Мария и Дарнли ехали бок о бок далеко впереди остальных по дороге, ведущей из Эдинбурга в Стирлинг. Стоял свежий мартовский день, ясный и бодрящий; казалось, что ветер, обшаривший зимние кладовые и обнаруживший их пустыми, торжественно объявлял о начале весны. Это время в Стирлинге уже подходило как для обычной, так и для соколиной охоты, но, даже если она окажется неудачной, Мария была рада покинуть пределы Эдинбурга.

Эдинбург, где почти безраздельно правил Джон Нокс, а крыши домов стояли тесно, как сплетничающие женщины, угнетал ее дух. Лорды Конгрегации были подлинными правителями Эдинбурга и прочно держали его в руках.

Но здесь, за городом – ах, какой простор, какие краски, какой свежий и чистый ветер! Стирлинг находился примерно в тридцати семи милях к северо-западу от Эдинбурга, если следовать вдоль залива Форт до того места, где он переходит в реку Форт. По мере того как река мелела, она становилась серебристой и отражала серовато-синее мартовское небо с бегущими облаками. Окрестная земля только что сбросила побитую молью зимнюю шубу, в некоторых местах уже проступили радужные зеленые тени.

– Там будут соколы? – спросил Дарнли. – У меня был чудесный сокол в Англии, но мне пришлось оставить его.

– Это соколы с Оркнейских островов. Ты будешь доволен ими. – Она повернулась в седле и посмотрела на остальных, отставших примерно на сотню футов и растянувшихся в яркую цветную линию: три Марии, Риччио, Мелвилл и лорд Джеймс. Слуги, музыканты, священники и камергеры уехали раньше для подготовки королевских покоев.

– Они будут слушаться меня?

– Разумеется. Разве они не признают настоящего принца? – Она наклонилась в седле и поцеловала его.

Ах… его поцелуи… «Мы должны скорее пожениться, иначе я непременно согрешу, – подумала она. – Я думаю о нем и о его теле даже во сне, когда должна отдыхать».

– Сколько еще ехать? – спросил Дарнли.

– Скоро мы приблизимся к Стирлингскому мосту. Там…

– Там Уоллес разгромил англичан в 1297 году. Пожалуйста, не нужно давать мне очередной урок истории. Если ты чувствуешь себя обязанной запоминать каждый исторический факт, зачем утомлять меня ими?

Его слова расстроили ее. А как же речи о том, что он чувствует себя шотландцем?

– Это и твоя история; во всяком случае, ты так говорил. И если тебе предстоит стать королем…

– Королем настоящего, а не прошлого.

– Тем не менее ты должен знать основы шотландской истории, – сказала она.

– Ты говоришь как школьный учитель. – Он нахмурился и попробовал зайти с другой стороны: – Действительно, ты старше меня и к тому же королева, но я не хочу быть твоим учеником.

– Кем же ты хочешь быть?

– Твоим мужем, любовником, другом и господином.

– Разве может один человек стать всем?

– Может… в идеальном мире, который мы создадим для себя.

Они приближались к замку Стирлинг, возвышавшемуся над равниной на двести пятьдесят футов, словно гигантский гриб. Он был серым и массивным, как призрак Камелота. С зубчатыми стенами, бастионами, подъемными решетками и пушкой, с королевскими апартаментами, церемониальным залом, дамской обзорной беседкой, садом на холме, оленьим парком и турнирным полем, это был самодостаточный рыцарский мир, словно пришедший из сновидения.

– Здесь прошло мое детство до отъезда из Шотландии, – сказала Мария. – В других местах мне угрожала опасность. Солдаты Генриха VIII вторглись на наши земли и пытались похитить меня.

– Тебе пришлось скрываться здесь и ты не могла жить нигде больше? – недоверчиво спросил он.

– Да. Я родилась в Линлитгоу, во дворце, который мы проехали по пути, но через несколько месяцев меня привезли сюда, в Стирлинг. Здесь, в Королевской часовне, я была коронована в возрасте всего лишь девяти месяцев.

– Насколько я понимаю, ты не помнишь этого.

– Конечно нет.

– Какая жалость: стать королевой и не помнить, как это случилось. – Он нахмурился.

– Мы оставались здесь постоянно, я с матерью и Марии. И некоторые мои сводные братья и сестры… Здесь жили Джеймс, Роберт и Джон Стюарты и Джин Стюарт. Пока играли, катались на пони и учились, Генрих VIII опустошал нашу страну. В какой-то момент англичане оказались в шести милях от Стирлинга, поэтому мы с матерью бежали на маленький остров на озере Ментейт.

– Как скучно.

– Нет, там было чудесно.

«Это было особенное, глубоко личное время, о котором я не могу рассказать даже тебе, – подумала она. – И я даже не уверена, все ли произошло так, как я помню это».

– Монахи! – Он скорчил гримасу. – А что случилось потом?

Неужели он в самом деле не знает?

– Генрих VIII умер, но это не принесло нам облегчения. Его преемник Эдуард VI продолжал терзать нас. Его полководец Эдвард Сеймур выступил на Эдинбург с большим войском. Там было кровопролитное сражение, битва при Пинки-Клаф, и шотландцы проиграли. Тогда моя мать и все остальные поняли, что Шотландия не может в одиночку противостоять Англии. Нам пришлось отдаться на милость Франции.

Как ужасно это прозвучало! Она никогда не говорила об этом вслух и не ощущала зловещей, свинцовой неизбежности этих слов.

– Я была обещана в невесты дофину в обмен на защиту от англичан. Французский король прислал за мной судно, и я уплыла во Францию. Там я выросла, вышла замуж за дофина…

– …и в конце концов вернулась в Шотландию, – закончил он. – Через тринадцать лет.

– Но за эти тринадцать лет весь мир изменился. Два новых правителя в Англии…

– И новая правительница Шотландии, реформатская церковь, – сказал Дарнли. – Она правит тяжелой рукой.

– Да. – Эта рука иногда казалась тяжелее, чем Мария могла вынести. – Но ее власть сосредоточена главным образом в Эдинбурге. Здесь мы свободны от нее.

– Верно, если не считать некоторых наших спутников. – Он мотнул головой в сторону лорда Джеймса. – Почему ты вообще взяла его с собой?

