Глава 7
Выхода нет
Следуя указаниям Пападакиса, Милена вывела «хаммер» на Столичное шоссе, с двух сторон зажатое сосновым бором. Блондинка гнала так, что попутные и встречные машины превратились в две сплошные многоцветные полосы, огибающие джип в опасной близости от его бортов и бампера, но брезгующие прикоснуться к гангстерской тачке.
У Заура появились смутные предположения насчёт того, куда они едут. Но этого быть не могло! Откуда у работорговца такие деньги, чтобы… Хотя, Ильяс ведь не простой работяга, вкалывающий у станка, но хозяин процветающего бизнеса. К тому же он причастен к торговле человеческими органами, что наверняка приносит существенный доход. Так что, пожалуй, ничего удивительного.
Хельга таращилась по сторонам, высматривая лося, оленя, хотя бы белочку с грибочком в лапках. Она столько лет прожила в подземелье, ей так, наверное, всё это безмерно интересно… Заур в который раз за последние дни преисполнился любви к прекрасной женщине, доверившей себя ему, лысому искалеченному уроду…
Внезапно «хаммер» подбросило так, что палач едва не пробил черепом крышу. А ведь до этого на шоссе не было ни ямки, ни колдобинки. Тут лучший асфальт в Киевской области, а то и вообще на Украине.
«Мина! – мелькнула мысль. – Напоролись на противотанковую!..» После всего, что случилось за последние дни, это казалось вполне логичным завершением приключений на свою задницу.
Но взрыва не прозвучало.
– «Лежачий полицейский». Почти приехали, – подал голос Пападакис и распорядился: – Тут налево сверни.
Он сидел темнее грозовой тучи. Таким Заур своего шефа ещё не видел. Бывал шеф страшен в ярости, бывал неутомимо весел на ежегодных декабрьских застольях в Управе, но сейчас выглядел подавленным. Алекс Пападакис, лучший из лучших, убийца в Законе чего-то боится?!
Нет, это не страх.
Заметив, что Заур на него смотрит, шеф вмиг подобрался, вновь превратившись в опасного хищника, которому палец в рот не клади.
Милена ударила по тормозам. Пометив асфальт двумя чёрными полосами, «хаммер» встал перед въездом в посёлок-городок, обнесённый высоким бетонным забором. Да и как не встать, если тут пост охраны – выкрашенная в оранжевый стальная будка с бронированным стеклопакетом? Над будкой развивался жёлто-голубой флаг. Над дорогой, запрещая двигаться дальше, нависал внушительной толщины брус красно-белого шлагбаума.
В салон ворвался посвежевший за последние полчаса ветерок. Но всё ещё пахло разгорячённой сосновой смолой.
Чуть ли не по пояс из будки высунулся широкоплечий здоровяк. Колыхнулись его покрытые рытвинами оспин щёки. Чёрная униформа и берет поверх коротко стриженного шишковатого черепа здоровяку удивительно шли. Если кто рождается в рубашке, то он родился в своём нынешнем прикиде. Охранник выжидающе уставился на «хаммер», затем неспешно и обстоятельно, будто стараясь запомнить особые приметы, изучил лица всех в салоне. Задержал он взгляд лишь на Милене, – точнее на её декольте.
Не сговариваясь, пассажиры внедорожника уставились на него, как бы недоумевая, что щекастый парень в берете, лихо сдвинутом на затылок, до сих пор не поднял шлагбаум.
– Вы такой впечатляющий мужчина. – Милена одарила охранника улыбкой, от которой растаяли бы арктические льды, но в которой было столько же искренности, сколько в предвыборной речи депутата. – Я хотела бы проехать. Мой друг празднует день рождения. Я везу ему подарки. Целую машину подарков.
Лицо охранника вмиг потускнело, будто внутри головы его перегорела лампочка. Он втянулся обратно в будку и через миг навёл на внедорожник автомат с укороченным стволом и складным прикладом:
– Поворачивай, на! Стрелять, на, буду!
«Надо же, не сработала приворотная магия ведьмы, – подумал Заур. – Зло повержено!»
И потому настал черёд силам добра вступить в бой с привратником ада – Пападакис достал из кармана пиджака Знак и, лениво эдак сплюнув под будку, показал его охраннику:
– Уловил?
– Хрена тут ловить, дядя? – На щекастого секьюрити палаческие регалии не произвели ни малейшего впечатления. – Стрелять, на, буду! Поворачивай, на!
Вроде как незаметно и так же аккуратно – выпавшие тюбик помады, упаковка влажных салфеток и что-то очень гигиеническое не в счёт – Хельга вытащила из баула ПМ. И если уж Заур с заднего сидения оценил грацию её движений, то охранник и подавно. Здоровяк, не признающий авторитет слуг Закона, тут же – лязгающий щелчок! – снял «калаш» с предохранителя. Лицо его окаменело, палец лёг на спуск и традиционно побелел от напряжения. По обе стороны от джипа вдруг возникли такие же приветливые парни в чёрном и с автоматическим оружием на изготовку. Если кто в салоне дёрнется – вмиг изрешетят машину вместе с пассажирами, и бронепанели на дверях не спасут.
– Да открывай уже, – скрестив руки на груди, буркнул Пападакис. – Свои едут.
И вмиг ситуация изменилась.
Двое из ларца одинаковых с лица испарились так же незаметно, как и появились. Из рук здоровяка в будке будто сам собой исчез автомат. Щекастое лицо расплылось в смущённо-радостной улыбке – мол, простите, панове дорогие, что не признал, служба у меня такая, не со зла я, рад видеть, очень рад.
И оказалось, что шлагбаум уже поднят, и можно ехать.
Хмыкнув, Милена рванула с места, не снизив скорость даже перед двумя «лежачими полицейскими» подряд. На повороте от джипа в стороны шарахнулись пожилые женщины, судя по одежде и манерам проживающие отнюдь не в элитном посёлке, но работающие тут.
Надо же, как просто Пападакис разрулил ситуацию. Заур оглянулся: нет ли «хвоста»? Всё чисто. Но ведь даже Знак не помог, настолько тут дерзкая охрана, а шеф всего лишь сказал…
– Ско-орра-а! – вдруг нараспев выдала блондинка. – Скоро я увижу своего сына! Патрик, я еду к тебе! Ах как Максу от меня достанется… Заур, этот твой Ильяс, он ведь знает, где найти моих мужчин, верно?
Заур хотел сказать «Да!», но не смог. Попытался кивнуть – мышцы шеи свело. Зато рот его открылся наконец для правды.
– Милена, я должен сказать тебе…
– Только не говори, что влюблён в меня, а то Хельга мне глаза выцарапает!
– Ещё как, подруга, выцарапаю, – мрачно пообещала невеста палача.
Заур решил не обращать внимания на подколки и угрозы:
– Я должен сказать тебе, Милена… Ильяс, тот человек, он вряд ли поможет найти Края и Патрика. Даже не так… Я уверен, что он не знает, где их искать.
– Что?! – Милена остановила «хаммер» у ворот высокого забора из бутового камня, из-за которого доносилась музыка и слышались голоса. Ярость исказила её лицо, превратив из красавицы в фурию. – Ты солгал мне, святоша?! Но зачем?!
– Макс позвонил мне. – Заур достал из кармана плаща смотанный скотчем мобильник, экран которого «поплыл». – Он сказал, что в Киеве скоро случится теракт. Бионоид путников взорвётся. Будет ядерный взрыв, понимаешь?! Все погибнут, понимаешь?! Город будет уничтожен! Нужно найти, предотвратить. А времени мало! И я один. Мне нужна была помощь!
