Милли Бёрд
– У вас не хватает половинок у пальцев, – заметила Милли, когда они вышли из кафе.
Она взяла Карла за руку.
– Да, – ответил он, постукивая пальцами по ее ладошке. – Не хватает.
Рот его выпрямился в линию, как выпрямляется у взрослых, которые ну никак не хотят что-то рассказывать. Милли решила на время оставить вопросы и отложила их на полку «Спросить потом».
Держа Карла за руку, она погладила его пальцы-коротышки. Может, он так любил грызть ногти, что отгрыз себе и пальцы? Может, их ему откусило семейство мышат? Или он кого-то рассердил, и их отрубили? Мама однажды пригрозила Милли, что так и поступит, если она не перестанет стучать по тарелке во время «Танцев со звездами».
– Сейчас оторву, слышишь? – сказала мама, не поворачивая головы. – Не шути со мной.
Милли не шутила (даже не пыталась!) и уселась себе на руки, чтоб и они без ее ведома ни с кем не шутили.
Милли привела Карла к Трусищам для Огромных Тетенек, отпустила его руку и забралась под вешалки. Затем отодвинула трусищи на одну сторону и поглядела на старика.
– Что ты там делаешь, Просто Милли? – спросил он.
– Я же сказала, – открывая банку, вздохнула Милли.
Она вынула из рюкзака Похоронный пенал, достала свечи и спички и положила на пол. Потом посмотрела на них и спустя мгновение отдала Карлу.
– Зажжете?.. Пожалуйста.
Он огляделся.
– А стоит тут пожары устраивать?
– Да.
Карл на секунду задумался и кивнул. Милли схватилась за живот, глядя, как разгорается фитиль. Она сжала зубы и попыталась не думать о кануне Первого дня ожидания. То воспоминание она отложила в самую глубину своей головы, где всегда все забывается.
Милли отдала банку Карлу.
– Сюда, пожалуйста.
Карл осторожно опустил свечу на дно. Тогда Милли подвесила банку к стойке, и муха заболталась между трусищами.
– Вы должны что-то сказать, – пояснила Милли.
– Я? – ткнул в себя пальцем Карл.
– Да, вы, – подтвердила Милли и тоже ткнула в него пальцем. – Это вы сделали. Вы сделали Мертвое Создание. Вам его не жалко?
Голова Милли будто сорвалась с плеч и улетела совсем далеко. Вот ее папа давит паука ботинком. А ему этого паука не жалко?..
– Конечно, жалко, – ответил Карл, уперев руки в боки. – Конечно, жалко. Но это муха.
– Да, – кивнула Милли. – Это и вправду муха.
Карл посмотрел на нее сверху вниз. Милли посмотрела на него снизу вверх. Карл вздохнул.
– А что мне сказать?
– А что бы вы хотели услышать у себя на похоронах?
Карл уставился в пол.
– Вряд ли кто-нибудь захочет про меня говорить.
– Ну, – Милли скрестила руки на груди, – скажите хоть что-то.
– Откуда ты столько всего об этом знаешь? – спросил Карл.
– А как же вы столько всего не знаете? – ответила она.
Вот что Милли знает о мире наверняка
Люди знают кучу всего о своем рождении, но совсем ничего не знают о смерти, и Милли это всегда удивляло.
В школьных книжках есть картинки с тетеньками, у которых прозрачные животы. Милли всегда хотелось подойти к настоящей беременной тетеньке, заглянуть к ней под майку и узнать, так оно или нет.
«Наверное, так, – думала она. – Сквозь такое окошко малыш заранее увидит мир, в котором будет жить, как будто поглядит на берег из стеклянного корабля. А то вот было бы страшно – рождаться и не знать, что тебя ждет!»
Милли видела и другие книжки – в них нарисованный дяденька так любит нарисованную тетеньку, что дарит ей рыбку, а эта рыбка забирается в тетеньку и откладывает в ней яйца. А потом эти яйца становятся малышами. Человеческими, конечно. Милли знала, что дети вылезают оттуда, откуда тетеньки писают, но картинок не видела. Поэтому, плавая в океане, она всегда следила за рыбками.
На.
Всякий.
Пожарный.
Взрослые хотят, чтобы она знала о рождении, поэтому и дают ей такие книжки. Но никто никогда не давал ей книг о Мертвых. В чем же дело?
* * *
– Ладно, – начал Карл. – Эту муху любили все, и никто не забудет… – Он прочистил горло. – Боже, храни великодушную нашу королеву… – запел он так тихо, что Милли едва различала слова.
– Громче, – велела она.
Он послушался.
– Да здравствует благородная наша королева! Боже, храни королеву…
Пока он пел, Милли глядела между трусищами на проходящие мимо ноги. Какие-то ускоряли шаг, какие-то, наоборот, замедляли. Одна пара туфель совсем остановилась.
– Дай ей побед, – распевал во все горло Карл, и ямочки у него на щеках снова ожили, – счастья и славы, и царствия долгого над нами! – Карл торжественно поднял руки вверх, печатая пальцами в воздухе. – Боже, спаси королеву! – Он поклонился.
Туфли, черные и неуклюжие, по-прежнему стояли неподалеку. Одна нога постукивала по полу. Милли прижала колени к груди.
– Вы закончили, сэр? – раздался женский голос.
Карл посмотрел в сторону туфель. Его глаза расширились.
– Да, спасибо, сэр. То есть леди! То есть мэ-эм.
Тут Карла схватили чьи-то руки и потащили по коридору, а тетенька произнесла:
– Пойдемте!
