7
Марья Филипповна Одинцова, заведующая лечебно-диагностическим центром «Анелия», конечно, не была уже той Мышкой, какой ее знала Таня в период совместной работы под руководством Валентины Николаевны, но не была и суровой, хитрой и властной начальницей, какой пыталась изобразить ее Раиса. Марья Филипповна, а для Барашкова и Дорна наедине попросту «Маша», на самом деле вовсе не чувствовала непреодолимой тяги к руководству отделением, какой от нее ожидало руководство больницы и в конечном счете сотрудники.
Действительно, коммерческое отделение «пробил» у главного врача ее отец, желающий дать дочери возможность проявить себя и покомандовать. Но Маша в отличие от отца и матери, тоже крутой бизнесвумен, настоящей тяги к руководству не испытывала. Больше всего ей нравилось лечить, наблюдать, консультировать больных, а составлять ежедневные, еженедельные, ежемесячные отчеты, лавировать между сотрудниками и руководством, держать в ежовых рукавицах младший медперсонал, постоянно считать деньги, заработанные и израсходованные, следить за расходованием медикаментов... от этого Машу уже тошнило. Тем не менее она безропотно везла этот воз, руководствуясь в основном двумя принципами: в нее вложили деньги – и дело чести их отработать, и нельзя ронять себя в глазах сотрудников. Поэтому Маша приходила ежедневно раньше всех, а уходила позже, и проверяла, подсчитывала, хвалила и ругала, лавировала... в общем, делала все, что полагается делать всем заведующим отделениями во всех больницах плюс старалась быть справедливой. Но у Маши совершенно не оставалось времени (и она об этом очень сокрушалась) на лечение больных.
Кроме того, Марья Филипповна была не замужем, и ни одного сколько-нибудь стоящего жениха за всю жизнь ей не встретилось, поэтому периодические приступы внимания со стороны ее бывшего однокурсника и теперешнего коллеги Владислава Федоровича Дорна ее одновременно и вдохновляли, и раздражали. Вдохновляли потому, что, как большинству нормальных здоровых женщин, ей хотелось замуж и детей, а раздражали потому, что Владик Дорн был столь же красив и галантен, сколь непостоянен, хитер, нахален и по-своему, как догадывалась Маша, несчастен. А русскую женщину хлебом не корми – дай кого-нибудь осчастливить. Последнее время она прикидывала и так и эдак: удастся ли ей осчастливить Владика Дорна. Наблюдения и выводы были неутешительными. В крайнем случае можно было пока поставить знак вопроса или многоточие. И это тоже очень напрягало. Женщина она была неглупая, решительная, ей хотелось определенности. Насколько Владик посвятил Марью Филипповну в свою личную жизнь, с женой он разошелся. Маша не стала выяснять почему – занятие бесполезное, и та и другая сторона всегда по-своему правы. Но его развод давал Маше надежду и право начать отношения с Дорном с чистого листа. Это обнадеживало. Почему бы, собственно, Дорну не заинтересоваться ею всерьез?
Красавицей Машу, конечно, было назвать нельзя, но и отвратительных черт в ее внешности не отмечалось. А уж имущественное положение благодаря отцу было выше всяких похвал.
«Конечно, Владик сместит меня с заведования в случае наших с ним прочных отношений, – размышляла она, – но если дело дойдет до свадьбы, я и сама не буду препятствовать тому, чтобы мой муж занял достойное место в больнице. Я бы спокойно сидела дома с детьми, а он пусть занимается руководящей работой».
Проблема была в том, что от своего избранника Маша ждала безукоризненной чистоты отношений – пусть не любви, но безусловной верности и уважения. Но ждать верности от Дорна... А быть в его или в чьих-то глазах посмешищем Маша позволить себе не могла. Поэтому сейчас она сидела за своим рабочим столом, слушала болтовню Дорна, который курил дорогие сигареты и выпускал в потолок прекрасно отделанного кабинета кольца дыма, и прикидывала: перейдет он к ласкам на ее кожаном диване или не перейдет. Это случалось не так уж редко, но непредсказуемо, и Маша держала чуть ли не мысленный тотализатор: сбудется или нет. И пыталась вывести какие-то закономерности.
