XIV
Коробка, стоявшая перед ней, была украшена рюшами из тончайших кружев, скрепленных испанской гребенкой. Мария взяла ее и легко встряхнула. Фламина, вручившая ей подарок, с трудом удерживалась от смеха.
– Я должна открыть ее сейчас? – спросила Мария.
– Нет, у нас есть другие подарки!
Пышка вручила ей корзинку, перевязанную лиловыми лентами, а Риччио выступил вперед с бумажным пакетом в форме короны.
– И это. – Мэри Сетон преподнесла ей шкатулку с замком, окованную латунью.
– Достаточно! – сказала Мария, когда один из подарков выскользнул у нее из рук и упал на пол. – Этого более чем достаточно на день рождения.
– Но двадцатилетие – это особенный день, – возразила мадам Райе. – Вы не можете отказаться от этих подарков.
Она вложила в руки своей госпоже маленький шелковый сверток. На соседнем столике уже находились подарки от ближайших слуг Марии: лорда Сетона, Бастиана Паже, Бургойна и Бальтазара.
– Теперь Риччио сыграет нам, пока она будет открывать подарки, – сказала Мэри Битон. – Сыграйте что-нибудь уместное.
Все рассмеялись.
– В чем дело? – спросила Мария. – Столько веселья, а я не знаю его причину. Или я сама стала его причинной?
– В определенном смысле, – ответил Риччио. – Но скорее ваше положение служит этому причиной.
– Какое положение? – Мария была озадачена.
– Откройте их! Откройте, и вам не понадобится спрашивать!
Мария открыла первую коробку, украшенную рюшами. При этом Риччио перебирал струны своей лютни, инкрустированной черным деревом и слоновой костью, и наигрывал испанскую мелодию. Потом он опустился на колени и забубнил:
– О, благороднейшая королева, примите мое предложение! Я, одинокий дон Карлос, нуждаюсь в том, чтобы вы освободили меня от гнета моего отца, короля Филиппа, и от мычания быков!
Мария достала гладкий кусок мыла с запиской, которая гласила: «Когда вы добавите меня в вашу ванну, пусть мысли обо мне воспарят к вашим ноздрям». Мария понюхала мыло; густой аромат жасмина и гардении вырвался наружу, словно из долгого заточения.
– Оно действительно из Испании, – сказала Фламина.
Музыка Риччио достигла крещендо.
– Испанская музыка такая… назойливая, – сказала Мария. – В отличие от испанцев во время ухаживания. Увы, дон Карлос не такой настойчивый, каким вы его изображаете.
Она рассмеялась, поскольку сама не испытывала нежных чувств к дону Карлосу. Потом она развернула шелковый сверток от мадам Райе. Внутри лежала изящная бутылочка с резной стеклянной пробкой. Она вынула пробку, понюхала и как будто перенеслась обратно во Францию. Это была цветочная смесь из Прованса, изготовленная парфюмерами Екатерины Медичи; Марии впервые разрешили пользоваться ею, когда ей исполнилось двенадцать лет.
Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Ей казалось, что она слышит голоса в Фонтенбло, тонкие детские голоса Шарля, Клода, Елизаветы…
Теперь Риччио играл нежную и гармоничную мелодию французского шансона. Его пальцы легко перебирали струны, как прикосновение ветерка.
«Я всегда любил вас, – гласила приложенная записка. – Карл IX».
– Всегда хорошо вернуться к счастливым воспоминаниям, – сказала Мария. – Но боюсь, маленький Карл напрасно сохнет по мне.
Когда она открывала коробку в форме короны, Риччио переключился на скорбную народную мелодию. Коробка была изготовлена так, что верх откидывался назад, а внизу лежали поддельные драгоценности вокруг круглой баночки с маленькой короной наверху. Записка гласила: «Я сделаю вас королевой льда, снега и ночей любви, которые длятся круглые сутки. Навеки ваш, Эрик XIV, король Швеции». Мария открыла баночку и осторожно понюхала содержимое – не пахнет ли оно волками и дикой глушью? Но мазь внутри имела чистый березовый запах.
– Вполне убедительное объяснение в любви, – сказала она. Все вокруг рассмеялись.
