Королева в изгнании
1568–1587

III

Елизавета сидела перед открытым окном в Гринвиче, пытаясь заниматься двумя вещами одновременно. Ее советники утверждали, что на самом деле она может в одно и то же время делать четыре вещи: слушать собеседника, писать письмо, составлять планы и говорить от себя. Она поощряла их так думать, словно от этого в их воображении становилась более грозной; они напоминали ей маленьких детей, верящих, что у матери есть «глаза на затылке», которые могут увидеть, как они крадут сахар. Но сегодня ей с трудом удавалось заниматься даже двумя вещами: смотреть в окно на суда, стоявшие на якоре у берега Темзы, и сочинять письмо своей родственнице, королеве Шотландии, которая не переставала удивлять ее. Легкий бриз задувал в открытое окно, а запах воды манил. Только королева может оставаться в своих покоях в чудесный весенний день. Все нормальные люди гуляют на свежем воздухе, наслаждаясь майским солнцем и запахами распаханной земли. Ладно, когда письмо будет закончено… Она велит подать баржу, и они с Робертом совершат речную прогулку. Они будут петь песни и окунать руки в воду. Песни всегда лучше звучат на улице, где даже банальные вирши кажутся нежными и оригинальными.

Она вздохнула. Теперь что касается письма…

Королева Шотландии бежала из Лохлевена! Очередной отважный и дерзкий поступок. Нельзя было не восхищаться ею. Она обладала мужеством и упорством и, казалось, всегда находила сочувствующих, даже среди тюремщиков. Это любопытно. Она сделала врагами собственных советников, но ее охранники становились ее друзьями. Но что это говорит о ней как о человеке? Может ли она сместить регента? Можно ли отменить помазание ее сына? Слава Богу, что в своей обычной неторопливой манере Елизавета долго тянула с признанием нового короля. Теперь она могла ждать и смотреть на развитие событий.

«Они упрекают меня в этом, все они — Сесил, Роберт и Норфолк, — думала она. — Они не ценят мою осторожность и неспешность. Но эта черта довольно часто служит мне так же хорошо, как и решительные действия».

Ветер наполнял паруса кораблей, стоявших на якоре. Пора заняться письмом. Елизавета расправила лист бумаги и начала писать.

«Мадам,

я только что получила Ваше письмо из Лохлевена, но еще до его прибытия пришло известие о Вашем освобождении и долгожданном побеге. Остается воздать хвалу Богу, услышавшему Ваши молитвы. Я радуюсь Вашей свободе и тому обстоятельству, что подданные, которые стремятся ограничить свободу своего истинного монарха, не пользуются небесной благосклонностью. Остается лишь пожалеть, что Ваша любовь к тому, кто оказался недостойным ее, заставила Вас забыть о Вашей чести и положении и привела к утрате столь многих друзей.

Я, как Ваша родственница и королева, приложу все усилия, чтобы Вы вернулись на трон, но лишь в том случае, если Вы придете ко мне, а не отправитесь во Францию с целью привлечь французов на шотландскую землю. Не пытайтесь втайне заигрывать с ними в надежде на мое неведение: те, кто натягивает на лук две тетивы, могут стрелять дальше, но их выстрелы редко достигают цели.

Ваша верная родственница и сестра королева Елизавета».

Ну вот. Было ли предупреждение достаточно весомым? Французская нога — или ботфорты, которые они так любят, — не должна ступить на землю Шотландии. С другой стороны, лорды вряд ли покорно отступятся от своего. В Шотландии начнется очередная гражданская война.

Елизавета поежилась. Гражданская война в Шотландии. Гражданская война во Франции. Теперь призрак гражданской войны замаячил в Нидерландах, когда голландцы восстали против Испании.

«Я пойду на все ради того, чтобы предотвратить гражданскую войну здесь, в Англии, — подумала она. — Я буду предпринимать ложные маневры, обещать, угрожать и увиливать, идти на жертвы и компромиссы. Здесь не должно быть гражданской войны. Если потомки смогут сказать обо мне лишь то, что „во время ее правления в Англии царили мир и спокойствие“, этого будет достаточно для меня».

Теперь она могла выйти на улицу и подышать свежим воздухом. Она всегда испытывала странное беспокойство, когда имела дело с королевой Шотландии, как будто что-то ускользало от ее внимания. Сейчас с неприятным делом покончено… до поры до времени.

Когда Елизавета собиралась встать и направиться к выходу, раздался настойчивый стук. Это был гонец с двумя письмами, подписанными одной и той же рукой. С извиняющимся видом он вручил ей оба послания.

Королева взяла их. Одно оказалось пухлым, другое тонким. Сначала она вскрыла пухлый конверт. Наружу выпало кольцо в форме руки, державшей алмазное сердечко. Оно должно было соединяться с другим кольцом.

Письмо пришло от королевы Шотландии. Она написала его из Дандреннана. Елизавета опустилась на стул и внимательно прочитала его. Потом она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.

Мария просит убежища в Англии! Она сошлась в битве с войсками регента в окрестностях Глазго и потерпела сокрушительное поражение. Теперь она бежит от врагов и просит свою родственницу Елизавету дать ей убежище, ссылаясь на кольцо с алмазом и обещание помощи.

Елизавета повернула кольцо и еще раз посмотрела на него. Она даже не помнила, как посылала его. Если это случилось на самом деле, кольцо было лишь подарком, который не следовало воспринимать всерьез, таким же, как портреты, миниатюры и другие безделушки, коими регулярно обмениваются особы королевской крови. Неужели… неужели Мария действительно верила в его силу? Нет. Никто не может быть настолько наивным. Королева Шотландии всего лишь разыгрывает хитроумную комбинацию.

Она не может приехать сюда. Это немыслимо! Однако… если она прибудет во Францию, это будет плохо для Англии. Она обратится к своим французским родственникам и убедит их присоединиться к беспорядкам в Шотландии. Испания… нет, это невозможно. О Господи! Лучше иметь ее… где?

Елизавета вскрыла второе письмо, пробежала его глазами и почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица.

Мария уже в Англии! Эта женщина даже не стала ждать ответа и сразу же приняла решение, на свой надменный манер. «Она даже не вспомнила обо мне и о том, в каком неловком положении я окажусь, — сердито подумала Елизавета. — Как она посмела?» Негодуя на себя за то, что она испытывает лишь гнев, а не сочувствие, королева совладала со своими чувствами и медленно перечитала письмо.

«…Обманутые коварством неприятеля, мои люди атаковали в полном беспорядке, поэтому, несмотря на двукратное численное преимущество, оказались в ловушке и волей Божьей потерпели поражение, а многие попали в плен или были убиты. Враги же преградили мне путь в Дамбертон; они со всех сторон выставили караулы, чтобы убить или пленить меня.

Но Бог в Своей бесконечной милости уберег меня от зла, и я спаслась вместе с лордом Хэррисом, который отправился в Ваше королевство вместе с другими джентльменами. Я уверена, что, услышав о жестокости моих врагов и о том, как они обращались со мною, согласно Вашему доброму расположению и моей вере в Вас, Вы не только обеспечите мою безопасность, но также окажете помощь и содействие в моем справедливом деле, и я попрошу других королей и монархов поступить равным образом.

Прошу Вас встретиться со мной как можно скорее, ибо я нахожусь в прискорбном состоянии не только для королевы, но и для обычной женщины. Когда я совершила побег, то не имела ничего, кроме того, что было на мне, и проскакала шестьдесят миль в первый же день, а далее не осмеливалась продвигаться, кроме как по ночам. Если Вы соизволите проявить сочувствие ко мне и к моему бедственному состоянию, о котором я более не смею упоминать, то я постараюсь не докучать Вам. Молю Бога, чтобы Он даровал Вам крепкое здоровье и долголетие, а мне — терпение и утешение, которое надеюсь получить от Вас.

Ваша преданная и любящая сестра, родственница и освобожденная пленница королева Мария».

Где она сейчас? Елизавета видела, что письмо пришло из Уоркингтона, прибрежного городка в окрестностях Карлайла. Должно быть, Мария приплыла на небольшом судне. Внезапно она представила это: растрепанную королеву и растерянных придворных, не знающих, куда им податься… Мария походила на обнаженного человека, который выбегает из горящего дома прямо в сугроб, чтобы замерзнуть там. Должно быть, она обезумела, либо мужество и хитроумие наконец оставили ее. У каждого есть свой предел, о чем хорошо знают изобретатели дыбы и «железной девы». Мария так долго жила в кошмаре, что это, должно быть, свело ее с ума.

«Я должна послать за ней, — подумала Елизавета. — Да, должна. Одно лишь милосердие требует этого. Я не стану умножать ее страдания».

Но разумеется, сначала нужно сообщить эту необыкновенную новость членам Тайного совета. Они должны быть в курсе событий.

Члены Тайного совета вовсе не обрадовались мысли провести в четырех стенах этот чудесный майский день. Иногда в окно залетала пчела, растерянно жужжала, но в конце концов на ощупь находила путь на волю. Советники завидовали пчелам. Им приходилось сидеть в парадном облачении так долго, как требовала их госпожа и королева. Сегодня она выглядела взволнованной.

— Мои дорогие советники, — начала она и покосилась на Сесила. — На нашей северной границе произошло важное событие, которое может повлечь еще более значимые последствия. Не буду держать вас в неведении: королева Шотландии бежала в Англию. — Она выждала паузу и убедилась, что все правильно поняли ее. — Уже сейчас она находится в Карлайле под опекой заместителя городского коменданта сэра Ричарда Лоутера. Она отдается на нашу милость и хочет прибыть к нам.

Люди переглядывались, как будто каждый ожидал, что его сосед более осведомлен в происходящем, чем он сам. Лишь Сесил, главный советник королевы, с самого начала бесстрастно смотрел прямо перед собой.

— Она ожидает ответа, — продолжала Елизавета. — Должна ли я принять ее?

— Почему она хочет явиться сюда? — спросил Роберт Дадли.

— По ее словам, она хочет все объяснить, чтобы я убедилась в справедливости ее притязаний и помогла ей вернуться на трон.

— А к чему склоняется ваше величество? — поинтересовался Сесил и погладил свою раздвоенную бородку.

— К тому, что мне следует послать за ней, — ответила Елизавета. — Несчастная леди находится в отчаянном положении.

— А! — только и сказал он.

Елизавета посмотрела на герцога Норфолкского:

— А что скажете вы как первый среди пэров и главный землевладелец в Англии?

Герцог, тридцатилетний ветеран трех брачных кампаний, выглядел немного растерянным.

— Я бы сказал… думаю, вы должны тщательно изучить ее, прежде чем допустить в свое присутствие. Не смотрите на нее прямо; пусть кто-нибудь другой сделает это. Я слышал, что она обладает силой зачаровывать других людей и подчинять их своей воле.

Елизавета рассмеялась:

— Значит, мы должны выбрать жертву, отправить ее на север и посмотреть, что с ней станет? Возможно, этому несчастному придется идти задом наперед и держать перед собой зеркало, чтобы видеть ее! Не хотите ли попробовать?

— Н-нет, ваше величество. — Он тяжело сглотнул, и его кадык заходил вверх-вниз.

— Если я пошлю за ней, где мы ее разместим? — спросила Елизавета. — Следует ли подготовить дворец для нее?

— Нет, ваше величество, — отрезал Роберт Дадли. — Такой жест будет слишком щедрым. Кроме того, это будет скрытое признание, что вы считаете ее своей наследницей.

— О! Тогда, может быть, стоит подготовить ей апартаменты в одном из моих собственных дворцов?

— Не нужно этого делать! — произнес сэр Фрэнсис Ноллис, двоюродный дядя королевы и глава протестантской партии. — Ее не следует допускать в ваше августейшее присутствие до тех пор, пока она… не покажет себя достойной этого. Я имею в виду, что она должна быть оправдана в преступлениях, заставивших ее бежать из собственной страны, и суд над ней не должен быть таким откровенным фарсом, как слушание обвинений, выдвинутых против графа Босуэлла. Тот суд был позорным извращением закона, которое лишь подтвердило его вину. — Лицо говорившего раскраснелось от гнева и отвращения.

— Я вынужден возразить, — сказал граф Сассекский, шурин герцога Норфолкского, известный своей склонностью к католической фракции. — Наша милостивая королева — не судья. Она сама говорила, что не желает открывать окна в человеческие души.

Молодой Кристофер Хаттон, повернув миловидное лицо к королеве, почтительно произнес:

— Я сам видел королеву Шотландии, когда имел честь представлять ваше величество на церемонии крещения в Эдинбурге. Я готов подтвердить, что она благороднейшее существо и к ней нужно относиться с честью и уважением. Давайте не будем показывать себя такими же свирепыми негодяями, как ее лорды в Шотландии. Мы англичане и гордимся собой, нашими законами, правосудием и обходительностью.

Елизавета вздохнула:

— Ах, не знаю, что и делать. Мое сердце взывает к милосердию, но советники предостерегают меня и просят опасаться ядовитой змеи.

— Полагаю, будет лучше временно задержать ее, пока вы предпринимаете необходимые меры для ее безопасности, — наконец заговорил Сесил. — Мы знаем, что теперь для нее не осталось безопасных мест. Отправиться во Францию и снова заявить о своих притязаниях на ваш трон, как она однажды сделала, будет в высшей мере неразумно для нее. Сходным образом Испания может возобновить свои претензии. И наконец, мы знаем, что, если она сейчас вернется в Шотландию, ее немедленно казнят. Единственный способ нормально вернуться в Шотландию — которая является единственным подобающим местом для нее, — заключить некую договоренность с лордами. Возможно, вы согласитесь признать малолетнего короля в обмен на разрешение для нее править от его имени, пока он не достигнет совершеннолетия? Но для организации таких переговоров нужно время. — Он вскинул руки в притворно-беспомощном жесте.

— Да… — Елизавета на мгновение задумалась. — Возможно, вам, Ноллис, придется отправиться в Карлайл в качестве моего представителя. Насколько я понимаю, граф Нортумберлендский уже поспешил к ней и попытался увезти ее в свой фамильный замок Олнвик. У них с Лоутером дело едва не дошло до драки. Католики со всех сторон стекаются к ней и выказывают ей всевозможное почтение… Жители этого города всегда тяготели к старинным традициям и старой религии. Да, Ноллис, вы отправитесь к ней, к моей дражайшей сестре, и сообщите ей, что я не могу принять ее в нынешнем состоянии.

Ноллис выглядел расстроенным:

— Но… но разве я не могу сообщить ей ничего, кроме этого? И должен ли я потом разрешить ей отправиться туда, куда она захочет?

— Разумеется, нет!

— Но если мы не можем принять ее и нам нечего предложить, то ей придется искать свою удачу где-то еще.