Карл сказал:
– Извините, сэр! То есть мэ-эм. Мэ-эм! Простите, пожалуйста, я не хотел вас так называть. Я вовсе не имел в виду, что вы мужеподобны!..
Милли прижалась к стойке.
– Вы очень женственная, – продолжал Карл, – честное слово!..
А потом он снова принялся рассыпаться в извинениях, и скоро голос его совсем стих.
– Что за шумиха? – спросила тетенька, которая стояла неподалеку.
«Шумиха», – беззвучно произнесла Милли, складывая все свои Похоронные принадлежности обратно в рюкзак. Она обняла его, свернулась клубочком, как делают малыши в животах у мам, и прижалась щекой к холодному металлу стойки. Вверху банка с мухой покачивалась от порывов воображаемого ветра, а огонек свечки рисовал и стирал в воздухе следы.
Милли провела по воздуху пальцами. Его как будто нет, но жить без него нельзя. Как же можно вот так не быть?
Через просвет в трусищах на Милли продолжал смотреть манекен, и она смотрела на него в ответ. Ей нравилось, что он всегда за ней присматривает, словно охраняет от тех злых неуклюжих туфель.
Так Милли и сидела весь день, пока на универмаг снова не опустилась ночь. Ноги у нее вспотели в резиновых сапогах, а коленки прилипли друг к другу. Огонек в банке продолжал гореть, но совсем слабо. И тень так падала на трусищи, что казалось, будто они соединены по краям и стали одними Супер-пупер-гигантскими Трусищами. Эти трусищи покачивались у Милли над головой, норовя вот-вот на нее напрыгнуть и придушить. А потом свет в банке погас, и Милли задышала часто-часто, и ее щеки намокли от слез. Она уткнулась лицом в колени и крепко зажмурилась.
Потом Милли услышала шаги в тишине и подумала: «Золотистые туфли, золотистые туфли, золотистые туфли». Дыхание ее совсем сбилось, как у стариков, которые шумно дышат, будто хвастаются тем, что еще умеют. Но это была вовсе не мама, потому что туфли громко шаркали, а мама так никогда не делала и всегда за это ругалась.
Шаги все приближались и приближались, а потом совсем остановились – и вот загорелся фонарик и осветил банку с мухой. Как прожектор, как летающая тарелка, которая пытается притянуть эту банку с помощью светового луча. Милли задержала дыхание, чтобы инопланетный луч не забрал и ее. Но тут она увидела что-то краем глаза – какой-то блеск в свете фонаря.
Это был манекен. Он смотрел на нее, и его глаза почему-то казались больше обычного. Что-то встрепенулось у нее в животе – потянуло, как Третья точка. Но разве такое может быть?..
А потом манекен почему-то повалился лицом вперед, и шаркающие ноги закричали «Ай-й!», и фонарик стукнулся об пол. Манекен тоже лежал на полу и смотрел на Милли, и фонарик подсвечивал его, как на сцене. Тогда Милли вдруг улыбнулась и коснулась своих губ пальцами. Жаль, она не могла прикоснуться к манекену, а ведь он тоже ей улыбался…
Вот что еще Милли знает о мире наверняка
Мама нужна каждому. Она приносит куртку, укрывает одеялом и всегда (даже лучше, чем ты сам!) знает, чего тебе хочется. А еще она иногда разрешает сидеть у себя на коленях и играть со своими кольцами, пока по телевизору идет какая-нибудь викторина.
Мама Милли походила на ветер в доме. Она вечно чем-то занималась: стирала комбинезоны, гладила белье, вытирала пыль, болтала по телефону, подметала крыльцо или заправляла кровати. Волосы у нее все время были влажные и взъерошенные, а голос скрипучий, будто она пыталась поднять что-то тяжелое. И, как Милли ни старалась, она всегда путалась у нее под ногами и попадалась под горячую руку. Поэтому Милли приучилась сидеть в сторонке, у стены, или уходить на улицу, а там прятаться в кустах и на деревьях.
Перед тем как «выключиться», мама Милли ненадолго исчезала в ванной. Милли прислушивалась у двери, за которой что-то звенело, лилось и шипело, как на огромной фабрике. Из ванной мама всегда выходила румяная, с красивыми, как на картинке, волосами. А за ней по всему дому, словно тень, следовал сладкий аромат духов.
Однажды, когда мама пошла к соседям, Милли зашла в ванную и открыла шкафчик под раковиной. Там терпеливо сидели баночки, тюбики и бутылочки. Милли расставила их по росту на холодном кафеле. Потом внимательно оглядела своих косметических зрителей.
– Кхе-кхе.
Она подняла помаду и накрасила ею мочки ушей, распрыскала духи по комнате, глядя на душистое облако, а потом намазала щеки тушью, а ногти – румянами. Тут на пороге комнаты появилась мама. Милли попыталась вжаться в стену, чтобы ей не мешать, но мама подняла Милли за подмышки, плюхнула на стул и вытерла лицо чистым полотенцем. Затем причесала ей волосы, накрасила губы, ресницы и щеки. Мама была совсем близко, и когда она повернула Милли к зеркалу, в ее голосе слышалась улыбка.
– Видишь?
И Милли увидела. Она поняла, что может быть совсем другой, если захочет. Совершенно новой.
* * *
На Вторую ночь ожиданий Милли решила снова стать Совершенно новой. Чтобы мама подошла к ней и сказала:
– Извините, мэм, я ищу маленькую девочку. Вы ее не видели?
Тогда Милли сняла бы свою шляпу, стерла бы помаду рукой и ответила:
– Мам, это я! Милли Бёрд!
