21

Нонна Петровна, мать Ники, трудилась на двух работах, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Поэтому она, сидя на дежурстве в домоуправлении, даже не могла представить, какое чудесное превращение произошло ночью с ее дочерью. В их теперешнем доме не было телефона, и, уходя на работу, она обычно давала дочери указания, а если Ники не было дома, то оставляла записки. Мобильником же она пользовалась только для экстренной связи. Бывали дни, когда они не разговаривали вовсе – мать приходила уставшая, дочь уже спала, а когда Нонна Петровна уходила снова, Ника еще не просыпалась. Но в общем, Ника была девочка умненькая, хозяйственная, матери помогала, и у Нонны Петровны не было оснований быть недовольной дочерью или не доверять ей. Свалившееся на дочь несчастье в виде ожога мать принимала, как свое собственное, и желание Ники вновь обрести красоту в целом вполне разделяла. Поэтому девочка не беспокоилась, что мать будет ее ругать за то, что она решилась на операцию самостоятельно. Наоборот, она хотела избавить мать от лишних волнений. Кроме того, Ника уже прекрасно понимала, что мать не может ей дать сколь-нибудь вразумительный совет относительно будущего, поэтому считала, что та даже обрадуется, когда узнает, что операция сделана и все уже позади. Ошибка заключалась в том, что в это утро мать домой с работы не пришла. Двоюродная сестра внезапно пригласила ее в гости. Вечером же Нонне Петровне предстояло снова вернуться на работу – теперь уже на другую, в ночную смену.

Работой Нонна Петровна в принципе была довольна. Народу по ночам в магазин приходило немного, можно было и чай погонять, и вздремнуть предрассветные два часа в подсобке. В жилконторе же, если не случалось аварии, и вообще удавалось поспать часиков шесть. «Вот только бы девку пристроить, а там как-нибудь!» – мечтала Нонна Петровна. Большие надежды она возлагала также на доллары, что были припасены в кожаной сумке в шкафу «Так ли, сяк ли, а скоро должно что-нибудь решиться! Если не на учебу, так замуж. Серега парень хороший, девочку мою не обидит», – думала она, урывками наблюдая за отношениями дочери и Сергея.

Итак, Ника приехала домой в семь и спала до одиннадцати. Потом она проснулась, хотелось пить. «Только через соломинку и не горячее! Есть твердую пишу будет невозможно дня два!» – предупредил ее Владимир Сергеевич, но ей это было не страшно. После того страшного ожога она вообще питалась через капельницу около месяца, и эти два-три дня были для нее пустяком. Она поцедила сквозь зубы воду и снова легла. Звонок, требовательно и тревожно запищавший у двери, заставил ее встрепенуться.

«Сережа, наверное», – подумала Ника и осторожно, медленно, по стеночке подошла к двери.

Это был действительно Сергей. Но что-то в нем за ночь изменилось: лицо осунулось, глаза обеспокоенно рыскали по сторонам.

– Ну, как ты? – спросил он, осторожно поцеловав Нику в щеку поверх повязки и тут же оглянулся, не видит ли кто.

«Неужели беспокоился за меня! – умилилась про себя Ника, но все-таки многое в Сергее ей показалось странным. – Может, всю ночь не спал?»

– Я сейчас! – Она показала жестом, чтобы он проходил. – Говорить не могу, буду писать. – Не сгибая шеи, Ника пыталась отыскать ручку и бумагу.

– Да что писать? Нечего писать! Я сейчас ухожу, – отозвался Сергей и отошел к двери. Она поняла, что не ее операция причина его беспокойства.

«Что случилось? – написала она. – В армию забирают?»

– Хуже, – ответил он. – Поговорил тогда с тобой и как сглазил. Наехали на меня. Требуют бабки отдать за ту разбитую машину, а иначе – пуф! – Он сделал характерный жест, будто стрелял из пистолета.

«Так что же теперь?» – Ника писала второпях, царапая бумагу.

– В армию надо идти. Попрошусь куда подальше в контрактники, там не найдут.

– В армию… – промычала Ника. – А как же я?

– Замуж выходи, – отозвался Сергей. – Мало ли, что теперь со мной будет. Не хочу я зависеть от тебя. Пацаны разное рассказывают. Девчонки на самом деле редко кого дожидаются. Так лучше сразу.

