18
Неожиданно для себя в машине Азарцева Тина заснула. Она ведь совершенно забыла, что проглотила сразу две таблетки лекарства от аллергии. И если снотворный эффект одной таблетки для нее был достаточно мал, то две таблетки, уютное тепло, равномерное покачивание машины и молчание собеседника сделали свое дело. Валентина Николаевна обмякла на сиденье; насколько могла, вытянула ноги, сложила на коленях руки и, не думая, что надо выглядеть бодрой и красивой, незаметно, по-детски заснула.
Азарцев не любил разговаривать за рулем. Было бы можно, он вообще большую часть жизни провел в молчании. А о чем говорить? Тому, кто любит, слова не нужны. Тому, кто не любит, – тем более. Это он распознавал без объяснений, дополнительным чувством. Его работа многословия тоже не требовала. Расспрашивал больных он обычно мало. Большинство сами рассказывали, что надо и что не надо. Он их и слушать-то уставал, не то что самому говорить. Анекдоты не запоминал, байки травить не любил. Жена когда-то даже называла Азарцева "Мой зверь угрюмый".
Но это не соответствовало действительности. Азарцев был не бирюком, а просто спокойным, уравновешенным человеком. Он не любил сцен, не любил громких слов, восторженных излияний в любви и бешеных обвинений в неверности. Он никогда не раздумывал о том, что такое есть жизнь. Он привык жить благополучно, но твердо знал, что для этого он обязан что-то хорошо уметь делать. И он умел делать хорошо все, за что бы ни брался. С годами он выучился шутить. То есть это окружающие принимали то, что он говорил, за шутки – на самом деле он просто коротко цитировал классиков-юмористов, так как у него была хорошая память, он много читал и имел хороший литературный и музыкальный вкус. Литературу, театр, музыку он впитывал как губка и оставлял в памяти на долгие годы. Он считал, что мужчина в жизни должен заниматься каким-то более серьезным делом, чем искусство, но если долго не бывал в театре или консерватории, то испытывал психологический дискомфорт.
В последние годы постоянный психологический дискомфорт объяснялся и другими причинами. Лопнули два его крупных начинания. Азарцеву пообещали больницу, руководство крупной больницей, которую он должен был построить. В годы, когда новые больницы не создавались вообще, такое строительство было равносильно подвигу. Он его и совершил. Как выяснилось, не для себя. Качать права было бессмысленно и бесполезно – и он передал полномочия конкуренту.
Быть просто хирургом, как раньше, уже не позволяли внешние условия. Только немногие специалисты даже в Москве могли своим трудом обеспечивать себе и семьям достойную жизнь. Нелегальные денежные поступления Азарцева не удовлетворяли. Бросить медицину и переучиться, к примеру, на бухгалтера он не мог. Если бы он хотел быть бухгалтером или банковским служащим, то сразу бы выбрал соответствующую специальность. Но он всегда хотел стать врачом, он шел к этому естественным путем, то есть шесть лет честно отучился в медицинском институте, потом год – в интернатуре, еще два года – в ординатуре, а потом, уже работая заведующим отделением, еще четыре года трудился над диссертацией, которую с успехом защитил.
И что? После того как доктор стал наконец защищенным специалистом, для того чтобы прокормиться, ему нужно податься в рыночные торговцы, в бухгалтеры или в охранники? Чепуха. А Азарцев стал не только квалифицированным хирургом, но и специалистом по строительству. В сметах, расходах, санитарно-гигиенических требованиях он разбирался теперь лучше, чем у себя на кухне. Многие строят загородные дома, а Владимир Сергеевич заболел идеей построить загородную клинику, в которой пациенты могли бы поработать над своей внешностью, не выезжая за границу. Он хотел сочетать хирургическую помощь с проблемами снижения веса и коррекцией фигуры, бальнеолечением и физиотерапией. Кроме того, он мечтал установить в своей клинике отношения коллегиальности между врачами и отношения дружбы и полного доверия между врачами и пациентами. В общем, конечно, доктор Азарцев был мечтатель.
"Но почему бы не попробовать? – думал он. – Все зависит от коллектива. А набрать коллектив – в моих силах".