— Мы можем кое-что предложить ей, — сказал Сесил. — Мы будем выступать в роли посредников и настаивать на том, чтобы мятежные лорды оправдались перед нами. Если они не смогут представить убедительных доказательств того, что их действия вызваны необходимостью, то мы восстановим королеву Марию в ее правах. — Он важно кивнул, словно в подтверждение своих слов.

— А если они представят доказательства? — настаивал Ноллис.

— Тогда мы найдем какой-нибудь способ, позволяющий им остаться у власти при условии, что королева Мария сможет вернуться в Шотландию без угрозы для ее жизни.

— Вашей задачей будет убедить королеву Марию в том, что независимо от развития событий она вернется в Шотландию и ее безопасность будет гарантирована, — сказала Елизавета.

— Довольствуется ли она этими заверениями или будет стремиться к большему? — спросил Уолсингем, угрюмый молодой человек, который был доверенным помощником Сесила. — Возможно, она только рада покинуть Шотландию и выйти на более широкую сцену, где сможет играть действительно важную роль.

— Сомневаюсь, что у нее есть такие честолюбивые намерения; скорее всего, они развеялись после взрыва в Кирк-о-Филде, — медленно проговорила Елизавета.

— Высокие устремления умирают нелегко, — настаивал Уолсингем. — Вскоре Шотландия может показаться ей кошмаром, к которому она не захочет возвращаться, в то время как Англия — наиболее подходящее место для удовлетворения ее аппетитов.

— Так или иначе, мы не должны доводить ее до отчаяния. Ноллис, вы утешите ее и заверите в нашем любящем участии. Мой единственный интерес состоит в том, чтобы уладить разногласия между нею и ее подданными.

— Когда я должен ехать? — спросил Ноллис, примирившийся со своей участью.

— Как можно скорее, — отозвалась Елизавета. — Завтра. И не забудьте прихватить зеркальце.

После того как советники вышли из комнаты, Сесил благоразумно задержался. Как единственный член Тайного совета, уже знавший о прибытии Марии, он имел время для подготовки меморандума по этому вопросу. Его меморандумы, в которых он каждый раз рассматривал доводы за и против в упорядоченной форме, были широко известны. Теперь он достал из-за пазухи лист бумаги.

— Ах, дорогой Сесил, я ждала этого. — Елизавета взяла документ. — Как долго вы трудились над ним?

— Всю ночь, ваше величество. Должен признаться, это дело глубоко тревожит меня.

— Похоже, ваш Уолсингем опасается худшего.

— Он… бдительный человек, ваше величество.

— О, Сесил, что мне делать?! — воскликнула она. — Я никогда не оказывалась в таком затруднительном положении!

Сесил невольно улыбнулся:

— Вы не раз оказывались в худшем положении, когда на кону стояла ваша жизнь. И вы всегда поступали дальновидно и благоразумно; не сомневаюсь, что вы и сейчас поступите так же. Но помните, что вы имеете дело с человеком, который един в двух лицах. Есть Мария, помазанная королева, отстраненная от власти и подвергнутая гонениям, которая сейчас не знает, где приклонить голову. Эта женщина потеряла мужа и сына, свой трон и свою страну. Как и вы, она человек из плоти и крови, который дрожит от холода и страдает от голода. Она пробуждает жалость. Другая Мария — это политическая креатура, орудие католической церкви, которое может быть каким угодно — даже деревянным с зеленой кровью, если оно может служить их символом. Эта женщина — ваш смертельный враг. Она внушает страх и уважение. Относиться к одной с жалостью и добротой, а к другой с опаской и осторожностью, когда обе уживаются в одном теле, — чрезвычайно трудная задача.

— Почему она отправилась сюда?! — воскликнула Елизавета.

— Вы должны быть благодарны за то, что она сейчас не во Франции, — настаивал Сесил. — Вы можете воспользоваться этим обстоятельством в своих целях.

— Ох, оставьте меня, — устало произнесла Елизавета. — Дайте мне изучить ваши доводы.

После его ухода она развернула документ и начала изучать его. Страница была исписана аккуратным почерком Сесила.

Pro Regina Scotorum

Она добровольно явилась в Англию, доверившись обещанию помощи от королевы Елизаветы.

Она была незаконно осуждена, ибо подданные схватили ее, заточили в тюрьму, обвинили в убийстве ее мужа и не дали ей возможности лично ответить на обвинения или выступить в свою защиту в парламенте, который осудил ее.

Она королева, не подвластная никому и не обязанная по закону отвечать перед своими подданными.

Она предлагает оправдать себя в присутствии Елизаветы.

Con Regina Scotorum

Она способствовала убийству своего мужа, которого сделала публичной фигурой, равной ей по своему положению. Таким образом, ее подданные были обязаны найти и покарать преступника.

Она защищала Босуэлла, главного убийцу, и поддерживала его замыслы.

Она обеспечила его оправдание с помощью юридических уловок.

Она способствовала его разводу с законной женой.

Она притворилась, что Босуэлл насильно овладел ею, а потом вышла замуж за него и упрочила его власть до такой степени, что никто из вельмож не осмеливался перечить ей.

Босуэлл насильно удерживал ее, однако, когда ее дворяне пришли ей на помощь, она отказалась отречься от него и способствовала его бегству.

Судя по всему, ее величество, королева Елизавета не может помочь ей, допустить ее в свое присутствие, вернуть ее на трон или позволить ей покинуть Англию до суда над нею.

Значит, будет суд. Другого выхода не остается. Елизавете казалось, что мир в ее стране, так тщательно взращиваемый в течение десяти лет, теперь находится под угрозой. Королева Шотландии пришла, чтобы посеять раздор в ее владениях.

IV

Мария подождала, пока Мэри Сетон наконец не заснула, а потом встала и подошла к окну. Она стояла, мечтательно глядя на пологие холмы и лощины вокруг замка. «Странно, что мне так не хотелось приезжать сюда, — подумала она. — Я противилась отъезду из Карлайла и даже заявила, что им придется связать меня и увезти насильно. Все сразу же перепуталось. Елизавета вела себя странно; она заставила лорда Хэрриса ждать две недели, прежде чем приняла его в своих покоях, и запретила лорду Флемингу отплыть во Францию. Она прислала мне безобразную поношенную одежду, хотя Ноллис пытался сделать вид, будто одежда предназначена для моей прислуги. Она отказалась встретиться со мной, пока меня не освободят от подозрений в причастности к убийству, как будто я могу осквернить ее, если это произойдет раньше. Но потом я начала понимать, что если она собирается вернуть меня на престол, то ей нужно выглядеть беспристрастной и выступать в роли третейского судьи, иначе лорды не станут договариваться с ней. Как она умна! Она заставила лорда Джеймса согласиться на судебное слушание».

Теплый ветерок, напоенный ароматом жимолости, легкими порывами влетал в окно. Замок Болтон, расположенный в пятидесяти милях дальше от границы с Шотландией, чем Карлайл, в середине июля стал ее домом. Он стоял на гряде холмов в западной части Йоркшира. Елизавета сообщила, что Марии нужно переехать туда, чтобы находиться поближе к ней. Но королева Англии по-прежнему оставалась на расстоянии двухсот миль от нее. Какой в этом смысл?

Сам Болтон имел живописный вид: высокий замок, состоявший из четырех башен, соединенных куртинами в виде квадрата с пустым центром. В середине находился мощеный внутренний двор с мощно укрепленными воротами и караульной будкой. Четыре комнаты Марии располагались на верхнем, третьем, этаже замка. Интересной особенностью Болтона была система дымоходов, проложенных в стенах, которые равномерно распределяли тепло от каминов, хотя летом это не имело большого значения. Но зимой… правда, к зиме они должны уехать отсюда. У нее не будет возможности сравнить это отопление с изразцовыми комнатными печами в Фонтенбло, которые она помнила с детства.

Мария высунулась из окна и глубоко вздохнула. Она чувствовала себя совершенно здоровой и отдохнувшей, и ее настроение поднималось с каждым днем. Она с нетерпением ожидала судебного заседания, чтобы наконец сказать правду перед людьми, которые не являлись шотландцами, но чье решение будет непререкаемым для шотландских лордов.

Она на цыпочках вернулась в комнату. Ей выделили просторные апартаменты, хотя пришлось позаимствовать мебель из всех соседних поков, чтобы как следует обставить их. Даже небольшая спальня была достаточно просторной, чтобы отгородить часть комнаты складной ширмой; Мэри Сетон спала в другом конце комнаты. Ей и большой группе других слуг и сторонников позволили сопровождать ее, а леди Дуглас прислала вещи, оставленные Марией во время бегства. Она даже написала любезную сопроводительную записку. Что ж, леди Дуглас, как бывшая любовница короля, была хорошо знакома с превратностями судьбы. Она потеряла свою пленницу, но ее сын Дуглас мог получить в жены особу королевской крови, если удача улыбнется ему. Мария знала, что она думает об этом. Она отдавала должное выдержке пожилой дамы; даже проигрывая, опытный игрок всегда может рассчитывать на благоприятный исход событий.

Убедившись, что Мэри Сетон спит и она не потревожит ее, Мария тихо прошла в соседнюю гостиную, зажгла свечу на письменном столе и взяла книжку с пустыми страницами, полученную в подарок от семьи Карвен. Возможность писать о чем угодно и когда угодно показалась ей таким приятным новшеством, что это превратилось для нее в ежедневное занятие. Раньше ее никогда не окружали исключительно друзья; здесь все разделяли ее изгнание, заплатив большую для себя цену, и они не станут использовать против нее все, о чем она напишет.

Раньше Мария сочиняла стихи и мнила себя талантливой поэтессой — по крайней мере Брантом говорил об этом. Опьяненная любовью к Босуэллу, она писала ему стихи; не слишком хорошие, так как у нее не было времени думать о метафорах, аллегориях и даже об оригинальных рифмах. Но раньше она никогда не писала эссе или бытовые очерки. Все ее письма, кроме любовных, были политическими.

Мария раскрыла дневник. Последняя запись датировалась 3 августа 1568 года.

«Здешние места — их называют Уэнслидейлом — очень мирные и зеленые и сильно отличаются от Шотландии. Мы находимся в центре страны, далеко от моря, и в здешнем воздухе нет соли. Это одно из тех мест, где человек может провести всю жизнь, не опасаясь вторжения. Вокруг пасутся стада, и молочницы утром и вечером проходят по тропинкам с ведрами в руках.

Теперь я больше привыкла к замку; лорд Скроуп, мой новый „хозяин“, прилагает все силы к тому, чтобы я оставалась довольна. Леди Скроуп поджидает меня и шепчет мне на ухо о многочисленных достоинствах своего брата, герцога Норфолкского. Но он уже трижды был женат! Разумеется, они могут сказать то же самое про меня. Странно, что это всегда звучит хуже, когда речь идет о другом человеке. Если слышишь „У него было три жены“, то первая мысль, которая приходит в голову: „Я не хочу стать четвертой!“ Она намекает — разумеется, очень деликатно, — что герцог отчаянно нуждается в супруге и, если я рассмотрю этот вариант, Елизавета останется довольна.

Но если Елизавета останется довольна, зачем говорить об этом шепотом?»

Теперь она открыла чистую страницу и написала:

«20 августа 1568 года.

Так много перемен за три недели! Мне стало гораздо спокойнее. Я пишу Елизавете, и она отвечает. Лорды согласились прибыть на судебное слушание. Итак, скоро я брошу обвинения в лицо лорду Джеймсу и Мортону, с его жуткой рыжей бородой, и Мейтленду… Я громко и ясно скажу всему миру, кто они такие. Я расскажу о сговоре в Крейгмиллере, когда они предложили избавиться от Дарнли. О, наконец-то я смогу объявить об этом! Сколько еще темных тайн мне придется раскрыть!

Думаю, это Сесил предостерег Елизавету от желания более открыто встать на мою сторону. Французский и испанский послы в Лондоне держат меня в курсе событий. Теперь мне известно больше, чем я когда-либо знала в Шотландии. Здесь нет лорда Джеймса, который перехватывал мою корреспонденцию. Но все же в Карлайле было лучше. Замок Болтон занимает такое уединенное положение, что никто не приезжает сюда. Он похож на тайное убежище посреди цветущей долины.

Семья Скроупа всегда симпатизировала католикам. Они принимали участие в „Благодатном паломничестве“ против Генриха VIII тридцать лет назад и дорого заплатили за это. На моем этаже находится красивая часовня, которую первый лорд Скроуп построил как поминальную молельню, где монахи могли возносить молитвы за упокой души Ричарда II. Увы, здесь больше нет монахов, поэтому его душа, наверное, до сих пор пребывает в чистилище. Но я сама хожу туда молиться, и никто не запрещает мне этого делать.

Я слышала, что многие местные семьи сочувственно относятся к старой вере; в конце концов, прошло лишь десять лет с тех пор, как Англия была католической страной. Воспоминания живут долго. Знатные роды Северной Англии, в том числе графы Нортумберлендский и Уэстморлендский, почти открыто называют себя католиками. Нортумберленд объявил себя моим сторонником и прислал мне некоторые принадлежности для религиозных обрядов, и, хотя герцог Норфолкский официально считается протестантом, его жена католичка, а сын склоняется к католичеству. Здесь я нахожусь среди друзей, и некоторые осмеливаются заявлять об этом более открыто, чем другие. Граф Нортумберлендский заверил меня, что при необходимости сможет привлечь других пэров на мою сторону.

Меня далеко не так строго охраняют, как если бы я находилась в руках лорда Джеймса. Здесь есть гарнизон, расквартированный в юго-восточной башне, но мои комнаты на западной стороне выходят в чистое поле. Я нахожусь на высоте пятидесяти футов, но могла бы бежать, спустившись по веревке, если бы имела лошадей. Однако если я попытаюсь бежать, это будет выглядеть так, словно я боюсь предстоящего суда. Нет, здесь я более сильна, хотя кажусь беспомощной и даже не имею собственной лошади. Я должна ждать, и это самое трудное для меня, так как противоречит моей натуре, в чем мы сходны с Босуэллом. Мы оба подвергаемся суровому испытанию.

Я слышала, что Босуэлл добился аудиенции у короля Фредерика на Новый год, но его так и не отпустили. Он предложил уступить Норвегии право на Шетландские и Оркнейские острова в обмен на свободу, но это возымело обратное действие: Фредерик преисполнился решимости держать его под стражей и торговаться с лордами насчет островов. Лорд Джеймс заявил, что в Шотландии Босуэлл является осужденным преступником и его следует выдать. Фредерик сослался на то, что перевозка важного и хитроумного заключенного потребует целой эскадры судов, которой он, увы, в настоящее время не располагает. Лорд Джеймс предложил прислать в Данию палача для удобства Фредерика. Должно быть, понимая, с каким подлецом он имеет дело, король отклонил это „любезное“ предложение. Итак, Босуэлл в безопасности, и, судя по всему, удобно размещен в губернаторской крепости в Мальмё. Почему он не сбежал оттуда? Мне нужно более подробно узнать об условиях его содержания. Должно быть, его строго охраняют… но получил ли он хотя бы одно из моих писем? Сама мысль о том, что это не так, невыносима мне.