Однако, похоже, в этот вечер ставки делать было нельзя: Владик был скучен и задумчив. Маша про себя вздохнула и перешла от болтовни к отделенческим делам.
– Уже конец февраля. Ты написал заявление на отпуск?
– Пока нет. – Целая серия дымных колец устремилась вверх. – А что, надо срочно?
– Нет. Но в принципе мне пора составлять график. Договоритесь с Барашковым, чтобы уйти в отпуск по очереди.
– Мне все равно. Поставь меня в график где-нибудь летом. Ты ведь знаешь, я стараюсь общаться с Барашковым по минимуму.
– Я знаю, но... Кстати, нам нужно срочно искать новую медсестру. Раиса должна уйти в декрет. У тебя нет какой-нибудь новенькой на примете?
Владик вынул изо рта сигарету и опустил глаза. «Что это? Случайный вопрос или проверка?» Хоть бы уж эта чертова Раиса скорее ушла в отпуск! Как она все-таки хитро его подставила!
Владик ни на минуту не сомневался, что вся эта беременность, и вопли, и слезы, и крики «негодяй» – все было специально подстроено милой медсестричкой. Да, он воспользовался случаем, он не отрицает, но она сама его провоцировала. В первую очередь она выказывала ему расположение... Владик скривился. Конечно, Раиса хороша! Фигура, лицо, крепкая, здоровая плоть... Однако никаких договоренностей о детях между ними никогда не было. Не было и быть не могло. Как глупо он все-таки попался на этот шантаж. Сколько же эта стерва нервов ему попортила. И сколько денег он ей уже, в конце концов, передал. А ведь до тех пор, пока он не развелся с женой, она и не заикалась, что хочет замуж. Деньги ее вполне устраивали. Так мало того, что она устроила подлянку с беременностью, – после того, как жена его выгнала, ни с того ни с сего решила, что теперь он просто обязан на ней жениться! Ну уж нет. В конце концов, пусть после рождения ребенка она подает на него в суд на алименты, но жениться он на ней не собирается!
Дорн искоса взглянул на Машу. Вот сидит перед ним потенциальная невеста. Владик снова в раздумье закурил.
– Ты что, заснул? – в Машиных глазах читалось недоумение. – Я спрашиваю, нет ли у тебя знакомой медсестры?
– А почему у меня должна быть знакомая медсестра?
– Не почему, я просто так спросила.
– Зачем мне знакомая медсестра, когда у меня есть знакомая заведующая отделением?
Он внезапно поднял Машу на руки и понес к дивану. «Если будет брыкаться, значит, знает про Райку», – подумал он.
Но Маша спросила:
– Я не заметила, ты дверь закрыл на ключ?
– Сразу же, как только вошел.
Он навалился на нее и стал целовать в шею, пахшую духами от Картье. Маша подумала, что опять проиграла бы пари, а Дорн решил, что все-таки больше похоже на то, что она ничего не знает о Раисе. И это придало ему уверенности.
Когда они уже снова сидели одетые, теперь уже рядком, и снова курили, в дверь действительно постучали. Маша встала, взглянула на Дорна со значением, одернула юбку и пошла к двери. Как назло, замок не хотел сразу открываться.
– Ты не в ту сторону его поворачиваешь, – спокойным голосом сказал Дорн.
Дверь все-таки открылась, и Маша увидела Аркадия, стоявшего на пороге.
– Маша, ты одна?
– Нет.
Но Аркадий был не из тех, кто задерживается в нерешительности перед порогом, пусть даже начальственного кабинета.
– Я ненадолго.
Он вошел, а Дорн с неприязненным видом отвернулся.
– Как у вас тут уютно! – Аркадий оценил и притушенный верхний свет, и открытую коробку конфет на столе, и разлитый по чашкам чай.