– Он хотел поехать. Кроме того, он усердно работает, а в Писании сказано: «И пахарь достоин награды за труды свои».

Дарнли поморщился:

– Я не люблю цитат из Библии, даже сказанных в шутку.

Они проехали внешние укрепления и поднялись по пандусу, ведущему к привратницкой, с огромными, похожими на барабаны, сторожевыми башнями. Ветер трепал их одежду. Шляпа Мэри Флеминг слетела с ее головы и покатилась по мостовой, перелетела через зубчатую стену и исчезла.

– Ох! – воскликнула она, изумленная быстротой, с которой это произошло.

– Теперь она украсит жену какого-нибудь горожанина, – сказал лорд Джеймс. – Поистине милосердное деяние.

Мария поселила Дарнли в покоях короля, что вызвало оживленные перешептывания, которые она предвидела. Но она не могла ничего с собой поделать. Почему она должна была селить его в почти переполненном западном крыле королевских апартаментов, когда просторные и хорошо обставленные покои короля оставались пустыми?

Замок Стирлинг мог похвалиться великолепными отдельными покоями для короля и королевы с соседними спальнями. Яков V оборудовал их лишь за два года до своей смерти и гордился всяческими модными новшествами: рядами из трех чертогов, возраставших по степени приватности и ведущих в соседние спальни в восточном крыле, отдельными уборными в каждой спальне, рабочими кабинетами и ванными комнатами, высоким потолком присутственного чертога короля, украшенным резными медальонами. Из апартаментов королевы открывался прекрасный вид на сельскую местность за замком, а утром в окна светило солнце.

При Марии де Гиз покои короля были тихими, окна закрыты ставнями, и никто не мог войти туда без разрешения. Для нее это было одним из проявлений траура. Мария помнила, как однажды она заглянула туда и получила наказание, соразмерное прегрешению. Комнаты были темными и пыльными, а большие резные головы на потолке казались чудовищными. Она больше не хотела приходить туда, но лелеяла тайный страх, что там находится призрак или скелет ее отца. Однако после возвращения в Шотландию она распорядилась открыть, проветрить и заново выкрасить апартаменты короля, и теперь они имели роскошный и приветливый вид.

Оба устроились в своих комнатах. Мария быстро привела все в порядок и осторожно постучала в дверь, соединяющую ее спальню со спальней Дарнли. Он тут же распахнул дверь.

– Никаких шпионов, – прошептал он и обнял ее. – Разве это не чудо?

Оставшись один после обеда, когда все пожелали друг другу доброй ночи, Дарнли почувствовал себя в безопасности после того, как запер дверь на задвижку. Он обвел взглядом комнату с позолоченной мебелью и высокой кроватью под изысканно расшитым балдахином с длинными золотыми кистями. Это была спальня короля, и он, Генри, лорд Дарнли, скоро станет королем. Королем Шотландии. Вот это будет подарок для королевы Елизаветы и ее заплесневелого двора!

Несколько мгновений он сидел тихо, прислушиваясь к любому шуму. Можно ли считать, что все уже легли спать? Мария вряд ли придет к нему. У нее был почти виноватый вид, когда она сказала ему, как сильно устала. Тем не менее он ждал. Потом он встал и пошел в другой конец комнаты, где лежала его открытая дорожная сумка. Внутри находилось нечто такое, что он давно уже хотел попробовать.

Он порылся в личных вещах, отложил в сторону свою счетную книгу, письменные принадлежности и лекарства, которые мать собрала для него («Никогда не расставайся с ними», – строго сказала она) от кашля и болей в суставах, а также наглазную повязку от бессонницы, регулярно преследовавшей его. Наконец он нашел это, нежно булькавшее, словно младенец в распашонке. Он достал это – фляжку виски, легендарного местного напитка. О, как ему хотелось попробовать его! Ему удалось получить бутылку от покладистого графа Атолла.

Он нетерпеливо отвернул крышку и сделал огромный глоток. Виски оказался настолько крепче вина, к которому он привык, что его как будто ударили кулаком в грудь, и он закашлялся. Он не мог поверить, что жидкость может быть такой крепкой. «Даже яд действовал бы мягче», – подумал он.

Не был он готов и к тому, что виски, оказавшись в желудке, ударит ему в голову. Напиток как будто разлился у него в мозгу.

«Я мог бы с таким же успехом влить его себе в ухо», – подумал он. Эта мысль показалась ему чрезвычайно смешной. Он сделал еще один большой глоток, который уже не обжег горло, как предыдущий.

«Твой товарищ проторил путь», – подумал он. Он чувствовал, что его голова как будто срывается с плеч, и это было восхитительное чувство, которое он не мог получить ни от чего другого. Он стремился к этому ощущению покоя, где никто не мог потревожить его и где он не был обязан отвечать перед кем-то. Образ матери потускнел, как если бы он оставил ее в другой комнате. Эта комната принадлежала только ему, вращалась в его голове и останавливалась по его желанию.

Дарнли не знал, как долго он сидел там и сколько он выпил. Он понимал лишь то, что слышит стук в дверь. Кто-то собирался вторгнуться к нему! Он потряс головой, чтобы прояснить разум. К его разочарованию, густое, обволакивающее ощущение начало растворяться, и он больше не чувствовал себя свободно плывущим по волнам бытия.

– Одну минуту. – Он встал и застегнул дублет. – Я сейчас!

Он побрел через комнату и распахнул дверь. Кто это? Он не мог разглядеть в тусклом свете.

– Прошу прощения за беспокойство, – произнес голос. – Очевидно, я действительно побеспокоил вас.

Лорд Джеймс! Дарнли схватился за свой дублет. Он был застегнут вкривь и вкось.

– Ничего страшного, – сказал он, надеясь, что его голос звучит нормально. Он прислушался к своему тону. – Входите, пожалуйста.

Он повернулся, ожидая, что Джеймс последует за ним. Но голос в дверном проеме произнес:

– Вижу, вы не в состоянии разговаривать.

Дверь захлопнулась.

Наступило воскресенье, и Мария, находившаяся в собственном замке, распорядилась провести мессу в Королевской часовне. Поскольку это было четвертое воскресенье Великого поста и время позволяло ненадолго ослабить строгие ограничения, священники носили розовые, а не алые одежды, и служба имела праздничный оттенок. На мессу собрались все католики, а протестанты остались в своих комнатах и либо спали, либо читали Писание. Мария не знала, чем они занимаются, и не собиралась спрашивать.