Когда я вернусь на трон — о да, тогда Фредерик освободит его и вернет домой на королевском флагмане, с репарациями и извинениями за столь неподобающее обращение. Тогда прошлое станет дурным сном, и вечером мы посмеемся над нашими невзгодами и вспомним о том, как справлялись с ними… Лохлевен и Берген, Карлайл и Копенгаген, Болтон и Мальмё. Разумеется, он знает моих тюремщиков, лэрда Лохлевена и леди Дуглас, но он не знаком с сэром Фрэнсисом Ноллисом, вице-камергером Елизаветы. Это обходительный и многострадальный джентльмен. Он нежно любит свою королеву, и думаю, не только потому, что его жена происходит из семьи Анны Болейн и таким образом связана с ней родственными узами. Он любит королеву так, как я никогда не видела раньше, ни во Франции, ни в Шотландии. Он обожает и глубоко чтит ее, что выглядит странно, поскольку он гораздо старше ее. Я пыталась заставить его шутить насчет нее, но, хотя он рассказывает много забавных историй о ней, он никогда не отпускает шуток на ее счет. О, это очень трудно объяснить… язвительный юмор без шуток.

Лорд Скроуп: такой чинный и пухлый, словно фаршированный каплун. Его шея особенно толстая и круглая, так что, когда он поворачивает голову, ему приходится двигать плечами. Тем не менее он тоже любезен. Я нахожусь в обществе приятных людей в приятном месте по сравнению с животными, которые называют себя людьми и прячутся в своих замках на продуваемых ветрами утесах в Шотландии».

«Слишком много прилагательных, — подумала она, перечитав последнее предложение. — Но Шотландия как будто требует множества прилагательных, так что пусть все останется как есть».

* * *

«8 сентября 1568 года.

Рождество Блаженной Девы Марии. Я встала рано и помолилась в часовне. Мне не разрешают иметь священника. Когда я попросила об этом, мне ответили: „Теперь в Англии нет католических священников“. Какое наказание они навлекают на себя подобными словами! Вместо этого Ноллис привел реформистского проповедника, который попытался обратить меня в свою веру. Он ежедневно „наставляет“ меня в англиканском вероисповедании, чем доставляет удовольствие Ноллису. Я делаю вид, что готова порадовать его. Но потом я открываю молитвенник, беру четки и молю Деву Марию простить меня.

О Норфолке все чаще говорят как о претенденте на мою руку. Меня заверяют, что многие могущественные люди при дворе благосклонно относятся к такому браку — к примеру, Роберт Дадли, графы Арундел и Пемброк, а также Николас Трокмортон, мой старый знакомец и английский посол. Видимо, они считают, что так он сможет играть роль нового „хозяина“, выбранного англичанами, чтобы держать меня на коротком поводке. (Это напоминает предыдущее предложение Елизаветы заключить брак с ее дорогим Дадли. Он по-прежнему не женат, но она явно не хочет повторять свое предложение.) Они полагают, что таким образом меня можно будет держать в резерве для наследования престола.

Почему никто не вспоминает, что я уже замужем? И они еще говорят, будто у меня короткая память? Уже ходили разговоры о том, чтобы выдать меня замуж за Филиппа Испанского, Джорджа Дугласа или Гамильтона, недавно овдовевшего в третий раз. О, какими же старыми мы становимся! А сегодня — я едва не лопнула от смеха — почтенный Фрэнсис Ноллис предложил кандидатуру своего родственника Джорджа Кэрри. Если они в самом деле считают меня убийцей, то их цинизм и честолюбие постыдны и достойны всяческого осуждения. Даже Макиавелли покраснел бы от такого двуличия!»

* * *

«29 сентября 1568 года. День Святого Михаила и всех Ангелов.

О! Я с трудом могу держать перо и еле дождалась темноты, чтобы остаться наедине с собой. За обедом мне хотелось крикнуть Ноллису в лицо: „Вы с самого начала знали об этом!“

Мне не позволят присутствовать на судебном слушании. Я вынуждена говорить через своих представителей. Но как они смогут говорить моими собственными словами? Они — это не я. Я надеялась, что наконец смогу встретиться с предателями лицом к лицу, но нет: это им разрешат лично присутствовать в зале. И кому — лорду Джеймсу, Мортону, Мейтленду и главному „праведнику“, лорду Линдсею! Однако я останусь здесь, в сорока милях от Йорка, где состоится судебное заседание.

Самой Елизаветы там тоже не будет. Она пришлет герцога Норфолкского, сэра Ральфа Сэдлера (моего врага с колыбели!) и графа Сассекского, своего камергера, который ненавидит Шотландию больше всех остальных. Насколько мне известно, он рассказывал Елизавете, что дед учил его никогда не доверять шотландцам или французам. Из этих троих только Норфолк не считает меня злодейкой.

Теперь я должна найти представителей, которые будут говорить от моего лица, как будто кто-то и впрямь может это сделать.

Но хуже всего, что Елизавета разрешила лордам представить „Письма из ларца“ как свидетельство на суде, а мне до сих пор даже не предоставили возможности увидеть их! Не имею представления, что это такое. Письма и стихи, которые я писала Босуэллу? Может быть, они были переписаны и перекроены по их усмотрению? Или это обычные фальшивки? Как мне ответить на них, если я даже не знаю, о чем там говорится?

Я узнаю собственные слова, даже переписанные другой рукой и переведенные на другой язык. Несомненно, слова, вырванные из контекста (или, хуже того, помещенные в новый контекст), выставят меня в дурном свете. Однако я не убивала Дарнли. Многие другие принимали участие в этом и пытались обвинить Босуэлла после убийства — плакаты, подброшенная бочка и лицедеи, изображавшие его в ту ночь на улицах Эдинбурга. Сами лорды сделали это — те самые люди, которые теперь готовы представить эти письма.

О Господи, меня предали!»

* * *

Люди начали собираться в зале заседаний в Йорке; по странному совпадению, это был зал, обставленный Генрихом VIII для приема Якова V, когда они собирались встретиться в 1547 году. Король Шотландии уклонился от встречи из опасения попасть в плен. Теперь здесь решалась участь его пленной дочери.

Люди рассаживались на длинных скамьях, шелестели бумагами и старались выглядеть суровыми и сосредоточенными. Но вскоре на лицах появились улыбки: многие были знакомы и рады видеть друг друга.

— Сэдлер! Как поживает ваша дочь, которая собиралась выйти замуж за священника? — спросил лорд Джеймс. Сэдлер давно принимал участие в делах Шотландии.

— Спасибо, хорошо. А как ваша дражайшая супруга? О, лорд Бойд!

Последовала оживленная дискуссия о процедуре заседания и о том, что можно будет рассматривать в качестве свидетельств. Представители Марии предложили «жалобную книгу» для стороны лорда Джеймса. Он возразил на том основании, что собирается предоставить собственные улики. Он достал серебряный ларец и почтительно поставил на стол, но отказался открыть крышку и лишь заметил, что Мортон расскажет, как ларец оказался у них. Все взоры были прикованы к загадочному ларцу.

Поздно вечером члены английской делегации с удивлением услышали стук в дверь. Это оказался Мейтленд, который тихо поинтересовался, не желают ли они ознакомиться с «Письмами из ларца» — разумеется, неофициально. Все согласились, и Мортон представил копии документов. Люди склонились над ними при свете свечи, читая и изумленно цокая языками.

— Жуткое дело, — пробормотал Норфолк. — Жуткое и отвратительное!

Он с жадностью продолжил чтение.

Днем, в перерыве между дискуссией о законности регентства лорда Джеймса и наследственных правах Гамильтонов, которые оно нарушало, Мейтленд потянул Норфолка за рукав и предложил ему прогуляться. Наступила золотая осень, и солнце ярко сияло в небе.

— Йоркшир очень живописен в это время года, — сказал Мейтленд. Он надеялся, что Норфолк согласится на прогулку верхом. Кроме того, он рассчитывал, что герцог прислушается к его предложению.

Мейтленд понимал, что пора представить «Письма из ларца» в надлежащем свете, и собирался сделать это как можно деликатнее, не называя лордов из своего ближнего круга отъявленными лжецами, которыми они являлись на самом деле. Он слишком хорошо узнал их за последние два года, и эти находки печалили его.

«Хотя я считал, что прошел закалку человеческими слабостями, теперь я понимаю, что был гораздо большим идеалистом, чем мне казалось, — думал он. — Лорды нарушили все свои обещания перед королевой и в моральном отношении показали себя хуже ее, независимо от ее плотских грехов. Разве сам Иисус не относился к таким грехам более снисходительно, чем к гордыне и алчности?»

— Да, в это время он выглядит особенно дружелюбно, — согласился герцог Норфолкский. Судя по всему, ему тоже хотелось погулять на свежем воздухе.

Они выехали за высокую городскую стену и направили лошадей вдоль берега Уза, решив заодно устроить соколиную охоту. Погода для такого случая выдалась идеальной. Они выпустили птиц, почти не заботясь о добыче и любуясь соколами, парившими высоко над головой.

— Должно быть, птицам трудно подолгу оставаться на своих насестах, — заметил Мейтленд, искоса наблюдая за герцогом, но тот никак не показал, что понимает скрытый смысл его слов. Видимо, его не зря считали лишь немногим умнее крестьянского быка.

— Да, их трудно дрессировать, — ответил он, причмокивая толстыми губами.

— Подумайте, насколько тяжело приходится беркуту, попавшему в силки. Для него разлука с небом еще горше.

— К счастью, их немного, и только королям позволено охотиться с беркутами. Все остальные, даже герцоги, довольствуются соколами или ястребами. Даже мне приходится это делать, хотя мои владения обширнее некоторых королевств. — Он кивнул с важным видом. — Знаете, мои угодья составляют более шестисот квадратных миль, и иногда я больше чувствую себя королем, чем настоящий монарх.

Соколы поднялись так высоко, что казались черными точками в ярко-голубом небе. Листья деревьев на берегу реки шелестели на ветру, словно писцы, перебирающие бумаги.

— Пожалуй, вы можете… — Нет, это будет слишком откровенно. — Дорогой Норфолк, как величайший из английских пэров, вы, несомненно, размышляете о будущем страны, где ваши предки пользовались таким огромным влиянием. — Мейтленд деликатно кашлянул. — У меня самого давно было видение об Англии и Шотландии, которые в один прекрасный день должны объединиться. Не силою меча, как делали тираны в былые времена, но мирными средствами. Совершенно ясно, что такой союз находится в интересах обоих королевств.

— Объединенное королевство от Дувра до Шетландских островов… да, это будет сильная держава, — согласился герцог.

— Иначе мы не можем надеяться на великое будущее. Скажу откровенно: теперь, когда огнестрельное оружие сделало длинный лук безнадежно устаревшим, мы находимся в крайне невыгодном положении перед Францией, более обширной и густонаселенной. Мы слишком уязвимы. Моя мечта — видеть нас такими сильными, как только возможно.

Мимо них прошли двое охотников, чьи собаки с шумом расплескивали воду впереди. Охотники сняли фуражки и почтительно поклонились Мейтленду и герцогу.

Герцог смотрел в сторону. Он явно не хотел брать наживку.

— Позвольте мне снова высказаться откровенно, — настаивал Мейтленд. — Если вы женитесь на королеве Шотландии, все неудобные вопросы будут сняты.

— Какие неудобные вопросы?

— Вопросы престолонаследия. Как известно, королева Елизавета не желает выходить замуж, а королева Мария явно не может править Шотландией самостоятельно. — Мейтленд сделал многозначительную паузу. — Могу ли я быть совершенно искренним? Королева Елизавета вряд ли оставит наследника; ей уже тридцать пять лет, и она не выказывает супружеских устремлений. Ее ближайшей наследницей из числа протестантов была Катерина Грей, но она недавно умерла. Англичане не потерпят королеву-католичку, будь то Мария Стюарт или кто-либо еще. Но если она выйдет замуж за английского протестанта, они останутся довольны; в конечном счете это нейтрализует ее католическую веру. Вы понимаете?

— Д-да, — пробормотал герцог.

— Ее сын Яков — не католик, поэтому он может стать наследником престола. С другой стороны, то же самое относится к детям, которых вы можете иметь с ней. Лорды Конгрегации больше не позволят ей править в Шотландии, да это и невозможно. Ее правление превратилось в череду заговоров и мятежей, и если она освободится, то снова пошлет за Босуэллом, а лорды не потерпят этого. Зато под вашей опекой…

— Но она убийца! — возразил Норфолк. — Я не хочу жить с убийцей!

— Откуда вы знаете, что она убийца?

— Из этих писем! Там полно грязных, отвратительных подробностей. А в вашем обвинительном акте, который подготовил Бьюкенен, ясно сказано, что она осквернила себя связью с Босуэллом. Нет, я никогда не прикоснусь к такой женщине!

— Ах, эти письма! — Мейтленд рассмеялся. — Лорд Мортон клянется, что они были обнаружены именно так, как он говорит, но мы не знаем, что именно он обнаружил. У него в запасе имелся целый год для подготовки содержимого ларца. Достоверность этих писем находится под таким же вопросом, как честность Мортона.

Герцог закусил губу.

— Его честность весьма сомнительна.

— Это еще мягко сказано. Я знаю, что во дворце хранились и другие письма, которые Мортон не счел нужным показать нам в то время. Скорее всего, это были любовные письма от женщины из семьи Трондсен.

— Кто это такая?

«Неужели Норфолк ничего не знает?» — подумал Мейтленд.

— Норвежская любовница Босуэлла. После того как он бросил ее, она прибегла к тому, что делают все отвергнутые любовницы: отомстила ему.

— Как? Заразила его сифилисом?

Боже, как он глуп!

— Разумеется, нет, — терпеливо ответил Мейтленд. — В таком случае ее радость омрачил бы сам факт болезни. Нет, это судьба позволила ей совершить возмездие. Сначала западный ветер отнес Босуэлла к побережью Норвегии, а потом обстоятельства сложились таким образом, что он был вынужден предстать перед судом Эрика Розенкранца, вице-короля Норвегии в Бергене, чтобы получить разрешение продолжить свой путь. Но Эрик оказался двоюродным братом Анны Трондсен, и, когда судья поинтересовался, есть ли у кого-либо претензии к Босуэллу, она выступила с обвинениями, которых он меньше всего ожидал в тот момент. Это лишило его возможности обрести свободу.

— Боже мой! — Норфолк выглядел потрясенным.

— Слушание показаний Анны отложило его отъезд на достаточно долгое время, чтобы к нему возникли другие вопросы. Его отправили в Данию для дальнейшего расследования. Сейчас он находится в крепости Мальмё и надеется на милость короля Фредерика.

— Так вот почему Босуэлл попал в тюрьму! Вот как они добрались до него!

