. От тележки с хот-догами, вставшей на якорь метрах в двадцати от нас, мучительно вкусно запахло.
И все это уже через несколько часов может превратиться в радиоактивный пепел.
Со скрежетом сомкнулись за кортежем ворота. Через несколько минут аэробус поднимется в пока еще голубое небо, унося посланника смерти в далёкую Америку.
– И как нам теперь, дружище? – Я сжал кулаки. – Сесть на пятую точку и уповать, что пронесет?
– Сесть – это правильно. А вот уповать не вариант. – В глазах Патрика мелькнула та самая хитринка-искорка, что всегда выдавала его желание сделать что-нибудь из ряда вон. К примеру, однажды эта искорка подвигла его на спор с лопоухим корешем из клуба филателистов. Суть пари заключалось в следующем: Патрик обещал выстрелом из моего пистолета сбить с головы кореша альбом для марок. Кстати, сын тогда спор проиграл, но лишь потому, что в без спросу взятом «Форте 14 ТП» – с прикрепленными тактическим фонарем и глушителем – перекосило патрон. А еще, помнится… Впрочем, я отвлекся.
– Насчет сесть – подробней, дружище.
– Намек: Борисполь, самолет. «В-третьих» уже было? Так вот, в-четвертых, у меня есть деньги на билеты до Нью-Йорка. На мотоцикл копил, крутой, китайский. А как у тебя с наличностью?
Я промолчал. Весь мой походный НЗ перекочевал в карманы палачей.
– Да и самому тебе никак. Ты ведь в розыске. Одинокий мужчина без багажа привлечет внимание, а с сыном-подростком у тебя хотя бы будет шанс сесть на самолет. Так что в-пятых, не ты, батя, а мы, – закончил Патрик.
Да уж, умеет сынуля убеждать. Весь в меня.
Правда, во всей его логике был один существенный прокол.
– Слушай, дружище, – я обнял сына, – вот скажи мне, старику, какого фикуса мы сразу на твоем яйце не махнули в Нью-Йорк, раз ты знал, что нам туда надо?
Патрик вовремя отстранился – очередная голубиная плюха досталась не ему, а мне, бело-серым пятном пропечатавшись на рубахе.
– Так ведь сам сказал: надо в Киев. Я пытался тебе объяснить, но ты… – Он пожал плечами и смиренно добавил: – Я же не могу ослушаться своего отца.
Чем почти что смутил меня.
– Даже ради того, чтобы остановить ядерную войну? – не поверил я.
– Война или потом, или еще что – не имеет значения! – твердо ответил Патрик, растрогав меня чуть ли не до слез. Все-таки отличного парня я вырастил!
– Сынок, честное слово, лучше бы ты у меня был непослушным.
Роняя капли оттаивающей воды, мы побежали к зданию терминала.
* * *
После звонка супруге Края – собрал-таки телефон из набора «Сделай сам» – жизнь закончилась.
Тело еще дышало, сердце без устали гоняло кровь, в желудке и кишечнике переваривалось то, что попало туда во время последнего приема пищи. Но это была уже не жизнь, а ее жалкое подобие, обманчивая видимость. Существование – да, возможно, но точно не жизнь.
– Ты больше не палач. – Звук собственного голоса казался Зауру чужим, будто душа его отлетела в горние выси и оттуда исключительно по принуждению прислушивалась к метаниям бренной плоти. – Мы еще посмотрим?..
Он то и дело вытирал о простыню ладонь, противно липкую от пота. Касаться ею лысины было мерзко и невозможно. У него забрали Знак и служебный планшет. Забрали. Забрали! «Микробики» тоже исчезли. Да лучше бы отрубили по локоть руку тупым топором с пожарного щита! Тем более что Заур давно привык жить без двух конечностей. Знак же был частью его души, да простит Господь столь смелые мысли слуги Своего. Только крест остался. И Хельга с ним никак не свяжется. Она будет звонить на служебный номер, а Пападакис, смеясь, будет слушать песенку об утятах и даже не подумает сообщить девушке о том, что палач Заур скончался в больнице вовсе не от полученных в аварии травм…
Задребезжал, включившись в режим охлаждения, холодильник. Бывший палач – бывший! – облизал пересохшие губы. Наверняка в холодильнике есть минералка. Большая запотевшая бутылка «Березовской». Пластиковая, на этикетке полосатые деревья. А в самой бутылке холодная – аж зубы сводит – вода с пузырьками газа. Заур перевернулся на живот, накрыл раскалывающуюся от боли голову подушкой. Какой смысл напрягаться, чтобы утолить жажду, если все кончено?