Как обычно, после мессы ожидался воскресный обед в Большом зале, а потом они собирались отправиться на соколиную охоту. День был ясным и солнечным и обещал хорошую верховую прогулку, если земля не слишком раскисла от недавних дождей. Но прежде чем Мария со своей свитой вошла в Большой зал, они встретили лорда Джеймса и его спутников, седлавших лошадей.

– Еще рано выезжать на охоту, – сказала Мария. – Сокольничие не успели подготовить птиц. Пожалуйста, подожди немного.

– Нас не интересует охота, – ответил Джеймс. – Эти папские ритуалы в Королевской часовне невыносимы для нас, и мы больше не можем оставаться здесь.

– Тебя даже не было там, брат. Как же ты можешь называть их «невыносимыми»? Возможно, тебе следовало бы посетить мессу. Там говорили слова, которые пришлись бы тебе по душе. Но когда ты говоришь «мы», имеешь ли ты в виду самого себя как особу королевской крови? И если нет, что ты имеешь в виду?

Джеймс выпрямился в седле:

– Я имею в виду себя и своих спутников. Разумеется, я не собираюсь присваивать королевские титулы.

– Понятно. – Наступила долгая пауза. – Мне очень жаль, что ты не можешь остаться, – наконец сказала она. – В этом замке мы играли детьми и хорошо узнали друг друга. Эти стены священны для нас. Неужели ты должен расстаться со мной сейчас?

Она подошла к его лошади, положила руки на седло и посмотрела на него снизу вверх. Из этого положения его подбородок казался тяжелым и неподвижным, как башни замка.

– Вы гоните меня прочь, – сказал он, дернув за повод и развернувшись, так что она потеряла равновесие и едва не упала. – Вы и ваша глупость. Месса – это меньшее из зол.

Его слова казались бессмысленными.

– Дело в людях, которых вы приближаете к себе, – наконец сказал он, тронулся с места и рысью поскакал прочь.

Из-за отъезда Джеймса Мария показала подать обед в присутственном чертоге королевы вместо Большого зала. На стол подали тушеного кролика, каплуна в лимонном соусе, вареный лук и кубики сладкого молочного желе. Солнце ярко освещало просторную комнату.

– Лорд Джеймс и его спутники уехали, – объявила Мария. – Увы, они не могут остаться. Думаю, это шутка, так как сегодня первое апреля и у них нет причин для недовольства. Тем не менее мы поедим, а потом устроим соколиную охоту, как собирались. Они, несомненно, присоединятся к нам завтра.

На лице Риччио заиграла широкая улыбка.

– Тогда позвольте поднять тост за их удачную поездку в… куда бы они ни отправились, – сказал он и поднял золотой бокал. Апрельское солнце заиграло на рубинах и сапфирах, украшавших ободок.

После обеда, когда они направлялись во дворец через верхний двор, Мария повернулась к Дарнли и сказала:

– Теперь мы будем охотиться до темноты. Все готово. – Она хотела повернуться и обратиться к остальным, но хмурое лицо Дарнли остановило ее.

– Я плохо себя чувствую, – сказал он. – У меня болит голова.

Голова Дарнли действительно пульсировала болью при каждом шаге, и к тому времени, когда он вошел во дворец, боль настолько усилилась, что ему пришлось обхватить голову руками. Он поспешил в свою спальню и со стоном упал на огромную кровать. Его слуга Тейлор стащил с хозяина сапоги и раздел его. К вечеру он начал бредить.

– Это лихорадка, – сказал Бургойн, который с детства был врачом Марии, а теперь стал ее другом. – У человека его возраста нет причин для беспокойства. Он будет потеть, бредить и метаться в постели, а потом заснет. Когда он проснется, то не будет ничего помнить. Это нам предстоит бессонная ночь.

Дарнли несколько дней пролежал с лихорадкой, а потом болезнь внезапно отступила. Он сел и распорядился принести свой любимый щавелевый суп с инжиром. Поварам пришлось потрудиться, чтобы найти рецепт. К нему пришли музыканты, и Мария посетила его, оставшись довольной его состоянием. Но к утру он почувствовал себя хуже, и его стало тошнить.

Мария сразу же послала за Бургойном. После осмотра французский врач вышел из комнаты и грустно покачал головой.

– Корь, – сказал он. – Лорд Дарнли ослаб после лихорадки и заболел корью.

Дарнли утопал в поту в огромной королевской постели. Казалось, вода окружала его изнутри и снаружи. Вода сочилась из него, и он тонул в жидкой трясине. Он не почувствовал, как слуги подняли его, сменили белье, проветрили матрас и снова уложили его на сухие простыни. Его лихорадка усилилась, и он слышал лишь горячечный гул в голове и мелькание бессвязных образов за закрытыми веками. Иногда появлялось постороннее присутствие, мягкое и успокаивающее. Оно казалось смутно знакомым, но он не понимал, кто это.

– Мсье Бургойн, он не узнает меня, – сказала Мария, утомленная после ночного дежурства у постели Дарнли.

– Он узнает вас в своих снах, – ответил врач. – Но вам нужно отдохнуть. Почему вы так настаиваете на этой бессонной страже?

– Не знаю. Возможно, потому, что это первая стража, которой я удостоилась… после короля Франциска.

– Бдение у ложа больного – это не честь, которой можно удостоиться, а тяжкий крест.

– Я люблю Дарнли! – неожиданно выпалила она. – Пожалуйста, скажите, что он не умрет!

Бургойн выглядел удивленным.

– Молодой человек не может умереть от кори, если он не страдает другой тяжелой болезнью, такой, как сифилис, или не является чрезвычайно слабым от рождения.

Дарнли лежал, кашляя и отхаркиваясь. Каждый приступ кашля сотрясал его худое тело и отдавался в его воспаленном горле. В его рту появились белые нарывы, а слизистая оболочка вокруг них была красной и опухшей, отчего он не мог глотать. Его пустой желудок содрогался от спазмов, и при каждом сокращении мышц казалось, будто внутренности разрываются на части. Свет так резал ему глаза, что все окна пришлось закрыть ставнями, и возле его постели не горело ни одной свечи.