— Судьба, Норфолк, судьба. Былые грехи преследовали его, и он не смог спастись от них. Анна обвинила его в Скандинавии, но оказала невольную услугу шотландским лордам. Босуэлл хранил ее письма как раз для такого случая, в качестве доказательства ее требовательности и бурного темперамента, если когда-либо возникнут вопросы о причинах его обращения к ней. Но они попали в руки его врагов — Мортона и остальных. Дальнейшее нетрудно предсказать.

— Ясно.

— Помните, что «Письма из ларца» неоднократно копировались. Те, которые вы видели, не являются оригиналами. Туда легко было вставить несколько фраз от Анны Трондсен, плюс собственные идеи Мортона.

Мейтленд перевел дух. Он не был до конца уверен, что так и случилось на самом деле, но все указывало на это. Стиль писем, представленных лордами, оказался слишком разным даже в соседних абзацах, а некоторые чувства и выражения были совершенно несовместимы с тем, что Мейтленд знал о характере королевы. Она была страстной и порывистой, иногда буйной и сердитой, но никогда не унижалась, не выглядела мелочной и плаксивой.

Норфолк выглядел сильно озадаченным:

— Но…

— И даже если королева причастна к убийству, она имела веские основания для этого, — продолжал Мейтленд. — Она полюбила лорда Дарнли и осыпала его почестями, но он отплатил ей супружеской неверностью и публичным пьянством. Ни одна сильная духом женщина не стала бы терпеть этого. Можете ли вы представить королеву Елизавету в таком положении?

— Разумеется, нет, — со смехом ответил герцог.

— Подумайте об этом, Норфолк. Подумайте об услуге, которую вы можете оказать обоим королевствам, о душевном спокойствии вашей собственной королевы и долгожданной свободе для другой королевы! Кроме того, она наконец сможет обрести мужа, достойного трона.

* * *

После обычного полдника, прежде чем позвать Сесила, Елизавета провела некоторое время за чтением римской истории. Чтение исторических трудов всегда успокаивало ее и напоминало, что лучший способ вершить современную историю — знать о прошлых событиях и тщательно продумывать свои действия.

Он вытянула ноги перед камином с ароматными вишневыми дровами, ярко и беззвучно пылавшими перед ней, и снова погрузилась в чтение. Потом она неохотно отложила книгу и вызвала Сесила.

Он явился сразу же и с натянутой улыбкой предложил ей подарок:

— Это на Новый год, ваше величество.

— Ах да. Год Господа нашего, 1569-й. Можно открыть? Мне нужно что-нибудь для поднятия настроения. Боюсь, сейчас я не в духе.

— Вас можно понять. Это не официальный подарок, который я вручу на придворной церемонии, а кое-что для вашего личного использования. — Сесил похлопал по обертке: — Надеюсь, вы останетесь довольны.

— Что ж, спасибо. — Она развернула подарок и обнаружила длинный футляр с прикрепленным конвертом. — Вы сочинили стихи, — с радостным удивлением добавила она.

— Поскольку так делают все придворные, я решил, что стоит попробовать.

Елизавета пробежала взглядом строки:

— Совсем неплохо. Думаю, вы становитесь только моложе с возрастом. Лишь молодые люди понимают стихи. А теперь… — Она открыла длинный футляр. — Что это? Ах! — Она достала ажурный веер изысканной работы. Его лопасти украшали резные арабески, а шелковую основу — чередующиеся розы и лилии; нижняя половина веера состояла из тонкого кружева. — О, Сесил! — Она была искренне тронута.

— Я знаю, что вы любите вееры и страдаете от духоты.

Елизавета рассмеялась:

— Но, Сесил, на дворе декабрь!

— Нам нужно смотреть в будущее.

— Ваша правда, — согласилась королева, и ее улыбка померкла. — До меня дошли слухи об Уэстморленде и Нортумберленде. Я пригласила их на слушание, чтобы посмотреть, не выдадут ли они свои намерения.

— Какие слухи?

— О том, что они вступили в сговор с королевой Шотландии… хотя не уверена, с какой целью. Боюсь, речь идет о чем-то большем, нежели ее побег. Как известно, на севере придерживаются старых обычаев; люди там очень замкнутые и скрытные. Знатные семьи в Нортумберленде и Уэстморленде ведут себя как старинные монархи в своих владениях. Молюсь о том, чтобы это не привело к измене. Значит, королева Шотландии соблазняет их?

— Ваше величество, мы с Ноллисом предупреждали, что она представляет угрозу. Ноллис даже сказал, что будет невозможно удержать ее, и она сама заявила, что если ее не освободят, то она будет вправе воспользоваться любыми средствами для своего освобождения. Она рассчитывала, что после судебного слушания вы вернете ее на трон, поэтому терпеливо дожидалась результата. Но вы этого не сделаете, не так ли? Давайте говорить откровенно.

— Постучите по шпалерам, Сесил, и проверьте окна, — сказала Елизавета. Когда он начал вставать, она подняла руку и остановила его: — Нет, не надо. Даже если вы никого не найдете, нас все равно могут подслушать. Я не буду заранее оглашать свой вердикт, но могу сказать, что дела пошли не так, как я предполагала. Эта встреча ничего не решила. Леннокс по-прежнему взывает к мести, словно надоедливый попугай. Ноллис просит освободить его от тяжкой обязанности, как и лорд Скроуп. Пошли слухи, что герцог Норфолкский заигрывает с двумя северными графами. Лорд Джеймс опасается утратить власть над Шотландией из-за долгого отсутствия.

— Что же вы предлагаете?

— Я с большой неохотой пришла к выводу, что мы должны найти для Марии более… постоянное убежище. Ее нужно оградить от опасности.

— Для нее или для вас?

— Для нас обеих, — с нежной улыбкой ответила Елизавета. — Ее нужно вывезти с севера. Болтон находится слишком близко к Нортумберленду и Уэстморленду. Все эти предварительные договоренности составлялись в спешке и нуждаются в улучшении. Мне нужно найти кого-то, кто примет ее… на более долгое время. Кого-то, достаточно богатого для выбора жилья, где ее можно будет разместить с королевскими удобствами. Кого-то, кто живет достаточно далеко от Лондона и от Северной Англии. Семейного человека, стойкого к ее… соблазнам — я едва не сказала, к ее чарам! Человека протестантской веры, не склонного к старой религии и не питающего ложных надежд на ее возвращение. Ах, где бы мне найти такого лорда?

— Вы выдвигаете много условий, но, несомненно, такого человека можно найти. — Сесил внимательно посмотрел на нее: — Пожалуйста, ваше величество, вы не могли бы сказать мне… Как ваш первый министр, который должен знать ваши намерения, чтобы исполнить их, прошу вас, скажите, каковы ваши истинные чувства по отношению к королеве Шотландии?

Елизавета думала так долго, что Сесил уже не надеялся получить ответ.

— Не знаю, — тихо проговорила она. — На самом деле это зависит от ее поведения, начиная с сегодняшнего дня. Я не могу вынести окончательное суждение о том, что произошло до сих пор. Свидетельства слишком запутанны и противоречивы и большей частью исходят от ее врагов. Но теперь она может начать с чистого листа. Она может выбрать лояльность и благоразумие, и тогда со временем… что ж, время многое лечит. Время может стать ее лучшим другом. Наверное, сейчас оно является ее лучшим другом. Но если она обратится к ложным друзьям, таким, как Филипп и английские изменники, это будет ее выбор.

* * *

Десятого января 1569 года Елизавета дала оценку судебным слушаниям. Сесил встал и потребовал, чтобы все остальные сделали то же самое, пока он будет читать.

— «Поскольку до сих пор против регента и его правительства не было выдвинуто никаких свидетельств, которые могли бы причинить ущерб их чести и союзническим намерениям, а с другой стороны, не было представлено достаточных доказательств против своего монарха, королева Англии принимает решение не предпринимать враждебных шагов против своей доброй сестры с учетом того, что она совершила до сих пор».

Лорд Джеймс смог беспрепятственно вернуться в Шотландию и даже получил заем в размере пяти тысяч фунтов. Королева Мария должна была оставаться под опекой.

V

Мария тряслась и раскачивалась в седле, пока они с тягостной неспешностью пробирались по заснеженному ландшафту между Болтоном и Татбери. Сразу же после завершения судебных слушаний она получила строгое предписание от королевы Елизаветы: ей со своей свитой, моментально уменьшившейся наполовину, следовало прибыть под опеку графа и графини Шрусбери в ста милях к югу. Никаких обещаний, объяснений или извинений.

Мария воспротивилась путешествию по безлюдным и опасным дорогам — если их можно было назвать дорогами — в разгар суровой зимы. Но протесты оказались тщетными. Ее величество королева Англии постановила, что она должна ехать, и они уехали.

Путешествие оказалось именно таким трудным, как она опасалась, и даже более того. Январские ветры дули беспрерывно, и они продвигались по местности, заваленной снегом. Мария простудилась уже на второй день, но смогла продолжить путь. Леди Ливингстон стало так плохо, что пришлось расстаться с ней на одной из промежуточных остановок в Ротерхэме. Почти всю дорогу на сердце у Марии было так тяжело от новостей о результатах судебных слушаний, что ей приходилось заставлять себя глядеть по сторонам.

«В конце концов, мне едва ли выпадет другая такая возможность, — думала она. — Это Англия, куда я так сильно хотела попасть, несмотря на советы и предостережения лучших друзей. Это Елизавета, моя сестра и родственница, обещавшая помочь мне в трудные времена. Она вынудила меня согласиться на судебные слушания, чтобы позволить моим подданным оправдаться передо мной и вернуть меня на трон, а в результате мои так называемые грехи предали огласке, а мне не дали выступить в свою защиту. Она даже постановила, что я должна „очиститься“ от обвинений, прежде чем она снизойдет до встречи со мной. Я снова должна оправдываться, но мне не разрешают говорить. О, как это знакомо! Итак, мне предстоит оставаться в плену, пока мой брат отправляется в Шотландию. С английскими деньгами в кармане!

Но почему бы ей не освободить меня? По ее словам, она не делает этого потому, что собирается помочь мне. О, пресвятые ангелы, что за извращенная логика!»

Они ехали по Йоркширу, следуя по течению реки Ор. Эту местность опустошили во времена «благодатного паломничества», когда сорок тысяч крестьян восстали против религиозной реформы. Мария и сейчас могла видеть причину их протестов — руины громадного цистерцианского монастыря аббатства Фонтейн. Ее небольшой отряд проехал мимо руин аббатства на закате. Они напоминали белый костяк на фоне уже побелевшего ландшафта и были делом рук Генриха VIII, великого разрушителя и реформатора.

Мятежники на короткое время закрепились здесь, но потом оказались преданными. Генрих VIII убедил их сложить оружие и отправить своего предводителя в Лондон под предлогом мирных переговоров. «Потом он убил его, — подумала Мария. — Опасно доверять Тюдорам; теперь я знаю об этом. Лучше было бы догадаться раньше. Я и представить не могла, что встречу Генриха VIII в облике женщины. Значит, я тем более глупа».

Они переночевали в Рипоне, а следующую ночь провели в Уэзерби. На следующий день им предстоял переход к замку Понтефракт на южной оконечности Йоркшира. Рассвет наступил поздно, и они собирались двинуться в путь лишь после десяти утра, но даже тогда сизо-серый сумрак размывал очертания предметов и мешал разглядеть трещины и скользкие места на дороге. Другие путники встречались редко, и Англия выглядела такой же пустой и безлюдной, как просторы шотландских болот. Мария глубоко ушла в свои мысли, когда несколько нищих на обочине дороги стали тянуть руки и клянчить подаяние. Они окружили лошадей, хныкали, поднимали младенцев и восклицали: «Подайте, Христа ради! Подайте на пропитание!» Вместо сапог или башмаков их ноги были замотаны в тряпки, а руки почернели от въевшейся грязи. Женщины походили на ведьм.

«Я тоже здесь как нищенка, — потрясенно осознала Мария. — Мне приходится брать одежду взаймы; когда я прибыла в Англию, то была почти такой же бесприютной, как они».

— Одну минуту, — сказала она и осадила лошадь. Порывшись в кошельке, она извлекла несколько монет. Лорд Скроуп будет раздосадован, ну и пусть. — Подождите, прошу вас, — обратилась она к стражникам. — Вот. — Она опустила монеты в мозолистую ладонь ближайшего мужчины. Но он продолжал цепляться за седло.

— Это все, что у меня есть, — сказала Мария.

Мужчина покатал монету между пальцами и куснул ее. Его зубы оказались на удивление белыми и здоровыми. Встретившись с ней взглядом, он прошептал:

— Я Хэмлинг.

Хэмлинг! Один из людей графа Нортумберлендского. Ну конечно! Теперь она узнала его.

— Давайте поскорее! — крикнул лорд Скроуп.

Мария быстро сняла с пальца золотое кольцо с эмалью и вручила Хэмлингу.

— Пусть граф помнит о своем обещании помочь мне, — сказала она и оттолкнула его. — А теперь убирайся! — громко добавила она.

Когда нищие стали расходиться, он подмигнул ей.

Сердце Марии возбужденно билось, когда они продолжали свой путь в пасмурный зимний день. Она была не одинока; о ней не забыли.

Замок Понтефракт, мрачно ассоциировавшийся с убийством короля — именно здесь уморили голодом Ричарда II, — вырос перед ними, а затем поглотил их в наступивших сумерках. За его стенами, покрытыми ледяной изморосью, Мария тщетно пыталась уснуть. Ее отряд, сократившийся до тридцати человек, разместился на самодельных кроватях.

Нортумберленд. Граф Нортумберлендский сочувственно относился к ней и ее делу. Это означало, что его друг, граф Уэстморлендский, разделяет его точку зрения. На судебных слушаниях оба они занимали сторону Елизаветы. Их расположение, несмотря на явную предубежденность судей, казалась едва ли не чудом. А жена Уэстморленда была сестрой герцога Норфолкского. Семейные узы образовали прочную ткань, которая могла послужить надежным плащом в случае ее бегства. Думая об этом, она незаметно забылась более крепким сном, чем за последние несколько недель.

Они медленно пробирались через Дербишир, маленькое, словно сливовая косточка, графство, расположенное в самом центре Англии. Здесь было множество мелких рек и долин; леса, покрывавшие отдаленные холмы, казались черными пятнами на фоне белого снега. Этот край считался очень зеленым и плодородным, но сейчас, посреди зимы, Мария не видела никаких признаков изобилия. Здесь находилась большая часть владений ее нового «хозяина» графа Шрусбери, и они уже проехали два его поместья: Уингфилд-Манор и Чатсуорт. Хотя эти поместья были новыми, королева распорядилась поселить их в замке Татбери дальше на юге, у самой границы Дербишира и Стаффордшира.

