Зовите меня трэль.

Я – раб. Я – безымянный. Вытирайте ноги о мой живот, плюйте в рот – я буду молчать, внимая хозяину, справедливому и благородному. Вырежьте мою печень и накормите свиней, ваших псов и наложниц – я приму с благодарностью самые жестокие муки.

Я – никто.

Меня продал в рабство ты, мой отец Снорри Сохач!

Я помню, как сдавила грудь лютая ненависть, когда ты, отец, сказал, что торговаться не намерен. Как вырвался я из крепких объятий стурмана-бородача и бросился к тебе. Да-да, я желал смерти родителю, я мечтал впиться в твое горло, я…

Я был не прав, отец. Прости глупца!

Я знаю, теперь знаю, ты хотел как лучше. Ты предложил стурманам меня, понимая, что мореходы распознали талант и возрадовались, ведь адепты Университета дали бы вдесятеро от того, что ты затребовал за рыжего мальчонку.

Ты знал, отец, что так будет. Но я-то, отец, я и подумать не мог!..

Твой длинный ус, неожиданно отвердевший, подобный стальному пруту, хлестнул меня по лодыжкам, уронив лицом в гальку. Однажды, отец, я видел нанизанного на твой ус черноволка, посмевшего ночью прокрасться в овин…

Пришлось вернуть половину эре за то, что ты испортил чужую собственность. Ты сломал мне ноги, отец. Ты сделал это намеренно. Ты боялся: вдруг меня продадут на галеры или в серебряные копи. Ты лишил меня выбора: я должен был стать лизоблюдом или умереть.

Я жив.

И я – лизоблюд.

И однажды я вернусь, отец.

Девочка горевала, когда мужчина ушел.

Девочка забыла своего отца, он умер так рано. Она представляла его таким же сильным и справедливым, мудрым и грозным, как Сохач.

И таким же… предателем?

Ведь предал. То есть продал. Ее, маленькую девочку, которой так хотелось стать ему дочерью… Потом она подросла бы и любимой подругой нырнула под одеяло – вместо глупой неряшливой старухи, родившей смешного рыжика…

Девочка плакала. Хотела остаться на берегу, а ее тащили по сходням на дракар. Ее били, но она не чувствовала боли: драконья желчь черепашьим панцирем покрывала кожу.

Иные рвут волосы от горя. У девочки были светлые пряди, длинные-предлинные – они обернулись растревоженными, яростно шипящими змеями.

Высокий бородач сунулся к девочке. Странный он какой-то. Нормальный человек с пеной у рта да с огромным топором в волосатой руке разве кинется на кроху, у которой вместо волос непонятно что? Змеи встретили стурмана поцелуями в лицо, в плечи и горло – крепкие засосы, быстрый яд.

Бородач умер в корчах, суставы его распухли, живот вздулся и лопнул. Девочка подняла топор. Тяжелый топор, неудобный.

Волосы лучше.

Надежней.

Со вчерашнего вечера в желудке Эрика плавали лишь креветки. Утром отец заторопился куда-то, отказав детишкам в завтраке. Жрать хотелось так, что себя съел бы, жаль только без соли-перца добро переводить. Не по-людски это, если приправ нет.

А тут столько всего! Вкусного! В котлах варится, на вертелах шкварчит, в бочках засолено!

– Стурманы. Пришли, значит.

– Пришли? – Эрик обрадовался. – Это хорошо!

У выпирающего в море причала покачивались на волнах три ладьи. То есть эти… дракары. Но тоже три. Передние и задние части кораблей крытые – чтобы вестовому и кормчему головы не напекло. Середины спрятаны от непогоды под суконными палатками черного цвета. По причалу к ладьям и обратно сновали мужчины, нося и катая тяжести: бочки с водой, клетки с птицей, окорока-солонину, связки вяленой рыбы, охапки стрел, абордажные крючья и прочее разное вроде топоров, мечей и копий. В вик мужчины собрались, на промысел к заморским богатеям, у которых всего вдосталь. А у стурманов в пустых кошелях только дыры водятся, да и те штопаные. Так что делиться надо, как завещал Проткнутый. Потому и вик, что подобру-поздорову никто лишнего не отсыпет – вопреки заветам. А оружие – это так, для уговоров. Да и заведено издавна, чтоб у каждого стурмана топор на широком поясе висел. Оно, конечно, неудобно с заточенной сталью бочки катать, да только без нее еще неудобней будет, если нападет кто.

– В дальние страны плывут? – уставившись на вертел с румяной свиной тушей, спросил Эрик у длинноуса.

– Ага, в дальние.

– А нас возьмут? – На самом деле Эрик хотел спросить, накормят ли его вкусным мясом, но негоже показывать, что голоден, и напрашиваться без приглашения.

– Еще как возьмут, не сомневайся.

Две стрелы высекли искры из камней в нескольких шагах от путников. Троицу заметили. Велели не спешить, не бегать понапрасну. Коль в гости сами заявились, то и дергаться без надобности. И это, вдруг вы – лазутчики вражеские, и вас пытать надобно?..

Их привели к огромному мужичине. Ноги у него – стволы дубов, руки – кедровые корни. Лицо шрамами затерто – постарались чужие мечи, узоры высекая: по лбу через правую бровь, по щеке вилась белесая полоса, на грудь спадая. Еще наискось от левого глаза, нос пополам. А вместо самого глаза – дыра, прикрытая длинной прядью с заколкой-пластиной, отделанной жемчугом. Зато правое око насмешливо блестело, уставившись на Снорри и детей.

Эрик таких крупных мужчин не видал никогда. В Замерзших Синичках здоровяки редко рождаются. И по соседству кровь не та. Есть, конечно, высокие да широкие. К примеру, Джаг Крысятник. Но Джаг водяных крыс ловит, его тяжело представить с выбитым в бою глазом и с двуручником на плече. И уж тем более Джаг никогда не рыкнул бы на Снорри Сохача:

– Каким приливом сюда?! Тухлятиной намазано, вот и прилетели?! А ну́ как я тебя и щенят твоих стравлю бойцам на забаву?!

– Меня, ярл, и груз мой духи болотные хранят. Духи осерчают, удачи вам не будет. – Сохач показал одноглазому великану вечно голодный бубен и ударил им себя по лицу. Натянутая кожа, гулко чавкнув, содрала лоскут со щеки.

Главарь стурманов отшатнулся. Чуть было не скрестил на груди копья Проткнутого, хоть ему и не положено. У стурманов иная вера, отцы-инквизиторы с ними потому и воюют много лет уже. Сколько Эрик себя помнит, столько мечами и балуются. И сколько отец Эрика помнит. И дед. И…

– На пользу я здесь, и груз мой на пользу. Торговать хочу. Купи, ярл, рабов у меня.

– Э-э? – удивился громадина-стурман.

– Вот этих желторотиков. Мальчонка – лизоблюд, берегите миски, вилки прячьте, коль жизнь дорога. А девчонка – перевертень, зубастая она, с нею аккуратней, кроха еще, зато умения в ней на пять палэсьмуртов.

Эрик открыл рот. Он поверить не мог, он…

– Купи, ярл, недорого отдам. Возьми, не пожалеешь.

– Лизоблюд? А чего такой рыжий?

– В мать.

– А девка точно перевертень?

– В отца.

– И?..

– По две ладони серебра за каждого. И это последняя цена. Соглашайся, стурман.