Книга: Пока драконы спят
Назад: 14. Прогулка без привалов
Дальше: 16. Панцирь черепахи

15. Святые мощи

Стены – высокие, из окаменевших древесных стволов. На возведение этой твердыни сотни плотников извели тысячи кедров. А сколько озер смолы залито в щели? Сколько слов-заклятий укрепили стрельницы и донжоны?
Стены, понятно, тройные: меж слоями дерева засыпана гранитная крошка, смешанная с глиной. Имеется также ров, заполненный мутной, зеленой водой. Во рву плещутся водяники, жирные твари, откормленные. И зубастые очень. Эрик заметил троих. Значит, вплавь к гарду не подобраться. Да и без надобности – есть перекидной мост, который с наступлением темноты поднимает стража.
Солнце уже вовсю жарило, и народу на мосту было как муравьев: туда-сюда, толкаются все, ругаются, смеются-обнимаются и пышут злобой – главное, при деле, не скучают. Отдельной вереницей – хмурая процессия людишек из-за стен: в лохмотьях, косматые, грязные, кожа в струпьях, вместо конечностей обрубки, вместо глаз бельма и дыры. Над язвами их вились мухи, на лицах застыло привычное страдание. Нищие. Профессионалы. Те, кто клянчит милостыню у гуляк-купцов и смазливых куртизанок.
Эрик никогда не видел столько попрошаек одновременно. Куда бегут? От кого? Что за напасть в гарде? Чума или свирепый правитель?
– Извините, господин, что обращаюсь. Но отчего нищие покидают гард? – Эрик заискивающе опустил глаза, изучая пыль на мозолистых пятках хозяина.
И куда только сапоги подевались? Исчезли, как и не было, вместе с плащом.
Старик хмыкнул и ответил:
– Уродство, малыш, – это приличный заработок: здоровые и молодые суеверны и хорошо подают. А нынче пополудни в сей гард, называемый Пэрим, внесут чудотворные мощи Иоанна Заточника. Как известно, мощи эти излечивают от всех, какие только есть, недугов. А кое-кому, хе-хе, не с руки, то есть не с культи, оздоровленье.
Навстречу нищим двигались богомольцы-бичеватели – семенили сплоченной стаей, предвкушая показ святых костей. Иногда кто-нибудь из богомольцев подкрадывался к зазевавшемуся путнику, и тогда семихвостка больно врезалась в тело бедолаги, вспарывая одежды и рассекая кожу до костей. И ответить нельзя! Ведь изуродованная плетью плоть есть жертва, угодная Господу нашему Проткнутому.
Бичеватели – самые мерзостные из истинно верующих. В родных краях Эрика этих сектантов привязывают к деревьям в Чужом Лесу – и народу хорошо, и черноволки сыты.
– Почему они избрали сей путь служения Богу? – пробормотал старик, глядя на бичевателей, головы которых венчали колпаки. – Есть же иные способы восславить Создателя. К примеру, аскетничество и уподобление святым праведникам. И не надо никого избивать до смерти. Лишь завтракай кузнечиками, пей водицу, грязную после стирки больничного белья, – Проткнутый любит идиотов…
– Далеко нам… еще? – От усталости голосок Гель стал подобен писку раздавленной мыши.
– Вдоль реки Гангрены до эспланады Инвалидов, послушники мои, и налево!
Троица миновала ворота.
Теперь Эрик постоянно вертел головой – в гарде было на что посмотреть.
У входа в таверну, мимо которой они двигались, инквизиторы играли в кости. В самые обычные кости. Людские. Только крестьяне используют рога и копыта коров и коз. Святые отцы не унижают себя столь откровенной подменой.
Эрик вздрогнул, ощутив на себе холодный, как зимняя ночь, взгляд. Скрестив ноги, среди игроков сидел тот самый прокаженный, что хотел купить детей на торжище.
Что он здесь делает?!
Кости упали на отполированную азартом доску. Покатился череп, разевая выщербленные челюсти. Ням-ням! – схватили зубы фалангу пальца. Чья косточка, а? Кто хозяин? Кого удача невзлюбила?!