Мария спрашивала о Татбери, и ей рассказали, что оттуда открывается прекрасный вид на окрестные поля за рекой Даф, а соседний Нидвудский лес, связанный с легендой о Робин Гуде, изобилует дичью. Здесь Джон Гонт держал свой «Cовет менестрелей», и, по заверению Скроупа, здесь находилось «самое сердце доброй старой Англии».

— Ах да, добрая старая Англия, — проговорила она. — Это ли мне предстоит увидеть? Действительно, она полна легенд, на манер старинной Франции и шотландских пустошей.

В детстве она читала о короле Артуре, Робин Гуде, Ричарде Львиное Сердце, стрелках из длинного лука, рождественском полене и волшебнике Мерлине. Теперь ей предстояло жить в таком месте, которое навевало все эти воспоминания. Она также навела справки о графе Шрусбери, но смогла получить лишь скудную информацию от молчаливого лорда Скроупа. Граф был очень богат. Он недавно женился во второй раз. Его жена оказалась почти так же богата, как он, и на восемь лет его старше. По условиям брачного договора они переженили своих сыновей и дочерей друг на друге, чтобы богатство оставалось в семье. Граф был протестантом, но не спешил преследовать католиков в своих владениях. В результате в Дербишире и соседнем Ланкашире проживало много католических семейств.

— Но какой он на самом деле? — спросила Мария.

— Бесцветный, — наконец признался лорд Скроуп.

— А его жена?

— Живописная женщина. Помимо собственных красок она добавила те, которые ей достались от трех предыдущих мужей.

Они увидели Татбери на горизонте задолго до прибытия, когда приблизились к слиянию рек Трент и Даф. Замок, ощетинившийся башнями, стоял на вершине рыжего каменного утеса над берегом реки и на фоне заходящего солнца казался собачьей пастью с оскаленными клыками. Мария вздрогнула в тот же миг, когда увидела его. Добрая старая Англия? В этом замке не было ничего доброго; он выглядел как тюрьма.

Тюрьма. «Я заключенная, — подумала она. — Настоящая заключенная, как и в Лохлевене».

В какой-то момент ей захотелось развернуть лошадь и галопом ускакать прочь. «Я не могу покорно войти туда», — думала она. Но потом поняла, что бежать некуда и вокруг нет дружелюбно настроенных подданных, которые могли бы укрыть и защитить ее. Она находилась в самом центре вражеской территории, где для нее не было надежного убежища. Она даже не знала, куда направиться.

«Нет, так не пойдет, — твердо сказала она себе. — Ты не будешь прятаться в хижинах и спать на земле, как во время бегства из Лэнгсайда. У тебя есть сторонники среди местных дворян. Разве ты так быстро забыла о Норфолке и Нортумберленде? А Филипп Испанский? Есть вероятность, что он вторгнется в Англию в ответ на то, что Елизавета захватила его галеоны с золотом, которые сбились с курса. Я не одна. Я не одна!»

Они начали подниматься к замку по крутой и узкой дороге. Подъем до вершины составлял более ста футов, и им пришлось проехать через крепостной ров, подъемный мост и укрепленные ворота, служившие единственным входом. Наконец они оказались на территории замка, занимавшего около трех акров, как впоследствии узнала Мария. Высокие стены окружали его с трех сторон, а четвертая не нуждалась в этом, так как представляла собой обрыв до самого ложа долины в ста футах внизу. Две сторожевые башни охраняли мощные бастионы.

Двор был пустым — там горело лишь несколько факелов, отбрасывавших зловещие угловатые тени на мерзлую землю. Лорд Скроуп устало спешился и сказал:

— Я извещу хозяев о нашем прибытии.

Судя по его тону, граф Шрусбери даже не ожидал гостей.

Мария осталась со своими слугами, которые похлопывали лошадей и заверяли, что скоро их расседлают и накормят. Наконец Скроуп вернулся в сопровождении высокого мужчины.

— Королева Мария, — сказал он. — Разрешите представить Джорджа Тэлбота, графа Шрусбери.

«Джордж, — подумала она. — Это имя всегда приносило мне удачу. Пусть и сейчас будет так».

— Очень рада, — вслух произнесла она.

Граф Шрусбери поцеловал ее руку и лишь потом посмотрел на нее. Она увидела мужчину около сорока лет со скорбно вытянутым лицом, редеющими волосами и седоватой бородкой. Его взгляд выдавал склонность к меланхолии и размышлениям о превратностях судьбы.

— Мы с графиней рады приветствовать вас, — печально ответил он.

Марию и ее слуг разместили в южном крыле замка, имевшем два этажа. Как только она переступила порог, в лицо ей ударил запах плесени, который еще усилился, когда она оказалась внутри. Прихожая напоминала подземный грот с влажными стенами. Ее окутал пронизывающий холод.

— Добро пожаловать, ваше величество, — произнес низкий мощный голос. Из соседней комнаты появилась женщина и подошла к Марии: — Я Бесс, графиня Шрусбери.

Сначала у Марии возникло впечатление, что кто-то взял королеву Елизавету и прошелся по ней мельничным жерновом, расплющив ее и расширив все ее черты. Эта женщина напоминала королеву благодаря рыжеватым волосам, узкому длинному носу и плотно сжатым губам. Но ее лицо и фигура были квадратными. Все в ней было квадратным — от головы и глаз до плеч и даже до формы ногтей. Даже из-под плотного шерстяного платья выглядывали квадратные туфли, облегавшие квадратные ступни.

— Надеюсь, вам будет уютно здесь, — говорила она. — Мы послали за гобеленами из Шеффилда и мебелью из Лондона. Эти комнаты находятся в плачевном состоянии. Мы не живем здесь, а уведомление от королевы сильно запоздало!

Судя по ее тону, она была готова устроить королеве настоящую головомойку.

— Уверена, нам будет уютно здесь, — ответила Мария.

— Не будьте так уверены! Просто стыд и срам! Это крыло построили больше двухсот лет назад, и с тех пор его ни разу не ремонтировали. Но мы делаем что можем. — Она хмыкнула и повернулась к своему мужу: — Джордж, как насчет семи гобеленов с историей Геркулеса? Я послала за ними еще в прошлый понедельник. Ты сказал, что их доставят из Уингфилда. И что?

— Мне передали, что они задержались в Дерби. Один из мулов охромел.

— Твои оправдания хромают! — прорычала она и повернулась к Марии: — Я покажу вам ваши комнаты, мадам.

* * *

«4 марта 1569 года. Замок Татбери, Стаффордшир.

За что мне такое наказание? Этот замок не годится даже для Иуды или Брута, однако мне приходится жить здесь. Он стоит на вершине утеса, открытый всем стихиям. В южном крыле, где нас поселили, постоянно гуляют сквозняки. Комнаты оказались еще хуже, чем я думала, когда впервые попала сюда. Запах плесени кажется блаженством по сравнению с вонью из отхожих мест, которые находятся прямо под нами; судя по всему, их никогда не чистят. Эта вонь проникает повсюду. Попытки отбить ее с помощью духов приводят к тому, что аромат смешивается со зловонием и становится еще отвратительнее.

Мне говорили, что Татбери „смотрит на поля“, но там нет полей, а лишь топи и болота. Когда они оттаяли, то начали испускать смертоносные испарения, а жестокий ветер приносит их сюда, отравляя воздух снаружи, как отхожие места отравляют его внутри. Моя одежда провоняла, словно я искупалась в загнившем омуте.

Замок строго охраняется, начиная от единственной крутой тропы, ведущей от деревни внизу, и заканчивая укрепленными воротами, так что у меня нет никакой возможности поддерживать переписку с кем-либо, кроме Елизаветы. Я снова и снова прошу ее приехать и лично побеседовать со мной или же освободить меня, чтобы я могла поискать счастья в другом месте. Но ее ответы по-прежнему уклончивы. О, сколько мне еще терпеть это?

Я не знаю ничего о том, что творится в Шотландии и как поживают мои сторонники. Мне ничего не известно о судьбе Босуэлла. Я не знаю о том, что происходит на континенте, что делают мои родственники во Франции и отреагировал ли Филипп на провокации англичан. Иными словами, меня держат в темнице!

Я разработала шифр для Норфолка. Испанский посол значится под цифрой „30“. Я — это „40“, Нортумберленд — „20“, а Уэстморленд — „10“. Мне стоило больших усилий связаться с ними. Они не могут присылать мне письма, а я могу отправлять послания лишь в тех случаях, когда мой верный лорд Хэррис или недавно прибывший Джон Лесли, епископ Росса, отвозят письма для Елизаветы. Тогда они могут тайно вывозить мои послания для других адресатов. Но иногда их обыскивают, и трудно придумать укромное место, до которого еще не додумались мои противники. Говорят, что Фрэнсис Уолсингем, верный человек Сесила, повсюду имеет своих шпионов. Он маячит за их спиной как тень, и в конечном счете именно его я должна перехитрить, когда отправляю послания на волю.

Как бы это позабавило Екатерину Медичи! Она презрительно относилась к моим попыткам детских интриг во Франции. Но как тщедушному человеку, который поневоле учится рубить дрова, чтобы развести костер, мне приходится постигать все эти вещи, о которых я предпочитала бы не знать.

Лесли говорит, что события развиваются и Норфолк собирает верных людей. Я должна что-то сделать, чтобы укрепить его решимость. Разумеется, у меня нет никакого желания выйти за него, но дело не в этом. Я должна быть свободной, чтобы заключить брак с ним, а когда я окажусь на свободе, у меня появится выбор. Нужно подать прошение папе римскому на расторжение моего брака с Босуэллом, чтобы казаться искренней. Правда, это бессмысленно, так как я не выходила за Босуэлла по католическому обряду. Но не важно, если это будет выглядеть убедительно. Это даст мне возможность открыто переписываться с Босуэллом и поговорить с ним хотя бы на расстоянии…

Теперь у меня появился священник, который назвался сэром Джоном Мортоном и ведет себя как джентльмен. Граф Шрусбери не одобряет этого, но предпочитает закрывать глаза, что очень любезно с его стороны. После отъезда Ноллиса они оставили попытки обратить меня в свою веру и больше не присылают англиканских священников. Присутствие Мортона и возможность исповедовать свою религию, пусть даже втайне, укрепили мою волю.

На этом я вынуждена остановиться. У меня ноют пальцы. После приезда сюда у меня стали распухать суставы, и пальцы почти не гнутся. Врач говорит, что это ревматизм, но мне всего лишь двадцать шесть лет!»

Мария отложила перо и закрыла чернильницу. Чернила в ней загустели от холода. Потом она закрыла дневник, надела на него фальшивую обложку собственного изготовления, выглядевшую как счетная книга, и положила в стопку других счетных книг.

Она преклонила колени перед распятием, любезно присланным леди Дуглас из Лохлевена, и вознесла молитву.

«Отец небесный, — прошептала она. — Пожалуйста, смилуйся надо мной. Ты не будешь вечно гневаться на меня. В Священном Писании сказано: „Не пребудет Его гнев вовеки, ибо милосердие угодно Ему“. Я знаю, Ты иногда требуешь страдания… может быть, Ты хочешь этого, а не гнева и наказания? Когда-то давно, во Франции, кардинал говорил, что страдание иногда бывает необходимо ради самого страдания. Но я не понимала этого; я была юной и счастливой. Что же он говорил? Кажется, что страдание учит нас покорности. Покажи мне, что я должна сделать, и я буду покорна Твоей воле».

Мария встала и поняла, что ее колени тоже распухли и ноют от напряжения. Ревматизм дошел и до них. Она невольно задрожала от страха. «Неужели Бог хочет покарать меня не только духовно, но и телесно?» — в панике подумала она.

Она вышла из комнаты и направилась в длинный зал, одновременно служивший столовой и гостиной, с деревянной перегородкой, делившей комнату пополам. В каждой половине имелся отдельный камин, но этого явно не хватало для нормального отопления. Бесс уже сидела на скамье рядом с огнем, накинув на плечи большую теплую шаль. Увидев Марию, она подняла голову и улыбнулась.

Уже около трех недель Мария помогала Бесс с покрывалами и вышивкой для ее нового особняка в Чатсуорте. Бесс унаследовала дом от своего второго мужа Уильяма Кавендиша, отца целого выводка ее детей, и приводила его в порядок без помощи нынешнего мужа, которого пренебрежительно называла Джорджем. Но она с детским энтузиазмом советовалась с Марией относительно всего, что касалось домашней обстановки и современных вкусов, так как Мария жила во всех великих замках Франции и видела фрески в Фонтенбло, мраморные колонны в Сен-Жермен-ан-Ле, картины Приматиччо в замке Дианы де Пуатье в Шенонсо и буфеты с тайными отделениями в Блуа. К ее восторгу, Мария послала за своими альбомами с образцами вышивки по последней французской моде — вернее, той, которая считалась новейшей в 1560 году. Там были «Героические эмблемы» Клода Парадена и «Природа и разнообразие рыб» Пьера Белона. В альбомах имелись красивые эмблемы, сказочные сюжеты и ксилографические изображения диковинных животных, которые можно было приспособить для вышивки. Бесс недостаточно хорошо владела французским, чтобы понимать сопроводительный текст, поэтому она полагалась на Марию.

Сейчас Бесс расправила квадратный кусок ткани, над которым работала.

— Я начала «Разбитое зеркало»! — радостно воскликнула она.

Мария улыбнулась. Быстрые успехи Бесс впечатляли ее; она работала над вышивкой с таким же упоением, как делала все остальное.

— Превосходно! — похвалила Мария. — Это будет чудесный подарок сэру Уильяму!

— Ах, если бы он только мог видеть его, — вздохнула Бесс и провела по вышивке квадратными пальцами.

— Но он видит, мадам, — возразила Мария. — Он смотрит на нас сверху.

— Хм… Да, конечно, но… — Бесс склонилась над декоративной панелью, которую они с Марией придумали в честь сэра Уильяма, завещавшего своей вдове поместье Чатсуорт. Несмотря на то что с тех пор вдова еще трижды выходила замуж, композиция была исполнена безутешной скорби. Слезы струились в бассейн с негашеной известью, окруженный девизом: «Угасший огонь живет в слезах» — разумеется, на латыни, для большего достоинства. Рисунок поместили в рамку с другими символами скорби: перчатка (символ верности), разрезанная пополам, переплетенные шнуры, рассеченные посередине, разбитое зеркало, три сломанных обручальных кольца (в знак тройного вдовства Бесс) и, наконец, порванная цепь.

— Он будет гордиться, когда увидит это с небес, — сказала Мария. Она открыла корзинку и достала собственную работу, выглядевшую вполне невинно: призрачная рука, которая опускалась сверху с серпом, отсекающим ветвь дерева, под девизом «Добродетель расцветает в страдании». Мария сказала Бесс, что эта композиция отражает ее растущую убежденность в собственном очищении, в росте и развитии через страдание. Рисунок имел свой шифр, включавший первые буквы ее имени и инициалы Франциска. Таким образом, они скорбели и вспоминали о любимых ушедших мужьях, а иголки, проворно сновавшие в их пальцах, стали способом общения с иным миром и временем.