Никому ведь не нужен больше.
Даже лечить его не хотят. Глоссер как ушел, так больше не вернулся… Заур задержал дыхание, казавшееся особенно шумным под подушкой. Кричал вроде кто-то. Или нет?
– Помогите! Кто-нибудь?! Помогите! Он сошел с ума! Он убьет ее! Помогите!
Заур сам не понял, как оказался у двери. Сработали навыки палача, безусловные уже рефлексы. Помогать, спасать, предотвращать преступления и карать за них – это его жизнь, и без разницы, есть ли в кармане жестянка с надписью «Закон суворий, але це закон».
Вмиг высохшая ладонь легла на медную ручку, щелкнул замок, выпустив Заура в коридор, – прямо к блондинке в зеленой униформе. Блудница эта больше походила на пародию из эротического фильма – идеальная фигура, кукольное лицо, – чем на реального медработника.
Глоссер что, сдал больницу в аренду под съемки «клубнички»? Но парней-операторов что-то не видно. Снимают скрытой камерой? Туда-сюда головой – никого и ничего подозрительного.
На шум из палат потихоньку выбирались больные – кто на своих двоих, кто на костылях, а кто и вовсе верхом на инвалидной коляске. Старики на блондинку показывали пальцами, а кто помоложе – бесстыдно на нее глазели. Появились встревоженные дамы и серьезные мужчины в белых халатах с беджиками. Парочка давешних охранников, поигрывая резиновыми дубинками, неспешно двинула по коридору, поглядывая почему-то на Заура. Решили, что из-за него поднялась буча? Ничего удивительного, ибо внешний вид его нынче вполне располагал к подобным мыслям: грязный, плащ порван, весь в засохшей крови. Прямо-таки бродяга из канализации, что выбрался на свет божий, или одуревший от ломки наркоман, которому вздумалось на халяву разжиться больничным морфием. На месте секьюрити Заур сначала хорошенько отходил бы себя дубинкой, а уж потом поговорил с задержанным по душам.
И все же блудница бросилась именно к Зауру, а не к охране, бряцающей наручниками на ремнях.
Интуитивно почуяла в нем защитника.
Только вот зачем хватать за рукав плаща? Ведь и так почти оторван. Преданно глядя палачу в глаза, блондинка-медсестра сбивчиво защебетала о том, что «все плохо, срочно нужна помощь, ну помогите пожалуйста».
– Ну что же вы стоите?! Быстрее! Помогите!
Боковым зрением Заур видел, как охранники перешли на рысь.
– Спокойно, – осадил он парочку с демократизаторами. – Я – палач.
И ничуть при этом не соврал. Наличие или отсутствие Знака и служебного планшета ничего не значат. Ровным счетом ничего! То есть абсолютно.
Охранники будто бы с разбегу врезались в невидимую стену. Разве что рожи не расплющило. От этих мужланов разило несвежим бельем и жженым табаком. На девушку рык Заура тоже подействовал – она замолчала, прикрыв ладонью рот, будто опасаясь, что ее всхлипывания расценят как попрание Закона.
– Я – палач, – весомо повторил Заур, впечатав эту аксиому не столько в сознание окружающих, сколько в собственное. – Гражданка, спокойно. Говорите по существу. Где случилось правонарушение? Кто преступник? Кому угрожает опасность?
Моргая, блондинка смотрела ему в глаза. И молчала.
Он осторожно убрал с ее рта ладонь – и девушку вновь прорвало:
– Он сошел с ума, скальпель, порезал, упала, а потом опять, зачем ее, операция…
Операция.
Заур пошатнулся. Татьяну должны были прооперировать.
– Хирург – Глоссер? – прервал он блондинку.
Она, не переставая тараторить, кивнула.
– Он в операционной?
Блондинка вновь кивнула и, округлив глаза, уставилась за спину Заура. Так обычно делают гопники, когда хотят отвлечь внимание. Глупец, поддавшись на провокацию, поворачивается, и его тут же бьют катетом по затылку. Вот только откуда у медсестры кастет? И с чего бы ей вырубать палача при свидетелях?