Но Милена ничего не хотела слушать:
– Ах ты хитрожопый ублюдок! Помощь тебе нужна была, да? Ах, помощь?! А ну всем выйти из машины! Мы нужно найти сына! Мужа найти! И плевать мне на весь Киев, на всех вас плевать!!!
– Подруга, ну что ты… – попыталась успокоить её Хельга.
– Милена, я приношу свои искренние… – Заур мысленно молил Господа, чтобы мобильник в его руке ожил, позвонил бы Макс, и объяснил своей жёнушке, что волноваться не стоит.
– Из машины, я сказала!!! – Блондинка открыла бардачок, сунула туда руку и вытащила ребристое яйцо противопехотной гранаты. Обычная «Ф-1», в народе – «лимонка». Холёные пальчики Милены прижали рычаг к корпусу гранаты. Кольцо с чекой она умело, без сомнений, выдернула и вышвырнула из джипа, так что не вставить уже обратно. Если она отпустит рычаг, спустя три-четыре секунды гаранта взорвётся. Радиус разлёта осколков – двести метров. Салон джипа остановит часть кусочков смертоносного металла, ослабит их убойную силу, но тем, кто в машине это слабо поможет.
– Желание женщины – закон, – вмешался в перепалку Пападакис. Голос его прозвучал спокойно, отрезвляюще. – Раз она хочет, чтобы мы вышли из машины, то мы выйдем. Верно, Заур?
– Верно, шеф. И моя подруга тоже так считает.
Подчёркнуто медленно, не совершая резких движений, чтобы не нервировать блондинку, которая и так уже была на грани срыва, Пападакис, Заур и Хельга покинули салон тачки. Не успели ещё захлопнуться за ними дверцы, а Милена уже развернула «хаммер». Взревев мощным мотором, внедорожник умчался обратно по асфальту, ведущему к блокпосту охраны.
Глядя вслед сливочно-белому джипу, Хельга ткнула Заура кулаком в живот:
– Доволен, да? Если уж соврал, так ври до конца. На чём теперь будем дальше добираться?!
– А мы уже приехали. – Пападакис громко выдохнул через нос. – Добро пожаловать в гости к Ильясу.
Пока они провожали взглядами Милену, ворота беззвучно откатились в сторону, а музыка и гомон за забором и вовсе затихли.
Обернувшись, Заур увидел, что на него, Хельгу и шефа нацелены десятка два стволов.
И те, кто целятся, готовы стрелять.
Мало того – они хотят открыть огонь.
* * *
После демарша робота и его глазастого пулемёта, отгрохотавшего у меня над ухом, я стал значительно сговорчивее. И даже без утайки рассказал, кто мы такие, откуда взялись и почему добровольно залезли к дьяволу в задницу. Как на духу вывалил всё о штурме Парадиза, о том, что Земля – последний мир для экспансии путников, и как только те захватят нашу планету, станет очень плохо, как считают крысозавры. А главное – я и мой сын Патрик знаем способ поставить путников на место. Надо всего лишь добраться до Цитадели, а уж там мы им зададим!..
Как именно наш семейный подряд задаст захватчикам, я до сих пор не знал. Мои попытки поговорить с сыном на эту тему низменно проваливались. Вот и сейчас не стоит упоминать при иномирцах, что я не в курсе всего. Могут ведь неправильно понять, подумают, что Макс Край – полный псих и аналогичное ничтожество.
В качестве алаверды Голован поведал мне, что в лагере нет и не было ни одного существа, по описанию похожего на крысозавра. Путников тоже не было. Крысозавров к ним в принципе не присылают, а зэки-путники попадаются, да. Но в бараках они долго не выживают – то травятся, бедолаги, то костюмчик защитный им попадается с брачком, то ещё что – в зависимости от фантазии провидения или их соседей.
Вообще-то, у путников есть свой лагерь. И у местных зэков с ними конфронтация. Потому-то и забор из ржавых тачек, и вышки со стрелками. Всё это нужно не только для защиты от агрессивных бионоидов, но и от путников, которым вечно мало жратвы.
– Эти ублюдки то и дело норовят урвать у нас кусок, – прокашлял Голован и осклабился: – Ну да неудивительно, у нас ведь снабжение лучше.
Он объяснил – а Колобок подтвердил его слова, хлопнув пяток розовых пузырей, – что сюда путники ссылают тех, кто неблагонадёжен. Зачем уничтожать? Это ведь негуманно. Да и куда полезнее поступить иначе. Каждый правоверный путник, где бы он ни был, в какой бы мир его ни занесло, может – и должен! – наблюдать за ссыльными. Считается, что это повышает нравственность среди населения.
– На самом деле, – подмигнул мне Голован, отличный мужик, который начал мне нравится, – это, Край, банальное запугивание. Посмотрите, граждане, что с вами будет, если вы окажете сопротивление властям.
Вот так-то. В бионоидный сектор исходника отправляли не только особо отличившихся в борьбе против путников иномирцев, но и инакомыслящих путников.
– Почему не в Тюрьму, куда меня как-то засадили? – спросил я у Голована, и он непонимающе уставился на меня. – Ведь у путников уже есть Тюрьма?
Вместо него ответил Патрик:
– Да потому что, батя, Тюрьма вне времени и пространства. Всё, что там происходит, происходит только там, ничего оттуда взять нельзя. Камеры, если их отправить в Тюрьму и включить, будут показывать белый фон, пустоту по сути. Потому что в Тюрьме ничего нет.
Понять его аргументы мне было не дано. Слишком много времени я провёл в Чернобыле, а потом сражался за жизнь в Вавилоне, вместо того, чтобы грызть гранит науки в университетах. Так что я с радостью поверил сыну на слово. И вновь обратился к Головану:
– Но как путники наблюдают за ссыльными?
Оказалось, что с помощью бионоидов-камер, которые могут летать, зарываться в землю, плавать и выживать чуть ли не в эпицентре ядерного взрыва. Гован указал на стайку «мячей» с пропеллерами, пронёсшуюся над нами. Десятки камер могут создавать репортаж, снимая происходящее с различных ракурсов. Они постоянно поддерживают связь со своим Центром. Потеря связи гарантированно приведёт к тому, что в точку последнего посещения выберется проверить что да как другой бионоид. Если и с случится неприятность, или он заметит нечто подозрительное, то в район направятся тысячи бионоидов-камер, предварительно оповестив путников о ЧП…
Голован ещё что-то кашлял, а я отчётливо вдруг себе представил, как миллионы – миллиарды? – путников замирают, впитывая всю ту инфу, что могут им предоставить бионоиды – вплоть до сердечного ритма и раздражения нервных окончаний заключённых. Всё это будет записано в мнемокопилки каждого из расы захватчиков и рекомендовано к повторному изучению в очередном мире, на очередном Привале. А учитывая, что от этих ощущений может получить удовольствие только закоренелый мазохист, можно предположить, что путники – не самый счастливый народ всех миров.
«Привал нам только снится», – всплыла в памяти поговорка путников, загруженная в мой мозг эрзацем швейцарских часов, который я надел на себя как-то по глупости.
Заметив, что я не слушаю, Голован замедлил шаг и осторожно, будто опасаясь сделать больно, тронул меня за плечо:
– Край, я хочу помочь. Тебе надо убедить всех наших отправить отряд к Цитадели. Вам двоим туда не пройти. Слишком опасно. Нужно сопровождение.