Но Мария собиралась поместить вышивку на подушку для герцога Норфолкского. Символы, изображенные на ней, должны были иметь совершенно иной смысл для него и побудить его к действию. Бесплодной ветвью являлась Елизавета, а той, которая собиралась плодоносить, — она сама вместе с ним. Мария еще не знала, как передаст ему подарок, но надеялась, что сможет это сделать.

Через час Бесс внезапно вспомнила, что ей нужно поговорить с «Джорджем» о фураже для лошадей, и ушла, оставив шитье в своей корзинке. Мария прилежно продолжала вышивать, пока не убедилась, что Бесс действительно ушла. Потом она медленно встала — у нее по-прежнему ныли колени — и послала одного из своих слуг за Джорджем Дугласом. Она приняла решение.

Джордж не замедлил явиться, и он выглядел успокоенным. У него почти не было возможности остаться наедине с ней после приезда в Татбери. Мария улыбнулась ему и заняла место на стуле под королевским гербом.

— Значит, сегодня вы устраиваете настоящую аудиенцию и я должен стоять у ваших ног? — поинтересовался он.

— Мне нужно сидеть под моим гербом, иначе я день за днем буду забывать, кто я такая, и думать о себе лишь как о несчастной пленнице.

— Ваш девиз гласит: Et Ma Fin Est Ma Commencement. Я долго думал, почему вы выбрали фразу «В моем конце — мое начало». Ведь это вовсе не конец… или вы думаете по-другому?

Он был таким преданным и простодушным!

— Нет, конечно же, нет. Над девизом изображен феникс, восстающий из пепла; теперь вы понимаете?

— Да.

Джордж оставался с ней все эти месяцы и, очевидно, собирался быть рядом с ней до самого «конца». Она знала, что он хочет ее, но в то же время боготворит. Иногда он действительно вводил ее в искушение своей мужской красотой на фоне ее вынужденного целомудрия, и она думала: «Что еще я могу сделать, чтобы отплатить ему за добро?» — или «Какой вред мне может причинить небольшое удовольствие в этой тюрьме, куда меня заключили?» Это стало бы актом милосердия и жалости. Но беспокойство за его судьбу останавливало ее. Если бы он не был таким чистым и благородным, если бы он больше напоминал двуличного Рутвена или даже практичного Мейтленда… но тогда бы она не испытывала к нему никакого желания. Ее привлекали сама его искренность и чистота.

— Джордж, мне нужна ваша помощь, — сказала она. — Бог знает, что я долго ждала и надеялась на освобождение, но мое заключение кажется бесконечным. Я должна отправить кого-то во Францию, поговорить с моими родственниками де Гизами и позаботиться о моих поместьях. Как вдовствующая королева, я имею право на доход от них, но после моего бегства из Шотландии мне не поступало никаких денег. Мне нужен кто-то, кому я могу доверять. Вы поедете?

— Я не хочу расставаться с вами, — ответил он.

Она знала, что это будет непросто.

— Вы верно служили мне. Но вы понимаете, что сейчас я еще больше нуждаюсь в вашей помощи. Это то же самое, как в тот раз, когда вы помогли мне с людьми и лошадьми в Кинроссе, когда я бежала из Лохлевена. Просто теперь нужно отправиться еще дальше. Возможно, вам удастся собрать армию во Франции. Ваша работа для меня еще не окончена.

— Если нас будет разделять море, я не смогу лично защищать вас. В вашей свите не останется людей, хорошо владеющих оружием.

Боже, он был таким очаровательным; неудивительно, что его называли «красавчик Джорджи». Мария замечала, как слуги графа Шрусбери — причем как мужчины, так и женщины — тайком поглядывают на него. Теперь она жестом попросила приблизиться к ней.

— Дорогой Джордж, — сказала она. — Тогда я вынуждена отдать вам приказ. Хорошо, что я сижу под королевским гербом.

Она наклонилась вперед, взяла его лицо в ладони и привлекла к себе, а потом наградила долгим поцелуем в губы. Он затрепетал и отступил на шаг.

— Вот мой приказ, — прошептала она. — Отправляйтесь во Францию с моим поручением. Если там вы найдете француженку, которая привлечет ваше внимание, умоляю вас: заключите достойный союз с ней. Вы едва не потеряли свою удачу, следуя за мной; теперь я отправляю вас туда, где она сможет найти вас.

— Мне не нужен никто другой! — выпалил он. — Не может быть никого другого!

— Тогда вы переложите вину на мои плечи, а это нечестно. Вы знаете, что я замужем и что ваше желание пренебречь любой возможностью счастья из-за семейной женщины тяготит мою душу. И вы еще утверждаете, что любите меня!

— Значит, если я люблю вас, то должен жениться на ком-то еще? — спросил он. — Странная любовь!

— Когда вы станете старше, то узнаете еще более странные вещи. Франция будет хорошим местом для вас; там вы познаете науку любви.

Ей хотелось сказать: «Все это ложь, давай просто найдем радость в объятиях друг друга. Возможно, это все, что мы когда-либо получим».

— Извращенная любовь! — фыркнул он. — Любовь, во имя которой король носит фамильные цвета своей любовницы и публично позорит свою королеву!

Она тихо рассмеялась:

— Возможно, тогда вы предпочитаете чистую и пылкую любовь такого короля, как Генрих VIII? Любовь, которая не терпит никаких других чувств?

Джордж пронзил ее взглядом льдисто-голубых глаз:

— Наверное. По крайней мере он был честным.

— Значит, честность — это та черта, которую вы цените превыше остальных?

Он энергично кивнул.

«Что ж, тогда отправляйся в путь, — подумала она. — Мне будет не хватать тебя. О, Джордж, ты уносишь с собой мою молодость! Мой рыцарь чести…»

После его ухода Мария некоторое время оставалась на месте, безутешная в своем одиночестве. Все интриги, шифры и вышитые узоры внезапно утратили свою привлекательность. Все казалось фальшивым и надуманным.

«Было бы гораздо легче оставаться совершенно честной, — подумала она. — Говорят, что мерой греха служит смерть, но мерой честности может оказаться жизнь, проведенная в заключении, потому что другие люди ведут себя нечестно. На огонь нужно отвечать огнем или умереть. Все мои попытки быть милосердной и справедливой в Шотландии завершились изменой и привели меня сюда».

* * *

«15 мая 1569 года.

Зловещий юбилей: два года с тех пор, как мы с Босуэллом стали мужем и женой, и один год после битвы при Лэнгсайде. Скоро будет год с тех пор, как я нахожусь в Англии… и я еще не видела Елизавету.

Джордж занимается моими делами во Франции, и я надеюсь, что скоро снова начну получать доход. Без денег я ничего не могу поделать, даже платить жалованье моим слугам, — лишь существовать на содержание Елизаветы.

В Шотландии — опять горе и злодейство! — замки Бортвик и Родс перешли в руки Джеймса. У меня остался лишь замок Дамбертон и горстка дворян, которые отказываются преклонить колено перед моим братом.

Филипп Испанский ответил на враждебную политику Елизаветы, захватив все английские корабли и товары в Нидерландах, а Елизавета, в свою очередь, арестовала всех испанцев в Англии. Это значит, что испанский посол находится под домашним арестом в Лондоне и ему стало еще труднее вести переписку. Некий флорентийский банкир Роберто Ридольфи подрядился наладить обмен корреспонденцией между послом, Лесли и мною.

Французы оказались менее полезными, чем я надеялась, так как Елизавета начала с ними переговоры о бракосочетании с Карлом IX, который на семнадцать лет моложе ее. Неужели нет предела ее лицемерию? В следующий раз она сделает предложение маленькому Анри или даже младенцу, который на двадцать два года моложе ее!

До меня дошли слухи о волнениях на севере, поэтому мои надежды на спасение нельзя назвать безосновательными. О духи войны, побудите их к действию!

Мы с Норфолком наконец установили надежный канал связи. Я отправила ему подушку, где содержится мое сообщение. Он прислал мне алмаз, который я ношу на шее, скрывая под одеждой, как и обещала ему.

Я пишу ему письма и даже подписываю их „ваша любящая Мария, верная до смерти“.

Господи, прости меня!»

VI

Лошади остановились перед огромными коваными дверями Даремского собора. Уэстморленд повернулся и крикнул:

— Всем спешиться! Мы не станем въезжать в дом Божий, словно варвары!

Триста человек, ехавших за ним, начали спешиваться, поскрипывая седлами. Граф Нортумберлендский пожал ему руку.

— Мы давно ждали этого дня, брат, — сказал он. Его глаза сияли.

Они взялись за бронзовые ручки дверей, каждая из которых была размером с обеденную тарелку, и тяжело распахнули створки дверей. Перед ними тянулся длинный неф собора. Утренний свет струился в окна над алтарем. Массивные каменные колонны образовывали тоннель, ведущий к этому свету, словно высокие деревья. Эти безмолвные стражи стояли здесь уже сотни лет.

— Будьте почтительны, друзья мои, — предупредил граф Уэстморлендский.

Он повернулся к свету и пошел между колоннами во главе своего отряда. Длина центрального прохода составляла более трехсот футов.

Там, где находился алтарь, теперь стоял лишь пустой стол для причастия. Сзади виднелся изящный запрестольный иконостас из резного камня кремового цвета, но его ниши были пусты, словно слепые глазницы.

— Осуши слезы, Благословенная Дева! — воскликнул граф Нортумберлендский. — Мы вернем тебе зрение!

Он встал с одной стороны стола для причастия, а Уэстморленд — с другой.

— Поднимаем! — скомандовал он, и они вместе перевернули стол. Тот тяжело рухнул на пол и выставил широкие ножки, словно упавший ребенок. — Давайте рубите эту дрянь! — обратился он к своим людям.

С дикими криками северяне бросились к столу с поднятыми мечами и принялись рубить. Удары мечей и топоров гулко отдавались в каменной пустоте собора.

— А вот и главная скверна — протестантская Библия и «Книга общественного богослужения»! Каждый раз, когда вы увидите их, ребята, выносите на улицу и сжигайте! — крикнул Нортумберленд. — Очистим это место!

— А когда мы покончим с этим, то заново освятим храм и отслужим мессу! — добавил Уэстморленд. — Отец Райт с радостью поможет нам! — Он крепко ухватил за плечо пленного священника. — Но не только нам. Мы приведем сюда горожан, пусть послушают и помолятся!

Отец Райт, стоявший перед наскоро воздвигнутым алтарем, поднял гостию и отслужил первую за десять лет мессу в соборе, наполненном людьми. Прихожане опускались на колени и просили отпустить им грех терпимости к еретической вере. Местные англиканские священники присоединились к ним и стали молиться о прощении за прегрешения перед своей совестью. Курился ладан, щелкали бусины запрещенных четок, и в воздухе плыли звуки латинского песнопения.

— Вознесем молитву святейшему папе римскому, его церкви и нашей госпоже Марии Стюарт, королеве Шотландии, Франции и Англии, — заключил Нортумберленд. — Боже, благослови ее и дай ей править нами!

— Аминь! — отозвались прихожане.

* * *

Елизавета схватила Роберта Дадли за плечи в ту же секунду, когда он вошел в ее личный чертог в Виндзоре. Эта внезапная атака едва не выбила его из равновесия.

— Какие новости? — рявкнула она. — Где они сейчас?

— Мадам, мне только что сообщили, что они провели мессу в Даремском соборе, после того как очистили его от протестантского убранства. Они разложили перед собором большой костер и побросали туда все, что называют скверной. Нортумберленд и Уэстморленд привели горожан в ярость, когда рассказали им, что жена местного епископа забрала старинную купель для крещения и пользовалась ею как раковиной на кухне, а также распорядилась вымостить двор перед своим домом надгробиями с монастырского кладбища.

Он провел руками по плечам камзола, где остались следы от ее ногтей.

— Сколько их?

— В Дареме около трехсот человек.

— Ха! — воскликнула она. — Триста человек!

— Но всего, вероятно, около тысячи плохо вооруженных пехотинцев — вилы и дубины, знаете ли, — и еще тысяча пятьсот конников, вооруженных и опасных. Как известно, в Хартпуле есть еще одна группа потенциальных мятежников.

— Значит, две тысячи пятьсот человек, — резко подытожила она. — И Сассекс ожидает подкреплений. Он не смеет полагаться на местных жителей, мы не уверены в их лояльности. Хансден должен выступить на север со своими войсками.

— Я тоже готов, — вставил Дадли.

— Да, Робин, я знаю. Но я хочу, чтобы вы остались со мной в этой… этой темнице! — Она обвела комнату широким жестом. — Ненавижу, когда мне приходится отступать в Виндзор и прятаться за каменными стенами, словно трусихе!

— У вас львиное сердце, — возразил он.

— Да, Робин, мы с вами знаем об этом, но знают ли они? Знает ли она? — Елизавета прищурилась и обвела комнату взглядом. — Как близко они подошли к Татбери?

— На юге они смогли дойти до Тадкастера, но не переправились через Узу. Это примерно в семидесяти милях от Татбери. Теперь они вернулись в Дарем, в ста тридцати милях к северу. Они отступили.

— Мне нужно, чтобы ее увезли дальше на юг, — отрезала Елизавета. — Они не должны заполучить ее!

— Дражайшая леди, у них нет никаких шансов. Вам не стоит беспокоиться. — Дадли попытался поймать ее взгляд и заставить улыбнуться.

— Они попытаются спасти ее! Это часть их плана! — Она так плотно сжала губы, что ни осталось никакой надежды на улыбку. — Не пытайтесь говорить мне, что я должна делать!

— Нет, мадам. Никогда. — Он покорно склонил голову.

— В Дареме они выпустили прокламацию, где утверждали, что собираются определить, «кому принадлежит истинное право престолонаследия». Не преуменьшайте этого! Разумеется, они собираются освободить ее!

— Их поддержка быстро тает. Они не смогли собрать много людей, когда пытались выдвинуться на юг; судя по всему, католики оказались лучшими англичанами, чем ревнителями своей веры, по крайней мере к югу от Узы. Вам не стоит тревожиться по этому поводу.

— А как насчет испанцев? Уолсингем обнаружил, что они пытались договориться с полководцем Филиппа в Нидерландах, этим мясником Альбой, чтобы он привел свои войска. — Она нервно взглянула на него.

— Но он ничего не сделал и не сделает. Он коварный и расчетливый человек, который не станет искать поддержку и сочувствие там, где их не существует. — Дадли попытался снова взять ее за руки. — Испанцы — это призрачная угроза.

Она фыркнула:

— С десятью тысячами солдат, которые сидят в Нидерландах прямо у нашего порога?

— Нас разделяет вода.

— Ах да, вода. Английский канал. — Она вздохнула и попыталась улыбнуться: — Вероятно, вы правы, Роберт, и мое беспокойство напрасно. В конце концов, Норфолк находится под надежной охраной в Тауэре.