Мария сидела рядом с ним в темноте, словно изящная египетская богиня, стоящая на страже перед гробницей фараона. Каждый раз, когда она прикасалась к нему, его кожа была сухой и горячей, как одна из chaufrettes, серебряных грелок для ног, которыми она пользовалась зимой. Франциск никогда не был таким горячим. Может ли человек пережить такой жар?

Мария смотрела на его съежившееся тело – он сильно исхудал – и чувствовала, как он ускользает от нее. Она часами молилась, сидя на табурете рядом с ним. В полумраке спальни могло почудиться, что он уже лежит в гробнице, а его бледное лицо и тело, покрытое простыней, казалось надгробной статуей, вырезанной из алебастра.

Она не могла потерять его. Она не могла во второй раз уступить смерти своего возлюбленного.

«Если бы я могла занять твое место, – думала она. – Лежать в постели и сражаться с болезнью, когда смерть войдет в спальню, надеясь одержать легкую победу, я бы схватила ее костистые пальцы и сломала их один за другим. Я слышала бы их хруст и видела, как куски падают на пол».

Дарнли застонал и перекатился на другой бок.

«Нет, смерть не получит тебя! Ей сначала придется сразиться со мной и одолеть меня, обезоружить твоего стража. Смерть не справится со мной», – пообещала Мария, отирая его лоб платком, намоченным в холодной душистой воде.

На шестой день у Дарнли появились красные точки на лице и шее. Точки быстро распространились на другие части тела, и температура упала. Его глаза открылись, и он впервые увидел Марию.

– Как… долго ты была здесь? – хрипло спросил он.

– Все время, пока ты болел, – ответила она.

Он криво улыбнулся:

– И как долго я болел?

– С Материнского воскресенья после мессы и почти до Страстного воскресенья. Оно будет завтра.

– Я не знаю этих терминов.

«Добрый католик должен знать их», – подумала Мария.

– Почти две недели, – сказала она.

Он закатил глаза, все еще налитые кровью.

– Так долго!

– Не так уж долго для двух серьезных болезней. Более слабый человек мог бы не выздороветь.

– Я никогда не выздоровею, – прошептал Дарнли. Он поднял руку, такую тонкую, что она казалась полупрозрачной, с сетью голубоватых вен. – Я едва могу поднять ее.

Мария накрыла его руку своей, более широкой и сильной, и переплела его пальцы со своими.

– Вместе мы выстоим, – сказала она. – Ничто не разлучит нас.

– Она все еще сидит взаперти вместе с ним? – спросил Нокс, отведя лорда Джеймса в сторону после воскресной службы в соборе Святого Жиля. В сегодняшней проповеди он говорил о смерти посреди жизни и о жизни посреди смерти; трудная концепция радости и смирения. Судя по всему, ему удалось тронуть сердца прихожан.

– Так говорят. – Джеймс кивал и улыбался другим прихожанам, выходившим из церкви, особенно лордам Конгрегации, которые все, как один, послушно пришли в этот ветреный апрельский день. Теперь они прогуливались по улице Кэнонгейт, радуясь свежему воздуху по пути домой, где ждал воскресный обед. – Молодой Дарнли подхватил корь после лихорадки и едва не покинул этот мир. Бесславный конец для бесстыдного юнца. – Джеймс улыбнулся и поднял руку: – Добрый день, леди! – Джин, графиня Аргайл, кивнула ему. – Он ведет себя невыносимо.

– Как именно? – Нокс приветственно помахал рукой: – Добрый день, лорд Байрс! – Он поклонился лорду Линдсею.

– Он суетный, пустоголовый, высокомерный и обидчивый. Кроме того, он недолюбливает Библию.

– В самом деле?

– Да. Я слышал, как он болтал об этом по пути в Стирлинг.

Церковь опустела, и Нокс вернулся к кафедре, чтобы собрать свои записи и закрыть Библию. Он указал на песочные часы, стоявшие перед кафедрой.

– Он украл мои часы и подменил их другими, где песок заканчивается не за час, а за полчаса. Таков уровень его изобретательности. Как будто я не могу дважды перевернуть часы!

Джеймс только покачал головой.

– Он забрал песочные часы, которые мне подарил Кальвин, – продолжал Нокс. – Это было очень нехорошо с его стороны. Других уже не будет.

Кальвин умер несколько месяцев назад.

– Он любит дерзкие выходки, – сказал Джеймс. – Он всего лишь испорченный мальчишка, маменькин сынок. Его мать будет вне себя от восторга, когда узнает, что королева влюбилась в него. В сущности, она лелеяла такие планы с самого его рождения. Ее однажды даже отправили в Тауэр за то, что она слишком энергично продвигала свои «королевские претензии». Теперь ее мечты почти исполнились. – Помедлив, он добавил: – И думаю, молодой Дарнли имеет склонность к распутству.

– Он недостаточно взрослый для этого. Эгоизм и безрассудство – первые шаги на этом пути, но нужно пройти долгий путь, чтобы стать развращенным человеком.

Нокс провел провел рукой по обложке Библии и почтительно завернул ее в шелковую ткань.

– Он дальше продвинулся по этому пути, чем можно было представить, – сказал Джеймс.

– Пойдемте со мной, – Нокс положил руку ему на плечо. – Отобедаем у меня дома в этот славный воскресный день.

– Итак, вы уехали после той первой мессы, когда все вырядились в розовое? – спросил Нокс, когда они сидели в его комнате, подкрепившись фаршированной треской с репой и капустой. Маргарет Стюарт, новая жена Нокса и отдаленная родственница лорда Джеймса и королевы, оставила их наедине с тарелкой инжира и графином кларета. Она была хорошенькой и добродушной, но немного склонной к болтовне.

– Да. Уехав из Эдинбурга, она дала волю папским ритуалам. Там был ладан и песнопения. – Он заметил, как Нокс приподнял брови. – Я слышал их, когда проходил по двору. Поэтому я заявил протест и уехал. Что касается остального, они по-прежнему там.

– И Риччио тоже?

– Стоит ли спрашивать?

– Она отправила Мейтленда к Елизавете, чтобы испросить у нее благословение на брак с Дарнли. Ох, разве вы не знали?

Нокс медленно помешал сахар в бокале красного вина.

– Нет, не знал.