Прислуживал инквизиторам мужчина в белом колпаке бичевателя, натянутом до подбородка и с прорезями-щелками напротив глаз. Он то и дело подбегал к единоверцам, проходящим мимо, но тут же возвращался к клиентам, ибо праздник праздником, а работа кормит. Увезут мощи – и что тогда? А тут еще посетители могут не заплатить. Они ведь инквизиторы. Скажут: обедня сия угодна Господу, Проткнутый возблагодарит тебя, о смиреннейший из сребролюбцев. И все – поклонишься, сдерживая вздох, и промолчишь в ответ: мол, и пяток кувшинов вина, вылитых в глотки святых отцов, тоже угодны Богу?..
Старик пятками приласкал скакуна. Кожаные ремни, протянутые от седла к детям, хлестко распрямились, намекая, что кое-кому надо быстрее перебирать ногами.
Расплетенные косы Гель вились по ветру, словно фата невесты, – прохожие оборачивались вслед, любовались.
Эрик смотрел по сторонам.
Двое прыщавых юнцов в подворотне тискали грудастую шлюху. Волосы ее топорщились колтунами. Слишком яркие, словно свежая рана, они были выкрашены в рыжий цвет.
Обнаженные по пояс мужчины резали барана – подняли за задние ноги, узким лезвием коснулись горла. Кровь, пузырясь, полилась на дорогу, под каблуки проходящему мимо коробейнику. Торгаш заругался, поминая родителей понаехавших чужеземцев, не признающих истинной веры. В глазах мужчин словно вспыхнуло пламя. Зовя стражу, коробейник убежал. Мужчины, хохоча, принялись свежевать тушу…
А потом была река, берег которой утонул в мусоре. Эрик то и дело оскальзывался на кишках, очистках и людских испражнениях. Полчища слепней и комаров досаждали ему, стопы глубоко погружались в мерзость, и в конце концов он упал на колени. Из носу полилась темная, почти черная кровь. Мутным от усталости взором уставился Эрик на высокое строение из окаменевшего кедра, возле которого он едва не разлегся. Крепкие ворота, обшитые листами бронзы, две башни из глиняного кирпича, зарешеченные дыры бойниц…
Ремни провисли, ничто больше не держало Эрика, он рухнул лицом в грязь. Роскошные волосы Гель осыпались осенней листвой на его спину. Боль, голод и жажда – все сразу навалилось на него. Тьма застилала глаза, пустыня, отец рядом, вот-вот Сохач вскроет вену и алая влага хлынет в пересохший рот…
Не хлынула.
Не пустыня.
И отца рядом нет.

Бьярни-викинг, или Шестой рассказ о ненависти

Равносторонний парус из грубого холста еще грозит сломать «старуху», но длинные весла – шестнадцать пар – уже подняты. Команда сидит на сундуках. Тишина, ни слова, лишь плеск волн, ударяющих о борта. И берег рядом, темная полоса в ночи.
Вырезанная из дуба голова дракона на носу, из липы – на корме. Щиты вывешены. Лютая сеча грядет, жаркая. Когда днище «большого змея» коснется отмели, а команда спрыгнет в воду, обнажая мечи и размахивая топорами, такое начнется! Такое!..
Икки улыбается, шрам от виска до подбородка – молнией:
– Скоро.
– Ага, – улыбка в ответ.
Буси давно забыл свое настоящее имя. Товарищи по оружию называют его Бьярни Узкоглазом в честь легендарного сына Гримольфа – за редкостное презрение к смерти. Если надо совершить безумную вылазку в стан врага, Бьярни всегда готов. И хоть волосом он черен и лицом не похож на рыжебородых наемников из племени дейч, воин он яростный, не помнящий себя на поле брани. Его странная манера боя поражает даже Харальда Лысого, повидавшего столько на своем веку, что на пять жизней хватит и еще останется. Харальд Лысый водил дейч на Хольмгард, на Миклигард и в Серкланд!