– Дальше, дальше! – воскликнула Пышка и вручила ей шкатулку, окованную латунью. Риччио перешел с лютни на спинет и заиграл оживленную танцевальную мелодию. Мария открыла шкатулку и достала позолоченный флакон, заблестевший в тускло освещенной комнате. «Хотя у меня чересчур большая голова, мое сердце еще больше, а моя католическая часовня – самая большая, – гласила надпись на карточке. – Станьте моей невестой и сами убедитесь в этом. Преданный вам, Его Высочество эрцгерцог Карл Австрийский».
Мария открыла флакон и едва не отшатнулась от мощной смеси ароматов розы и гвоздики.
– Ого! Сильное предложение!
Последней была корзинка. Мария развязала ленты и обнаружила внутри маленькую декоративную шкатулку. Она была наполнена пудрой с нежным запахом лаванды. Мария всегда любила лаванду, но была знакома лишь с ее французской разновидностью. Этот аромат был иным, более легким и сладким. Записка гласила: «Не обходите стороной вашего смиренного английского кузена. Он застенчив, как полевой цветок, но выдержит больше одного сезона, чтобы наполнить ваше ложе благоуханием или остаться жестоко отвергнутым, если таково будет ваше предпочтение».
– Кто это? – спросила Мария. – Она не подписана.
Риччио наигрывал на лютне мелодию «Зеленые рукава», а остальные загадочно молчали.
– Смиренный английский кузен? – повторила Мария. – Я знаю, что эта лаванда происходит из окрестностей Норфолка, но герцог Норфолкский женат, не так ли? И он не мой кузен, а родственник королевы Елизаветы… Хотя, полагаю, в некотором смысле это делает его моим племянником.
Она обвела взглядом их лица. Может быть, кто-то признается?
Смиренный английский кузен… английский кузен… Генри Стюарт, сын графа Леннокса? Он на три года младшее ее. Когда-то это делало его ребенком, но теперь, когда ей самой исполнилось двадцать лет, он был зрелым юношей. В семнадцать лет мужчины отправляются на войну и правят как короли, без регентов. Она гадала, принадлежит ли Генри Стюарт к таким мужчинам.
– Генри, лорд Дарнли? – спросила она.
– Да! – Риччио вскочил с места и побежал в соседнюю комнату, а потом появился, ковыляя на ходулях. Все засмеялись. – Я такой высокий, что у меня кружится голова! – воскликнул он.
– Мой кузен действительно такой высокий? – спросила Мария. Она очень мало знала о нем. Его отец, Мэттью Стюарт, связанный родственными узами с французскими Стюартами, был изгнан из Шотландии, когда ей исполнилось лишь два года, и с тех пор жил в Англии.
– Очень высокий, как Голиаф, – заверил Риччио.
В этот момент в комнату вошли лорд Джеймс и Мейтленд, тоже с подарками в руках. Оба посмотрели на Риччио, балансировавшего в воздухе, который, в свою очередь, смотрел на них.
– Вы теперь стали одной из фрейлин? – недоверчиво спросил лорд Джеймс. – Вы живете вместе с дамами?
Мейтленд выглядел как человек, увидевший неуместный предмет, который не должен находиться здесь, – дорогой подарок в грязной корзине или собачьи экскременты на башмаке у священника.
– Нет, разумеется, нет, – Риччио спрыгнул с ходулей.
– Вы слишком часто бываете здесь, – ледяным тоном произнес Мейтленд.
В тот вечер Мария попросила приготовить ей горячую ванну, чтобы насладиться всеми подаренными ароматами.
– Я буду лежать в воде, благоухающей испанским мылом, натру пальцы березовой мазью, попудрюсь лавандой, надушусь розами и пропитаю носовые платки цветочными ароматами из Прованса, – сказала она Пышке.
– И в Холируде станет пахнуть, как в гареме, – ответила та.
Мария лежала в душистой воде, наполнявшей ванну, и чувствовала, как расслабляется ее тело. Аромат был нежным и успокаивающим; она вытянула ноги и откинула голову назад.
Сегодня было очень весело. Ее преданные друзья устроили хитроумную игру с подарками, но…
Она плеснула водой в лицо, и теплые ручейки побежали по ее щекам.