Потом мама взяла бы ее на руки и понесла в машину, а Милли помахала бы напоследок универмагу. Пока, кафе! Пока, огромные трусищи! Пока, растения в горшках! Пока, Карл! Пока, манекен!
И они приехали бы домой, и мама разрешила бы Милли сидеть на кухонном столе и резать овощи на ужин.
Поэтому Милли нашла самое красивое платье – желтое, как солнце, и мягкое, как облако, – и надела его поверх своей одежды. В отделе косметики маленькие черные коробочки почему-то висели на крючках, как приманка. Милли дотянулась до помады и аккуратно намазала ею губы, потом взяла тени и румяна и нанесла их так, как показывала мама.
Затем она проворно забралась на стопку книг и взглянула в зеркало.
– Видишь? – сказала она манекену.
Девочка надела широкополую красную шляпу, накрасила ногти зеленым лаком и посмотрела на свои резиновые сапоги. По ним ее, конечно, сразу узнают, но снимать их она ни за что не собиралась.
К подошве сапог Милли скотчем примотала пару игрушечных машинок и принялась кататься по магазину. Она мчалась мимо сотен вешалок с лифчиками, которые выстроились рядами, будто солдаты, готовые в бой.
Голова Милли снова сорвалась с плеч… И вот она видит маму после душа: с волос стекает вода, и они липнут к голове. От кожи вздымается пар. Пока мама идет к шкафу, ее грудь свисает и покачивается, как два шарика, наполненные водой. Надевая лифчик, мама ловит взгляд Милли и говорит:
– У тебя когда-нибудь тоже такие будут.
Милли их совсем не хотела. Ни сейчас, ни потом.
Однажды она нашла у папы в тумбочке несколько журналов. В них у тетенек все эти дела торчали, как огромные брошки. Странные. Будто чего-то выжидающие. А как-то днем она наткнулась на Ту-голую-тетеньку, которая пряталась у них в ванной и точно-преточно не была ее мамой.
– Ты меня не видела, девочка, – сказала Та-голая-тетенька.
Милли не могла отвести взгляд от ее глазастых водяных шариков, словно они притягивали ее магнитами.
«А вот и видела», – подумала она.
Милли прикатилась в отдел настольных игр. Одну за другой она сняла с полок коробки и разложила в ряд перед манекеном: «Твистер» и «Монополию», «Угадай кто?» и «Мышеловку», шашки, нарды, «Морской бой», «Операцию», «Скрабл», «Голодных бегемотиков» и «Четыре в ряд».
Как играть в эти игры, Милли не знала, а потому принялась по очереди бросать кубик – за себя и за манекена – и двигать фишки по полю. Тут началось: корабли поплыли на улицу Парк-лейн в «Монополии», человечки из «Угадай кто?» выстроились вдоль поля «Мышеловки», а бегемотики принялись жевать шашки.
– Я проследила за ним, – сообщила Милли манекену. – После того, как ты на него прыгнул.
Она взяла лифчик и, прижав одну чашечку к лицу, как маску, завязала лямки на затылке.
– От микробов, – чуть приглушенно пояснила она, вспомнив докторов из маминых сериалов.
Милли указала в сторону небольшого кабинета в дальнем конце универмага.
– Он пошел туда, – Она засунула буквы «Скрабла» в дырочки больному из «Операции», – приложил замороженный горох к голове, – вытащила букву «М» из живота у больного, – и уснул. Он оставил ключи в двери, – Милли помахала ключами и широко улыбнулась, – а я его там заперла.
Она погладила манекен по голове и прошептала ему на ухо:
– Я у тебя в долгу.
На ужин Милли пригласила человечков из «Угадай кто?», манекена, плюшевую собаку (точь-в-точь Рэмбо!) и лошадку на палке. С ней, решила Милли, человечкам, у которых тоже нет тела, будет не так неуютно.
Она рассадила гостей за самый большой стол в мебельном отделе. Он был раза в два больше, чем стол у нее дома, и на нем не было ни следов от чашек, ни кусочков прилипшего воска. На ножках у него не было выцарапано имя Милли, а салфетки, тарелки и миски здесь были все одинаковые – белые.
Водрузив манекен на стул во главе стола, она посадила Рэмбо на одну из салфеток. Лошадка и человечки пристально уставились на нее с другого конца, будто чего-то ждали, и Милли это понравилось.
– Хорошо, – подытожила она и отправилась за мишурой.
Вернувшись с охапкой, Милли раскидала ее по столу, обернула вокруг стульев и завязала бантиком на вилках.
Рядом с манекеном она приготовила место для мамы.
На.
Всякий.
Пожарный.
Потом придвинула стул и себе – между манекеном и Рэмбо, поправила платье и шляпку. Тут Милли почувствовала на себе внимательный взгляд манекена.
– Что? – спросила она. – Мама просто опаздывает.
Прочистив горло, Милли сложила руки для молитвы.
– Дорогой Бог, – начала она, поглядывая на манекен из-под приоткрытых век. – Сегодня на первое мы подадим суп из «Фанты», на второе – змей и динозавров с листьями мяты, а на десерт – банановое мороженое. Надеюсь, ты не против. – Милли наполнила свой бокал виноградным соком. – Но сначала поднимем тост.
Милли встала и чокнулась с каждым из своих гостей. Потом еще раз и еще, все быстрее и быстрее проезжая вокруг стола, настолько прекрасна была музыка перезвона. Дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дзынь! И в другую сторону: дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дзынь!
Потом Милли уселась на стол как Самая Главная, и все они ели и болтали о том, как соседская собака оставляет гигантские кучки у них на газоне, о том, что миссис Пакер заказывает по почте кучу дорогущей косметики, но ей все равно ничего не помогает, и о том, что футболист Аблетт наверняка уже жалеет, что ушел в другую команду, потому что его новые товарищи играют, как девчонки.