Ника обхватила его руками:

– Миленький мой, дорогой, единственный! Как ты можешь так говорить? Ты, видно, совсем не понимаешь, что я тебя люблю! Люблю!

– Так и я тебя люблю! – отозвался Сергей. По тому, как ходил его острый юношеский кадык, было видно, что он волновался. – Жизнь тебе не хочу портить!

– Как портить! Как портить! – вцепившись в него обеими руками, мычала Ника. Сергей встал, считая, что сказал уже все и пора уходить. Как затравленный зверек он смотрел на дверь, будто за ней его поджидала опасность.

– Не уходи! – мычала Ника, и повязка ее на щеках становилась влажной.

– Тише! Ты что! Тебе нельзя волноваться! – Он пытался снять с себя ее руки.

– Погоди! – Лицо ее озарилось, мгновенно высохли слезы, и она вновь схватила карандаш и лихорадочно стала писать.

«Все из-за денег, проклятых, – появлялись на листочке кривые строки. – Но ведь у меня есть деньги, возьми! Все равно ведь я хотела тебе их отдать! Так отдай их за машину!»

– Как я возьму! Мне ведь нечем будет отдавать. Отец уже точно сказал, что денег у него нет.

«Да он это просто так говорит! – царапала в ответ Ника. – Как поймет, что дело серьезное, он поможет! Отдашь! Да и мне не срочно, я ведь могу подождать. Все равно ведь сейчас они лежат просто так!» – Она стала покрывать поцелуями его лицо и, хоть рот у нее был в повязке и любое давление приносило боль, прижималась к его щекам, носу, подбородку губами. И даже через несколько слоев марли до него доходил ее жар.

– Тогда пошли! Только быстро! – Он потянул ее за руку.

– Куда? – удивилась она. – Деньги-то здесь!

– К юристу. К нотариусу, – пояснил он. – Сделаем все как положено. Я дам тебе расписку, что деньги взял и обязуюсь отдать.

– Да зачем? – запротестовала она. – Я и так тебе верю!

Но он уже тащил из прихожей ее куртку и шарф.

– Мне, вообще-то, надо лежать… – отпихивалась Ника.

– Мы ненадолго! – заверил Сергей.

Ника оделась, достала старую кожаную сумку, вынула все деньги, швырнула пустую сумку обратно на полку, взяла свой паспорт. Они захлопнули дверь и быстро побежали по лестнице. Каждый ее шаг отдавался в лице ужасной болью.

Ближайшая нотариальная контора была закрыта, на двери висел огромный замок, во второй была огромная очередь. В третьей их приняли, велев предварительно подождать. Ждали два часа. Проходившие мимо люди с удивлением оглядывали странную девушку, замотанную до бровей сиреневым шарфом, из-под которого выглядывало что-то белое, наподобие марли, и сидевшего рядом с ней парня, все время озирающегося по сторонам. Наконец они вошли в кабинет. Нотариус был озабочен предстоящим оформлением купли-продажи четырех квартир, поэтому торопился и не стал вникать в суть дела глубже, чем требовалось для формального подписания документов. Секретарь подготовила документ. Деньги пересчитали, и пачка зеленых бумажек из маленькой ручки Ники тут же перешла в Серегин карман. Две бумажки пришлось разменять для уплаты нотариусу. Как ни торопился нотариус, но и у него они просидели не меньше часа. Под конец Нику стало знобить.

«Скорей бы добраться домой!» – думала она. Несмотря на то что она уже больше суток не ела, ей не хотелось есть, только пить. Попить и зарыться под одеяло на своем диване. В глубине души Ника чувствовала угрызения совести. Хоть она и не сомневалась в Сереже, все же насчет денег надо было бы посоветоваться с матерью. Да и решать пришлось быстро. Матери не было, звонить при Сереже было неудобно. Как поступить?

Когда они наконец вышли, Сергей потянул ее в сторону, противоположную дому.

– Ты куда? – промычала она.

– Сейчас зайдем в одно место! – туманно пояснил он.

– Я хочу домой! – У Ники подкашивались ноги.

– Здесь недалеко!

Таинственным местом, куда ее привел Сергей, оказался ювелирный магазин.

– Деньги разменянные остались, – сказал он Нике. – Давай тебе купим кольцо! – И подвел ее к витрине, где заманчивым золотым блеском благородно сияли обручальные кольца.