Роберт рассмеялся:

— Бедный рыцарь Марии, попавший в беду. Какой демарш — скрыться в своем поместье и дрожать от страха! Пусть все ваши враги будут такими же храбрецами!

Елизавета покачала головой:

— Подумать только: мои родственники становятся моими врагами!

* * *

Мятежники тщетно ожидали, когда их ряды начнут пополняться возмущенными католиками. Но английские католики проявили странную нерешительность: они стояли, смотрели и ничего не делали. Лорд Дакр, зять Норфолка, возглавил атаку на войска Елизаветы под командованием лорда Хансдена, но потерпел сокрушительное поражение. С приближением зимы мятежники отступили на север за старую римскую стену, а потом в Шотландию и пустоши Лиддсдейла.

Лорд Джеймс, обрадованный возможностью произвести благоприятное впечатление на Елизавету, стал преследовать их и попытался окружить. Но старая пограничная традиция прятать беглецов затрудняла поиски, и ему удалось лишь захватить в плен графа Нортумберлендского. Уэстморленд и жена Нортумберленда, более воинственная, чем большинство мужчин, бежали в Нидерланды.

Гнев Елизаветы обрушился на жителей Нортумбрии и Йоркшира, которым было некуда бежать. Их сотнями казнили в городах и деревнях под клич «Так сгинут все враги королевы!» и оставляли на виселицах в знак предупреждения. Тысяча трупов качалась на морозном январском ветру, звякая цепями, и безгубые рты как будто шептали: «Преданы… мы преданы».

* * *

«15 марта 1570 года.

Все кончено. Нортумберленд и Уэстморленд восстали и попытались собрать людей для возвращения старой веры, но их жестоко покарали. Я питала глупую надежду на спасение и каждый день ожидала освобождения. Но нет: освобождения не будет.

Сегодня граф Шрусбери пришел ко мне, и его длинное лицо казалось еще более вытянутым, чем обычно.

— У меня печальное известие, — почти шепотом сказал он. — Ваш брат мертв.

— Мой брат? — спросила я. Он имеет в виду лорда Джеймса? Несомненно, это так, ведь он не знает о других моих сводных братьях. И все же…

— Его застрелили в Линлитгоу, — сказал Шрусбери. — Судя по всему, кто-то из его врагов, роялист из рода Гамильтонов, поджидал его в верхней комнате с видом на главную улицу и застрелил регента, когда тот проезжал мимо.

— Джеймс… мертв? — Меня охватила ужасная дрожь. Джеймс был тем, кто всегда оставался в живых, кто направлял убийц и руководил ими. Если Джеймса смогли убить, тогда…

— Он умер через несколько часов, — продолжал Шрусбери. — Не было никакой надежды. — Он помедлил. — Это скорбный день для Шотландии.

— Всегда эти убийства! — воскликнула я. — Неужели они никогда не прекратятся? Но кто же сейчас правит от имени принца?

Внезапно я поняла, что все изменилось. Кто будет править в Шотландии?

— Королева Елизавета пытается убедить их избрать графа Леннокса на пост регента вместо лорда Джеймса.

Леннокс! Это казалось невероятным.

— Ей придется сильно потрудиться, — сказала я.

— И еще одна печальная весть — хотя, возможно, не такая уж печальная для вас. Папа римский издал буллу, официально отлучающую от церкви королеву Елизавету. Очевидно, этот плохо осведомленный глупец считает, что это поможет английским католикам и воодушевит их на очередную попытку свержения Елизаветы! — Он презрительно фыркнул и протянул мне документ: — Сами почитайте!

Я взглянула на буллу под названием Regnans in Excelsis. Там утверждалось, что „слуга порока“ в ее лице узурпировал трон Англии, в силу чего все ее подданные католического вероисповедания освобождались от клятвы верности ей:

„Пэры, подданные и граждане вышеупомянутого королевства, а также все остальные, кто присягал ей на верность, освобождаются от своих клятв и любых соображений долга, лояльности и покорности. Сим постановляем, что все эти люди от мала до велика — дворяне, граждане купеческого сословия, свободные горожане и земледельцы, ленные крестьяне и все прочие, связанные вассальной клятвой, присягой или иными обязательствами, отныне не должны подчиняться ее законам, приказам и указаниям под страхом вечного проклятия для тех, кто поступит иначе“.

— Это неразумно, — осторожно заметила я. Действительно, это было в высшей степени неразумно. Я понимала, что его святейшество Пий V стремится выстроить боевые порядки между двумя религиями, но мысленно он уже находится в Царствии Небесном и уделяет слишком мало внимания земным делам. Если бы эта булла была опубликована до начала „северного восстания“, то могла бы возыметь некоторое действие. Теперь она лишь навлечет на католиков еще большие тяготы и подозрения. Четырнадцать лет назад его предшественник Павел IV объявил Елизавету еретичкой и признал меня законной наследницей английского трона, но он сделал это не так откровенно и не призывал подданных низложить ее. Это пощечина Елизавете, а тогда ей всего лишь погрозили пальцем.

— Мудрость покинула Рим, — с видом праведника произнес Шрусбери.

После его ухода я долго молилась перед распятием — молилась о Джеймсе, хотя знала, что это не та молитва, которая пришлась бы ему по душе. Но каждый молится по-своему. Я закрыла глаза и подумала о том, каким он был много лет назад, отбросив в сторону настоящее.

— Покойся с миром, — попросила я.

Но первое потрясение ушло, и теперь, несколько часов спустя, я невольно спрашиваю себя: может быть, передо мной открылся путь к возвращению в Шотландию? Возможно, теперь лорды позовут меня домой. Без лорда Джеймса, возглавлявшего их, они могут проявить большую мягкость. И может быть, как это уже бывало раньше, они обнаружат, что нуждаются в своей королеве».

VII

Мария крепко сжимала поводья негнущимися пальцами, направляя свою лошадь за ворота Чатсуорта по дороге, ведущей к ее следующей темнице — Шеффилдскому замку. Во время «северного восстания» ее для большей надежности перевезли за тридцать пять миль к югу от Татбери в Ковентри. После бегства английских графов и подавления мятежа ее переместили на пятьдесят миль к северу, в Чатсуорт, одно из поместий Шрусбери. Теперь, в ноябре 1570 года, через год после восстания, она должна была преодолеть еще четырнадцать миль до Шеффилда, где у графа имелось еще две резиденции: замок и особняк примерно в одной миле оттуда. Таким образом, ее могли переводить из одних покоев в другие каждый раз, когда возникнет необходимость в уборке.

Ее свита постепенно обрела постоянство. При ней находился врач Бургойн, также выполнявший обязанности хирурга и аптекаря, портной Бальтазар, камердинер и фрейлины, такие, как верная Мэри Сетон и мадам Райе, а также Джейн Кеннеди и Мари Курсель, пришедшие на смену двум первым «Мариям», секретарь Клод Нау и придворный эконом Джон Битон. Еще она имела личного священника. Бастиан Паже организовывал развлечения, насколько это было возможно в таких обстоятельствах. Она также имела восемь поваров и кухарок, кучера и трех конюхов. К несчастью, ей не разрешали никуда выезжать. Некоторые ее верные сторонники, такие, как лорд Бойд и лорд Клод Гамильтон, Уилл Дуглас, Джон Лесли и Ливингстоны, также оставались с ней.

Между Марией и супругами Шрусбери установились странные, наполовину дружеские отношения заложницы и надсмотрщиков: они обменивались подарками и приятными мелочами, делились нейтральными новостями и принимали деятельное участие в повседневной жизни друг друга. Бесс и Мария вместе работали над украшением и обстановкой ее поместий, и Мария даже обратилась во Францию с просьбой выслать новые узоры и нити для вышивки. Но граф Шрусбери читал все ее письма перед отправкой. Мария не нашла сторонников среди слуг и членов семьи Шрусбери, как это было в Лохлевене; единственными, кто оставался верен ей, были те, кого она привезла с собой.

За ними постоянно следили, однако Мария находила способы вести переписку. Летом Норфолка освободили из Тауэра и поместили под домашний арест, заставив письменно поклясться в прекращении любой связи с Марией и отказе от попыток заключить брак с ней. Но он сразу же нарушил клятву, и тайные письма снова начали курсировать в пакетах шелковой ткани для шитья и поставках провианта, написанные апельсиновым соком, который оставался невидимым до тех пор, пока бумагу не подносили к огню.

Но неудача английского восстания означала, что она не сможет освободиться без помощи извне, либо от Франции, либо от Испании. Мятежников в Англии наказали так жестоко, что у нее не осталось никакой надежды на помощь местных жителей. Поэтому она была вынуждена вступить в переговоры с испанцами через папского агента банкира Роберто Ридольфи. Отлучение Елизаветы и папская булла, лишавшая ее права на трон, всколыхнули в Англию мощную волну ненависти к римской церкви и к иностранцам вообще. Ридольфи, первоначально приехавший в Англию вместе с Филиппом и считавшийся финансовым гением, оставался придворным советником, который пользовался доверием самого Сесила. После «северного восстания» Уолсингем устроил расследование о его возможной причастности к мятежу, но он выдержал испытание. Тем не менее время для любого иностранного вмешательства выглядело крайне неблагоприятным.

Между тем число роялистов в Шотландии уменьшалось на глазах. Замок Дамбертон под командованием лорда Флеминга и Гамильтонов еще держался, и, как ни удивительно, раскаявшийся Мейтленд («Его не зря прозвали Хамелеоном», — подумала Мария) убедил Киркалди покинуть лордов Конгрегации и вместе с ним захватил Эдинбургский замок, который они теперь удерживали от имени Марии. Но убийство лорда Джеймса никак не помогло ускорить ее возвращение.

«Возможно, я обманывала себя, — размышляла она. — Я считала лорда Джеймса своим главным противником в Англии. Но нет: есть много врагов меньшего калибра. А Елизавета… она убедила их принять графа Леннокса в качестве регента! Она решительно намерена держать меня здесь… но почему?»

Леннокс на посту регента. Судьба не была бы судьбой, если бы не преподносила сюрпризов. Но Леннокс!

Несмотря на печальные обстоятельства, у Марии имелся один повод для радости: маленький Джеймс, ныне принц Яков, впервые сможет находиться в обществе близкого родственника. К бедному мальчику, которому исполнилось четыре года, до сих пор относились как к сироте. «Остается лишь уповать на то, что Леннокс не отравит моего сына ядом предубеждения против меня, — подумала Мария. — Я знаю, что он не может хорошо говорить обо мне, так как ненавидит меня, но если Бог смилуется надо мной, то не позволит Ленноксу очернить мое имя».

Маленький Джеймс. Она отправила ему подарок — пони и маленькое седло — с письмом, где говорила о том, как сильно любит его, но не получила ответа. Дошло ли до него письмо с подарком? Узнает ли она когда-нибудь об этом?

Они медленно продвигались вперед в сером ноябрьском тумане, сначала вдоль Баслоу-Эдж, а потом через Тотли-Мур, где пятна зелени перемежались с золотом опавшей листвы. Алая патина вереска смягчала краски и смешивала их с облаками серого тумана, клубившимися повсюду. Небо тоже было серым, но спокойным. Местность напоминала шотландские болота и навевала воспоминания, но казалась более мирной и обжитой. Здесь человек не смог бы ускакать достаточно далеко, чтобы скрыться от преследователей.

Для нее болота навсегда были связаны с той давней поездкой вместе с Босуэллом.

Они спустились в укромную долину реки Дон, закладывавшей широкую петлю, похожую на букву U. У основания U поднимался холм с замком на вершине, куда они направлялись; там же в Дон впадала речка Шиф. Дальше начиналась плоская равнина, и граф Шрусбери, трясшийся в седле рядом с Марией, указал на нее.

— Это общинный луг, — сказал он. — По вторникам после пасхального воскресенья я устраиваю там смотр городского ополчения. А по другую сторону дороги находится поле для стрельбы из лука.

Огромное темно-коричневое поле казалось застывшим и безжизненным.

— Значит, здесь до сих пор проводятся состязания лучников? — спросила Мария. «Как это старомодно выглядит теперь, когда пушки и мушкеты выполняют всю грязную работу, — подумала она. — Выстрел из окна, нож в спину и, разумеется, яд в кубке». По сравнению с этим мастерство лучника казалось возвышенным и благородным.

— Ну конечно! — со смехом отозвался Шрусбери. — Ведь Шервудский лес совсем рядом. Даже если весь остальной мир останется без лука и стрел, мы обязаны сохранить их, иначе призрак Робин Гуда будет преследовать нас.

— Боюсь, это будет лишь детской игрой или забавой для молодежи.

— Никогда! — решительно ответил Шрусбери.

Они переправились через каменный мост со старой часовней на другом берегу; Мария увидела, что теперь ее используют как склад для шерсти. Немного поодаль она заметила «позорный стул» для сплетников. Два признака протестантской веры: желание совать нос повсюду и использование священных зданий для мирских целей.

Отряд продвигался по тележной дороге, огибавшей турнирное поле. На вершине холма они повернули и переправились через подъемный мост над крепостным рвом, оказавшись между двумя грозно нависающими башнями. Вокруг клубился серый туман.

У Марии стало тяжело на сердце. Из всех мест, где ее держали до сих пор, это больше всего напоминало хорошо укрепленную тюрьму. Возможно, дело было в расположении замка — далеко в сельской глуши, на вершине холма, с крепостным рвом и двойным кольцом высоких стен, но он казался бронированным кулаком рыцаря в доспехах. Теперь можно было отбросить последние сомнения: лишь пленника могли поселить в такой цитадели.

— Что ж, это… замечательная резиденция, — тихо сказала Мария.

Ее апартаменты на северо-восточной стороне замка выходили на широкую петлю реки Дон, окрестные сады и лучное стрельбище, за которым начинался охотничий парк, где стояло хозяйское поместье. Огромные дубы усеивали парк, и их стволы издалека казались похожими на пушки. Все листья облетели, поэтому Мария могла видеть за ветвями красные кирпичи фамильного особняка.

Им выделили несколько просторных комнат, и она не могла пожаловаться на тесноту. Ее собственная гостиная была большой, с двумя каминами и достаточно высоким потолком даже для самых рослых людей. Мария постаралась сделать обстановку более уютной с помощью вышивок, гобеленов и миниатюр своих родственников — ее матери, Франциска, Дарнли, маленького Джеймса, Екатерины Медичи, графини Леннокс и Елизаветы. Она разложила их на столике из сандалового дерева, который прислали из Шотландии.

Там не было миниатюры Босуэлла; единственную из когда-либо существовавших написали во время его медового месяца с леди Джин, которая хранила ее. Мария предполагала, что ее давно бросили на дно старого сундука, если вообще не уничтожили, и это глубоко печалило ее. Тем не менее она могла совершенно отчетливо представить Босуэлла и опасалась, что его портрет мог лишь нарушить и размыть идеальный образ, существовавший в ее воображении.