Бьярни понравилось у «свояков». Когда мужчины племени не воевали с соседями и за деньги, они охотились на гидр и морских драконов, но это скорее от скуки. В праздности великие мужи проводили значительную часть дней и ночей: спали по двое суток кряду, уминали за обе щеки мясо и не напрягались ведением домашнего хозяйства; для грязных дел Проткнутый создал женщин, стариков и детей. Те, кто не способен держать секиру, должны работать с утра и до ночи. А воину вменяется лечить раны телесные и душевные вином и брагой. Причем делать это надо ежедневно, аж до следующего вика под знаменами удачливого конунга.
Дейч никогда не были фольком гончаров и ткачей, дейч не резали моржовую кость и не портили узорами лосиные рога, не дули стекло и не чеканили монету, предпочитая отбирать эре у более работящих народов. Из-за лени дейч их земли частенько посещал голод; зимними вечерами старики обожали рассказывать истории о странах, где «с каждого стебля каплет масло».
Дейч были настолько ленивы, что откладывали обсуждение грядущего похода целых два месяца, оставив Аль-Абдара, посла великого конунга, на попечение молодой жены Харальда Лысого. Рыжая длинноволоска без приворотов и зелий вмиг очаровала смуглого чужеземца, мага и звездочета; красота – страшная сила. Единственное, что вырвало посла из объятий развратницы, так это опасение сорвать переговоры, чего никак нельзя было допустить, ибо великому конунгу нужны воины для сокрушения стен неприступного Йотунборга…
Шум прибоя. Огни на берегу. Дозорным не повезло: их вырежут первыми.
До пенистых бурунов десяток полетов стрелы. Ночь темная, волны высокие, дракары подкрадываются незаметно. «Солнечный ясень» – деревянный диск с иглой, тридцатью двумя делениями и дырой в центре – Харальд прячет в промасленный чехол. Камень-водитель – в меховой кошель. Кто первым выйдет на отмель? Харальд никому не доверяет. Если хочешь, чтобы все случилось верно, сделай сам. Возьми в помощь товарищей, проверенных десятками виков, заговоренных от холодной воды и внимания гидр, и сделай.
– Да поможет нам Проткнутый! – шевелятся обветренные губы Лысого, смазанные тюленьим жиром. На вожде лишь набедренная повязка, с тела его соскальзывают брызги. К предплечью оленьими жилами примотан нож. – Готовы?!
Ингольф и Хастинг кивают вождю. Они обнажены. Тела их лоснятся.
– Вперед!
Эти двое вместе с Лысым – лучшие колдуны дейч, и они прыгают за борт. И тут же опускается парус. Пока что некуда спешить. Волны принесут дракар к берегу.
Накануне Харальд Лысый пообещал Проткнутому большой кубок серебра и два кубка золота, если Господь поможет дейч при штурме замка и отнимет лишь чуто́к жизней соплеменников. Вспомнив об этом, Бьярни криво усмехнулся (иначе усмехаться ему не позволял полученный в бою шрам). Узкоглаз не доверял богу дейч, хотя и посещал храм по средам.
Обещанная Харальдом жертва смешна в сравнении с той, что в Старой Уппсале принес великий конунг Магнус Зловредный. Если верить слухам, девяносто девять человек, столько же водяников и щукарей, столько же единорогов-призраков, петухов и собак повисли на деревьях, болтаясь на ветру. Даже бесстрашного Бьярни это зрелище впечатлило бы.
– Клянусь Проткнутым, мы возьмем эту твердыню. И раньше Слейпнир охромеет на все копыта, чем неудача постигнет нас, – шепчет Бьярни вслед волнам, поглотившим троицу.
Херсир плывет к берегу. Он выйдет на камни, заваленные смрадными водорослями, он проползет от костра к костру, сея смерть и поливая всходы тлена людской кровью. Не успеет единственная луна скрыться за тучами горизонта, как погаснет самый дальний огонь слева. То будет сигнал – команда дракара поднимет парус и наляжет на весла. А вслед за ними к берегу устремятся еще сотни ладей.