Самому ему пришлось переквалифицироваться в хирурга-косметолога. Но после больших полостных операций, которые он выполнял, новая специальность показалась ему не очень трудной. Во времени Азарцева, вообще-то, никто не ограничивал. И вот наконец дело было почти уже сделано. Пора уже и открывать клинику. Подошло время платить первые проценты. Менеджер по рекламе ждал сигнала, чтобы начать раскрутку новой фирмы. Составлены объявления в газеты, журналы и на радио. Отпечатаны буклеты, чтобы опускать в почтовые ящики, и набрана сеть агентов. Приготовлены рекламные фотографии с надписями "Что было" и "Что теперь". На воротах перед въездом установлена видеокамера, а на дверях клиники скоро прикрепят красивую табличку "Косметологическая клиника доктора Азарцева".
Обо всем этом думал Азарцев, пока вез Валентину Николаевну по Кольцевой, по высохшему асфальту четвертой полосы, среди равномерного шуршания шин других машин, мимо ярких огней фонарей, оставляя высоко над головой указатели рекомендуемой скорости – сто километров в час. Они и ехали со скоростью сто. Азарцев не любил нарушать правила.
Когда они только отъехали от дома Толмачёвой, он спросил Тину, куда она хочет поехать вначале – смотреть клинику или поужинать в ресторане. Тина выбрала первое. Она уже сто лет не была в ресторанах, и ехать ей туда не очень хотелось, к тому же она не была готова появляться на публике.
"Сначала посмотрю клинику, а там видно будет", – решила она. Хоть она и не признавалась себе, все-таки сцена в коридоре подействовала на нее угнетающе. Мысли о сыне-прогульщике, оказавшемся невольным свидетелем пикантной ситуации, ворочались в тяжелой от супрастина голове. И сама эта сцена… Воспоминание о ней Тину будоражило. Чувственность была ей присуща, а в браке эта чувственность выхода не находила. Какое-то время назад эта проблема решалась с Барашковым, но эта связь, видимо, исчерпала себя и удовлетворения (Тине, во всяком случае) не приносила. Объятия в коридоре ее раздразнили, и только. Никто, конечно, не мог сказать, что было бы дальше, если бы сын внезапно не вернулся.
Все-таки Валентина Николаевна была женщиной строгих правил и искренне считала, что в первую же встречу ложиться с мужчиной в постель совершенно неприлично. Поэтому, с одной стороны, она даже была рада тому, как все обернулось. Но, с другой стороны, нервы ее были напряжены, сердце билось чаще обычного, и Валентине Николаевне хотелось то ли плакать, то ли смеяться, то ли закатить истерику. В таком состоянии она и села в машину и пребывала в нем, пока не подействовало лекарство. Так в полудреме Тина ехала по широкой дороге, даже не подумав уточнить, куда же все-таки они направляются.
"Пусть все идет своим чередом, что ни делается – все к лучшему", – решила она. По Кольцевой они всей семьей ездили раньше на дачу, теперь – на строительство дома. Тине нравилось ездить в машине, но ездить с мужем и сыном она не любила. Ее раздражало, что оба они всю дорогу так и сыпали неприличными анекдотами, крутили головами и хохотали. В конце концов она забивалась на заднее сиденье и со странной отрешенностью смотрела в окно. Почему-то ее умиляло, что, выехав из какой-либо точки на Кольце, обогнув всю Москву, можно туда же вернуться.
"Как на детской карусели", – думала Тина. Она помнила роман Ремарка, который назывался, кажется, "Жизнь взаймы". Там описывались гонки по кольцевой автотрассе – из Брешии в Брешию. Брешия – был небольшой городишко в Италии, место старта и финиша, он существует и сейчас. Но в нашем языке "Брешия" вызывает странные ассоциации. И Тина, разум которой затуманила порядочная доза лекарства, повторяла название городка со странным смыслом. Ей казалось, что вся ее жизнь катится из одной бреши в другую. У Валентины Николаевны слегка кружилась голова, ей мерещилось, что она кружится в машине по гоночному кольцу, бессмысленно и бесконечно, куда-то вниз, к центру огромного кратера, где должно произойти что-то страшное – взрыв, например. Она понимала, что ее ощущения сродни бреду, но усилием воли не могла остановить это безнадежное скатывание вниз.