Считайте меня параноиком, но я всегда напрягаюсь, когда мне предлагают помощь. Это уже рефлекс. Я жду удара в спину или ещё какой подлянки. Люди бывают добрыми и отзывчивыми, только если им это выгодно. И не факт, что при этом будут соблюдены мои интересы. С другой стороны, что я знаю об иномирцах? Может, такие парни, как Голован, умеют делать добро бескорыстно, искренне?
Может. Но рассчитывать на это не стоит.
Судя по узорам на скафе Голована, он – мужчина, на многое способный.
В том числе на поступки, которых воспитанные люди стыдятся.
Надо было как-то прокомментировать порыв Голована, но сказать мне было нечего. Так и не дождавшись моего ответа, он повернулся к Перу, тому самому четырёхрукому иномирцу из его шайки, что вырастил у себя на черепе здоровенное фиолетовое перо и пренебрегал вообще какой-либо защитой от радиации и смертоносной химии.
– Созывай общий сбор, – велел Голован.
Перо остановился, развёл в стороны руки, тяжело задышал, краснея лицом-мордой, а потом замер с выпученными глазами и такой звук выдул из своей кривой ржавой трубы, что мы с Патриком покачнулись. Неуверенный дымок, что курился над раструбом, превратился с настоящую дымовую завесу.
Если кто из зэков, населяющих бараки, плохо слышал, то уж дым-то заметить должен был.
Общий сбор, значит? Ну-ну…
* * *
Бородатые бритоголовые мужчины, что целились в троицу, принялись гортанно выкрикивать угрозы на языке, которого Заур не понимал. Разобрать можно было лишь слово «палач» и русскую ненормативную лексику, цитирование которой было чрезмерным не только в женской компании, – Хельга всё это слушала – но и в коллективе сугубо сильного пола.
И – как обрезало, громкость выкрутили до минимума – разом все замолчали.
Потому что встретить незваных гостей вышел сам Ильяс.
Волосы у него были чернее копоти – до того, как он угодил в палату интенсивной терапии после инцидента на дороге, – Заур смотрел оперативное видео, запечатлевшее кровавое месиво, в котором побывал работорговец. Там, на дороге, его короткие кудри точно наспех обесцветили в салоне красоты: Ильяс поседел весь и сразу. Но если ещё недавно, даже будучи седым, он выглядел как сильный здоровый мужчина, то сейчас перед троицей стоял глубокий старик, которого впору поддерживать под руку, чтобы не упал.
– Ну, здравствуй, народный мститель Заур, – не сказал, едва слышно прошелестел работорговец. Остальных он вроде как не заметил.
Палач поморщился, будто заныли вдруг зубы – не любил, когда его так называли. Да, во всех официальных документах его профессия значилась как «народный мститель». Да, бумажные газеты, ещё не вышедшие из моды среди пенсионеров, и купленные правительством новостные сайты регулярно сообщали гражданам о подвигах народных мстителей. Но Заур считал себя палачом, убийцей в Законе, не очень здоровым психически человеком, ибо нормальные люди работают у станка с кайлом или в офисе за компьютером, но не на улицах с огнестрельным оружием в руках. Нормальные люди не хотят убивать других людей, даже если эти другие – сволочи и подонки.
– Пусть тебе помогает Бог, Ильяс. – Заур знал: работорговец в курсе, что оружие палач держит в карманах плаща. У Пападакиса под пиджаком тоже очень явно топорщился ствол. Баул Хельги так и намекал на то, что в нём припрятано много всякого. Но Ильяс почему-то не отдал приказ обыскать и разоружить троицу.
Почему?
– У нас с тобой разные боги, Заур, – прошамкал работорговец. – Но Аллах милостив, и потому…
Закончить ему палач не дал – мягко, но всё-таки перебил:
– Мне не нужно его прощение, Ильяс. Да и мы сюда прибыли вовсе не для теософской беседы, сам понимаешь.
Бородачей оттеснили обратно на территорию огороженного участка пятеро телохранителей Ильяса. Все были вооружены по последнему слову техники: композитные бронежилеты, каски-сферы… Последние не только прикрывали лицо от пуль и осколков, но служили ещё целеуказателями и мониторами встроенного в снарягу компа. Поверх камуфляжных штанов с множеством накладных карманов у каждого заметно выделалась сетка выкрашенных в хаки искусственных мышц. Сетка бугрилась, стоило только сделать шаг, и норовила подбросить хозяина в воздух, из-за чего движения телохранителей выглядели комично. «Недопрыжки» выдавали бойцов с головой: недавно получили в пользование экзокомбы, ещё не приноровились ими пользоваться. Однако это дело наживное, пару дней – и будут бегать быстрее гепарда и прыгать дальше кенгуру.
Но даже сейчас от парней веяло опасностью.
И не только Заур это почувствовал.
– Ты. Загони своих псов в будку. – Пападакис сверлил Ильяса взглядом, будто надеялся проделать ему сквозную дыру между карих глаз.
Увы, его взгляд оказался бессилен против работорговца. Тот и не подумал отдать приказ своим телохранителям. Он не только не прогнал «псов», но вытащил у одного из кобуры внушительную многозарядную «беретту», которой принялся небрежно поигрывать, как бы случайно наводя ствол то на Заура, то на Пападакиса. Хорошо, что не на Хельгу. Эти игры с оружием не понравились Пападакису – тот хмуро уставился на «беретту», прикипел прямо к ней взглядом, будто оружие его загипнотизировало. Он даже не предъявил Знак.
Ну да после общения с охраной на въезде в посёлок был ли смысл это делать?..
– Ты ведь поздравить меня приехал, да, Заур? Так заходи. Скоро особый подарок для тебя прибудет. – Приглашая, Ильяс взмахнул рукой, из-за чего потерял равновесие и упал бы, если б его не поддержал расторопный телохранитель. – И твои… и твои друзья тоже пусть проходят. Я всегда рад гостям.
Подарок? Заур решил, что ослышался. Не «для тебя», а «для меня» сказал Ильяс.
Он первым прошёл через ворота.
Имение Ильяса – садово-огородным участком или дачей эту роскошь назвать язык не поворачивался – располагалось в сосновом бору, отгороженном от внешнего мира высоким забором из бутового камня. То есть бут снаружи, для красоты, а внутри – наверняка! – железобетон. Рассекая на куски нежно-зелёный ухоженный газон, змеились дорожки, выложенные дорогой тротуарной плиткой. Вдоль дорожек вечно зеленел можжевельник через раз с каким-то ароматно цветущим кустарником. Тут и там портили собой вид аляповатые пальмы в кадках. Слева – площадка для минигольфа, но ни мячей ни клюшек Заур не увидел. Рядом – баскетбольная площадка, к ней примыкали брусья-турники, за которыми гордо-одиноко торчали футбольные ворота без сетки. Типа хозяин имения уважает спорт. Точнее – очень хочет всем показать, что уважает. Для этого и бассейн есть. Заполнен чистейшей голубой водой, хотя до Днепра рукой подать. В бассейн, оторвав седалище от шезлонга под зонтом, можно нырнуть с небольшого белого трамплина. Очень небольшого – для рекордов есть специально отведённые места олимпийского резерва, а это не здесь.
Ко всему этому великолепию дом уже можно было не добавлять, но он был. Скромный такой домишка всего в три полноценных этажа. Стены увиты плющом – смотрится так живенько, свежо. Примерно треть последнего этажа занимала застеклённая веранда, судя по расположению – с видом на реку. На черепичной крыше – кирпичные трубы дымоводов.