И все это время манекен глядел на нее, не моргая и не произнося ни слова.
Вот что еще Милли наверняка знает о мире
Она не знает, куда делось тело ее папы. Когда они ходили на кладбище, папа лежал в маленькой коробке в стене.
– Папа туда бы не поместился, – засомневалась Милли.
– Это волшебная коробочка, – устало возразила мама.
– Как это волшебная?
– Просто волшебная, понятно?
– А можно ее открыть?
– Нет, волшебство тогда пропадет.
– Как с Санта-Клаусом, да?
– Да. Точно как с Санта-Клаусом.
Милли подарила Перри Лейку, одному взрослому мальчику в школе, коробку с изюмом. Перри знал все на свете.
– А что становится с человеком, когда он умирает?
Перри закинул в рот горсть изюма и принялся жевать.
– Зависит… – наконец сказал он.
– От чего?
– От того, сколько у тебя еще изюма.
На следующий день Милли опрокинула свою сумку у его ног. На землю посыпались коробочки. Перри взял одну из них и опустошил себе в рот.
– Они каменеют.
– Каменеют?
– Ага. И коченеют.
– Коченеют?
– Ага.
– Как пластмасса?
Он пожал плечами.
– Возможно.
– А они уменьшаются?
– Уменьшаются?
– Да.
– Не-а. Мертвецы не уменьшаются.
* * *
Густо поливая шоколадным сиропом миску банановых леденцов, Милли вдруг кое-что поняла. Она коснулась холодной и твердой руки манекена. Он смотрел на нее, будто нарисованный.
– Ты только не обижайся, – девочка придвинулась к нему совсем близко. – Но… ты случайно не Мертвый?
Третий день ожидания
Милли сидела в кабинете, в дальнем конце универмага. Днем он выглядел по-другому. На столе аккуратно разложены ручки, бумажки и скрепки; рядом с ними – два пустых лотка со странными подписями: «входящие» и «исходящие», в которые ничего не входило и из которых ничего не исходило. Милли взяла со стола скрепку и ручку. Скрепку положила во «входящие», а ручку – в «исходящие». Ее вчерашнее желтое платье, бережно сложенное, лежало посреди стола. На стене справа висел телевизор.
Милли щелкнула пальцем по колесу машинки на подошве своего сапога, раскрыла на столе «Книгу Мертвых» и посмотрела на нарисованную здесь папину волшебную коробочку. Дефис с картинки подрагивал у нее перед глазами, пульсировал, будто у него есть сердце. Теперь Милли знала, что такое дефис и что в кармане носить их можно целую кучу.
«Гарри Бёрд, – было написано на рисунке. – 1968–2012. Любим».
И Милли произнесла это слово вслух:
– Любим.
* * *
– Кем? – спросила Милли у мамы.
Они стояли, держась за руки, и смотрели на папину волшебную коробочку, будто на картину.
– Тобой, – ответила мама.
– А тобой?
Мама прочистила горло.
– Конечно.
Милли заметила, что она теребит обручальное кольцо у себя на пальце. На той неделе мама снова начала его носить.
– А всеми остальными?
– Да, Милли.
– А почему тогда там не написано?
– Милли! – Мама отпустила ее руку, села на колени и закрыла лицо руками.
Милли не шевелилась.
– Мам?
– Потому что за все нужно платить, Милли, – наконец отозвалась мама. – Даже за эту ерунду.
А потом, не глядя на Милли, она встала и двинулась к машине.
– Пошли, – бросила она на ходу.
Милли в последний раз посмотрела на папину волшебную коробочку и пошла следом.
Тем вечером к ним домой наведались Тетеньки-с-тенниса, и одна из них обняла Милли со словами:
– Его тела больше нет, но душа навсегда останется с нами.
– Это она в волшебной коробочке? – спросила Милли.
– Она в тебе, – гостья приложила ладонь к ее груди.
Милли посмотрела на ее руку.
– А как она туда попала?
– Она всегда там была.
– Чего?
– Воспитанные девочки не говорят «чего».
– Чего?
– Воспитанные девочки говорят «прошу прощения».
– Прошу прощения?
– Вот, молодец.
Тетенька-с-тенниса обняла маму Милли.
– Прошу прощения? – снова сказала Милли, но они ее уже не слышали.
На следующий день она отправилась в магазин. Пока продавщица хихикала с каким-то пареньком, Милли молча набила свою сумку коробочками изюма и ушла.
– Что такое душа? – спросила она у Перри Лейка, показав ему свой улов.
– Ну-у… Это как сердце, только у тебя в животе, – ответил он.
– А на что она похожа?
– На гигантскую изюмину. – Он впился взглядом в ее сумку.
Милли застегнула ее и спрятала за спину.
– А что с ней потом, когда ты умрешь?
– Она выпадает.
– Выпадает?
– Ага, как плацебо.
– А что такое плацебо?
– Она из тетенек выпадает. Когда у них рождается ребенок. Как-то так.
– А что с ней потом делают?
– Кладут в холодильник и съедают.
– Собственную душу?
– Нет, плацебо. А душу хранят.
– Где?
– В другом холодильнике.
– А он где?
Вдалеке зазвенел звонок на урок, и все дети во дворе, крича и смеясь, побежали в класс.
– Где-то. – Перри закатил глаза. – Понятия не имею. Я же не все на свете знаю!
– А может такое быть, что она все время была у меня, а я не догадалась?
Он протянул руку – худую, длинную и костлявую.