Но на самом деле это не игра.
«Я понимаю, что должна выйти замуж, – думала она. – Отчасти я хочу этого; я устала, и мне нужен спутник. После мятежа Хантли я потеряла своего единственного союзника в противостоянии с убежденными протестантами. Не осталось никого, кто мог бы поддержать меня, если я решу поступить вопреки их желаниям. Вероятно, иностранный принц мог бы стать разумным выбором. Мощь Испании послужит предостережением для чрезмерного рвения местных лордов. Но я буду такой же одинокой, потому что дон Карлос останется в Испании, если не считать коротких визитов.
Карл IX безнадежен. Эрцгерцог представляет собой определенную возможность. Король Эрик из Швеции? Тут такая же проблема, что и с доном Карлосом. Если у меня есть муж, я хочу, чтобы он находился рядом со мной. Нельзя выйти замуж с целью избежать одиночества, а потом продолжать жить одной.
Генри, лорд Дарнли? Если он уже мужчина, то может быть. Он не английский подданный, но в нем тоже есть королевская кровь. Он последний мужчина в линии Тюдоров и родственник Елизаветы, как и мой родственник. Вероятно, она будет довольна этим браком и смягчит свое мнение в вопросе о престолонаследии. Я не прочь выйти замуж, чтобы мы обе остались довольны, если такое возможно».
– Мадам! – К ней подошла мадам Райе, протянувшая письмо: – Это для вас.
Мария открыла письмо и обнаружила стихотворение, написанное по-французски. В экзальтированных, почти бессвязных фразах автор превозносил ее красоту, мудрость и величие.
– Что это такое? – спросила она.
– Поэт Шателяр, – ответила мадам Райе. – Он неожиданно вернулся ко двору и просит уделить ему внимание.
Мария ощутила укол раздражения. Она была рада, когда этот надоедливый ухажер уехал во Францию… Выходит, теперь он вернулся?
– В другой раз, – сказала она.
Масло, выделившееся из куска мыла, покрывало ее кожу, отчего она чувствовала себя скользкой, как рыба. Выбравшись из ванны, она позволила мадам Райе обтереть себя мягким полотенцем и посыпать лавандовой пудрой. На табурете рядом с ширмой для ванны стояла еще одна шкатулка. Она открыла ее и обнаружила внутри вышитый шелковый шарф, подарок лорда Джеймса. Она надела его, завернув над пелериной и наслаждаясь прикосновением шелка к обнаженной коже.
Когда Мария вошла в свою спальню, она удивилась, увидев там Риччио.
– Какая красота! – Он смотрел на шарф. – Желтый шелк такого сочного оттенка… Я не знал, что существуют оттенки, в точности повторяющие цвет маргаритки. А вышивка – это нитки из чистого золота?
Она кивнула и распустила волосы, рассыпавшиеся по плечам.
– Подарок от лорда Джеймса, – объяснила она.
Выпуклые глаза Риччио распахнулись еще шире:
– О да! Что ж, ему подобает делать такие дорогие подарки. В конце концов, вы сделали его очень богатым человеком. Графство Морей… Такие обширные владения!
– Да.
– Едва ли не самые дорогие в Шотландии.
– Для новичка вы быстро узнали, кто чем владеет в Шотландии.
– Это одно из моих увлечений, Ваше Величество.
– Не понимаю, как интерес к чужим землям можно назвать увлечением.
– Тогда исследование, если хотите… изучение власти. Власть интересует меня. Я хочу поставить свои скромные знания вам на службу. Я бы не стал давать лорду Джеймсу еще больше земель или титулов, Ваше Величество. Избыток владений приводит к чрезмерной власти.
– Это мне решать.
Когда она заканчивала фразу, дверь тихо отворилась. Лорд Джеймс просунул голову внутрь и кивнул ей в знак приветствия.
– Я рад, что вам нравится мой подарок, дорогая сестра, – сказал он, но его взгляд был устремлен на Риччио.