– Он уехал неделю назад. Что вы будете делать, когда состоится этот брак? Что будет делать Шотландия с таким королем? – Он попробовал вино, но резко отставил бокал в сторону. – Мы не заслуживаем этого! Нет, мы заслужили право иметь достойного короля! Этому не бывать, и мы этого не потерпим!

– Вы только что ответили на собственный вопрос. Боюсь, что Генри, лорд Дарнли, не сможет долго прожить среди нас. Кстати, насчет его распущенности. Что еще можно сказать о человеке, который запирается у себя в комнате и напивается допьяна? Я видел его!

– Напивается в одиночестве? – Нокс впился взглядом в собеседника: – Вы уверены в этом?

– Никаких сомнений. От него разило виски, его дублет был застегнут наискосок, и он едва ворочал языком. А тем временем королева видела сладкие сны о нем в своей спальне.

– Какая жалость! – На самом деле у Нокса вызывала отвращение сама мысль об этом.

Джеймс кивнул.

– Большую часть времени она проводит с ним. Мне сообщили, что она жила в его комнатах во время его болезни. Ее постоянное присутствие в его спальне – это настоящий скандал.

– Она остается там даже после его выздоровления? – Нокс покачал головой: – Стыд и позор! Хуже, чем у Давида с Вирсавией! – Он помолчал. – Если уж речь зашла о Давиде, слышали ли вы, что Босуэлл покинул Францию, где скрывался с тех пор, как бежал из Эдинбургского замка, и теперь находится на пути в Шотландию?

Лорда Джеймса передернуло от такой новости.

– Только этого не хватало! – воскликнул он. – Я думал, мы навсегда избавились от него.

– Он неплохой протестант, – заметил Нокс, наблюдая за выражением его лица.

– Он плох во всем, кроме хвастовства, гулянок с девками и нападения из-за угла.

– И охраны порядка на границе, – напомнил Нокс.

– Да, в этом ему не откажешь. – Джеймс откинулся на спинку кресла и заложил руку за голову. – Тогда будем держать его здесь. Пусть бегает за теми, кто крадет овец и устраивает шабаш на полнолуние.

Мария, ее фрейлины, Риччио и Дарнли собрались на рассвете. Они покинули замок Стирлинг, когда небо начало светлеть за окнами спальни Дарнли, находившейся в восточном крыле дворца. Воздух был холодным и спокойным, как заледеневшее озеро, и возвращение теплой погоды казалось невозможным. Но майские шесты украшали деревни, где люди готовились отпраздновать наступление настоящей весны. Представления с участием Робин Гуда и девы Мэрион, запрещенные в Эдинбурге протестантской церковью, будут проводиться в сельской Шотландии вместе с состязаниями на силу и ловкость. Убывающий полумесяц тускнел в крепнущем свете и вскоре должен был скрыться за горизонтом.

– В лес, срезать ветки, – пропела Мария и пришпорила лошадь. Она надеялась найти молодые почки, чтобы не возвращаться домой с голыми ветвями. Ветер ударил в лицо, и она плотнее запахнула свой серый плащ.

В лесу было много берез, рябин, эглантинских роз и кустов боярышника, уже раскрывших почки, из которых пробивались миниатюрные клейкие листья, блестевшие на ветвях, как роса. На лугу уже цвели фиалки и подснежники. Мария остановилась и позволила лошади немного попастись на нежной молодой траве, пока она собирала цветы и вплетала их в венок из лозы.

– Позвольте. – Дарнли взял у нее венок и возложил ей на голову, восхищаясь тем, как ей идут звездочки полевых цветов.

– Никакие аместисты и алмазы не сияют так ярко, – сказал он. – Ни одна королева мая не может быть прекраснее тебя с луговыми цветами в волосах. – Он наклонился, поцеловал ее и тихо добавил: – Это особенный момент. Сейчас я счастлив, как никогда.

Он обвел взглядом луг, усыпанный каплями росы, и увидел кролика, застывшего возле норы.

– Остановись, мгновенье! Не покидай нас! – Он заглянул ей в глаза.

– Как ты серьезен, – с улыбкой отозвалась Мария. Она откинула за ухо выбившуюся прядь волос; кролик вздрогнул и умчался прочь.

– Ты все испортила, – пожаловался Дарнли. – Это был идеальный момент, а теперь он остался в прошлом.

– Только статуи остаются неподвижными, – сказала она. – Но все вокруг них движется; они обрастают мхом и покрываются льдом и конце концов падают и обращаются в пыль. Боюсь, этому никак нельзя помочь.

Она взяла недавно срезанную миртовую лозу с яркими цветами барвинка, выглядывавшими из-за темно-зеленых овальных листочков.

– Вот корона для тебя, – сказала она и обернула лозу вокруг его головы. – Теперь ты король мая, король идеального мгновения.

– Королеве:

Будь повелительницей нашей милосердной, Будь верной слугам преданным твоим, Будь справедливой, доброй и усердной, Будь щедрой к тем, кто любит и любим, Будь твердой в вере, стойкой неизменно… –

прочитал он. – Я написал эти стихи для тебя. Там есть еще строки.

– Я тронута, – сказала она. – Пойдем, ты прочитаешь остальное, но только если там нет ничего грустного. Сегодня я хочу слышать только радостные вещи.

Когда они вернулись с майских гуляний, хвастаясь своими гирляндами и играя на рожках и тамбуринах, то украсили Большой зал цветущими ветвями и устроили праздничный пир. Потом они разошлись отдыхать по комнатам; они были на ногах с раннего утра.

Мария собиралась немного поспать, а потом, возможно, нанести тайный визит Дарнли. Они будут поддразнивать друг друга и возиться на королевской кровати, а Риччио будет стоять на страже у двери. Она хотела лежать в его объятиях, смотреть на птиц, летающих в небе за окном, а потом поворачиваться к нему и любоваться его безупречным профилем.

Стало заметно теплее, и она расстегнула воротник плаща. Проходя по двору, она тихо напевала:

– Ваше Величество! – Голос ясно прозвучал в пространстве каменного двора. Высокий рыжеволосый мужчина в дорожной одежде подошел к ней.

– Николас Трокмортон! – воскликнула она. Молодой английский посол служил во Франции, когда она была там королевой. – Как приятно снова увидеть вас!