– Гони уже изюм.
* * *
Дверь кабинета отворилась, и из коридора потянуло сквозняком. Одежда на Милли встрепыхнулась, будто к ней поднесли пылесос. Милли выпрямилась, захлопнула книгу и спрятала ее за спину. В дверях кабинета возникла тетенька. Она разговаривала с кем-то в коридоре.
– Может, сегодня у меня поужинаем? – тихо спросила тетенька.
– Нет, Хелен, – ответил мужской голос.
– Нет? Я приготовлю что-нибудь мексиканское.
– Я занят.
– Тогда завтра?
– Занят.
– Ладненько, тогда скажи, когда освободишься.
– Я занят до конца жизни, Хелен.
– Ладненько, Стэн, – бодрее и громче произнесла она. – Я принесу тебе ту мазь от синяков. Помажем, и он быстренько сойдет.
Милли увидела, как какой-то дяденька, отвернувшись, уходит прочь.
– Ты к моему лицу не прикоснешься, Хелен, – бросил он, не оборачиваясь.
– Ну и ладненько, – крикнула тетенька ему вслед. – Но дай знать, если что, хорошо? – Она повернулась к Милли.
Хелен была чересчур низкой для взрослого, но такой широченной, будто весь ее рост пошел вширь. Пуговицы у нее на блузке отчаянно цеплялись за петли, как скалолазы, повисшие над обрывом. Милли посмотрела на ее туфли: маленькие, черные и неуклюжие.
– Ну! – воскликнула тетенька, будто это самое веселое слово на свете.
Она плюхнулась на стул с другой стороны от стола. Щеки у нее были розовые и круглые.
– Ох, ну ты тут и нахулиганила, да? – она взяла со стола пульт и направила на стену.
Телевизор ожил. На экране появилась Милли. Картинка была неясной – черно-белой и без звука, но это точно была Милли. Милли-из-телевизора стояла возле дверей этого самого кабинета. Она заглянула в его окошко, потом высунула язык, вытащила из дверей ключи и ушла.
Хелен поставила картинку на паузу. Настоящая Милли смотрела на себя в телевизоре. Странно видеть со стороны – как ты делаешь то, что уже сделал, и не можешь остановить.
Настоящая Милли с вызовом посмотрела на Хелен. Хелен подняла брови. Настоящая Милли подняла брови в ответ.
Что Милли вчера натворила
Милли знала дорогу домой, но решила, что мама просто проверяет, послушная она девочка или нет. Поболтав за ужином с манекеном, Милли решила помочь маме ее найти. Взяв краску в ремонтном отделе, она так крупно, как только могла, написала на стеклянных входных дверях: «Я ЗДЕСЬ МАМ». Само собой, писала она задом наперед, чтобы мама смогла прочитать послание с улицы.
Доску из игры «Четыре в ряд» Милли положила у входа, а фишки в ней расставила так, что из них получилась стрелка вправо. Всем манекенам вдоль прохода Милли повернула руки, и теперь они тоже указывали, куда идти. А некоторым из них она даже дала таблички: «Привет мам!» – говорила первая; «Еще чуть-чуть!» – подбадривала вторая; «Отдохни и перекуси!» – предлагала третья. В ладонь этому манекену Милли вложила пакетик мармелада.
Человечки из «Угадай кто?» тоже изобразили стрелку, домики из «Монополии» велели идти влево, а стрелка от «Твистера» – прямо.
Девять последних манекенов держали листочки с буквами, которые складывались в предложение: «Я ЗДЕСЬ МАМ». Вторую «М» держал манекен в гавайской рубашке. Милли сцепила между собой несколько лифчиков и протянула их от руки манекена до стойки с трусищами, как финишную ленту. Потом украсила дорогу до ленты елочными огоньками из корзины «Уценёнка!», забралась под трусищи и вытащила наружу носки своих красных сапожек.
На.
Всякий.
Пожарный.
Но туфли, которые вскоре ее навестили, были не золотистыми.
* * *
– Ты пришла с тем стариком? – спросила Хелен. – Который пел?
Она открыла шкафчик и принялась раскладывать его содержимое аккуратными рядами: коробочка от шоколада…
– Он приятный… – …пустой пакетик сока… – Но немножечко… – …банка, в которой похоронили муху. – …немножечко… – Подняв руки высоко над головой, Хелен высыпала на стол две горсти леденцовых оберток, будто объясняла Милли, что такое дождь. – Того?
– Того?
– Нет?
– Конечно, нет.
– Ой, ну, извини, пожалуйста. – Пакетик мармелада. – Но он туго соображает, да? Чуток? – Хелен потянулась через весь стол и шепотом прибавила: – Слабоумный, да?
Она тут же закрыла рот руками, будто пришла в ужас от собственных слов.
– Ой! Конечно, нет. Извини, пожалуйста. Это я случайно ляпнула. Сама-то я не хотела его выгонять, но Стэн… он любит порядок.
Хелен задумчиво разгладила пакетик мармелада и, подавшись в сторону двери, громко прибавила:
– Он у нас очень требовательный. – Она откинулась на стул. – Скажи, а этот певучий старик… У него… Он живет… в каком-нибудь подземелье?
Хелен на секунду исчезла под столом и возникла вновь уже с горой игр. Она положила их на стол, одну на другую, неустойчивой башней: «Четыре в ряд», «Морской бой», «Твистер», «Монополия».
– Может, он любит поиграть с какими-нибудь плетками? – Хелен положила руку на башню. – Цепями, нет? Он же никого на цепях не держит?..
– Мы только вчера подружились, – ответила Милли.