* * *
Теплое майское солнце согревало клетки и деревянные ящики, отчего животные, сидевшие внутри, начинали ворочаться и скулить. Половина двора пришла посмотреть на заморские диковинки, доставленные по приказу королевы, и теперь они ждали лишь прибытия садовников и надсмотрщиков с ломами и пилами. Королева со своими дамами стояла в стороне, обмениваясь веселыми репликами и наслаждаясь прекрасным днем. Мария заметила Джона Сэмпилла, одного из молодых придворных, чьи танцы заставили Джона Нокса прочитать его отцу лекцию о непотребных развлечениях. Сейчас он стоял рядом с Пышкой и что-то говорил ей на ухо. Посол Рэндольф точно так же увивался вокруг Мэри Битон. Ах, весна!
Хотя Мария до сих пор носила облегченный вариант траура, трудно было печалиться в такой день, когда весь мир радовался. Деревья над головой раскрыли листья лишь несколько дней назад, и они как будто распускались на глазах у королевы. Если утром листья были размером с дукат, то к вечеру они вырастали до размеров чайного блюдца. Цветы пробивались из-под земли, находя путь через прошлогодние останки. У цветов нет памяти, хотя они пробуждают воспоминания у людей.
– Ах! – Мария обрадовалась приходу рабочих и садовников. Они прошли по тропинке с лопатами и тележками, насвистывая на ходу. – Джентльмены! – провозгласила она. – В этих ящиках перед вами находятся растения, доставленные из французских садов. Это персидские фиалки…
– Они не будут цвести здесь, – быстро сказал один из рабочих.
– Слишком холодно, – добавил другой.
– Мы попробуем высадить их на склоне, обращенном на юг, и немного прикроем их, – сказала Мария. – А вот красные галльские розы, которые так обильно цветут, и луноцветы, которые оплетают садовые решетки и распускаются только по ночам.
– Для них понадобится навоз, – сказали садовники.
– Я уверена, что на королевских конюшнях нет недостатка в навозе, – ответила Мария. – А вот деревья сикоморы, – она указала на самые высокие ящики. – Я очень надеюсь, что они будут расти здесь. Шелест ветра в их листьях – один из прекраснейших на свете.
Мужчины хмыкнули.
Потом появилось несколько молодых людей, одетых в кожу, в перчатках и кожаных фуражках. Они несли кнуты и дубинки. Их возглавлял пожилой мужчина с кремневым пистолетом, назначенный Марией распорядителем зверинца.
– Где животные? – спросил он.
Мария указала на клетки с прутьями и отверстиями для воздуха.
– Там.
– Кого вы приказали доставить?
– Двух львиц, медвежонка, волка и дикобраза.
– Львицы? – Мужчины с интересом переглянулись. – Взрослые?
– Нет, но уже не львята, – ответила Мария. – По крайней мере, так мне сказали.
Мужчины осторожно приблизились к клеткам.
– Где вы хотите разместить этих животных?
– Здесь, в Холируде, есть зверинец, – сказала она. – Потом я пошлю за животными для зверинца в Стирлинге.
«По одному делу за один раз, – подумала она. – Нужно продвигаться постепенно. Долгие годы забвения обращены вспять. Цветочные клумбы, которые мы заложили в прошлом году, уже начинают распускаться, а зверинец нужно было перестроить перед покупкой животных; львица не может долго сидеть в клетке».
Четыре Марии с веселым щебетом рассматривали растения, которые распаковывали садовники. Некоторые кусты казались мертвыми в соломенной обкладке. Но это впечатление может быть обманчивым – например, французские розы…
При мысли о Франции ясный весенний день на мгновение померк. Жизнь там больше не была легкой и радостной. Религиозные войны причинили много горя. Ее любимый дядя, герцог де Гиз, пал от руки гугенота, застреленный в спину. Почти все лидеры с обеих сторон были либо убиты, либо захвачены в плен: Антуан Наваррский погиб в бою, а принц Конде и констебль Монморанси попали в плен еще до заключения непрочного мира.
Поэт Шателяр, прикрепленный к сыну Монморанси, вернулся в Шотландию, и некоторые считали, что он имеет какую-то политическую миссию. Но он оказался глупцом, несчастной пешкой, запутавшейся в собственных чувствах. Мария с содроганием вспоминала его странное поведение, когда он прятался под ее кроватью и утверждал, что ослеплен любовью. Дело кончилось его казнью, но лорд Джеймс заверил ее, что это было сделано для ее же блага. Поэт пошел на смерть, цитируя Ронсара и признаваясь в любви к ней, «самой жестокой принцессе в мире».