Хельга восхищённо ахала, глядя по сторонам. Пападакис – скрипел зубами.
– Богато живёшь, Ильяс, – прокомментировал увиденное палач, разжалованный до цивильного и возвеличенный до активиста.
И напомнил себе, что возжелать чужое – грех.
– Это Конча-Заспа, Заур, – вновь развёл руками работорговец, – тут иначе нельзя.
О том, что у дорогого и всеми любимого – уважаемого! – пана Ильяса нынче день рождения, догадаться было нетрудно – если не по ломящимся от яств столов, мангалов с шашлыком и джигитам, лихо отплясывающим лезгинку, так по снежно-белому плакату, на тканном фоне которого было выведено алым – будто кровью плеснули – «С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ, ИЛЬЯС!»
– Нельзя жить неправедно. Ты ведь неправедно заработал свои деньги, да, Ильяс?
На лбу старика чётче обозначились морщины:
– А ты знаешь, Заур, на что я тратил эти грязные деньги? Нет, о себе я, конечно, не забывал. И о вашей Управе не забывал, в которой ремонт за мой счёт делали. И машины новые служебные тоже я вам покупал. Ну да ладно, кто считает эти копейки? Всегда – всегда! – половину заработанного я в детские дома переводил, в дома престарелых, в фонды всякие, чтобы людям помогали; я операции по трансплантации честным людям оплачивал; я…
Вот ведь как получатся. Ты, Заур, сволочь и убийца, и тебе должно быть стыдно, эдакому поддонку, что не вырвал ты ни разу из груди сердца, чтобы продать его, а на вырученное бабло – часть! – профинансировать благотворительный фонд, половину уставного фонда которого растащат по карманам учредители и управляющие. Так что Ильяс, торгующий органами, – герой и альтруист, образец для подражания. Молодёжь должна брать с него пример. А ты, палач Заур, – маньяк, у которого руки по плечи в крови.
Заур провёл ладонью по черепу:
– Убедил ты меня, Ильяс. Всё верно говоришь. Я – грешник, демон, а ты – праведник, ангел небесный, спасаешь всех и каждого, старушек на перекрёстках через дорогу переводишь. А я… А мне поможешь, праведник? Мне очень нужна твоя помощь. Я – старушка. Могу, если надо, платочек нацепить. Поможешь – буду благодарен тебе до конца жизни, свечку за тебя в церкви поставлю. В святой лавре. Хочешь?
Ильяс деланно хохотнул:
– Ты плохой совсем человек, Заур. Чего ругаешься? Эдак драться полезешь ещё, а ведь ты гость у меня. Мне придётся сковать тебя, в рот кляп засунуть, рабом сделать. Разве это хорошо?
Если до этого гости работорговца пили вино, если мясо, шутили и смеялись, то теперь в воздухе явственно чувствовалось напряжение.
Руки телохранителей подрагивали, не привыкли ещё к сетке искусственных мышц, позволявшей без труда удерживать двенадцатикилограммовый пулемёт точно дамский пистолет. Эдак случайно пальчик дёрнется на спуске, и всё, нет Заура, нет Хельги и Милены… Пулемёты, кстати, у парней были примечательные – отреставрированные «Льюисы». Каждый пулемёт – это деревянный приклад, кожух, из-за которого ствол кажется толстенным, сошки закреплены на кожухе стальным хомутом, почти сотня патронов в многослойном дисковом магазине. Выпендрёж Ильяса, не иначе. Захотелось ему, чтоб у охраны были стволы, как у товарища Сухова.
– Мальчики, это вы были дублёрами у Шварцнеггера в «Терминаторе»? – Хельга качнула широким бедром. – Хорошие костюмчики. Дадите поносить?
На миг она завладела вниманием телохранителей. Но только на миг! Заур ничего не успел предпринять. Да и не собирался пока. Он надеялся на мирные переговоры. При посредничестве Ильяса он должен найти бомбу, от этого зависит жизнь многих честных, хороших людей. Миллиарды жизней. И судьба всего мира. На запястьях работорговца – Заур на это обратил внимание в первую очередь – нет тех самых якобы швейцарских часов, а следовательно, Ильяс понимает, что делает, владеет собой. И потому обязан помочь. Пусть работорговец – сволочь, каких мало, но не идиот же. Он должен понимать, что погибнет вместе со всеми, если бионоида не остановить!
Это противоречило принципам Заура, всему, чем он жил, противоречило, но он – палач от Бога! – предложил-таки преступнику сделку:
– Ильяс, если ты поможешь мне, всем нам поможешь, всей планета нашей, то я… Я забуду о твоём преступном сговоре со Львом Глоссером. Ты понял, Ильяс? Я уничтожил врача-маньяка согласно Закону и совести и должен уничтожит тебя, но я…
Услышав о смерти Глоссера, Пападакис, как показалось Зауру, встрепенулся. Гости Ильяса замерли с бокалами в руках. Танцевать больше никто не хотел.
Работорговец молчал, то ли переваривая услышано, то ли раздумывая, как лучше ответить. Заур его не торопил, хотя очень хотелось. Это тот самый случай, когда надо пожертвовать минутой, чтобы спасти от гибели вечность.
– Ты хочешь знать, где он спрятал его? – опустив глаза, прошамкал Ильяс.
Голос его при этом дрожал. Работорговец постарался – не получилось! – загнать свой страх так глубоко, чтобы никто из его подчинённых и подумать не мог, что босс в принципе способен бояться до ужаса, до потери контроля над телом – до обмоченных штанов и слюнявой мольбы о милости, когда причитают: «Не надо! Пожалуйста! Я хочу жить, я сделаю всё что угодно…»
Зауру стало не по себе, когда он осознал масштабы животного страха Ильяса и представил себя на месте работорговца. Если бы палач, угодил в такой переплёт … Нет. Лучше умереть!.. Он заметил, что Ильяс за ним наблюдает. Ильяс будто прочёл мысли палача – и затравленное выражение на лице работорговца сменилось триумфом. Вспыхнули от радости, засверкали только что тусклые глаза. Ильяс, повелитель тысяч рабов, вновь стал самим собой, ничего в нём от старика больше не было, разве только седые волосы.
Почему так? Что его привело в чувство?..
К сожалению, Зауру очень скоро предстояло узнать, из-за чего торжествует Ильяс.
– Мне надоела эта комедия, я хочу жрать. – Не обращая внимания на наставленные на него стволы пулемётов, Пападакис отделился от тройки особых гостей и двинул к столам, кивая кому-то и кого-то приветствуя словами. Ему осторожно кивали в ответ.
– Стой, – ударил его в широкую спину приказ Ильяса. – Назад!
Пападакису заломили руки за спину и потащили обратно. Поставили на колени рядом с Хельгой и Зауром.
Лицо шефа стало багровым, он тяжело дышал. А когда заговорил, слова вылетали из него вместе с брызгами слюны:
– Ты хотел его, Ильяс? Этого палача-калеку?! Ну так получай! На, жри! Это мой тебе подарок на день рождения!
Вот он, миг торжества работорговца Ильяса… Заур покачнулся. Накатила слабость. А вместе с ней пришла боль, много боли, болело всё тело. Слишком долго палач заставлял свой измочаленный организм игнорировать раны, полученные в Вавилоне и после, в Киеве… Заур почувствовал, как уплывает в пустоту и – стыдно признаться – обрадовался этому. Всё кончено. Больше не надо спасать грешные души, не надо буквально жить под огнём врага, незачем терпеть, хватит терпеть, можно больше не терпеть… И нечем дышать, и… Пальцы непроизвольно коснулись горла, соскользнули по груди, туда, где на кое-как связанной цепочке висел нательный крест – и точно ударило током. От пяток до темени палача встряхнуло, затрясло, горло перехватило спазмом, едва не раздавив гортань запретив крику, полному отчаяния, вырваться наружу.