– Он обычный старик, правда? – продолжала Хелен. – Может же одинокий старик быть в своем уме и просто так дружить с маленькой девочкой? Так ведь?
Она снова исчезла под столом, а потом вынырнула, держа в одной руке рюкзак Милли, а в другой – открытую банку краски.
– Па-раам!
Краска по краям стекала на пол.
– Во всем виновато наше общество, понимаешь? – Хелен положила рюкзак и краску на стол, подвинула игры и уселась рядом. – Скажи, – она покрутила пальцем у лица Милли, – ты это для него так разукрасилась?
Милли провела тыльной стороной кисти по губам. На руке осталась ярко-красная полоса.
– Я есть хочу, – сказала Милли.
– Ох, милая. Прости, пожалуйста. У меня были печеньки, но Стэн, – Хелен выкрикнула его имя, обращаясь к дверям, – их съел. Он вечно ест мои печеньки. Но только когда ему вздумается. – Хелен напряженно ждала, прислушиваясь к звукам в коридоре.
Тут на пороге возник Стэн, и она подпрыгнула от неожиданности. Милли замерла. Это был вчерашний охранник. И под глазом у него темнел синяк.
Одной рукой Стэн держал возле уха телефон, а другой прощупывал припухлость на скуле. Все это время он не отводил от Милли своего пытливого, пристального взгляда.
– Ну, так я досмотрел «Шоу Козби» и хотел сходить еще за парой дисков, – говорил Стэн в трубку. – Кто ж знал, что на меня нападут? – он продолжал смотреть на Милли. – Да. Меня Хелен сегодня выпустила.
Милли сжалась всем телом.
– Слушай, ма, подожди секунду, – он прикрыл телефон ладонью и посмотрел на Хелен. – Лучше покорми ее. Пока они не пришли.
Хелен покраснела и вскочила со стола.
– Конечно, – забормотала она, открывая ящик. – Хочешь «Ментос»? Он жуть какой сытный!
– Пока кто не пришел? – спросила Милли.
– Есть-то у меня особо нечего, – продолжала Хелен. – Я ж на диете. Как она там… «Диета Аткинса»? А нет, «АЗД»! «Абсолютно здоровая диета»! Она отпадная. Можно нюхать еду сколько вздумается. – Хелен покосилась на Стэна. – Но мне это, конечно, необязательно…
Открыв «Ментос», она закинула две конфеты себе в рот и еще две положила на стол перед Милли. Милли взяла их и принялась жадно жевать.
– …Я имею в виду, садиться на диету. Я не из тех женщин, что вечно об этом волнуются. Но я достойна лучшего, а мне диеты придают сил.
Стэн закатил глаза.
– Хелен, – сказал он, – просто дай ей что-нибудь нормальное, ладно? Они скоро будут, а обратно им ехать долго, поэтому ее нужно накормить.
Он взглянул на Милли в последний раз, а потом развернулся и вышел.
– Чего? – донеслось до Милли из коридора. – Нет, это просто девочка. Я не собираюсь с ней судиться, ма. Мам! Говорю же: не собираюсь. Ну, ее бросили, а значит, денег у нее точно нет…
– Он хорошенький, правда? Стэн. – Хелен проводила его взглядом и выплюнула конфету в салфетку.
– Кто сюда едет? – спросила Милли. У нее свело живот. – Моя мама придет. Она просто… потерялась.
– Ох, милая, – Хелен бросила салфетку в мусорку у стола и вытерла ладони о брюки. – Придет. Конечно, придет.
– Мой папа умер. Но мама придет.
– Ох, бедняжечка, – Хелен обошла стол, присела перед Милли на колени и сжала ее ладонь в своих. – Как он умер? Ой, нет, можешь не говорить, – казалось, собственные слова ее удивили, будто произнесла их не она. – Не надо. Если не хочешь. Но если хочешь… то скажи. Как? Он играл в азартные игры, да? И во что-то ввязался?
– Ввязался?
– Таблетки? – прошептала Хелен. – Наркотики?
– Ему давали таблетки в больнице.
– Псих? Психбольнице?
– А что это?
– Ничего. Выброси из головы!
– У него был рак.
– Ох, милая… У меня тоже он однажды был. Ну… я так думала. Ужасно переживала, ужасно! А оказалось, просто огромный прыщ…
– Мама придет.
– …Вот тут, на шее. Вот тут. Ужасно переживала!.. А? Что? Конечно, милая. Конечно, придет.
В кармане у Хелен зазвонил телефон. Она вскочила и поднесла его к уху.
– Да. Да. Она здесь. Конечно, – Хелен спрятала телефон. – Ох, дорогая моя, они вот-вот будут!
– Кто?
– Люди из органа опеки. Они помогают брошенным детям!
– Брошенным?
– Тебе на время дадут новых маму и папу, пока не найдут твоих настоящих.
Хелен посмотрела в коридор и заметила, как Стэн весело болтает с молодой продавщицей.
– Но мама сказала ждать ее здесь.
– Знаю, моя хорошая, знаю. – Хелен вздохнула, подошла к двери и оперлась на косяк, наблюдая за Стэном. – Но некоторые люди говорят совсем не то, что хотят.
Милли крепче сжала «Книгу Мертвых» у себя за спиной. Хелен повернулась, и тело ее пошло волнами. Пуговки-скалолазы из последних сил держались за утесы.
– Не волнуйся, милая, ты им понравишься. Ты же очаровашка! А теперь подожди минутку, ладно? Посидишь тихонько? Да? – Она замолчала, и они с Милли уставились друг на друга. – Я принесу тебе сок и печеньки. Ладно?