Убийственная весна. Мария молила о том, чтобы на этом все закончилось. Демон насилия затаился на время, но теперь ей придется еще дольше носить траур, на этот раз по своему дяде.
Лорд Джеймс и Мейтленд, стоявшие за ее спиной на тропинке еще пустого сада, критически наблюдали за собранием.
– Очередная французская глупость, – процедил лорд Джеймс. – Ящики со всякой ерундой. Надеюсь, она оплатила доставку с доходов от своих французских владений, а не из королевской казны.
– Я рад, что она трудится над улучшением своего дома, тем более если она делает это за свой счет, – отозвался Мейтленд. – Вскоре она приведет сюда мужа, который разделит с ней все это.
Увидев, как лорд Джеймс нахмурился, он непринужденно добавил:
– Разумеется, наша королева должна выйти замуж. Это естественный порядок вещей. Но за кого? Он должен быть королевской крови. В идеальном случае он должен быть католиком, чтобы устроить ее, но не особенно ревностным, чтобы устроить ее подданных. Это трудная задача.
– Значит, идеальный кандидат должен быть католиком, который согласится, чтобы его сына воспитали в протестантской вере, – подытожил Мортон, который стоял рядом и все слышал. – Он должен быть королевской и благородной крови. Он должен быть здоровым физически и находиться в здравом уме. И предпочтительно он должен быть иностранцем.
– Примерно так, – согласил Мейтленд.
– А почему? – настаивал Мортон.
– Так Шотландия присоединится к самым великим державам Европы, и ее мощь возрастет…
– Здесь нет никого, кроме нас, – перебил Мортон. – Оставим хвастливые речи для простаков. Если она выйдет замуж за иностранного принца, то уплывет в Европу, присоединится к его двору и никогда не вернется в Шотландию. Тогда мы, лорды Конгрегации, сможем править, как собирались с самого начала. Мы будем делать это от имени маленького Джеймса, Роберта, Малькольма, или как она назовет своего сына.
– Более вероятно, от имени Игнация, Пьера или Людвига, – заметил Мейтленд.
– Значит, идут переговоры с доном Карлосом, Карлом IX и эрцгерцогом Карлом? – спросил Мортон.
Лорд Джеймс с улыбкой пожал плечами:
– Зимой письма идут медленно, а королева по-прежнему не выказывает особого интереса к этой теме.
– Это озадачивает меня, – сказал Мортон. – Она пробуждает страсть в мужчинах, но как будто остается бесстрастной. Возьмем эпизод с Джоном Гордоном, а потом скандал с французским поэтом в прошлом месяце. – Он покачал головой: – Оба умерли из-за одержимости ею.
– Странные дела, – кивнул Мейтленд.
– Бедный маленький поэт, – продолжал Мортон. – Он был марионеткой в руках у кого-то, кто хотел обесчестить королеву Шотландии. Агентом, засланным из Франции.
– Тот, кто послал его, хорошо знал королеву. Она неосмотрительна; она ведет себя слишком вольно и готова фамильярничать с каждым встречным. Она поощряла его – возможно, неумышленно, – но она танцевала с ним и висела у него на шее, – припомнил лорд Джеймс. Такое кокетство было отвратительным для него.
– То же самое она делает с этим Риччио, – недовольно произнес Мортон.
– Именно так, – согласился лорд Джеймс. – Это выглядит непристойно. У меня сложилось впечатление, что недавно она обсуждала с ним политические дела и обращалась к нему за советом.
Мортон приподнял бровь.
– Тогда нам следует позаботиться об этом, иначе мы можем лишиться своих постов. – Он переглянулся с лордом Джеймсом и Мейтлендом. – Сейчас я стал канцлером вместо Хантли, но скоро маленький итальянец может сесть нам на голову.
– Чушь! – воскликнул Мейтленд.
– Разве? Как часто вы совещались с королевой наедине после скандала с Шателяром?