Охрана элитного посёлка стала вдруг приветливой не просто так, а потому что шеф назвал пароль, известный только местным обитателям и их доверенным лицам!
И лифт ещё. Как же Заур ещё там, в двадцатичетырёхэтажке не сообразил, что кнопка-то должна была сработать, только опознав своего по отпечатку пальца?! И открыла любовница Ильяса не абы кому, а тому, кого знала, кому доверяла!
Вот она, страшная правда: Алекс Пападакис, безупречный палач со стажем, начальник Управы, был своим для работорговца Ильяса! Они в сговоре! Потому-то Ильясу и Глоссеру столько лет безнаказанно удавалось проворачивать свои тёмные делишки, что их крышевал не абы кто, а сам Пападакис!
Страшный миг озарения.
А после – разом отпустило.
Белёсая пелена спала с глаз. Боль ушла. Нет и не было трещин в рёбрах. Из спины извлекли раскалённый добела лом, вернув на место позвоночник. Гематомы и синяки попроще рассосались, конечно же. И череп никто не вскрывал, чтобы ошпарить мозг кипятком предательства.
«Спасибо, Господи, за ниспосланное избавление от мук!»
Губы Заура сами собой принялись шевелиться, нашёптывая заговоры, ещё в детстве вызубренные по наказу Учителя.
– Почему? – оборвав себя и глядя на затылок Пападакиса, смог продавить сквозь стиснутые зубы палач.
Шеф не рискнул встретиться с бывшим коллегой глазами:
– Из-за дочери.
Щёлчок! Последний кусочек пазла встал на место. Девушка, которая открыла дверь квартиры Ильяса, – дочь Пападакиса. Вот почему её внешность, её жесты показались Зауру знакомыми. Уже который год эта дурёха – любовница Ильяса. Всё надеется, курица безмозглая, кукла бестолковая, что работорговец – этот поддонок! – на ней женится. Но главное – она на крови пообещала, что проклянёт отца, если тот не поможет её возлюбленному избежать внимания слуг Закона.
– Заур, я не мог иначе. Она моя дочь. Единственная! У тебя нет детей, ты не понимаешь…
Заур молча вытащил из кармана – Ильяс навёл на него пистолет, ожидая сюрприза, – знак активиста и швырнул в Пападакиса, который так и не осмелился встать с колен. Заур действительно не понимал. Ну не мог он! Он отказывался такое понимать!
«Господи, как же противно…» Заур больше не хотел быть палачом. Не хотел!..
За высоким забором, требуя открыть ворота, просигналили. Вновь прибывших ждали – ворота тотчас открылись.
Громыхая разбитой в хлам подвеской и рыча загнанным движком, не жалея дорожек и газона с насаждениями, на территорию имения, ворвался грузовик-автозак. На борту его был намалёван отдыхающий в свете полной луной волк – такой эмблемой клеймились все грузовики из личного автопарка Ильяса. Отсекая Заура, Хельгу и Пападакиса от работорговца, телохранителей и гостей, микроавтобус притормозил аккурат между ними.
Заур тотчас выхватил «микробиков». Хельга – пистолет. Пападакис даже голову не поднял, не попытался встать с колен.
Ситуация стремительно менялась, развиваясь вовсе не по тому сценарию, который палач мысленно для себя набросал – сжато, по пунктам.
Пункт номер раз: Ильяс с благодарностью принимает предложение Заура, со слезами и чуть ли не с лобызанием рук и просьбой благословить. Номер два: вместо выяснения отношений, которое уже случилось, они должны были вместе обнаружить бомбу путников. Три: в идеале – сходу дезактивировать её. Четыре: при этом работорговцу разрешалось геройски погибнуть, посмертно заслужив всенародную благодарность. Это избавило бы Заура от неоходимости его узаконить и дальнейших угрызений совести.
Но всё пошло наперекосяк.
А теперь ещё автозак прервал переговоры на самом интересном месте.
И времени до взрыва – Заур чувствовал это – всё меньше и меньше!..
«Господи, помоги слуге своему сделать всё единственно верно, упаси от лишних жертв!»
«Микробики» сняты с предохранителей, готовы открыть огонь. Пора уничтожить десяток-другой грешников, чтобы убедить Ильяса в необходимости сотрудничества. Должны же быть у хорошего человека хоть какие-то радости в жизни накануне библейского апокалипсиса?..
Открылась дверца будки автозака. Заур не видел этого, – как он сам невидим сейчас боевикам Ильяса – но отлично слышал. Резко прозвучал непонятный гортанный выкрик. Страна давно превратилась в мультикультурный бедлам. Её открыли для иммигрантов. Половина новых граждан не владеют украинским или хотя бы русским языком…
– Хельга, прикрывай! Ворота! Если кто – сразу! – Заур приготовился стрелять, как только из-за автозака покажется организм, которому не хватает витаминов и пуль. Хельга с «макаровым» развернулась на сто восемьдесят. Теперь они – спина к спине. Ощущения – круче чем в постели.
Взрыкнув движком, автозак медленно пополз обратно к воротам.…
Заур опустил оружие.
Вот, значит, о чём говорил Ильяс, вот какой подарок он приготовил для Заура…
Танюшка.
Автозак доставил Танюшку вместе с кроватью-каталкой.
Её наспех одели в больничную пижаму – тесёмки даже не завязали, а брюки так вообще задом наперёд… Торопились панове бандиты, очень торопились… На лице сестры, единственно не пострадавшем от огня тогда, на Крещатике, не было даже намёка на страх или же волнение: ни морщин, ни испуганного взгляда. Ничего. Напротив – она, проведшая столько лет в больнице, с интересом смотрела по сторонам. На щеках проступил легкий румянец, ноздри её трепетали, втягивая новые, незнакомые доселе ароматы мира, не ограниченного стенами палаты и не отравленного удушливой вонью лекарств.
И этот мир вынуждал её длинные ресницы удивлённо приподниматься, а голубые глаза – радостно сверкать. Она попросту не видела оружия, направленного на неё, но смотрела на воробьёв, обсевших водосток дома, она не слышала ругани бандитов, но внимала гулу пролетающего высоко в небе самолёта.
«Господи, – мысленно взмолился Заур, – пусть с ней всё будет хорошо!..»
Всеобщая Война Банд поломала судьбы многим. И Заур не был счастливым исключением. Но в его случае поломка оказалась временной – он смог выжить, а потом день за днём существовал ради мести и ради сестры. Месть – уже пройденный этап. Сурово наказан виновник гибели родителей, много лет назад застреленных на Крещатике. Осталась только сестра. И вот она может погибнуть. Если это случится, Заур в тот же миг умрёт. Его сердце – титановое, непробиваемое сердце палача – не выдержит, взорвётся сотней осколков. И тому, кто окажется рядом, – а это будут враги – не позавидуешь.
– Заурчик-мурчик, привет! – защебетала Танюшка, увидев брата. – Ты уже здесь и с тобой всё в порядке?! Как хорошо! А меня твои друзья прямо с операции забрали! Доктор Реваз познакомил меня со своим товарищем, уже и наркоз собирались, а тут…
– Молчать! – велел Ильяс, стоявший так близко от кровати-каталки, что Заур не осмелился бы выстрелить в него.