Не дождавшись ответа, Хелен вышла из комнаты. Милли смотрела ей вслед, и ее тошнило.
Мимо кабинета прошел мальчик с мамой.
– …а я хочу синюю! – кричал он.
Милли захотелось встать и крикнуть ему в ответ: «А я хочу свою маму!»
Она сорвала машинки со своих сапог и спрыгнула на пол. Потом бросила машинки в рюкзак и выглянула в коридор. Ни Хелен, ни Стэна.
Сделав глубокий вздох, Милли сломя голову бросилась в сторону кафе. Сумка подпрыгивала у нее за спиной – вверх-вниз, вверх-вниз. Прямо по коридору с разноцветными метлами, швабрами и полотенцами, мимо фотокиоска, где на экранах сменяли друг друга яркие картинки, и отдела с дисками, телефонами и прочей техникой. При виде Стэна Милли спряталась за большой картонкой с изображением знаменитого певца. Стэн стоял у полки с фильмами и что-то бубнил себе под нос.
– Есть, есть, не хочу, есть, – повторял он.
У него зазвонил телефон.
– Да? Да-да, сейчас буду. – Он прошел мимо Милли, но не увидел ее.
В кафе на своем любимом месте сидел Карл. Заметив у прилавка Хелен, Милли спряталась за растениями в горшках. Бу-бум, бу-бум, бу-бум.
– …И маленький кусочек пирога, пожалуйста, – говорила Хелен официантке. – Морковного. Да, давайте два кусочка. Спасибо. Да, и вон тот. Отлично, огромное спасибо. Ну, можно еще третий. Да, вот так.
– Карл! – прошептала Милли.
Карл выпрямился и повернулся к растениям.
– Э… да?
– Это Милли! – Она высунула голову из-за листьев папоротника.
– Просто Милли? Где же ты пропадала?
Под прикрытием растений Милли вкратце рассказала ему о том, что случилось после их вчерашней встречи.
– Сначала меня спас манекен. Потом я украла ключ и заперла охранника. Потом поужинала. А Рэмбо ужинал со мной. И лошадка. И угадайктошные человечки. И манекен. Я вас потом познакомлю. А потом я спросила у манекена, Мертвец он или нет. А потом я сделала подсказки для мамы. А потом Хелен сказала, что принесет мне сок и печенье, но не принесла. А потом я узнала, что едут мои новые мама и папа, и убежала. А потом нашла вас. Вы будете это есть?
Карл протянул ей кекс.
– Это все?
– Все, – произнесла она с набитым ртом.
– А от кого ты убежала?
– От нее, – Милли указала пальцем на Хелен, которая метрах в двадцати от них уже болтала с кем-то из посетителей кафе.
– Нет, они не для меня. Я на диете. «Диета северного пляжа»? Да, на ней сидит Кейт Мосс. По этой диете разрешается держать в руках любую еду, какую захочешь…
Когда Хелен двинулась к выходу и пошла обратно в кабинет охранника, Карл отвернулся.
– Значит, сбежала, говоришь? – он встал. – Ладно.
– Ладно?
– Мы тебя отсюда уведем, – сказал он громко. – Прямо сейчас.
Официантка выглянула из-за кофемашины.
– Ш-ш, – прошептала Милли.
Карл сел.
– Да. Прошу прощения. – Он помахал официантке. – Но нам пора. Да. – Он снова поднялся.
Избегая людных коридоров, они добрались до Огромных Трусищ. Манекен в гавайской рубашке внимательно смотрел на Милли. Она не могла отвести от него взгляда.
– Хватайте его.
– Чего?
– Воспитанные люди говорят «прошу прощения».
– Прошу прощения?
– Он пойдет с нами.
– Он?
– Да.
– Почему?
– Он меня спас.
Карл взглянул на Милли, потом на манекен и еще раз на Милли.
– Хорошо, – произнес он снова очень громко. – Твои друзья – мои друзья.
– Ш-ш! – прошипела Милли.
– Ах да. Точно. – Карл поднял манекен и прижал его к себе, щека к щеке, будто собирался танцевать.
– Готовы? – спросила Милли.
– Готов, – кивнул Карл.
Они двинулись к выходу, петляя между посудой и техникой, книжками и полотенцами. По пути какая-то тетенька даже попыталась надушить Карла туалетной водой, но в ответ он только захихикал.
Вскоре впереди возникли входные двери, ослепительно сияя и притягивая взгляд. Карл и Милли рванули вперед, но на них никто даже не обратил внимания. Оставалась самая малость!..
– Мы невидимые! – воскликнула Милли.
– Да, – согласился Карл.
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Еще чуть-чуть – и они на свободе!..
Но тут Милли заметила угадайктошных человечков, которые глядели на них с пола. Она не успела ничего сказать Карлу, и он, наступив на них, грохнулся головой вниз в полную елочных огоньков корзину «Уцененка!». Милли тоже упала и ударилась головой, а манекен, выскользнувший у Карла из рук, рухнул на нее сверху. Одна пластмассовая нога оторвалась и отлетела в сторону.
И тут послышались три слова, которые Милли больше всего боялась услышать:
– Вот же она!
К ним направлялись Хелен и Стэн, а еще незнакомые дяденька и тетенька в дорогих неудобных костюмах. Новая мама и новый папа.
– Скорее, Карл! – Милли встала и, потирая голову, схватила его за руку.
Но Карл так увяз в гирляндах, что чем больше брыкался, тем сильнее себя опутывал.