Лорд Джеймс пожал плечами:
– Я не вижу никаких перемен. Естественно, она была расстроена…
– И обратилась за утешением к своему верному маленькому лютнисту. Да, это можно понять. – Мортон фыркнул; он очень хорошо понимал это. Грехи плоти…
– Она несчастна из-за продолжения религиозных войн во Франции, – сказал лорд Джеймс. – Из-за смерти своего дяди, герцога Гиза. Орлеан, где умер Франциск, осквернен убийствами и разрушениями. Тот лес, где они охотились, теперь кишит пушками и солдатами – это тяготит ее.
– Франция осталась позади, – отрезал Мортон.
Восторженные крики и восклицания у открытых клеток со львами привлекли их внимание.
– Вы должны признать, что она придает Шотландии определенный блеск, – сказал Мейтленд.
– Шотландские львы, – буркнул лорд Джеймс. – Они символизирует власть, а не только внешнюю привлекательность.
– Если она стремится к власти, то должна выбрать жениха, который удовлетворит королеву Елизавету, – задумчиво сказал Мейтленд.
* * *
Год спустя Мария – по-прежнему незамужняя и одинокая – лежала в постели. Она подхватила жестокую простуду с сильной ломотой в ногах и спине. Ее так лихорадило, что она была погребена под грудой одеял, хотя на дворе снова стоял теплый май. Она приказала затопить камин, и мадам Райе с Бургойном подчинились, несмотря на то что жара заставляла обоих неутомимых опекунов истекать потом. Мария стучала зубами; ее легкие были в огне, и она заходилась от приступов сухого кашля.
Все произошло совершенно неожиданно, когда она работала над депешами вместе с Риччио, который получил повышение и стал секретарем ее французской корреспонденции, составлявшей большую часть ее переписки. Резкий приступ головной боли, накативший жар и головокружение…
– Мне нужно немного отдохнуть, – сказала она и нетвердой походкой направилась в спальню. – Я чуть-чуть полежу и вернусь.
Час спустя, когда Риччио заглянул в спальню, он увидел королеву спящей, но стонущей во сне. Приложив ладонь к ее горячему лбу, он позвал Бургойна.
В следующие несколько часов ее состояние ухудшилось, что озадачило Бургойна, но потом он сказал:
– Я знаю, что это такое. Это «новое знакомство» – болезнь, получившая такое название из-за того, что она очень заразна и быстро передается от одного человека к другому. Я слышал о ней, но еще никогда не видел ее.
– Вы имеете в виду la influenza? – спросил Риччио. – Болезнь, которая приходит под влиянием звезд?
– Разве звезды служат ее причиной? Я слышал, что она недавно свирепствовала в Италии. Мне сказали, что она продвигается на север…
– Прошу вас, не вините Италию! – со смехом воскликнул Риччио. – И меня тоже – не я принес ее сюда.
– Разумеется, я ни в чем вас не виню, – сказал Бургойн. – Что за абсурдное предположение! Неужели вы думаете, что все вращается вокруг вас?
– Я так не думаю, в отличие от других. В наши дни во всем винят Риччио: в высоких ценах на зерно, в засухе и в равнодушии королевы к Роберту Дадли.
– Вы преувеличиваете, – сказал Бургойн. Но в словах итальянца была доля истины.
– Нет, это лорды преувеличивают. Они чрезмерно раздувают мое влияние – мою influenza – на королеву. Ха!
Мария застонала, и оба сразу же устремились к ней.
– Мне очень жаль, Риччио… не могу закончить письма… вы это сделаете…
Ее глаза снова закрылись. Риччио вздохнул.
– Это обычная рутина, – заверил он Бургойна. – Письмо с соболезнованиями Екатерине Медичи в пятую годовщину ее вдовства и запрос послу Ее Величества в Париже, архиепископу Битону. Я могу позаботиться об этом.
Мария слышала их разговор, словно с большого расстояния, и голоса эхом отдавались в колодце ее головы. Ее виски пульсировали болью. Она была так слаба, что едва могла поднять руку и разгладить покрывало, а ее тело превратилось в ноющую рану. Она спала, но сны были гнетущими и бесформенными, а в полудреме ее мысли метались в разные стороны, как скачущие в панике животные:
«Дадли. Роберт Дадли, фаворит Елизаветы…Должна ли выйти за него, как она говорит? Она хочет, чтобы я вышла за ее подданного, и намекает, что если я это сделаю, то она признает меня своей наследницей.