Но Бьярни первым кинется ко рву замка. Первым поднимется на стену и ворвется в покои мятежного правителя, вернувшего подарок самого́ Зловредного – богато украшенный корабль под парусом цвета пурпура.
Так и случится, да.
Пленных брать не будут. А зачем? Корми их, грабить мешают, обуза. Двести голов ярых защитников замка развесят на копьях, воткнутых в деревянный помост центральной площади Йотунборга.
Знаменитый бастион, оплот жестоких разбойников, падет!
Эти ворота и башни – крепость, равной которой не отыскать во всем Мидгарде. Лучшие бойцы Мира считают Йотунборг своим домом, надежным убежищем. Только воинов не старше пятидесяти лет и не моложе восемнадцати зим допускают в замок. И никаких женщин, никакого разврата, строжайшая дисциплина, азартные игры запрещены, распитие браги карается повешением. Уйди за стены более чем на три ночи – назад дороги не будет. Добыча – поровну, месть за товарища – свята, трусость – позор, не смываемый даже кровью.
И все же Йотунборг рухнет под железной пятой Магнуса!
«Пища волка» непокорного конунга Хардрода Доброго, омытая «волной битвы» и окропленная «по́том меча», склонится к ногам «расточителя янтаря холодной земли кабана великана» – так воспоют скальды подвиг Бьярни Узкоглаза в «прибоях дрожжей людей костей фьорда».
Но это будет после. А сейчас Бьярни, насквозь промокший, выбрался на берег, сжимая в руке длинный узкий меч, выкованный по его заказу. Воина встретила троица колдунов. Откровенно говоря, херсир не знал даже простейшего заклинания баллисты и требюше, но кое-что он умел. Возможности Ингольфа и Хастинга немногим уступали умению Харальда. Плутеус для всего воинства они не сотворили бы, но…
В общем, не зря гордый Аль-Абдар целых два месяца терпел невнимание дейч.
– Готов убить сотню врагов? – спросил Хастинг.
Днища кораблей напоролись на подводные камни, воины ссыпались железными горошинами в пену взъерошенных волн.
– Да! – ответил Бьярни, раздевшись по пояс, слюна потекла по его подбородку. – Удача любит безумцев!
– Потому-то ты и будешь сегодня нашим берсерком, – похлопал его по плечу Хастинг. – Нет у нас столько эре, чтобы купить настоящего.
– Я?! Нет! – Бьярни отпрянул, выставив щит перед грудью. – Я не хочу! Нет!
Но все уже было решено.
– Иди. – В рыжей бороде Ингольфа запутались капли крови из прокушенной губы.
И Бьярни смирился – пошел. Над телом его заклубился пар. Чувствуя неимоверную легкость, он побежал, удивляясь своему порыву. Каждый шаг – как пять, как десять. И крику стало тесно в его глотке:
– Аа-а-а-а!!!
Зубастая челюсть-стена неслась навстречу, угрожая деснами-донжонами и дырами бойниц. Кладка из окаменевших кедров стремительно приближалась, хотя воину казалось, что сам он неподвижен. Он словно пух гагары, и сила переполняет его члены. Он способен черепом расколоть гранит скалы. Запросто, дайте скалу, а лучше две!
Вот только руки, увитые плющом вен, не слушались. Ноги, просоленные морем, были сами по себе. Бьярни по прозвищу Узкоглаз не сразу понял, что он летит и ветер свистит в его ушах. Это колдуны подняли его в воздух, это они ритмом слов толкали его сквозь стихию. Тело викинга искрило молниями, мерцало. Это защитники Йотунборга метили в Узкоглаза из луков. Но их стрелы лишь отскакивали от Бьярни, не в силах даже оцарапать его.
– Р-ры-а-а-ааа!!! – зарычал он.
Когда до ворот замка можно было доплюнуть в два рта, Узкоглаз резко взмыл вверх, закутавшись в черный плащ неба, пуговки-звезды на котором были срезаны ножами туч. Внизу пояс рва обвивал отнюдь не девичью талию башен. В ладони скрипела рукоять секиры. То ли треснет дерево, то ли изойдут на труху пальцы. Меч ножнами ласкал бедро.