Танюшка, казалось, не услышала работорговца:
– Они сказали, что ты в опасности, тебе срочно нужна моя помощь, и никто, кроме меня, не сможет тебе помочь! Тогда я сказала доктору Ревазу, что операцию придётся отложить, потому что я должна встретиться с братишкой. Он не возражал. И его товарищ не возражал. И вот мы опять вместе, Заурчик-мурчик! Я так переживала, ты ведь выглядел озабоченным, когда я видела тебе в последний раз!
Тогда Зауру позвонил Край и сообщил о бионоиде-бомбе, который вскоре уничтожит Киев, после чего начнётся тотальная ядерная война. Конечно, услышав такое, он стал чуточку озабоченным.
«Танюшка хорошо держится», – отметил Заур. Сообразила, конечно, сразу, что отнюдь не лучшие друзья брата явились к ней больницу, но повела себя более чем достойно, не стала поднимать панику и звать на помощь. Охрана больницы с дубинками и врачи со стетоскопами всё равно оказалась бы бессильны против автоматического оружия. Она сделала вид, что поверила бандитам. Поведи сестра себя иначе – погибли бы люди. Доктору Ревазу, счастливому папаше двух дочек, прострелили бы его пропитанный алкоголем организм.
Или же она действительно не понимает, что происходит?
Кома всё же затронула её мозг?..
Как бы то ни было, Танюшка – сестра Заура, единственный родной человек на целом Божьем свете, и он никому не позволит причинить ей вред. Те, кто посмел выкрасть её из больницы, уже мертвецы. Да, они ещё дышат, сжимают потными волосатыми пальцами оружие, но это лишь видимость жизни. Последние её мгновения.
Агония.
Ильяс почувствовал недоброе, отшатнулся от девушки на шаг, но тут же вернулся. Из глотки его вырвался воздух, ставший вдруг тяжёлый, ненужным. Не сводя с него глаз, Заур начал едва слышно, на грани собственного восприятия мычать мантру, которую он давным-давно услышал от Учителя.
– Так что случилось, Заурчик-мурчик? Как я могу тебе…
Танюшку оборвал яростный рык Ильяса:
– Молчать, когда мужчины разговаривают!
Тяжёлая мужская ладонь врезалась в лицо сестры, выдавив из нижней губы рубиновые капли, оросившие её больничный халат.
Внутри у Заура стало твёрдо и холодно, будто в глотку ему влили жидкого азота. Но мантру он не прервал.
И вот тут Ильяс приставил пистолет к виску Танюшки.
Ноги Заура подогнулись. Уронив оружие, он опустился на колени рядом с Пападакисом, тем самым как бы умоляя работорговца о снисхождении.
Автозак остановился у самых ворот. Водила ждал приказа покинуть имение. Или же в будку должны загрузить особый груз. Какой именно груз? У Заура были предположения на сей счёт, но он всячески их отбрасывал, старался не думать об этом.
– Что ты мне сказал, Заур?! – Ильяса ничуть не растрогал жест бывшего палача. Наоборот – он разъярился пуще прежнего. – Ты хочешь знать, где он спрятал его? А взамен ты забудешь о преступном сговоре? Ха-ха-ха, да ты шутишь!
Чувство юмора у Заура атрофировано за профессиональной ненадобностью. Зато он отлично стреляет. Это полностью компенсирует почти все его недостатки. Заблуждаются те, кто считает, что хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Как бы не так. Хорошо смеётся тот, кто последним бьёт – по шляпке гвоздя в гробу своего врага.
– Ильяс, не делай глупостей! – Заур поднял руки над головой. – Слышишь, ты только…
Договорить ему не дал грохот выстрела.
Пуля ударила Танюшке в висок, разворотила её рыжеволосую головку, забрызгав Ильяса…
В глазах у Заура потемнело. Не слыша ничего, не видя, рывком он поднялся с колен.
Ильяс ошибся – он не народный мститель. И вообще работорговец ошибся.
Заур – палач. И он будет поступать как палач.
Каждый грешник обязан получить по заслугам уже здесь, на Земле. И Заур по праву палача помогает грешникам не уклоняться от их обязательств. Ибо палач – это воплощение Закона на улицах. Палач – это патрульный, прокурор и судья сразу. Три в одном двадцать четыре часа в сутки без выходных и отпусков. Трактуя Закон по собственному разумению, палач выносит приговор и приводит его в исполнение, как умеет и как считает нужным. Палачами заслуженно пугают непослушных детей.
А уж палач, которому больше незачем жить, опасен как никто другой.
* * *
Шириной арочное сооружение, к которому нас привели, было метров сорок, длиной все сто, а то и больше. Вход перекрывали мощные ворота. Если бы Голован не прокашлял нам, что каждый барак в лагере – бионоид, я подумал бы, что ничего особенного это сооружение не представляет. А так… Не ворота это, а челюсти биомеханической твари. Так что проходя меж створок, ты, Макс, по сути добровольно позволяешь себя съесть.
И ещё сына с собой тащишь.
– Как и «мячи», бараки наблюдают за нами, записывая каждый наш шаг, каждое движение – и показывают его путникам, – предупредил нас Голован, шедший во главе процессии своих сподвижников.
– Тогда почему мы…
– Потому, Край, что конкретно этот барак я вырастил сам из вот такой крохотной заготовки, – он поднёс к моему лицу кулак, то ли показывая размер заготовки, то ли угрожая физической расправой.
Плотоядно чавкнув, ворота за нами сомкнулись.
Первое, на что я обратил внимание, – посреди ангара стояло чучело.
Мало ли, может, тут обитают воробьи, которые уничтожают посевы, вот местные зэки и соорудили это нечто из палок, с которых кое-как ободрали кору. На палках закрепили обломки черепицы, обрывки мочала, ржавые пружины. В древесное туловище воткнули продолговатую, суженую внизу голову, на которую для пущей важности напялили противогаз. Ноги же чучелу сделали совсем забавные – к туловищу прикрутили проволокой по метле. Если что – чучелом можно мести полы в ангаре.
– А на кой здесь это… – начал я и осёкся.
Чучело повело рукой-палкой в мою сторону, а потом, чуть отставив ногу, принялось ритмично шаркать ею по полу.
Шлем мне тут же прояснил смысл этих движений: «По какой чалишься, урка? Твоё место возле…» Наш сопровождающий гневно покашлял на чучело, и то вновь обиженно застыло, так и не сообщив координаты того места, где мне – по его мнению – следует находиться.
Патрик и я принялись озираться. Нары как нары – одни больше, другие меньше, с учётом, видно, физических недостатков сидельцев. Рядами нары. Между ними проходы. Шкафы ещё какие-то – для личных вещей? Только вот ни вещей, ни даже постельных принадлежностей я не высмотрел. Ангар был необитаем.
Я топнул. Пол оказался твёрдым, но упругим, точно толстая резина или кожа крупного животного. Кита, например. Я никогда не топтался по коже кита, но почему-то мне кажется… Или динозавра. Обязательно крупного. У диплодока наверняка была такая же кожа…Пол под ногами у меня дрогнул, чуть приподнялся. Я нервно сглотнул.
Заметив это, Голован весело прокашлял:
– Мой малыш этого не любит. Когда роняют на него острые предметы и предметы тупые, но тяжёлые. Когда прыгают на нём, не любит, и когда танцуют тут, и ещё он не любит…
– Понял, – кивнул я. – Передайте малышу, что впредь такое не повториться.