Так они и неслись по Кольцу, а мимо быстро мелькали в осенних сумерках крупные фонари. Остатки сознания и инстинкт самосохранения подсказали Тине, что Азарцев прочно занял умеренную четвертую полосу и не имеет привычки дергаться, как автохулиган или "чайник", из стороны в сторону, а значит, и скорость не должна быть неравномерной или слишком быстрой. Потом Тина перестала сопротивляться охватившей ее дреме и закрыла глаза. Когда они съехали с Кольцевой дороги на Горьковскую автостраду, Азарцев, исподтишка наблюдавший за ней, заехал в первый попавшийся карман дороги, остановился и осторожно пристегнул ее ремнем (сама Тина даже и не подумала пристегнуться). Толмачёва почувствовала это, улыбнулась во сне, но ничего не сказала.
Очнулась она уже перед шлагбаумом. Вокруг машины тихо шумел осенний лес. Слева мягко плескалось и светилось в лунном серебре небольшое озеро. Одинокая лампа под колпаком освещала будку охранника. На одной табличке перед шлагбаумом было написано: "Проезд запрещен. Запретная зона", а на другой: "Стой, стрелять буду!". Дальше дорога упиралась в ворота.
– Где это мы? – удивленно раскрыла Тина глаза.
– Приехали, – произнес Азарцев. Охранник узнал его и быстро пошел открывать. Машина въехала в запретную зону и оказалась на территории элегантного элитного поселка.
– Подъедем или пройдемся пешком? – спросил Азарцев и тут же нашел ответ сам: – Лучше подъедем, а то вы со сна замерзнете на открытом воздухе.
Тина решила молчать. "Куда я попала? – подумала она. – Хорошо бы все благополучно закончилось".
Они поехали по главной улице поселка мимо симпатичных фонарей и газонов и свернули направо к кирпичной ограде. За оградой черной стеной шумел лес, а перед забором, отделенный от улицы узорной решеткой, стоял двухэтажный дом, который с полным правом можно было бы назвать виллой. К входу вела дорожка из гранитных плит, по обе стороны которой росли высокие кусты можжевельника. Арочные двери были украшены витражами, сквозь них лился мягкий свет. По обе стороны мраморных ступеней располагались две изящные женские скульптуры. Одна из них точно была Венерой, а кого изображала другая, Тина не поняла.
Услышав шум подъехавшей машины, а потом шаги, из двери вышел охранник. С Азарцевым он поздоровался не то чтоб уважительно, даже подобострастно. Тине охранник не понравился.
– Мне он тоже не нравится, но пока пусть стоит, охраняет, – сказал Азарцев с таким видом, словно умел читать чужие мысли.
Тина была подавлена внешним великолепием. "Что же тогда там, внутри? – думала она. – Наш загородный дом, которым муж так гордится, – просто сарай по сравнению с этим. Неужели это все смог построить Азарцев?"
– Я не владелец этого дома. Скорее арендатор. Хотя, когда есть деньги, строить нетрудно, – сказал он, будто она спросила об этом вслух. – Опыт строительства уже был. Меня как-то назначили главным врачом еще не существующей больницы. Один большой начальник, с которым мы были довольно хорошо знакомы, пригласил меня к себе и официально сказал: "Построишь на пустом месте больницу – будешь ею руководить!" Я согласился. Два года провел на свежем воздухе в котловане, потом еще два года – среди голых стен, потом год – на отделке. А когда все оборудование уже завезли, создали комиссию по расследованию якобы допущенных финансовых нарушений. С меня взяли подписку о невыезде, от руководства больницей отстранили, а в свежеприготовленное кресло посадили нужного человека. Сам же я еле отмазался, как теперь говорят.
– Понятно теперь, откуда у вас такой опыт, – сказала Тина.
– Ничто в жизни не проходит бесследно, – ответил Азарцев.