– Присоединяйтесь, Аркадий Петрович! Чай вот только остыл, но я подогрею. – Маша сделала приглашающий жест и подвинула к Барашкову конфеты.
– Я бы съел, но чешусь от сладкого, да и в отделение надо идти.
Аркадий плюхнулся в кресло и внимательно посмотрел на Машу. «Что это она какая-то вся взбудораженная?»
– Я вас слушаю, Аркадий Петрович.
Аркадий все-таки не вытерпел, вытянул конфету.
– Я хотел спросить насчет нашей медсестры...
Дорн похолодел. Неужели Раиса рассказала Барашкову?
– Какой именно?
– Да вот этой, которая в декрет собирается.
– Раисы? И что? – спросила Марья Филипповна с безмятежным видом.
– Оказывается у нее бедственное положение...
– Да? А в чем оно?
«Вот сейчас все и раскроется. Может, уйти?» – застучало в груди у Дорна. Но он решил остаться. «Если раскроется, то все равно лучше быть в курсе. К тому же лучше тогда сразу попробовать объяснить ситуацию Маше».
Барашков налил из чайника остывшую заварку.
– Девушка-то у нас, оказывается, не замужем. Без денег и без квартиры.
– Замужем не замужем – женщина сама вольна распоряжаться, рожать ли ей, – сказала Маша.
– Да, но... Давайте денег ей, что ли, соберем? А то она сказала, что не уходит в декрет, потому что жить не на что.
«Ой, ну что она врет!» – чуть не вырвалось у Владика, но он вовремя сдержался.
– Я в принципе не против. – Чайник вскипел, и Маша подлила Барашкову кипятка. – А ты, Владик?
– И я не против, – усмехнулся Дорн. «Тем более что вот уже полгода в день получки почти половину отстегиваю этой мерзкой шантажистке».
– Вот и отлично.
– Только пусть сначала родит.
Его интонация показалась Маше немного странной.
– Ты что-то знаешь?
Владик помолчал.
– Ничего я не знаю. Только по виду нисколько она не перехаживает.
– Ну, ты знаток, – иронически сощурился в его сторону Барашков. – Пузо у нее уже на лоб лезет!
– А может, там двойня? – предположила Маша.
– Или тройня, – запил еще одну конфету чаем Барашков. – Папашка будет счастлив.
Дорн закашлялся.
– Вам домой не пора?
– Не пора. Я сегодня дежурю.
– Ну вот и дежурьте, а не животы у медсестер разглядывайте.
– А тебе что, жалко? – Барашков был не в настроении ругаться с Владиком, особенно из-за пустяков.
– Не жалко мне нисколько, только это неэтично.
Аркадий аж подавился.
– Ой, кто у нас говорит об этике? Не вы ли, Владислав Федорович, ратовали за то, чтобы не принимать в отделение Валентину Николаевну?
– Однако правильный диагноз поставил ей я.
– Кстати, а как у Тины дела? – Маша поймала себя на том, что впервые в жизни покровительственно назвала свою бывшую заведующую по имени.
– Дела вроде ничего. Но вот мы должны положить ее снова. Хоть на неделю для обследования.
Дорн возмущенно присвистнул, и Маша взглянула на него.
– Если бесплатно, Аркадий Петрович, то, честное слово, при всем уважении к Валентине Николаевне, мы не сможем. Еще когда случай был экстренный, вы сами видели, я не отказала. Но теперь просто на обследование... За деньги – пожалуйста!
Аркадий, хотя и предвидел Машин отказ, побагровел.
– Чувствуется работа Владислава Федоровича! Только не дай бог ему самому оказаться в таком же положении, как Тина!
– У каждого из нас свое положение, – скривился Дорн.
Барашков решил больше не обращать внимания на Владика, а надавить на Машу.
– Ты что, забыла, как она вас учила? И выучила, между прочим!
Маша густо покраснела.
– Я это помню, Аркадий Петрович. Если хотите, я могу дать денег Тине взаймы, но положить ее бесплатно не просите. Мы должны выполнять план по больным, платить налоги, платить больнице, мы хотели купить новый прибор...