У нее имелся небольшой переносной алтарь, который она установила в алькове, радуясь тому, что может сделать это открыто. Она также получила глобус и карты, доставленные из Эдинбурга, и провела много времени за их изучением, мысленно посещая страны, обозначенные нарисованными линиями и контурами. Париж был лишь названием и коричневой точкой на карте, не отличавшейся от Лиона или Кале; волшебство заключалось не в бумаге. Она со своими слугами играла в названия городов и рек, словно могла перенестись туда одной лишь силой воображения. Рим, Тибр, Афины, Иерусалим… все места, куда они не смогут отправиться. Или, скорее, она не сможет: все остальные могли ехать куда захотят, но выбрали добровольное изгнание.

«Добровольное страдание сильно отличается от вынужденного», — думала Мария. В каком-то смысле оно было более благородным, но в другом отношении более легким, так как власть прекратить его заключалась в человеческой, а не божественной воле. Это было испытанием воли, а не смирения.

До сих пор никто из спутников не выказал желания покинуть ее. Ей хотелось, чтобы люди, имевшие другое призвание, следовали ему, пока еще не слишком поздно. Дорогая Мэри Сетон — останется ли она незамужней лишь потому, что выбрала эту ссылку?

«Для меня все иначе, — подумала Мария. — У меня был брак и ребенок, и, если я сейчас веду целомудренную жизнь, это нельзя изменить. Но Мэри Сетон… кого она может выбрать? Вряд ли это будет английский протестант, а в моем обществе изгнанников нет неженатых мужчин, которые были бы достойны ее. Я не хочу нести ответственность за ее одиночество — или это тоже часть моего наказания?»

«5 декабря 1570 года. Годовщина смерти Франциска.

Мое наказание. Почему оно продолжается так долго? Скоро мне исполнится двадцать восемь лет, и я почти четыре года нахожусь в заключении. Это вдвое больше моего затворничества за все время, проведенное в Шотландии, и конца этому не видно. Дни тянутся за днями, похожие друг на друга, и будущее кажется беспросветным. Кто может спасти меня?

Я стараюсь терпеть страдания — телесные, со странными и резкими болями в суставах, умственные, ибо ответственна за то, что произошло в Шотландии и с моими сторонниками, и духовные, ибо ощущаю вину за собственные грехи. В глубине своего существа я знаю, что страдание очищает душу. Моя душа была грешной и нечистой, но как же долго, Господи! Я платила, плачу и буду платить за мои грехи, но сколько еще терпеть? Или мое наказание продлится до тех пор, пока я не перестану восклицать „Доколе!“, считать дни и биться крыльями о прутья клетки?»

Восьмого декабря, в день Марии, граф Шрусбери и Бесс прислали ей в подарок огромный торт в виде замка с ее апартаментами. Одна сторона замка была открытой и показывала комнаты, дотошно воспроизведенные кондитером в мельчайших деталях. Там имелись миниатюрные сундуки, в которых лежали золотые монеты для слуг Марии. Бесс даже изготовила факсимиле некоторых вышивок, над которыми они работали вместе, и развесила их на игрушечных стенах. Музыканты, отправленные Шрусбери, присоединились к тем немногим, что остались в свите Марии, и вскоре танцевальные мелодии заполнили темный декабрьский вечер.

На самом деле Мария плохо себя чувствовала; ее суставы распухли и покраснели, а головная боль то усиливалась, то ослабевала. Но она надела свое лучшее платье и попросила Мэри Сетон сделать ей прическу и надеть парик, хотя ее волосы уже отросли до плеч.

— Увы, мадам, — сказала Сетон. — Ваши волосы уже не такие густые и роскошные, как раньше…

Окончание фразы повисло в воздухе: «…и боюсь, они больше не станут прежними». Еще одна вещь, которую она оставила в Шотландии. Еще одна жертва.

— Тогда надень парик, тот самый, с рыжими волосами, — попросила Мария. — Какая радость, что ты помогаешь мне. Говорят, никто не видел настоящие волосы Елизаветы, потому что она все время носит парик.

Мария наблюдала, как ее волосы исчезают под париком, как алмаз от герцога Норфолкского, скрытый на шее под платьем. Норфолк… Ее единственный шанс на спасение. Она уже давно не получала вестей от него: замок строго охранялся.

Граф Шрусбери и Бесс на короткое время присоединились к ним и вручили другие подарки: шкатулку из слоновой кости и увеличительное стекло с ручкой черного дерева. Потом Шрусбери представил мальчика, который принес торт и с тех пор стоял в стороне, молча глядя на остальных.

— Это мой новый подопечный, Энтони Бабингтон, — представил он. — Он из старинной семьи, что живет по соседству, его отец был моим другом. Буду рад, если вы позволите ему служить вашим пажом, — смущенно добавил он. — Не могу представить большего утешения из-за потери отца, чем служба в королевской свите.

— А ты что скажешь? — поинтересовалась Мария и посмотрела на мальчика. Он был худым и стройным, с очень бледной кожей и черными волосами. Казалось, он вообще не умел улыбаться.

— Мне будет очень приятно, — тихо ответил он, по-прежнему без улыбки.

— Сколько тебе лет? — спросила она.

— Одиннадцать.

Одиннадцать. Странный и скрытный возраст между детством и юностью.

— Одиннадцать лет… Ты знаешь латынь? Ты изучал историю?

— Немного. — Теперь уголки его губ приподнялись в легкой улыбке.

— Очень хорошо. Половину дня ты будешь служить мне, а другую половину учиться. Мы постараемся сделать уроки не слишком трудными.

Шрусбери покачал головой:

— Они не могут оказаться слишком трудными для него. У него блестящие способности — по крайней мере в книжных штудиях. Испытайте его.

* * *

«31 декабря 1571 года.

Новый год… Пустая страница, после которой, возможно, у меня будет власть самой определять свою судьбу? Но что такое судьба? Может быть, это женщина в Лондоне? Я продолжаю писать Елизавете, но это бесполезное занятие. Она винит меня в „северном восстании“ и в своем отлучении от церкви. Она перестала лично отвечать мне и пользуется услугами секретаря.

Сесил приезжал сюда осенью. Я встретилась с этим знаменитым человеком и моим противником. Он сформулировал некоторые предложения, которые могут привести к возвращению мне трона в Шотландии. Но эти условия были настолько жесткими, что я поняла: он приехал лишь для того, чтобы оправдать свою неудачную попытку моим неблагоразумием. Одно из них гласило, что принц Яков должен стать заложником в Англии. Кроме того, я должна была наконец подтвердить условия Эдинбургского договора, отказаться от любых претензий на английский трон и не вступать в брак без разрешения Елизаветы и шотландских лордов.

Сесил держался очень любезно. Встреча с ним доставила мне удовольствие; он казался внимательным и непредвзятым. Я даже могла бы поверить, что нравлюсь ему, если бы мне не сообщили, что он пытался избежать встречи со мной, притворившись больным, и говорил обо мне как о женщине, которая „предлагает сладкие забавы, чтобы склонять людей на свою сторону“. Я не предлагала ему ничего сладкого, когда он приехал в Шеффилд, но старалась вести себя с ним так же, как хотела бы, чтобы другие обращались со мной. Уехав отсюда, он направился в Бакстон, где есть целебные горячие источники; судя по всему, его беспокоит подагра. Мне самой хотелось бы отправиться туда, если боли в суставах не улягутся, но, разумеется, я не могу покинуть замок без письменного разрешения королевы Елизаветы.

Больше не упоминалось о том, что мне необходимо „очиститься“ перед ней. Очевидно, этот план отправили в мусорную корзину, и это доказывает, что его использовали лишь как предлог для того, чтобы не встречаться со мной.

Почему она не хочет видеть меня? Я имею в виду настоящую причину. По-моему, такой причины не существует. Христианское сострадание и вопросы государственного управления требуют, чтобы она сделала это. Она встречалась с моими мятежными лордами, которые даже не имеют родственных связей с ней и тем более не являются помазанными монархами. Она встречалась с пиратами и головорезами, с лишенными сана священниками и ренегатами, с известными убийцами, такими, как Леннокс, убивший маленьких детей, которые были его заложниками во время войны 1547 года, до заключения мира между Англией и Шотландией. Мой дорогой лорд Хэррис, которому тогда было лишь семь лет, оказался единственным, кто избежал подобной участи. Говорят, Ленноксу снятся кошмары и он не хочет оставаться один по ночам. Тем не менее Елизавета встречается с ним. Она сделала его регентом Шотландии, а меня заставляет томиться в плену!

Она ненавидит меня и всегда ненавидела. Не может быть другого объяснения. Леннокс ежедневно призывает к моей экстрадиции и казни в Шотландии».

«15 марта 1571 года.

Наконец, после долгого обмена шифрованными сообщениями и трудных переговоров все планы готовы к исполнению. Ридольфи удалось получить подпись герцога Норфолкского на письме, где он соглашается перейти в католическую веру. Это было необходимо, чтобы убедить герцога Альбу и Филиппа приложить усилия к моему освобождению. Понятно, что они не хотели принимать участие в любых планах, которые могли бы привести на трон протестантского наследника престола или к моему браку с протестантом. Ридольфи собирается отплыть в Брюссель, чтобы лично представить этот план герцогу Альбе; потом он сообщит о наших намерениях при дворе испанского короля и в Риме. Чарльз Бейли, слуга епископа Лесли, встретится с ним на континенте, чтобы доставить письма для меня, Лесли и Норфолка. Бог ему в помощь!»

* * *

Мария заканчивала письмо герцогу Норфолкскому, написанное драгоценным апельсиновым соком: «…на этом условии я приняла алмаз, который вы прислали через лорда Бойда, и буду носить его на шее под одеждой, пока не верну владельцу вместе с собою. Я откровенна с вами, так как вы рискнули всем ради моего выбора. Дайте мне знать, когда вы будете готовы…»

Внезапно она поняла, что кто-то стоит в углу комнаты. Человек затаил дыхание, но она ощущала его присутствие. Мария накрыла тайное письмо листом обычной бумаги.

— Кто здесь? — спросила она.

— Это всего лишь я, — послышался тонкий голос Энтони Бабингтона. Он вышел из тени и приблизился к ней; на его миловидном, еще детском лице не отражалось никаких чувств. За несколько недель, которые он провел в ее свите, Мария ни разу не видела его улыбку. Он часто смотрел на нее, но никогда не улыбался.

— Я не знала, что ты здесь, Энтони. У тебя какое-то дело?

Мальчик выглядел странно; иногда казалось, что он гораздо старше своих лет из-за своей серьезности и сосредоточенности. У него до сих пор не было друзей или товарищей по играм.

— Да, мне велели убрать со стола зеленые скатерти, вынести их на улицы и вытряхнуть как следует.

— Тогда можешь заняться этим.

Но Энтони как будто не слышал. Он подошел к ее столу и замер, глядя на бумагу.

«Лучше бы он ушел, чтобы я смогла закончить письмо, — подумала Мария. — Скоро сюда придут другие слуги». Поскольку им не разрешалось покидать замок, они не задерживались на улице.

Мальчик продолжал смотреть на стол.

— Вы пишете тайное письмо, — наконец прошептал он и указал на маленькую чашку апельсинового сока. — Я чувствую по запаху.

«Теперь он расскажет графу Шрусбери, — подумала Мария. — Как убедить его, что этого не следует делать?»

— Я знаю кое-что получше апельсинового сока, — продолжал он. — Если хотите, могу показать.

— Зачем? — встревоженно спросила она. — Мне не нужно писать тайные письма. Я только… упражнялась на тот случай, если вдруг понадобится.

— Тогда вам лучше упражняться по моему методу. — Он серьезно посмотрел на нее из-под челки темных волос, ниспадавших на лоб.

— Нет. Если граф Шрусбери увидит, как я занимаюсь подобными вещами, он заподозрит что-нибудь плохое. Ты же знаешь, что любая тайная переписка считается плохим занятием. — Мария улыбнулась ребенку, пытаясь превратить разговор в игру, о которой можно забыть. Это становилось опасным.

— Тогда мы вместе будем плохими, — ответил он, и уголки его губ приподнялись в намеке на улыбку. — А способ такой: нужно пользоваться квасцами. Апельсиновый и лимонный соки имеют один недостаток — после того как бумагу нагревают и читают написанное, послание необходимо сжечь. Квасцы тоже будут невидимыми и проступят лишь после того, как бумагу или ткань увлажнят и поднесут к источнику тепла. Но буквы снова исчезнут, когда все высохнет. Этот способ позволяет пользоваться разными материалами для передачи сообщений, и потом их не нужно будет уничтожать.

Мария смотрела на мальчика, как на дьяволенка. Такие познания в его возрасте казались неестественными.

— Откуда ты это знаешь?

— Как сказал добрый граф Шрусбери, я люблю книжную премудрость, — ответил он. — Но я рассказал не весь рецепт. Есть кое-что еще.

— Что же ты хочешь получить взамен?

— Четки, освященные папой римским, — быстро ответил он. — Я слышал, что у вас есть несколько таких вещей, и мне бы очень хотелось получить одну из них.

Значит, он католик!

— Если ты пообещаешь, что будешь беречь их как зеницу ока, потому что я уже не смогу получить другие… по крайней мере в этой стране, — сказала Мария.

Может быть, он притворяется католиком, чтобы втереться к ней в доверие. А может быть, он еретик, намеренный осквернить священный предмет. Или балуется с колдовством и хочет получить четки для нечестивых обрядов?

— Вам не нужно бояться, — ответил Энтони, как будто читая ее мысли. Он продолжал ждать, и Мария поняла, что он хочет немедленно получить четки.

Она подошла к сундуку, где хранила некоторые личные вещи, и достала четки из слоновой кости, благословленные папой римским. Внимательно посмотрев на Энтони, она вложила четки в его протянутую руку.

Мальчик рассматривал их как редкую драгоценность, а потом крепко сжал в кулаке.

— Хорошо, вот остальная часть рецепта, — быстро сказал он. — Разведите квасцы в небольшом количестве чистой воды и оставьте на сутки, прежде чем пользоваться ими. Вы можете писать на белой бумаге, белой ткани или тафте. Чтобы надпись проступила, нужно увлажнить письмо и поднести к огню. Тогда появятся белые буквы, и их можно будет читать, пока не высохнет бумага. Потом вы сможете перечитать послание.

— Ты сам пробовал?

— Много раз, — ответил он.

— Где можно достать квасцы? Гораздо проще объяснить, зачем мне нужны лимоны.

— Я могу принести немного. Меня выпускают из замка, потому что я местный и всего лишь ребенок. — Энтони наконец улыбнулся и стал похож на озорного чертенка.

Назад: Пролог

Дальше: Послесловие автора

Королева в изгнании 1568–1587

III

IV

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

V

* * *

* * *

VI

* * *

* * *

* * *

VII

* * *

* * *

Королева в изгнании
1568–1587