Но сделает ли она это? Что, если я выйду за него, а она все равно откажется назвать мое имя?
Что ж, тогда я буду лежать в постели с мастером Робертом. С главным конюшим, с Робином из Кэнмор-Плейс, Кэнмор-Плейс, Кэнмор-Плейс…»
– Попейте. – К ее губам поднесли чашку, и она почувствовала, как жидкость стекает по ее подбородку. Она не могла глотать.
«В постели с Робертом, Робертом, Робертом… Будет ли это?»
Мария пролежала пять дней, потея, кашляя и временами приходя в сознание, а потом теряя его. Потом она внезапно почувствовала себя лучше. Она ощущала, как болезнь отступает и разжимает свою хватку. Она попробовала сесть, но обнаружила, что ей не хватает сил. В следующее мгновение мадам Райе оказалась рядом с ней:
– О, моя дорогая, не надо напрягаться. Вам лучше? Вы проголодались?
– Нет, – сказал Бургойн, остановив ее руку. – Сначала жидкость, потом твердая пища. – Он приподнял веко Марии и осмотрел изнанку, а потом заставил ее открыть рот и заглянул внутрь. – Еда будет слишком грубой для ее воспаленного горла; нужно подождать еще несколько дней.
– Ах-х-х! – Мария впервые попыталась говорить с тех пор, как отдалась на волю болезни. Ее горло казалось чужим, а голос лишь отдаленно напоминал человеческий.
– Не пытайтесь говорить! – прикрикнула мадам Райе. – Вот, поешьте супу…
На следующий день Мария смогла сесть в постели. Мэри Сетон пришла расчесать и уложить ее волосы, свалявшиеся за дни, проведенные на пропитанной потом подушке. Переодевшись, она почувствовала себя более уверенно.
Ее первым посетителем был Мейтленд. Он вошел в комнату, как всегда одетый с иголочки, а его редеющие волосы были зачесаны так, чтобы казаться не слишком жидкими. Мария ожидала, что он будет украдкой поглядывать на Фламину (почему еще он так причесался?), но он не стал этого делать и выглядел искренне обеспокоенным ее состоянием.
– Слава богу! – произнес он. – Хотя мы знали, что у вас крепкое здоровье, а эта новая болезнь предпочитает находить хрупких жертв, тем не менее, когда королева больна, это всегда опасно.
Он улыбнулся и протянул ей только что распустившуюся алую розу. Аромат был таким же густым и душистым, как от ладана.
– Первый цветок от ваших роз, высаженных в прошлом году. Разве это не добрый знак?
Мария осторожно взяла цветок. Действительно, добрый знак: французские розы распускаются на шотландской земле.
На следующий день она встала, несмотря на протесты Бургойна, и позвала своих Марий, чтобы помогли ей одеться. Но когда Мэри Битон принесла ее любимое весеннее платье жемчужного оттенка, она обнаружила, что оно слишком велико для нее. Она сильно исхудала за время своей недолгой болезни.
– Сделаем новое платье, – решила Мария. Эта перспектива выглядела привлекательно.
Бальтазар достал измерительную ленту и обмерил ее талию, грудь и предплечья, а потом покачал головой:
– Да, вы очень похудели. Я могу перешить другие платья, но думаю, поскольку здоровье и силы возвращаются к вам, будет лучше, если мы просто сошьем два-три новых платья. Время траура подошло к концу – желает ли Ваше Величество носить что-нибудь поярче?
– Нет, я останусь в сером, черном, белом и лиловом.
– Дорогая мадам, если вы рассматриваете кандидатов на вашу руку, то не лучше ли будет носить что-то более праздничное? – спросила Мэри Сетон.
– Я узнаю, когда настанет время, – тихо ответила Мария.
Ближе к вечеру прибыл лорд Джеймс, который принес письмо от королевы Елизаветы. Он едва сдерживал свое любопытство, пока Мария вскрывала печати и внимательно читала письмо. Ей всегда нравилась красивая подпись.