Он улыбнулся и поцеловал ей руку.

– Вы еще более прекрасны, чем были во Франции, – сказал он. – Родная земля идет вам на пользу. Воздух, еда, вода – все это красит вас.

– Но Франция подарила нам волшебные дни… – мечтательно произнесла она. Один лишь взгляд на него возвращал ее в прошлое. Именно так они стояли и разговаривали в Париже, в Шенонсо, в Шамборе.

– Да, до нынешних бед и затруднений. Теперь все это кажется очень далеким.

– Но почему вы приехали? – Внезапно его присутствие здесь показалось ей очень странным.

– Меня послала королева Елизавета с личными инструкциями и сообщениями.

– Расскажите мне.

Он огляделся по сторонам.

– Как, здесь? – Он явно ожидал аудиенции или трапезы и приятной беседы, перед тем как перейти к официальным делам.

– Да! – Прежде чем он успел ответить, Мария взяла его за руки и сжала их с удивительной силой. Она была похожа на ребенка, которого заставляют лечь в постель перед праздником. – Что она сказала? Она довольна? Я знаю, что она имела в виду именно брак с лордом Дарнли, когда предложила мне выйти замуж за английского подданного. Она отправила его сюда, но она не могла предвидеть, что я полюблю его. Она приедет на свадьбу? Сможет ли она посетить Шотландию?

Трокмортон, не ожидавший такого напора, смущенно покашлял.

– Дорогая мадам… Ваше Величество… Королева запрещает свадьбу. Она приказывает лорду Дарнли и его отцу, графу Ленноксу, вернуться в Англию под страхом государственной измены. Она заключила графиню Леннокс в Тауэр за потворство этому браку. Она категорически запрещает его.

– Ч-что?

– Королева в ярости.

Мария изумленно покачала головой.

– Она говорит, что я должна получить ее одобрение на брак, но на свете нет такого человека, который мог бы получить ее одобрение. Ни иностранец, ни католик, ни английский подданный, ни король, ни простолюдин… Хорошо. Я вижу, что никогда не смогу ублажить ее, поэтому собираюсь ублажить себя. Так я и сделаю, заключив брак с лордом Дарнли.

– Если вы это сделаете, он никогда не сможет вернуться в Англию.

– Бедный Дарнли! Сначала ему запрещали вернуться в Шотландию, а теперь запретят вернуться в Англию. Довольно странно с учетом того, что он не причинил вреда ни одной стране.

Ее яркие глаза твердо глядели на него. За ней простиралась долина Форта, и в ясный день Эдинбург можно было различить по дыму из каминных труб далеко на востоке.

– К сожалению, он больше, чем просто человек, который может поступать правильно или неправильно, – сказал Трокмортон. – Он символ, связанный со многими вещами.

– Я люблю человека, а не символ! – вокликнула Мария.

– Да. Но вы тоже являетесь символом, как и моя королева. Будьте благоразумны. Это жизненный факт, с которым приходится мириться любому монарху, такая же условность, как теннисная сетка или поэтическая рифма.

– Я знаю, кто я такая, и никогда не забываю о своей королевской крови.

– Тогда продемонстрируйте королевское мышление, а не только королевскую кровь. Подумайте о том, что означает брак для королевы. Вы выбираете не только мужа для себя, но и короля для вашего народа. Когда это свершится, обратного пути не будет.

– Я знаю об этом и храню верность своим обещаниям. Можете передать вашей королеве, что она долго морочила мне голову красивыми речами, но в конце концов обманула меня в своих намерениях относительно моего будущего. Поэтому теперь я не могу доверять ей. На каком основании она возражает против этого брака? Она сама предложила мне выйти замуж за одного из ее подданных. Мой лорд Дарнли – единственный из достойных претендентов, который остается холостым. Предложение графа Лестера… Я не напоминала ей об этом, но оно было слишком неловким для всех нас.

– Полагаю, она была совершенно серьезна, Ваше Величество.

– Тогда ее поведение выглядит еще более странно. Я готова оказать ей услугу и забыть об этом.

Она отвернулась от Трокмортона и быстро пошла в королевские апартаменты. Оказавшись там, она быстро миновала галерею с бюстами и статуями, потом вошла в покои королевы – прихожую, где замерли стражники, присутственный чертог с троном и королевскими штандартами и наконец в спальню. Две Марии, дремавшие на кушетке, едва успели моргнуть, когда она прошла мимо. Она осторожно толкнула дверь, соединявшую ее спальню со спальней Дарнли, и открыла ее.

Он лежал на огромной кровати, частично раздетый и накрытый меховой полостью. Она приблизилась к кровати и некоторое время стояла, глядя на него. В углу зашевелился Риччио, тоже задремавший после ранней утренней прогулки и сытной трапезы. Мария на цыпочках подошла к нему и прикоснулась к его плечу. Он резко выпрямился.

– Мой добрый Риччио, – прошептала она. – В ваших апартаментах есть католическая часовня, не так ли?

Он нахмурился:

– Да, я сам обустроил ее. Она маленькая: только алтарь, свечи и, разумеется, принадлежности для святых таинств.

– Там кто-нибудь есть? У вас?

– Нет, я живу один. – Он потряс головой, словно хотел собраться с мыслями.

– А ваш исповедник? Он недалеко?

– Если он не уехал в город Стирлинг, как он иногда делает, когда выдается свободное время.

– Отправляйтесь к себе и подготовьте часовню. Найдите вашего исповедника, а если не найдете, то я приведу своего. Мы с Дарнли придем туда меньше чем через час, чтобы принести тайный обет перед Богом. После этого ничто не сможет разделить нас, и я не поддамся ни на какие аргументы и искушения. Идите!

Она повернулась к Дарнли, по-прежнему лежавшему в постели. Его глаза с длинными ресницами были закрыты, и он нежно обнимал подушку.

«Вскоре он будет по ночам обнимать меня, а не подушку, – подумала она. – И никто не сможет обвинить нас или сказать о нас дурное слово».

– Генри, – промолвила она и погладила его по лбу. Он открыл глаза, и, как обычно, от их голубовато-серой глубины у нее перехватило дыхание. – Вставай, дорогой Генри. Я приготовила для нас игру, настоящее приключение. Мы перехитрим их, перехитрим всех!