– Хватай его, Стэн! – воскликнула Хелен, бежавшая у Стэна за спиной. – Кажется, он… ну… я не хочу спешить с выводами… Но… Такие, как он… обычно… Он наверняка… Скорее всего… Как мне кажется…
Стэн подбежал к Карлу, который все барахтался в елочных огоньках. Затем помог ему выбраться из корзины и схватил за руку.
– Ну все, старый развратник. Представление окончено.
– Ох, Стэн, – с трудом выдохнула Хелен, подбегая к нему. – Ты схватил его. – Она коснулась ладонью его предплечья. – Ты такой сильный!..
Карл, не глядя на Милли, прошептал:
– Беги. Беги, Милли. Я найду тебя.
Человечки из настольной игры глядели на Милли с пола, будто ждали, что она что-то сделает. И тогда Милли что-то сделала: она схватила манекен за ногу и бросилась вперед, петляя по узеньким тропинкам через лес людей.
– Беги, беги, Милли, – запела она и выбежала через входные двери на стоянку.
Оглянувшись на ходу, она увидела их – большие красные буквы, которые соединялись и разъединялись на раздвижных дверях: «Я ЗДЕСЬ МАМ».
* * *
Милли пошла по подъездной дорожке к своему дому, поставила манекен на крыльцо и подергала ручку входной двери. Заперто. Она достала запасной ключ из-под коврика, открыла дверь, потом оглянулась, проверяя, нет ли полиции, и вошла внутрь.
В доме было холодно и темно.
Не успев перевести дыхание после пробежки, Милли с порога крикнула:
– Мам? – Затем прошла на кухню. – Мам? – Слово эхом прокатилось по комнате.
Тут противно пахло мусором, и в раковине громоздились грязные тарелки. Милли прошла в гостиную.
– Мам?
Пустовавший диван показался огромным. Телевизор большой черной дырой темнел посреди комнаты. И почему она раньше не замечала, какой он большой и черный? Будто нажмешь на кнопку – и он засосет в себя весь дом.
На журнальном столике лежал папин чехол для пивных банок. Милли взяла его и поднесла к лучу света, лившемуся из окна. Пылинки вокруг пустились в пляс.
Она провела пальцем по черной ткани. На одной стороне чехла была изображена карта Австралии, а на другой – тетенька в купальнике с огромными водяными шариками. Милли надела чехол себе на руку и коснулась его щекой.
Потом она пошла в спальню к родителям. Мамина половина кровати была вся скомканная. Милли улеглась на нее и с головой накрылась одеялом. Здесь тоже было холодно и темно.
Она протянула руку и коснулась папиной половины, затем откинула одеяло, встала и положила ладонь на стенку шкафа, будто пытаясь оставить отпечаток. А потом отодвинула дверь и открыла глаза.
Внутри ничего не было: одни только вешалки, похожие на плечи скелетов.
Тогда Милли она села на кровать и провела пальцами по воздуху, которого будто бы и не было. И в ту секунду она очень хотела сказать: «Прости меня, мам. Прости меня. Прости за то, что я наделала».
Вот что Милли знает о мире наверняка
Иногда слово «прости» – единственное, что остается сказать.
– А что говорить, когда кто-то умер? – спросила она шепотом у папы, пока мама смотрела свою любимую телевикторину.
У одной девочки в школе умерла сестра, и учительница попросила Милли сделать открытку.
– Миллз, малышка, – прошептал папа, усаживая ее к себе на колени, – никто не умрет.
Она нахмурилась.
– Все умрут.
– Ну… – он замолчал и повернул ее к себе лицом. – Ну да. Но только чужие люди.
– Не только чужие.
– А остальные – не скоро.
– Откуда ты знаешь?
– Просто знаю.
– О чем это вы болтаете? – спросила мама, когда викторина прервалась на рекламу.
– Мам, – начала Милли, обращаясь к ее затылку. – Что сказать другу, когда у него умер кто-то любимый?
Мама повернулась и одарила папу Самым-строгим-взглядом-на-свете. Потом взяла Милли за руки и заглянула ей в лицо.
– Не забивай себе голову всякой чепухой, Милли, – сказала она. – Ты еще маленькая. Тебе нужно в куклы играть. В дочки-матери.
Милли пожала плечами. Мама откинулась на своем стуле и продолжила пристально ее разглядывать.
– А кто умер?
– Сестра Бекки из школы.
Реклама закончилась.
– Пошли ей открытку, – мама снова уткнулась в телевизор. – И напиши что-нибудь хорошее.
– Что?
– Ну, например… Бери деньги! Вы что, смеетесь? Ты все продуешь! Деньги бери!
Папа положил ладонь Милли на макушку. Ладонь казалась огромной.
– Напиши: «Прости, пожалуйста, мне очень жаль. Прими мои соболезнования».
– Но я же не виновата.
– Конечно, нет. – Он обнял ее и прижал к себе. – Просто будь к ней добра. Вот и все.
Уже потом, когда папа умер и мама целыми днями сидела перед телевизором, Милли коснулась ее руки и сказала:
– Прости, пожалуйста, мне очень жаль. Прими мои соболезнования.
И тогда мама обняла Милли так крепко, что стало трудно дышать.
– И ты прости меня, Милли, – пробормотала она. – Мне тоже очень жаль.
* * *
Милли взглянула в окно родительской спальни и осмотрела улицу, проверяя, не вернулась ли полиция. Тут она поймала взгляд старой тетеньки в окне соседского дома. Милли почему-то решила, что эта тетенька тоже кого-то потеряла, хотя и не знала, почему.
– Простите, пожалуйста, – проговорила Милли медленно и четко, прижимаясь лбом к стеклу. – Мне очень жаль. Примите мои соболезнования.
Старуха пристально на нее посмотрела. А потом опустила шторы.