– Она спрашивает, разрешу ли я графу Ленноксу вернуться в Шотландию и осмотреть его конфискованные поместья, – сказала она.
– Этот предатель! – фыркнул Джеймс. – Он продал себя как наемника королю Генриху VIII, чтобы отдать англичанам замок Дамбертон. Он заслужил конфискацию его земель и титулов! – Джеймс не заметил, как повысил голос. – И все из-за того, что наш отец не признал его своим наследником. Он и не должен был этого делать после вашего рождения. Поэтому, как видите, это ваш кровный враг, и он, без сомнения, по-прежнему желает вам зла.
– Это было очень давно, – возразила она. – Если теперь он хочет раскаяться и получить прощение…
– Предатель всегда останется предателем. Вы слишком мягкосердечны, сестра.
– Хороший правитель должен быть милосердным, – настаивала она.
– Хороший правитель должен позаботиться о своей безопасности, прежде чем проявлять милосердие.
Она вернулась к письму, оставив без внимания его замечание.
– Поэтому я проявлю милосердие, хотя некоторые могут ошибочно принять его за слабость, – продолжала она. – Я прощу графа Леннокса и верну его владения, как просит Елизавета. Прошло уже двадцать лет с тех пор, как он обратился против короля. Двадцать лет… Разве этого мало для искупления грехов молодости? Как долго человек должен платить за глупые ошибки, совершенные в юном возрасте?
– Одна глупость не отменяет другую, а лишь усугубляет ее, – ровным тоном произнес лорд Джеймс. – Она питает ее и в конце концов приводит к катастрофе.
– Она не упоминает имени Роберта Дадли в своем письме, – сказала Мария, попытавшись сменить тему. Лорд Джеймс выглядел сильно раздосадованным.
– А если бы она сделала это? – спросил он. – Что бы вы сказали?
– Ну, я бы сказала, что мне хотелось бы взглянуть на него и понять, отчего весь этот шум.
Лорд Джеймс невольно рассмеялся.
– Я видел его.
– И?..
– Он довольно привлекателен, с учетом его низкого происхождения. Или, возможно, он привлекателен из-за своего низкого происхождения. Некоторым женщинам нравятся такие мужчины. Судя по всему, королева Елизавета – не исключение.
После ухода из королевских покоев лорд Джеймс поспешно направился к Мейтленду. Он почти силком отвел его в маленькую комнату и запер дверь за собой.
– Королева Елизавета хочет, чтобы граф Леннокс получил разрешение вернуться в Шотландию, и наша королева намерена удовлетворить эту просьбу. Болезнь сделала ее еще более легкомысленной, чем раньше. Остановите ее! Она скорее прислушается к вам, чем ко мне; она считает, что у вас нет личной заинтересованности в этом.
– Я не могу остановить ее. Когда она решает что-то сделать, то становится такой же упрямой, как Елизавета. Чем больше я пытался возражать, тем тверже она стояла на своем.
– Тогда сделайте вид, что вам это нравится. О, Мейтленд! Если он вернется, то все изменится. Он заявит о своем праве на престолонаследие и привезет своего сына.
– Красавчика лорда Дарнли? – спросил Мейтленд. – И использует его для того, чтобы вскружить голову королеве? Господи Иисусе!
– Эти двое станут серьезной угрозой, которая может разрушить все наши благие начинания. Ясно, что им наплевать на Шотландию; они всего лишь хотят возвыситься. Даже их семейный девиз говорит об этом: Avant, Darnley! Jamais d’arriиre! «Вперед, Дарнли! Никогда не отступайте!» Остановите ее, Мейтленд, остановите ее!
– Говорю вам, я бессилен. – Мейтленд и впрямь чувствовал упадок сил. У него подкашивались ноги и разболелась голова. – Прошу вас, разрешите сесть.
В тот вечер Мейтленд рано лег в постель. Новая заразная болезнь нашла очередную жертву. Вежливый жест государственного секретаря, который первым посетил королеву и преподнес ей розу, обеспечил ему эту награду. Он так и не смог обсудить с ней вопрос о возвращении Леннокса, и к тому времени, когда он выздоровел, в Лондон уже отправилось письмо с согласием на просьбу королевы Елизаветы.