– Кого? – Он откинул меховую повесть и пытался выпутаться из простыни.

– Всех, – с нажимом повторила она. – Лордов Конгрегации, Нокса, Елизавету и…

– Более чем достаточно, не так ли? Интересно, кто-нибудь выступает за наш брак, кроме нас с тобой?

– Граф Мортон.

– Потому что моя мать завещала ему кое-какие земли. Кто еще?

– Риччио.

– Он слуга.

– Полагаю, король Франции…

– Он еще ребенок.

– И Филипп Испанский…

– Который тут ни при чем.

– И папа римский…

– Он тем более ни при чем.

– Другие со временем полюбят тебя так же, как я.

– Похоже, все думают, будто я угрожаю им или оскорбляю их гордость. Странно, ведь у меня есть королевская кровь, надлежащие манеры и воспитание… Нет, никаких объективных причин не существует. Значит, они испытывают личную неприязнь ко мне. – Он сердито сжал губы. – Им не нравится что-то во мне, в моей речи, в моем поведении…

– Они глупцы. Пойдем, мой дорогой лорд, пойдем скорее. Мы заставим их считаться с нами!

Они стояли перед итальянским священником, недавно приехавшим к Риччио из поместья его отца в окрестностях Турина. Его круглое оливковое лицо и блестящие темные глаза, по мнению Марии, были типичными для итальянцев. Она имела свои фантазии об этой стране: там все увлекались искусством и были католиками, там круглый год цвели цветы, а ночи были теплыми и поощряли к прогулкам под луной. Каким-то образом казалось уместным, что в собственном стремлении к счастью она обратилась к итальянцу для окончательного подтверждения своих намерений.

Маленький алтарь Риччио, украшенный тосканской резьбой и двумя серебряными подсвечниками, был накрыт кружевной тканью. Риччио с серьезным видом стоял рядом, когда Мария и Дарнли взялись за руки и приготовились к обряду венчания по предписаниям римской церкви. Церемония была взаимно обязывающей и признавала их будущими супругами, давшими клятву перед Богом о заключении брака – клятву, от которой их могли освободить лишь официальные юридические процедуры.

– Я, Мария, королева Шотландии и островов, торжественно обещаю сделать тебя, Генри, лорд Дарнли, своим мужем согласно с обрядами и предписаниями святейшей католической церкви. – Она посмотрела на высокого молодого человека, стоявшего рядом с ней. Его лицо было очень бледным.

– Я, Генри, лорд Дарнли, торжественно обещаю взять Марию, королеву Шотландии и островов, в жены согласно с обрядами и предписаниями святейшей католической церкви. Вот залог моего обета. – Он снял кольцо с мизинца и надел его на безымянный палец Марии.

– Поцелуйте ее, – сказал священник, и Дарнли сделал это.

– Ах, какой пир можно было бы устроить! – вздохнул Риччио. – Если бы все было так, как должно быть…

– Мы только что плотно пообедали, – напомнила Мария. – Все спят. Мы уединимся вдвоем, и это будет лучше, чем любое официальное торжество. – Она взяла Дарнли за руку: – Будем надеяться, что никто не увидит, как мы проходим по верхнему двору. И, Риччио, сегодня мы освобождаем тебя от любой службы!

Мария рассмеялась и подняла свою шляпу. Они с Дарнли быстро вышли во двор. Уже начинало темнеет, и в окнах замерцал свет.

– Какая встреча! – воскликнул Роберт Стюарт, увидевший их.

Обычно Мария хорошо относилась к своему брату, но сегодня вечером этот игривый и легкомысленный юноша был ей неприятен.

– Рада тебя видеть, брат, – быстро сказала она. – Надеюсь, ты хорошо отметил майские праздники?

– О да!

Мария и Дарнли прошли мимо так быстро, что он развернулся на месте и едва не упал. Он был явно навеселе.

– Заходи быстрее! – Мария потащила Дарнли в караульную комнату, потом в присутственный чертог и наконец в его спальню. Она плотно закрыла задвижку и прислонилась к двери.

Дарнли стоял посреди комнаты, куда она едва ли не загнала его. «Какие у него худые ноги! – внезапно подумала она. – Он действительно тяжело болел».

– Дорогой муж, – сказала она, пробуя это слово на вкус. – Теперь я действительно могу так называть тебя.

Она подошла к нему, бледному и нетвердо державшемуся на ногах.

– Жена. – Он обнял ее, но его тело как будто одеревенело.

– Как, ты боишься? Ты должен радоваться. Мы взяли нашу жизнь и любовь в свои руки. Теперь нас ничто не может разделить. – Она притянула его к себе.

– Мы связаны навеки?

– Да. – Мария повела его к кровати. – После этого обряда мы стали одним целым.

Она заставила его лечь, и он вытянулся во весь рост на огромном ложе.

– Сегодня у нас не будет слуг, – сказала она. – Никто не будет раздевать нас, не будет глупых хлопот со взбиванием перин и подкладыванием грелок. – Она наклонилась и поцеловала его. – Здесь только мы одни. Мы получили самый драгоценный дар: уединение. Никто не войдет сюда.

Она сняла с него дублет, по очереди освободив каждую руку.

– Я буду твоим слугой, – прошептала она.

Вскоре Дарнли лежал обнаженный на королевской постели. Мария не могла оторвать взгляда от него. Раньше она никогда не видела обнаженного мужчину – во всяком случае, взрослого мужчину. Как их тела могут быть настолько разными?

Она тоже начала медленно раздеваться: сначала чепец, потом верхняя юбка, потом жесткий материал, державший ее под нужным углом. В конце концов она осталась в нижней юбке и шелковом белье с кружевами. Дарнли заключил ее в объятия.

– Все это действительно мое? – прошептал он.

– Да, мой господин, моя любовь…

– Твой муж и твой друг, – добавил он, держа ее лицо в ладонях. – Надеюсь, я окажусь достойным этого.

Он поцеловал ее и потянул под нагретое одеяло. Она чувствовала, как бдительность, заставлявшая следить за каждым шагом, покидает ее.

Кровать стала маленьким миром для них: одеяла были шатром, а пуховая перина – зеленым лугом. Дарнли продолжал обнимать ее и постепенно избавил от остатков одежды. Его пальцы, непривычные к застежкам, шарили по ее телу, но его замешательство лишь распаляло ее желание. Когда она осталась обнаженной, то почувствовала, что больше не может существовать отдельно от него.