– Он – член нашего братства. Он тут с нами отбывает срок. – Голован принялся расхаживать по помещению и корчить из себя сеятеля: доставая из кармана скафа на груди горсти некой смеси, напоминающей сухой корм для аквариумных рыбок, он разбрасывал эту смесь тут и там, широко поводя рукой.
Зачем он мусорит? Я так и не задал Головану этот вопрос – заметил, как исчезают с поверхности пола крупицы «сухого корма». Их попросту всасывало в «резину».
– Мой малыш как поест, так сразу становится добрее, – пояснил Голован свои действия.
– Я тоже… Как червячка заморю, так сразу…
Патрик толкнул меня локтём в бок, и я замолчал.
Мало ли как переводчик голована разберёт устойчивое выражение русского языка. Может, в мире людей с большими черепами «червячками» называют что-то неприличное.
К счастью, обошлось.
Перо, похоже, основательно надымил своей иерихонской трубой – в ангар всё прибывали и прибывали заключённые всевозможно вида, цвета и размера. Забрели сюда по зову такие громадины, что могли в ворота едва протиснуться ползком, а были и такие, что шмыгали под ногами и между у меня и Патрика. От пестроты расцветок скафов и просто наружных покрытий, устойчивых к радиации, пестрело в глазах. Я даже жмурился иногда. К тому же собрание комитета паханов и шестёрок шумно трещало, кашляло, рычало, фыркало дымом из разнообразных отверстий, распушивало хвосты и распускало перья. Кто-то переговаривался тычками. Иные просто пялились друг на друга – телепаты, что ли?
Я и Патрик вместе с Голованом и его командой стояли у дальней стены. Полукругом отсекало нас от прочих пустое пространство радиусов метра четыре. Когда на нарах и в проходах не осталось больше свободного места, ворота закрылись. Голован велел проверить всем, нет ли поблизости «мяча». Очень важно, чтобы на сходку не проникла ни одна видеокамера путников.
Минутное всеобщее шевеление – и тишина, нет сообщений о шпионах.
Выждав, пока все успокоятся, перестанут вертеться, цепляя соседей гребнями, когтями и шлангами систем, фильтрующих воздух, Голован начал кашлять так, что его впору было отправить в санаторий для туберкулёзников, а то и вовсе – пристрелить на месте из жалости. Чуть ли не выплёвывая лёгкие, кашлял он долго, самозабвенно. Смысл его многих форсированных выдохов через рот, вызванных сокращением мышц дыхательных путей, сводился к следующему: двое камрадов – подразумевались я и Патрик – без принуждения, но сугубо добровольно прибыли в исходник, чтобы, добравшись до Цитадели, задействовать специальную штуковину Прародителей, которая способна уничтожить всех путников одним махом. А так как на пути камрадам будут угрожать множество опасностей, каждый уважающий себя зэк просто обязан вступить под наши флаги и единым фронтом двинуть на приступ Цитадели, где без малейшего сожаления, если надо, сложить голову в бою.
Новость вызвала среди иномирцев сначала сдержанное, а потом всё более заметное оживление. Про сложить голову им не понравилось, а вот всё прочее – очень даже пришлось по душе.
Заметив, что речь его достигла слуховых отверстий собратьев по лагерю, Голован принялся кашлять насчёт того, что доколе терпеть муки, ниспосланные братьям путниками, возомнившими себя вершителями судеб целых миров. Давно пора дать им отпор! И если раньше не было ни единого шанса для реванша, то сейчас каждый заключённый может помочь всеобщему делу и заслужить славу низвергателя тиранов!
Когда накал страстей достиг апогея, к делу подключились Колобок, Зебра и робот-меха. Колобок выдувал и лопал розовые пузыри диаметром метра два, Зебра оглушительно ржал, а меха потрясал пулемётом над ними. По конец действа Перо выдал очередной трубный глас и основательно задымил ангар.
Что тут началось!..
Каждй зэк считал своим долгом выразить мнение по поводу. Шум стоял просто неимоверный. А тут ещё взвыла сирена ангара – Голован прокашлял мне прямо в микрофон шлема, что это предупреждение: сюда хотят прорваться бионоиды. Ангар их, понятное дело, не пускает, ведь его лично об этом попросил Голован, но долго сдерживать не сможет… Тут иномирец замер, чуть ли не перестал дышать, а потом кашлянул, что ему пришло личное сообщение от ангара: тот только что уничтожил самого настырного бионоида.
– Времени у нас мало. – Голован занервничал. – Надо побыстрее заканчивать собрание, пока сюда не ворвались «мячи» и не испортили всё.
Кто бы с ним спорил, но не я.
Мне вообще всё происходящее казалось полным бредом. Иные миры, летающие «мячи», полчища чудищ вокруг… Я сплю и вижу дурной сон. Это просто кошмар. Я скоро проснусь в свою уютную холостяцкую квартирку в Вавилоне, врублю телек, позавтракаю в одиночестве, потом – в одиночестве пообедаю и к ужину поеду в «Янтарь», где вокруг будет множество людей, но по сути я всё равно буду один…
Здесь я хотя бы с сыном.
Так что не буду щипать себя за руку, чтобы проснуться. Велев роботу, Зебре и Колобку посторониться, а Перу воздержаться впредь от спецэффектов, Голован выдвинулся вперёд и попросил у дорогих соратников по борьбе минуту внимания. В ангаре стало тихо-тихо, и все услышали скрежет и визг, какие издаёт дрель, впиваясь сверлом в металл. Арочные своды ангара, как и пол под ногами, дрожали от боли. Зэки заозирались, зашушукались, кто-то то ли со страху, то ли от избытка энтузиазма через клапаны защиты громко высвободил кишечные газы.
Голован вновь попросил минуту внимания, но на этот раз воодушевить толпу ему не дали.
Среди иномирцев началось какое-то волнение, будто через стройные ряды что-то двигалось, но я не мог увидеть что, пока это существо не выбралось прямо в полукруг свободного пространства. Скаф у этого сидельца был разрисован ничуть не меньше, чем у Голована. Только очень авторитетный в лагере иномирец мог себе позволить такую «живопись».
Похоже, он был представителем особой расы – переходной между людьми и крысозаврами. Удлинённый, вытянутый в лицевой части череп. Вместо привычных ноздрей – чёрный нос-пуговка. Лицо покрыто короткой серой шерстью. Когда он улыбался, обнажались зубы, заострённые на кончиках, точно иглы. Микки Маус, тля!
– Его зовут Крыса, и он тут в почёте, – прошептал мне Патрик, поразительно быстро успевший вникнуть в местные реалии. – От него многое зависит. Даже больше, чем от Голована.
Словно подтверждая его слова, Крыса разразился длинной серией похрюкиваний.
Учитывая особенности внешности, ему более приличествовало пищать, что ли, но уж как есть. Крыса предельно доступно объяснил присутствующим свою позицию: он против похода на Цитадель. Никто из тех, кто ездил на разведку к Цитадели, не вернулся. И не потому, что там очень хорошо, а потому что очень плохо. Смертельно плохо. Цитадель не взять, путников не остановить. Так что он никого из подконтрольных ему бараков не отпускает и остальным идти не советует.
После чего Крыса повернулся к нам спиной, демонстрируя своё презрение. У самой задницы его скаф топорщился и едва заметно шевелился. «Ба, да у него там хвост! – понял я. – И не какой-нибудь огрызок, как у хомяка, но реальный правильный хвостище».
– Да, ещё… – не оборачиваясь, бросил Крыса. – Вездеход я вам не дам. И Доктора не отпущу, Доктор в лагере нужен.