Сердце у Ники забилось, в голове разлился туман. Молодая продавщица с тайной завистью наблюдала, как неуклюжими пальцами держит молодой человек тонкую дрожащую ручку, на которую примеряет одно за другим кольца. Наконец окончательный выбор был сделан, чек оплачен, пломба тут же разрезана, и тоненький безымянный пальчик на правой руке девушки украсило золотое кольцо.

«Может, он ее перед этим побил? – подумала продавщица. – Иначе зачем она так замоталась в какой-то дурацкий шарф!» Продавщице стало уже не так завидно, она внимательно наблюдала, как парочка выходит из магазина.

А Ника почти не помнила, как на остаток денег Сергей поймал машину, довез ее до дома, чмокнул в лоб у порога, даже не входя больше в квартиру, и куда-то на этой же машине умчался в вечернюю темноту. Ника смогла только снять куртку и рухнула на диван. Очнулась она уже ночью, оттого что все лицо будто кололо иголками. Инстинктивно она потянулась руками к щекам и не поняла, что нащупала. И щеки, и подбородок, и шея были безобразно раздуты, словно наполненный воздухом рыбий плавательный пузырь, а при дотрагивании под кожей раздавалось какое-то страшное потрескивание, будто лопались мелкие пузырьки.

– Мамочка! – хрипло позвала Ника и вспомнила, что мать должна вернуться только утром. Она повалилась спиной на подушку и стала считать часы до материного прихода. Позвонить Азарцеву она не сообразила. То, что он обещал приехать к ним вечером сам, тоже не вспомнила. У нее оставалась единственная надежда – на мать.

Муж пожилой дамы с голубыми волосами явился в клинику Азарцева прямо с утра в сопровождении бойкого молодого человека.

– Адвокат нашего отдела. – Он назвал какое-то неизвестное Азарцеву структурное подразделение в аппарате правительства.

Азарцев, который только что дозвонился в ЦКБ, нашел там лечащего врача голубоволосой дамы, переговорил с ним и узнал, что той ничего не угрожает и что перевязки ей делают на месте, пребывал в миролюбивом настроении.

Он вежливо предложил посетителям сесть и позвал Юлию, которая вошла легкой походкой, сияя улыбкой, со свежеуложенными черными волосами и в модном костюме с разрезом – в нем она как раз была на празднике экзотических птиц, так она называла тот победный для нее и провальный для Тины вечер. Муж дамы и адвокат внимательно смотрели на нее. Она села и закинула ногу за ногу.

Молодой адвокат покосился на ее ногу, раскрыл свою папку и стал перечислять претензии, которые возникли у его клиентки к косметологической клинике. Закончил он безапелляционным требованием сполна вернуть деньги, внесенные за операцию.

– Как это «вернуть»? – удивился Азарцев. – Операция прошла без всяких осложнений. Результат ее нельзя оценивать, пока внешность больной не вернется в норму, и это произойдет не раньше, чем через месяц или полтора.

– Согласившись оперировать больную, вы подвергли ее жизнь серьезному риску. – Адвокат все косился на Юлины ноги. – Она была переведена от вас в ЦКБ, и только при вмешательстве тех врачей не наступил летальный исход.

– О чем вы говорите! – Азарцев искренне возмутился. – Мы вовсе не переводили ее в ЦКБ, это была ее личная инициатива. И лечащий врач, с которым я только что говорил, не находит у нее никакого серьезного расстройства здоровья. Между нами говоря, эта старушка оказалась здорова, как бык!

Юле захотелось пнуть бывшего супруга, но, к несчастью, он сидел далеко.

– Ах, вы еще оскорбляете пациентов! – внес свою лепту представительный муж.

– Ни в коем случае! – спохватился Азарцев. – Просто я хотел сказать, что жалобы пациентки были необоснованны. Она просто оказалась подверженной панике.

– И тем не менее, вот наши требования. – Адвокат передал Азарцеву два листка бумаги, на которых было что-то тесно напечатано жирным шрифтом.

Юлия поняла, что настало ее время вмешаться.

– Мы не нарушили ни одного пункта договора, – начала она. – Пациентка сама, по своей воле, покинула клинику. Мы не можем нести ответственность за то, что произойдет с ней дальше.

– А где написано, что она покинула клинику по своей воле? – Адвокат нарочно сделал невинное лицо. – В сопроводительной бумаге, с которой она прибыла в ЦКБ, указаны только диагноз и название операции. Больше там ничего не написано. Вот копия документа.