Заур обернулся.
По коридору шел главврач.
Глаза его безумно блестели, лицо перекосило, будто с ним случился инсульт, по подбородку стекала слюна. А униформа его была алой вовсе не от гуаши или кетчупа.
За Львом Аркадьевичем семенил здоровенный мужчина-кавказец, судя по одежке не слесарь, не пожарный, но медик. Очевидно – из той же бригады, что и Глоссер с блондинкой. Здоровяк держался за плечо, из-под пальцев у него сочилась кровь. Когда раны у пациентов – это неприятно, но, в общем, нормально, а когда у врачей?
– По телику я видел, как спецназ убивает террористов. Лев Аркадьевич, не надо. Заложник не спасет…
Палач крепко-крепко зажмурился, надеясь, что ему привиделось, что он спит, или же это всего лишь галлюцинация, а на самом деле он на лесной дороге, возле перевернутого автозака.
Увы, когда Заур вновь открыл глаза, реальность не изменилась. Коридор больницы не превратился в рыцарский замок, а маньяк – в прекрасного принца. На плече Глоссер нес обнаженную девушку, тело которой представляло собой один сплошной ожоговый рубец.
– Сестра! – прохрипел Заур. – Не шевелись, сестра!
Услышав его, Танюшка затрепыхалась, заставив Заура похолодеть от страха, попыталась вырваться. Но главврач держал крепко.
– Не мешать ему! – рявкнул палач на охранников, собравшихся напасть на ополоумевшего хирурга. Они уже занесли дубинки над головой и скорчили воинственные рожи. – Стоять на месте! Шаг к преступнику – нарушение Закона! Богом клянусь, завалю каждого, кто дернется!!!
На него с недоумением уставились, но все же ослушаться не посмели.
Глоссер подмигнул Зауру, отчего рожу его перекосило еще сильнее. Этот подонок как никто другой понимал, почему палач запретил к нему не только приближаться, но даже дышать в его сторону.
Ведь лезвие скальпеля касалось кожи у паха Танюшки.
В любой момент случайно или по собственному усмотрению Глоссер мог перерезать глубокую артерию бедра заложницы.
И сестра истекла бы кровью.
Не так-то просто принять решение, когда на кону – жизнь единственного родного человека.
А будь на месте Танюши другая девчонка, разве он, палач от Бога, действовал бы иначе? У Заура нет ответа на этот вопрос. Ему некогда думать о всякой ерунде. Нужно спасти сестру, заодно обезвредив Глоссера, которому напряженная работа хирурга не пошла на пользу, – вот и сошел с ума человек, перетрудился. Это многое объясняет. Например, то, как он изменился в последнее время, из отличного человека, старинного друга отца, превратившись в ничтожество, достойное петушиного крика из динамиков служебного планшета.
Перекошенная рожа главврача приближалась. Острие скальпеля чуть сильнее прижалось к коже Танюшки, выдавив рубиновую каплю. Что ж, Глоссер заплатит за это. Один миллиграмм будет стоить ему литра собственной крови.
– Стоять на месте! – рявкнул Заур, заметив движение слева.
На этот раз его настойчивую просьбу не выполнили.
Рядом с ним возник чернокожий санитар. Тот самый, который принимал больных рабов от Ильяса, когда Заур примчался в больницу с жестокого бодуна. Белая униформа на африканце все еще смотрелась нелепо – на Кинг-Конга натянули смокинг и заставили его курить сигары, разглагольствуя об индексе Доу-Джонса. Длинные мясистые пальцы-колбаски впились Зауру в горло. Негр двигался очень быстро, палач же по привычке сунул руки в карманы, рассчитывая на ПП израильского производства. Увы, его лишили «микробиков».
– Ахмед, только не убей его, – велел Глоссер санитару. – Мне еще нужен этот молодой человек. Я лично хочу с ними разобраться.
Главврач с Танюшкой на плече двинул дальше по коридору.
Пальцы негра – его зовут Ахмед – все сильнее и сильнее давили на гортань. Вот-вот грешник сломает Зауру трахею. Похоже, приказ Глоссера он решил проигнорировать. Халат на предплечьях санитара задрался, обнажив бугристые мышцы, оплетенные паутиной вспухших вен. Но не только – палач заметил у него татуировку: змею, обвивающую ножку бокала и сунувшую в него раздвоенный язык. Точно такой же рисунок есть на коже Глоссера. Метка секты? Знак банды?..