– И этот прибор, конечно же, будет предназначаться Владиславу Федоровичу.
– Но вы же в нем ни уха ни рыла? – язвительно спросил из своего угла Владик. Маша поморщилась:
– Прошу вас обоих перестать!
– Но ты понимаешь, что Тине нужно обследование? – развернулся к ней Барашков. – И ты понимаешь, что опухоль может начать расти во втором надпочечнике? Такие случаи бывают, я читал.
– Много читать вредно, Барашков, – заметил Дорн.
Маша сделала вид, что рассматривает свои ногти.
– Я вам все сказала, Аркадий Петрович. Я предлагаю Валентине Николаевне свои деньги.
– Но ведь она их никогда не возьмет, потому что не сможет расплатиться в ближайшее время!
– А я ее не тороплю.
Маша встала и всем видом дала понять, что разговаривать на эту тему больше не будет.
Аркадий вышел из кабинета и хлопнул дверью так, что загремело по всему отделению. Райка с испуганным лицом выскочила из своей комнатки.
– Это из-за меня? – спросила она, приближаясь к Барашкову.
– Ой, отстань сейчас, – буркнул Аркадий и скрылся в ординаторской.
Маша и Дорн посидели еще некоторое время молча.
– Все-таки я не понимаю, зачем ты его терпишь, – наконец сказал Владик и снова попытался ее обнять.
– Послушай, – Маша вывернулась из-под его руки и заглянула ему в глаза. – А ты не боишься, что я тоже могу забеременеть?
«Все-таки знает! – прошелестело в мозгу у Дорна. – И что я должен ей ответить?»
– Что ты молчишь?
– А как я должен тебе ответить?
– Не знаю.
Он встал и подошел к окну, посмотрел на часы.
– Темно. Практически ночь. Нисколько не светлее, хотя уже почти весна. И снегу полно. Не люблю зиму. Холодно.
Маша отозвалась:
– Конечно, уже десять.
– Ты не торопишься домой?
Она пожала плечами.
– Меня, кроме отца, никто не ждет. А он сейчас за границей.
– А мама?
– И она тоже за границей. Только в другой стране.
– С кем же ты живешь?
Маша улыбнулась.
– С нянькой. Она меня с детства воспитывала.
Дорн помолчал, подумал: «Может, снова на диван?» – но сказать побоялся.
– Хочешь, я тебя отвезу?
– Отвези.
«Нет, совпадение. Она ничего не знает».
Маша открыла шкаф, достала шубку.
– Так ты мне не ответил...
– Насчет чего? – Он притворился, что забыл.
Смотрясь в зеркало, она спросила из глубины стекла:
– Насчет моей беременности. Я тоже могу остаться одна?
«Знает!» – похолодело у Дорна.
– Жизнь – такая сложная штука, – промямлил он.
Маша повернулась к нему лицом и медленно проговорила:
– Знаешь, ты поезжай домой один.
Он спросил:
– А ты?
– А я поеду с водителем. Отец позаботился, чтобы я не ездила в метро.
– Это правильно. Ценных людей надо беречь, – пробормотал Владик, стараясь перевести все в шутку.
– Бесценных. Каковыми мы тут все являемся, – металлическим голосом сказала Маша, взяла свою сумку и открыла дверь кабинета, выпуская Дорна.
Он неуверенно помялся, не зная, что сказать на прощание.
Маша заперла кабинет и прошла к лифту.
– Добрый вечер, Владислав Федорович! Дежурите? – высунулась из лифта рыжеволосая бодрая старуха с ярко накрашенными губами.
– Добрый вечер, Генриетта Львовна! – обрадовался Дорн: при лифтерше не надо говорить ничего личного.
Маша вошла в лифт, двери за ней закрылись, Владик тоже пошел собираться домой и весь путь от лифта до ординаторской не мог отделаться от мысли, что вообще, конечно, Маша – неплохая девушка, но уж больно короткие у нее ноги и маленькая грудь.