Юлия еле сдержалась, чтобы не показать Азарцеву пальцами «козью морду».

– Мы тоже должны проконсультироваться с нашим адвокатом, – ласково сказала она. – Может быть, устроим совместную консультацию и придем тогда к какому-нибудь удовлетворяющему обе стороны решению? Оставьте ваши координаты.

Адвокат подал ей свою визитную карточку, и господа вышли весьма довольные собой. Юлия подошла к окну и, постукивая каблуком об пол, смотрела, как их автомобиль выезжает за ворота клиники. Ворота закрылись, и Юлия, побелевшая от ярости, повернулась к Азарцеву.

– Ну, и что вы тут натворили!? – очень тихим голосом спросила она. – За каким дьяволом ты пошел на поводу у этой больной и выпустил ее со двора? Тебя, как грудного ребенка, невозможно оставить всего на одну ночь! Как мы теперь докажем, что с ней ничего не было?

– Но не мог же я удерживать ее насильно, – смутился Азарцев. Он уже и сам понял, что визит двух господ сулит клинике большие неприятности. – Кроме того, она так стонала, что я боялся, как бы она не перебудила всех больных.

– Спел бы им колыбельную! – прошипела Юля.

– Ну что ты волнуешься? Врач из ЦКБ подтвердит мои слова… Он ведь сказал, что она во вполне удовлетворительном состоянии.

– Да мало ли что он тебе сказал! – вдруг заорала Юля диким голосом, будучи больше не в силах сдерживаться. – Ты просто осел! Идиот! Неужели ты не понимаешь, что то, что тебе сказал доктор, не имеет никакой юридической силы? А вот то, что он напишет в бумажке, когда на него напрет этот адвокатишка, да если еще пообещает процент от гонорара… – Она в изнеможении плюхнулась в кресло и закрыла голову руками. – Нет, ты дураком родился, Азарцев, дураком и помрешь! – Юлия чуть не плакала, и Азарцеву даже стало ее жалко. – Подумать только! У меня не укладывается в голове. Только стали вылезать из долговой ямы, как на тебе! Умудрился выпустить из рук курочку, которая снесла золотое яичко! Ты знаешь, какой на нас сейчас наложат штраф?

– Да почему ты думаешь, что мы должны им платить? – Азарцев сел за свой стол. – Мало ли какие у кого претензии! Мы же не виноваты! Пусть тогда подают в суд!

– Долго мне еще возиться с этим больным на голову? Ты представляешь, как судиться с начальником отдела такого учреждения? Чего ты хочешь? Выиграть процесс? Ну процесс ты выиграешь, а клинику закроют. Придерутся к чему-нибудь, напустят на нас кучу комиссий, напишут про нас кучу дерьма во всех газетах – и все! Мы безработные. – Она замолчала. Посидела, подумала, потерла лоб. «Нет, надо вызывать Лысую Голову. Азарцев глуп и никогда не поумнеет. Может, Голова по своим каналам найдет какой-нибудь выход, и пусть Азарцев объясняется с ним сам».

Азарцев был совершенно с Юлией не согласен.

– Юля, ты подумай, так любой пациент, который просто захочет вернуть деньги, может нажаловаться на нас за что угодно! За то что мы в туалет его на машине возили! Ведь это же абсурд! Любой человек может сказать, что чувствует себя плохо. Но ведь когда речь идет о деньгах, это надо же еще доказать.

Юлия не обратила на его слова никакого внимания. Для нее Азарцев как оппонент никогда не существовал.

– Нет, я не понимаю, как вы, два придурка, – Юля имела в виду еще и анастезиолога, – могли допустить, что старуха пудрила вам мозги целую ночь! Неужели вы не догадались зашарашить ей хорошую порцию мочегонного, чтобы уменьшить отек?

– Так, как ты, могут разговаривать только дилетанты! – наконец взвился Азарцев. – Ты что, не понимаешь, что мы действительно ходили с этой больной по лезвию ножа? Я уж молчу, что в семьдесят лет вообще никого не надо оперировать без лишней нужды! Это все твоя погоня за деньгами! А что, если бы бабулька действительно у нас умерла?

Юлия молчала, так как в сотый раз объяснять Азарцеву финансовое положение клиники считала бесполезным. Но Азарцев расценил это как свою маленькую победу.

– А что касается мочегонного, – уже спокойнее добавил он, – то я очень хорошо отношусь к нашему новому анестезиологу, но все-таки он не Тина. Вот если бы дежурила она, мне было бы гораздо спокойнее.