С высоты Бьярни рухнул на замок.
Вспышка! Копье ударило в напрягшийся от холода сосок: древко вдребезги, щепки запутались в волосах цвета вороньих перьев.
– Аа-а-а-а!!! Р-ры-а-а-ааа!!! – это песня ненависти, злобный нид презрения.
Бьярни кувыркнулся в воздухе, прижав колени к груди. Спина взбугрилась мышцами, разболелась голова: дракон, спрятанный в черепе, умолял выпустить его наружу, позволить ворваться в сечу и, оберегая господина от хладного железа, насладиться чужой кровью.
Тело Бьярни превратилось в каменное ядро, и ядро это с грохотом вонзилось в стену Йотунборга. Стена вздрогнула, от зубцов наверху до самого рва зазмеилась трещина. И посыпались с неба огненные стрелы. И взвыли от ярости защитники замка, готовясь выплеснуть на атакующих растопленную в чанах смолу.
Но, вытащив дракары на берег, воины Магнуса не спешили под стены замка с таранами в руках, и корабельные мачты не сбивали они в лестницы. Конунг ждал. Нетерпеливо поглядывал на колдунов, простерших длани к черным небесам. От запястий троицы к телу Бьярни струились молнии, сполохи-нити то натягивались, то провисали на мгновение.
Бьярни – молот. Стена – наковальня. Что крепче, а?
Он приложился ребрами о кладку, дыхание прочь, в глазах потемнело. Удар! Еще! Еще! Крошится камень. Стена вот-вот рухнет.
Уже рухнула.
Узкоглаз опустился в клубы пыли. Оборвались нити-сполохи. Там, на берегу, колдуны бессильно свалились на мокрую гальку.
И началось.
Ыыыышшчч! Секира расколола череп надвое от виска до бороды. Кончик меча вырезал руну войны на горле врага.
– Аа-а-а-а-а! – спешили к пролому головорезы Магнуса.
Но Бьярни успел раньше всех.
И он счастлив.
В пожаре, в копоти ничего не разобрать. Под ногами алые ручьи.
В багровом зареве обозначился храм. Здесь, как и во всем Мидгарде, поклоняются Проткнутому. Но для настоящего викинга нет ничего святого.
– Кхы! – Он сплевывает хлопья пены и плечом вышибает дверь, разрисованную причудливым орнаментом. На его теле не отыщется сухого пятнышка: чужая кровь пропитала холщовые штаны, слиплась в волосах.
Святые отцы умирают словно бараны под ножом мясника, они даже не пытаются защищаться. Их смирение не смягчает Бьярни, но лишь сильнее раззадоривает. Факел падает на сваленные в кучу дароносицы и трупы святош. Все это взбрызнуто благовониями и приправлено осколками ритуальных сосудов.
Убивать! Жечь! Не останавливаться!
С самого толстого святоши он содрал кожу и ножом приколол к дверям полыхающего храма.
И снова в бой. И высверки стали. И вкус железа на языке – это зверь рвется наружу.
Не пускать!
Самому мало.
* * *
Широкая пасть бойницы, ставни выбиты. Снаружи – охваченные пожаром руины.
В покоях владыки Йотунборга тесно от непрошеных гостей. Товарищи рады за Бьярни, дейч одобрительно ржут, втирая в бороды пролитую из кружек брагу. Как же, Узкоглаз огромной чести удостоен, ха-ха! Чести встать на колено перед конунгом. Да, перед самим Магнусом, но все же на колено!
А что поделаешь, коль Зловредный потребовал от него присягу вассальной верности? Тут и руки, о меч намозоленные, в ладошки конунга сунешь, и поклянешься служить верой и правдой. А на колено надо опуститься, чтоб было удобней ножки Магнуса целовать.
Хе-хе! Ах-ха-ха! Сапоги лизать! Словно пес шелудивый! За кость обглоданную!