Бросив прощальный взгляд на Заура, замершего в лапах негра, Глоссер с Танюшкой свернули за угол, к лестнице.
Все, главврач больше не видит палача, а потому, быть может, воздержится от неаккуратного обращения с колюще-режущим предметом в руке, если Заур поступит праведно.
А значит, пора действовать.
Ребром искусственной ладони Заур сломал санитару запястье, и одновременно – искусственной пяткой – лодыжку. Родной ладонью зажал ему толстые губы, не дав закричать от боли. Еще удар – два ребра. Еще – отбитая печень. Еще… Палачу хватило пары секунд, чтобы превратить санитара в отбивную. В переносном смысле, конечно. Хотя, если бросить черную тушку на сковородку, предварительно обваляв в панировочных сухарях, то и в прямом. Окончательно палач узаконил грешника, свернув ему шею. Кавказец-доктор, охранники, блондинка-медсестра и прочие в коридоре смотрели на него с испугом и восхищением одновременно.
Пробежав мимо створок лифта, на которых висела табличка «Не работает», Заур метнулся к двери, ведущей на лестницу. Заперто. Ударил плечом. Еще раз. Никак. Замки на дверях в больницах поставили во время Всеобщей Войны Банд, когда участились случаи нападения на медицинские учреждения с целью захвата заложников. По тревоге этажи больницы блокировались, превращаясь в автономные ячейки, способные сдерживать атаки бандитов… Значит, придется спускаться по пожарной лестнице. Дьявол! У главврача достаточно времени, чтобы скрыться.
Заур вернулся, на ходу рыкнув охране, чтобы передали своим на больничной стоянке и воротах – никого не впускать, не выпускать. Тотчас зашелестели голоса, зашипели динамики раций. Затем схватил за грудки небритого здоровяка, от которого за километр шибало перегаром:
– Есть у Глоссера в больнице место, где он захочет спрятаться?!
Тишина в ответ. Все дружно замотали головами, утверждая, что не в курсе. Особо активно вертел головой небритый.
Значит, нужно сформулировать вопрос иначе:
– Где тут можно остаться наедине с блудницей? То есть с девушкой?
Кавказец и блондинка переглянулись, после чего медсестра робко прошептала:
– В морге.
– Где?! – Заур определенно ослышался.
* * *
Светиться перед камерами аэропорта было глупо. Страшно глупо.
И сродни смертному приговору.
Есть специальные программы, распознающие рожи преступников на потоковом видео в реальном времени. Для их работы нужны такие вычислительные мощности, что куда там Пентагону и НАСА со своими ракетами, вместе взятым. Но разве Интерпол не раскошелится на пару евро, чтобы поймать меня или кого попроще, вроде бородача Усамы? Стоит мне в объектив передать привет всем тусовщикам Вавилона, как сюда примчатся сотни «Вепрей» и броневиков с палачами на борту, прилетят вертолеты, и боевые шаттлы нацелят на меня из космоса смертоносные лучи.
Примерно так я высказал свои соображения Патрику.
– У тебя мания величия, – отрезал сын, скрывшись в примерочной.
Спрятавшись в соседней кабинке, я с ним не согласился.
– Программу шаттлов закрыли давным-давно, – продолжил гнуть свою линию Патрик. – «Бураны» тоже не летают.
Из скромного площадью, но весьма неумеренного в плане цен магазина мы вышли в новой одежде и обуви. Терпеть не могу джинсы и рубашки с длинными рукавами, но Патрик настоял, сказал, что не стоит светить мои шрамы и татуировки. И все же этот прикид лучше прежнего. Да и разгуливать по зданию аэропорта в мокрых брюках клеш – моветон.
Пару раз к нам подкатывали мужчины в серых пиджаках и с зализанными назад волосами, но почему-то в последний момент теряли к нам интерес и проходили мимо. Мне это показалось подозрительным, а вот Патрику – нет. Заодно его не смутило то, что нас пустили на борт самолета, не потребовав на проверку паспортов, которых у нас попросту не было.
– Я бы удивился, случись иначе, – попытался успокоить меня сын.
Не получилось:
– Дружище, как это у тебя получается?