– Это почему? – с иронией поинтересовалась Юля.

– Чтобы снять такой отек, доза мочегонного должна быть лошадиной. Ты хотела, чтобы у нее начались судороги? На фоне пожилого возраста, больного сердца, гипертонической болезни? Поэтому я тебе в свое время и говорил: Тине я могу во всем доверять. Уж она-то знает, что надо делать в какой последовательности и каких дозах.

– Вспомнил наконец про свою пассию! – перекосилась Юля. – А я все ждала, когда же ты мне про нее скажешь? Как видишь, я тебя хорошо знаю. Не ошиблась в твоих рассуждениях. Но все, что ты тут орал про свою алкоголичку, гроша ломаного не стоит. И наш новый доктор нисколько не хуже ее. Единственно, что меня удивляет – как ты смог его уговорить оперировать с тобой ночью эту девчонку вне всяких правил?

Азарцев сглотнул.

– Откуда ты знаешь?

– Как видишь, знаю. И очень плохо, что ты что-то делаешь втайне от меня. Кстати, ты ему за наркоз заплатил?

– Заплатил.

– Из каких денег?

– Из собственных, не переживай. – Азарцев помолчал, будто заново проиграл в памяти ту кошмарную ночь. – Если ты знаешь про Веронику, значит, знаешь, и что Саша умерла?

Юля прикрыла глаза.

– Допустим. И это тоже тебе в минус. Как могло получиться, что на территории клиники какой-то урод устроил стрельбу?

– Этот урод – Сашин отец.

– Какое мне дело, чей он отец! А если бы больные повыскакивали из палат?

– Больные спали.

– Кроме одной, – фыркнула Юлия. – Вот было бы красиво, если б нашу пациентку вывели на крыльцо, а в нее из ружья – ба-бах!

– Между прочим, в том, что Саша в ту ночь умерла, виновата ты.

– Почему это – я? – Юлино лицо искривила презрительная гримаса.

– Конечно, ты! Если бы ты разрешила ей сделать аборт у нас, все бы обошлось.

– Ну да, еще надо было бы открыть здесь и бесплатный приют для привокзальных нищих! – Юля даже косвенным образом не хотела признавать свою вину. – Это вы, идиоты, зачем-то стали открывать ворота неизвестно кому, вместо того чтобы забаррикадироваться покрепче и вызвать ОМОН. Тогда не было бы ни этого дурацкого разбирательства с милицией, ни объяснительных записок, ни дачи показаний. Афродиту раскокали. Если б ты знал, как мне жалко эту скульптуру! – У Юли скорбно опустились уголки рта. – Я ее, между прочим, вот этими самыми руками из Греции грузовым контейнером отправляла… Нет, тебе на все плевать. – Юлия встала и широкими шагами заходила по комнате. Ее острые каблуки впивались в мягкий ковер, как гвозди.

Азарцев вздохнул. Он вспомнил лица больных во время утренней перевязки. В их глазах светились и благодарность, и надежда. Он вспомнил актрису, постоянно разглядывающую в зеркале свой новый нос, вспомнил девушку с очаровательной грудью, которой та хотела пленить своего возлюбленного, вспомнил ноги, животы, груди и лица тех многих, что прошли через его скальпель и руки. Лысая Голова тоже был благодарен ему и даже дал много денег. Но вот прошло время, и Голова теперь строит из себя акулу капитализма. Все они так. Сначала, как увидят себя красивыми, обновленными, счастливы до небес. Потом думают, что все это пришло к ним само собой, и поэтому никакой заслуги доктора в их нынешнем счастье нет.

– Что вздыхаешь-то? – Юлия подошла, положила ладонь Азарцеву на плечо. – Слушаться надо! Я тебе плохого не пожелаю. – Рука ее была цепкая и холодная, с ярко накрашенными ногтями. Азарцеву показалось, что в его плечо вцепилась куриная лапка. Он вздрогнул, потому что Юлино прикосновение было ему неприятно, и резко встал. Это движение от нее не укрылось.

«Нет, каши с ним не сваришь! – подумала она. – Надо решать».

– Птиц с чердака срочно придется вывезти, – сказала она. – Приедет комиссия, обвинят нас во всех грехах – и в антисанитарии, и в том, что мы специально травим больных аллергенами.