У Бьярни отобрали оружие. Точнее – сам отдал. Он не успел омыть тело, чужая кровь каплет на шкуру палэсьмурта, распятую на полу, а в глазах еще мерцает багровое зарево. Бьярни смутно понимает, что происходит. Ему говорят что-то, кричат в ухо – просят помочь, не отказать.
Но Узкоглазу на все наплевать, у него лишь одно желание – рубить и жечь!
– Эко его ворожба держит! До сих пор что берсерк-излишек!
Чужие усы щекочут ухо. Бьярни смешно, он смеется, он хохочет. И тогда приемыша дейч бьют под колени, валят на шкуру палэсьмурта, каблук сапога тычется в лицо: на! Принимай подарок судьбы!
Бьярни рычит от ярости.
Его крепко держат.
Он слышит, как великий конунг Магнус Зловредный, удивленный столь бурным проявлением чувств, нарекает бесстрашного воина по прозвищу Узкоглаз графом де Вентадом и жалует графу замок. Да не просто жалует, но с условием оплаты в рассрочку на пять лет.
Отныне Бьярни-берсерк чужой среди дейч. Но он не жалеет об этом.
Граф де Вентад – каково, а?!
* * *
Пути-дорожки сынов Ёсиды разошлись в Мире, который местные зовут Мидгардом. Больше не чувствовал брат брата, даже думать о родстве позабыли. Один сутану нацепил, второй в благородные выбился, кровью заляпав себя от пяток до макушки. Да только суета это все. Столько времени зря потеряли…
Где искать пропажу? У кого спрашивать? Мол, видали вдруг, валяется где под кустом чужой талант, разработка «Дайме байтекс», сертификаты прилагаются? Или шептались тени в углу, лешак пеньками скрипел, мороз снежинки укладывал рунами, указывая Путь близнецам?
Нет? А что так? Ах, не мил вам вельможа вопрошающий, а инквизиторов вообще на дух не жалуете? Ну, так научим сейчас любви и уважению – сталью промеж ребер! Святой водой, кипяточком в горлышко зальем!..
Икки примкнул к племени дейч, наемникам, обожающим разгульное веселье и звон мечей. А вот понравилось ему. Пей да танцуй, люби рыжекосых дев да спи с утра до вечера, с вечера до утра. Ха-а-ар-рашо! Вот только не давали покоя мысли об отце, родной Китамаэ, о том, что надо отомстить и вернуться. Потому что тяжко, когда покоя нет и уверенности в том, что жизнь твоя – не пустышка, ведь предназначен ты для большего, а согласился променять себя на ерунду только потому, что большее у тебя отняли!..
Вкушая пищу у костра стариков, не насмехался Икки над немощью, но слушал мудрых. И понял он: в Мире Гардов лучше всех благородным живется. И если по крови Икки, он же Бьярни Узкоглаз, в бароны и графья не годился, то на войне и в турнирах можно заработать имя и славу, почет и увесистые кошели, полные эре, а следовательно, и право творить разбой и смерть безнаказанно!
Одна война, вторая, третья…
Взятие прославленного замка…
Посвящение в рыцари…
После стен Йотунборга, проломленных плечами Бьярни, закаленный битвами граф де Вентад много странствовал по Мидгарду. Злые языки утверждали, что вельможа не только в турнирах участвовал, но и на дорогах свирепствовал, а бондов зарезал больше, чем бубонная чума скосила. Но прежде чем убить, допрос устраивал – с пытками лютыми…
Однажды в пути рыцарь занемог, едва Проткнутому душу не отдал. А чуть оклемался, сразу женился на прекрасной даме. Ведь замок жалованный простаивал, должок копился. А если стребует Магнус Зловредный по чести и совести и, не получив свое, попросит вон? С тех пор де Вентад турниры забросил, далеко не выезжал, завел на содержании верную дружину. Дочь у него родилась – девочка болезная, а все ж родная кровиночка. Да и мстить уже не хотелось, Проткнутый с ним, с даром-талантом.
Прости, отец, сына твоего Икки, Бьярни-берсерка, графа де Вентада.
Прости!
Назад: 14. Прогулка без привалов
Дальше: 16. Панцирь черепахи