Что-либо возразить ни я, ни Голован не успели.
Арочные своды ангара и ворота во многих местах одновременно прохудились – их продырявили «мячи». В свищи хлынули сотни бионоидов с пропеллерами – в воздухе стало тесно от них – и, встревожено жужжа, зашныряли между заключёнными, над их головами, крыльями и шипами. Они залетали под нары, совались в шкафы и зависали перед забралами, пытаясь высмотреть хоть что-нибудь подозрительное.
Как бы не обращая внимание на наблюдателей, зэки через одного принялись заваливаться на койки – койки в бараке были очень разные, ибо то, что годится шестипалому мужику, не подходит крысозавру – и просто слоняться без дела. Отдельные личности прямо на полу уселись играть в нечто вроде сёги. Другие чуть поодаль – в подобие го.
Я и Патрик держались спина к спине. Робот-меха и Зебра чуть выдвинулись, прикрыв собой нас и Голована. Колобок забился в угол и старался не отсвечивать – герой, молодец!..
Если бы у «мячей» были лица, то на них нынче застыло бы выражение недовольства. Какого-либо криминала они найти не могли, но подвох чуяли, поэтому и не спешили улетать.
Но вот они всё же потянулись вереницей к открытым после их прибытия воротам ангара.
Голован облегчённо кашлянул.
И как сглазил.
Последний «мяч» передумал расставаться с заключёнными – выбравшись из ангара, он решил нанести повторный визит. Сделав круг над притихшими зэками, сообразившими, что возвращаться – таки дурная примета, бионоид завис перед чучелом, вокруг которого тотчас образовалась пустота. Иномирецо, казалось, дремал, но только рядом возник «мяч», встрепенулся, повёл к нему рукой-палкой и шаркнул ногой-метлой:
– По какой чалишься, урка? Твоё место возле…
На шарообразной поверхности бионоида вспух значительный чирей, кожа лопнула, из нарыва вылетела стайка квазиживых тварей, напоминающих пчёл, и устремилась к чучелу. Миг – и они обсели его. И разом взлетели, унося с собой куски древесной плоти и защиты. От противогаза мало что осталось, от метёлок тоже… За раз «пчёлы» объели две трети тела чучела. Покачнувшись, то, что осталось от иномирца, рассыпалось по полу древесной трухой.
Эффектно, ничего не скажешь. Так эффектно, что захотелось поймать этот «мяч» и хорошенько, до порванной в клочья камеры, сыграть им в футбол.
Зэки дружно посыпались на пол. Те, что ловчее, забрались под нары. Остальные просто грохнулись мордами и лицами в горизонталь, кто где был, и верхние лапы-руки забросили себе на затылочную часть шлемов, а нижние конечности – кто мог, кому гибкости хватало – на поясницу.
Меня и Патрика казнь настолько впечатлила, что мы не сразу сообразили сделать как все. Не надо выделяться на фоне аборигенов. Голован, Зебра и робот уже залегли, а Колобок изо всех сил пытался стать площе, когда мы соизволили-таки последовать примеру заключённых.
Жужжа пропеллером, окружённый роем «пчёл», не спешащих вернуться через нарыв в тело носителя, бионоид медленно двинул над нарами. Кажется, он не заметил нашей с Патриком оплошности. От этой мысли стало чуточку легче, потому как противопоставить «пчёлам» мне и сыну было нечего. Да судя по реакции робота, вооружённого пулемётом, в бараке ничто не мог достойно возразить «мячу», который порхал где хотел и как хотел, высматривая, все ли выказали готовность подчиняться.
Осмотревшись сверху, видеокамера путников опустилась на свободный пятачок на полу. Чуть приподняв голову, я увидел, как из её круглого брюха выдвинулись жгутики-лапки, сделав «мяч» похожим на сороконожку, страдающую ожирением. Сороконожка эта резво подбежала к ближайшему смиренному зэку и выжидающе тормознула возле него.
Заметив опасность, иномирец захрипел и забулькал на родном языке, уговаривая бионоида не делать ему больно.
«Мяч» резко взмыл к потолку ангара, оттуда спикировав к воротам. «Всё, его миссия окончена, проверка завершена», – решил я.
И ошибся.
Про «пчёл» забыл. Пока я отвлёкся на носителя, они обожрали бедолагу-иномирца до смерти, а уж затем устремились за своим «мячом».
Да уж, это не колибри из предыдущего сектора. И не объективы на бетонных столбах. С местными камерами шутки плохи. Я встал на колени, потом поднялся в полный рост. Скрестив руки на груди, Патрик смотрел, как осторожно, по одному поднимаются с пола зэки. «Сколотить из этого сброда сплочённый боевой отряд будет трудной задачей, а то и вряд ли выполнимой…»
Голован встал с нами рядом:
– «Мячи» ведут себя странно. Всегда – не агрессивны. А вот уже второй день – странно. Такое случалось лишь однажды, давно-давно. Тогда вышел из строя Центр…
Иномирец рассказал, что Центр – это хорошо укреплённый и защищённый от внешних посягательств сервер-ретранслятор, в который «мячи» сбрасывают всё накопленную информацию, и где специальные бионоиды проводят им ТО, чинят, если надо, заряжают аккумуляторы, обновляют программное обеспечение, регулируют форсунки газораспределения и так далее, и тому подобное.
«Угу, – подумал я. – “Мячи” начинают свирепствовать, если Центр заглючит – это единственное условие их разлада. Следовательно, напрашивается вывод: кто-то вывел из строя хренов Центр добрых услуг, и летающие бионоиды, глаза путников в секторе, по сему поводу не в лучшем расположении духа.
Но зачем подвергать опасности всех существ, населяющих сектор? “Мячей” ведь тут много, и их атаки подобны нападению стаи пираний. Даже крупный бионоид окажется бессильным против них, превратившихся в свирепых вездесущих убийц. Так кому это могло понадобиться и зачем?..»
Кому – не знаю, а вот цель мне понятна: чтобы «мячи» не могли поделиться добытой информацией с путниками. Кому-то важно что-то скрыть. И вот тут очень показательно то, что Центр вышел из строя перед самым нашим появлением здесь.
Я вспомнил о надписи в отделении управления РСЗО в техносекторе… Потом кто-то навёл нас на портал, перейдя по которому в биосектор, мы едва не погибли от комаров… Громадный монстр с бивнями вынудил нас побежать по тропе, приведшей в сектор бионоидов…
Чёрт побери, да я постоянно ощущаю незримое присутствие некой силы, которая подталкивает нас в нужном направлении, руководит нами! И что самое мерзкое – непонятно, хочет ли она, эта сила, уничтожить нас или же ведёт к цели, помогает…
– Почему ты нам помогаешь? – спросил я у Голована внезапно охрипшим голосом.
Патрик тоже озадачился этим вопросом. Сын внимательно следил за реакцией иномирца.
Голован ответил не сразу, и на сей раз он кашлял без надрыва и неспешно:
– Я слишком долго уже здесь, в этом лагере. Слишком. Мне осталось либо умереть, либо отомстить путникам. Я всегда мечтал им отомстить, но не знал как. Теперь я знаю. Потому что знаешь ты, Край. Потому что знает твой сын. Я и мои товарищи, мы пойдём с тобой, Край. Вместе с вами мы победим!
Ну что я мог на это ответить?
Разве только кивнуть:
– Точно. Мы победим.
– Потому что другого выхода у нас нет, – без тени улыбки добавил Патрик.
И мне стало зябко и неуютно.
Выхода нет.