– Куда же я их вывезу? – удивился Азарцев.

– К себе домой! – безмятежно улыбнулась Юля. – Тебе, видимо, только с ними и бывает хорошо. – Она сузила глаза и смотрела на него с вызовом.

«Чтоб ты провалилась, тиранка несчастная!» – подумал Азарцев и ушел в буфетную. Здесь, на людях, было единственное место, где Юля не могла его достать со своими нотациями. Он спросил себе кофе и коньяку. Буфетчик подал ему чашку и рюмку на подносике.

– А булок нет?

– Нет.

Но он и не хотел есть, спросил просто так. Хотя, конечно, поесть было бы неплохо, ведь ему еще надо было заехать к Нике. Но он не торопился. Сгустились сумерки. И когда Азарцев допил свой коньяк, ему показалась, что возле микроволновки появилась девушка с белой косой, издали улыбнулась ему и исчезла.

Азарцев спросил себе еще чашку кофе, потом переоделся и поехал в Москву перевязывать Нику.

Тина, как только стала вставать и немножко ходить, зашла в кабинет к Маше.

– Слушай, девочка, – сказала она. – Я и так слишком долго лежу у вас в лучшей палате.

Дорн, который тоже сидел в это время в Машином кабинете, отвратительно хмыкнул.

– Валентина Николаевна! – убедительно начала Маша. – Столько, сколько надо, вы и будете…

– Больше не надо, – перебила ее Тина. – И так вам всем большое спасибо. Но я понимаю, что выписаться пока еще не могу. Поэтому можно я перееду в маленькую угловую комнатку? – Тина имела в виду свой бывший кабинет, теперь переоборудованный в небольшую палату.

– Да что вы, там тесно! Туда не подъедешь с аппаратурой, – из приличия стала возражать Мышка, хотя не далее как сегодня Владик опять спрашивал ее насчет большой палаты.

– Мне больше не нужна будет аппаратура! – весело ответила Валентина Николаевна. – Я попрошу сестру помочь мне перенести вещи. – И она пошла к порогу, медленно переступая маленькими шажками.

– Но… – Маша растерянно смотрела на нее.

– Все нормально. Вам надо работать, а мне – выписываться!

Через полчаса Тина уже сидела в своем бывшем кабинете на прежнем месте. Странное ощущение возникло у нее. Ее будто не узнали старые стены. Вместо ее письменного стола и стула теперь на этом месте стояла кровать, но высота была разной, и, сидя на кровати, она не узнавала вида своей бывшей комнаты.

«А где же мой клен?» – вспомнила она. За прошедшие три года молодой клен вырос. Из тонкого подростка он превратился в стройного сильного мужчину с буйной шевелюрой красных волос. У Тины защемило сердце от радости – таким клен стал красавцем.

– Ну, здравствуй! – Она будто встретила старого друга после долгой разлуки. И клен в ответ качнул на ветру темными ветками. Внизу, у его подножия, была все та же улица, и Тине показалось, что и люди, идущие по ней, ничуть не изменились, не постарели, не стали другими, что это они ходили по ней и два, и три, и десять лет назад. И такая жажда любви, счастья, жажда быть полезной затопила сердце Валентины Николаевны, что она вздохнула глубоко и долго не могла выдохнуть, потому что боялась, что из нее уйдет то прекрасное ощущение нового рождения и молодости, которое как-то само собой вот уже несколько дней появилось и жило в ней.

Потом она с удовольствием улеглась на кровать, которая здесь была гораздо уже, чем та, что стояла в ее прежней палате, и мгновенно заснула. И почему-то опять ей приснилось, что она летит на самолете в город Краснодар. Далеко внизу, под сплошной пеленой облаков, оставались и слякоть, и осень, а здесь, на большой высоте, светило вечное солнце и сияли голубизной небеса. Вдруг вровень с иллюминатором, с той, наружной, стороны, появилась большая птица с ослепительно белыми перьями, с печальным и умным человеческим лицом и некоторое время летела рядом с самолетом, глядя на Тину.

– Осторожнее! Тебя засосет в двигатель! – беззвучно крикнула ей Тина и замахала руками. Птица смотрела на нее, не понимая, но вид у нее был такой, будто ни один на свете двигатель не мог считаться ей достаточно серьезной помехой. Вдруг птица сменила направление полета, полетела куда-то вбок и ввысь и вскоре совсем исчезла из поля зрения Тины.