– О Генри!.. – прошептала она, когда его тело прижалось к ней с головы до ног. – Ты делаешь меня больше, чем я есть.

– Это невозможно. Ты никогда не сможешь быть больше, чем… О! О!

Ей казалось, что ничто не может достаточно крепко связать его с ним, что она хочет полностью слиться с ним, но в то же время остаться отдельной от него, чтобы дарить ему себя и осыпать его ласками.

Их соитие было единственным способом выпустить это чувство на волю, а потом укротить его. Оба были девственны, однако все произошло совершенно естественно.

– О Генри! – воскликнула она и прижала его потное лицо к своей груди. – О муж мой!

Она наконец стала женщиной.

Она проснулась посреди ночи еще до того, как начало светать. Дарнли спал рядом с ней, тихо и ровно дыша. Было так странно проснуться и найти другого человека рядом с собой… Привыкнет ли она к этому?

«Нет, никогда, – подумала она. – Это всегда останется чудом для меня. А он…» Она посмотрела на Дарнли, пытаясь разглядеть его в темноте. Он что-то пробормотал и пошевелился. Она прикоснулась к его плечу и прошептала, что должна вернуться в свою спальню до того, как проснутся Марии.

Она выскользнула из-под одеяла и выпрямилась на холодном каменном полу. Поправив меха и покрывало, она направилась к двери, соединявшей две спальни. Аккуратно отворив дверь, она прокралась в свою комнату. Марии еще спали, хотя она знала, что они заметили ее отсутствие. Тем не менее она часто ложилась очень поздно, советуясь с Риччио или даже играя в карты до двух часов ночи. Они привыкли к этому.

«Должно быть, сейчас три или четыре часа утра». Мария на цыпочках подошла к кровати и заползла под одеяло. Она была обнаженной, а ее одежда осталась в спальне Дарнли. Как она скроет это от них? Они всегда помогали ей одеваться, приносили ей теплое белье, складывали и убирали ее ночную рубашку.

Ночные рубашки лежали в вязовом сундуке в дальнем конце комнаты. Сможет ли она бесшумно открыть его в темноте и достать рубашку? Мария осторожно слезла с кровати и направилась к сундуку. Почувствовав под ногами мягкий ковер, она поняла, что прошла половину пути; оставалось лишь не споткнуться о тяжелый стул. Наконец она наклонилась над сундуком и приподняла крышку, молясь о том, чтобы петли не заскрипели. Ее молитвы были услышаны. Она взяла верхнюю рубашку и на ощупь узнала розовую шерстяную сорочку с шелковой подкладкой. Она получила ее незадолго до смерти Франциска, но с тех пор надевала не часто, так как рубашка казалась слишком яркой и роскошной во время траура.

«Я больше не вдова, а невеста, – внезапно подумала она. – Я больше не девственница, а женщина».

Мария вернулась в кровать и снова улеглась под одеяло, чувствуя себя совершенно другим существом по сравнению с той, что спала здесь в последний раз. От прикосновения мягкой шелковой подкладки собственное тело показалось ей грязным и потным. Раньше она почти никогда не чувствовала себя грязной, разве что после долгой верховой прогулки. Но это была другая грязь, с другим запахом, несмотря на определенное сходство.

Динг-динг-динг-динг. Маленькие часы на каминной полке отбили четыре часа. Так рано. Так поздно.

«Но я вернулась сюда, и никто не знает. Это моя тайна. Моя и Дарнли».

Солнце светило в окна, и часы пропели динг-динг-динг-динг-динг-динг-динг-динг, когда она проснулась. Ее веки слиплись, тело одеревенело, а между ног угнездилась легкая саднящая боль.

Ее Марии были одеты и оживленно расхаживали по комнате. Одна из них, Фламина, заводила часы, другие чистили ее украшения мягкой тканью и пастой из толченого алебастра. «Большой Гарри» лежал как детская игрушка, ожидающая своей очереди.

Мария пожелала искупаться, и большую оловянную ванну, поставленную у камина, быстро наполнили теплой ароматной водой. Оказавшись за ширмой, Мария позволила снять с себя ночную рубашку и быстро погрузилась в ванну. Она боялась, что на ее теле остались отпечатки пальцев Дарнли и даже следы его поцелуев. Вдруг теплая вода сделает их более заметными? Она погрузилась еще глубже.

– Ваше Величество, стоит ли добавить в воду сандаловое масло, которое мы получили от цыган? – позвала Фламина из-за ширмы.

Может быть, оно скроет странный запах, который она принесла с собой из постели Дарнли и который до сих пор беспокоил ее?

– Да, пожалуйста.

Фламина вышла из-за ширмы, взяла флакон с маслом и тонкой струйкой пустила его в воду. Оно разбежалось по поверхности крошечными каплями, словно миниатюрные опалы. Она понюхала пробку.

– Изысканный аромат. Он напоминает мне о Востоке – мирра или галаадский бальзам из Библии… Я всегда представляла, что он такой же густой и душистый, как это масло.

– Спасибо. – Мария поплескала водой на плечи.

– Вчера вы поздно легли спать.

– Да. Я… Мне не спалось. И мне нужно было поговорить с Риччио о… о подготовке к возрождению ордена Чертополоха, которую я вскоре собираюсь провести.

– Орден Чертополоха?

– Да. Это старинный рыцарский орден в Шотландии, как орден Подвязки в Англии или орден Святого Михаила во Франции. Он не собирался после смерти моего отца, и осталось лишь несколько кавалеров. – Она нервно плеснула водой в лицо.

– Но как женщина вы не можете возродить его, – рассудительно заметила Мэри Флеминг. – Женщины не могут быть рыцарями и носить золотые шпоры.

– Я назначу заместителя, – ответила Мария. – Как правящий монарх, я являюсь главой ордена. Шотландия должна вернуть себе былую славу и достоинство. – Она покосилась на Фламину. – Теперь ты можешь оставить меня.

«Оставь меня, оставь меня в покое, я хочу подумать о том, что случилось, о моем муже, о моей тайне…»

Аромат нагретого сандалового масла нежно обволакивал ее, унося все остальные запахи.