Он пожал широкими плечами и постучал пальцам по светловолосой своей тыковке, намекая, что сила его не в теле, а в мозжечке с гипофизом.
– Точечный ментальный удар, – пояснил Патрик. – Временное блокирование отдельных участков мозга отдельных людей.
Уже в самолете, когда мы оторвались от земли, он рассказал, что заставил себя забыть об этом умении, как и о прочих. Он вычеркнул из памяти свою прошлую жизнь – вроде как удалил с жесткого диска, а диск потом отформатировал, а потом кинул в огонь, а что осталось, залил концентрированной кислотой. Как-то примерно так, сказал он, я обошелся с прежней сущностью. Но путник, назвавшийся в этом мире Асахарой, тот самый, из Парадиза, разбудил в моем мальчике чудовище из прошлого.
– Так уж и чудовище, а, дружище? – Я ткнул сына кулаком в плечо.
Он улыбнулся в ответ и загадочно промолчал.
За билеты, кстати, нам пришлось выложить по восемьсот баксов с носа. Нос у меня, наверное, как у Буратино, на него отдельная плата полагается, раз местечко у иллюминатора столько стоит.
Я спросил у Патрика: «А что, дешевле не было?» Оказалось, мой сын специально выбрал самолет, в котором установлены кресла NFW. Да уж, такому старику, как я, не понять, на кой в километрах от поверхности планеты нужен полноразмерный монитор перед лицом и почему я должен упираться затылком в колонки со стереоэффектом и шумоподавлением?
Уже в салоне аэробуса Патрик познакомился с двумя индусами примерно его лет и весь перелет, пока я заигрывал со стюардессами, – не то чтобы успешно, но и без грубости в ответ – сражался по локальной сетке в какой-то шутер. На мониторе то и дело мелькали безобразные твари и далекий силуэт Чернобыльской АЭС, прежний, уже неактуальный его вариант, до того как на четвертый энергоблок приладили новый саркофаг.
Не нравилось мне в самолете. Ну вот не нравилось, и все!
За полцены я с радостью отказался бы от перьевой подушки, шерстяного одеяла с берушами, носками и маской для глаз. Вот на кой Максимке Краевому освежающие салфетки для лица? Я что, макияж ими стирать должен? Это, типа, намек, что раз я помадой не пользуюсь, то мне вообще на борту аэробуса делать нечего?! И не надо скамеечки для ног, подлокотника и телефона! Заберите свою опцию «массаж» – из-за вибрации сидушки у меня все кости разболелись, суставы распухли! Дайте мне обычный табурет, деревянный, и я…
Да лучше бы я, честное слово, летел впроголодь!
А то ведь позарился на предложенный сухпай, – оплачено ведь, не пропадать же добру. Так потом раз пять занимался спринтерским бегом с разрывом в финале ленточки сортирного пипифакса. То-то мне креветки показались слишком большими, не бывает таких креветок, не предназначены они для наших желудков!.. Кстати, насчет сортира. Это такой ужас, что пером не описать. То есть только пером там и можно что-то делать, а нормальному человеку развернуться негде, чтобы воспользоваться удобствами, которые честнее назвать наоборот – неудобствами.
– Батя, хватит уже! Слушать противно. Брюзжишь, как старик какой-то, – нахмурившись, пробормотал Патрик. Похоже, индусы достали-таки его в локации с подозрительно знакомым названием «Свалка».
Вот тут-то я впервые и задумался о том, что годы потихоньку берут свое. Не молодеет Максимка Краевой, нет, не молодеет… И потому, чтобы не бурчать больше, но вовсю наслаждаться каждым мигом жизни, я заказал порцию виски со льдом.
– Ты ж не пьешь. – Патрик так удивился, что на пару секунд отлип от монитора.
Я не стал ему объяснять, что привык поддерживать реноме эдакого гуляки-мачо, которой за полглотка увидит дно бутылки любого литража, одной левой отправит в нокаут дивизию, а потом ночью ублажит полтора гарема и целый женский монастырь.
Не могу сказать, что десять с половиной часов для меня пролетели незаметно.
Но все когда-нибудь подходит к концу. Перелет тоже.
И вот мы возле одного из восьми терминалов аэропорта имени Джона Кеннеди, юго-восток Квинса, граница с Бруклином. До района, куда нам надо, всего девятнадцать километров, пешком можно дойти.
Но, к сожалению, не все так просто.