Они миновали холл, где на полу лежал огромный мягкий ковер, на стенах висели хорошие картины, по бокам стояли бежевые кожаные кресла, а в центре красовался настоящий, старый рояль – мечта Валентины Николаевны.
– Зачем вам в больнице рояль? – Тина открыла крышку. На белом лаке золотыми буквами было вытеснено "Беккер".
– Хочу совместить высокий уровень лечения с приятным отдыхом больных и персонала при полной конфиденциальности, – ответил он. – Для того, чтобы известным личностям и просто богатым людям не надо было ехать лечиться в Швейцарию. Правда, рояль роскошный?
– Рояль хороший, – сказала Тина. – Для лечебного учреждения, наверное, действительно роскошный. Но это не самый лучший рояль, если вообще не подделка. Ему лет восемьдесят. Большая партия таких роялей была поставлена в Советский Союз из Германии уже после революции, во времена нэпа. Кое-где они еще сохранились. Все они были черного цвета. Может быть, лак с годами облупился, и инструмент поменял цвет. Эти рояли считаются не очень ценными, гораздо выше ценятся пианино "Беккер". Вот у них чудный звук – я когда-то на таком играла. Случайно.
– Вот видите, как жаль, что я не встретил вас раньше. Не переплачивал бы деньги фирме. Они слупили за инструмент бешеную сумму.
– Кто знает, может, я и не права, и рояли эти теперь стали более ценными просто от времени. – Тина присела на пуф, стоявший перед роялем, и медленно взяла несколько аккордов.
– Я бы очень хотел еще раз услышать, как вы поете, – сказал Азарцев.
– Я не готова, – просто сказала Тина, но так, что стало ясно: она не кокетничает, не ждет, чтобы ее еще раз попросили. Азарцев и не стал больше просить.
Тина встала.
– Для музыканта в любом случае лучше купить не пуф, а крутящийся круглый стул.
– Будет сделано, – улыбнулся Азарцев и повел Тину наверх, где находились лечебные кабинеты и святая святых – небольшая операционная на два стола.
По кабинетам Тина ходила молча. Она была просто раздавлена. Никогда она еще не видела столько разных и, видимо, очень дорогих приборов – и все для косметических целей. Чего там только не было! И лазеры разного назначения, и приборы для очищения кожи и насыщения ее разными веществами, и прекрасные диагностические приборы, и маленькие автоклавы для стерилизации, и даже очень красивые халаты для персонала, уже приготовленные, выглаженные и висевшие на плечиках в гардеробной.
– Кто же будет работать в этом великолепии? – спросила Тина.
– Надеюсь, что вы, – сказал Азарцев.
– Для этого ведь надо учиться!
Тина дрогнула. Она вспомнила пустой коридор своего отделения с одинокой пальмой в дальнем углу, обшарпанный линолеум желтыми и зелеными ромбами, который сестрам так трудно было мыть до состояния хотя бы видимости чистоты. Вспомнила аппарат искусственной вентиляции легких двадцатилетней давности, который, к счастью, пока все еще дышал за больных. Старый, все время забивающийся электроотсос, истершиеся груши аппаратов для измерения давления, которые надо было накачивать не кистью, а всей рукой с привлечением бицепсов и даже мышц живота. И наконец, собственный старенький фонендоскоп, служивший ей чуть не с институтских времен. И Тине стало так больно и страшно от сознания того, что наука и техника настолько шагнули вперед и оказались от нее в такой невообразимой дали, что она стала просто каким-то мастодонтом. И хуже всего, уже боится что-то изменить. Хотя шанс переменить жизнь – вот он, близок.
– Два обученных терапевта-косметолога из дипломированных дерматологов у нас уже в штате, и учились они, смею вас уверить, не в заштатном косметическом салоне. Для них мы уже сделали даже таблички на дверях, – похвастался Азарцев.
Толмачёва посмотрела на таблички. На одной из них значилось "Канд. мед. наук Карасева Виктория Павловна", а на другой – "Канд. мед. наук Азарцева Юлия Леонидовна".
– Еще есть на примете психотерапевт, диетолог и специалист по лазерам. Оперировать буду я сам с вашей помощью. Осталось найти хорошего физиотерапевта и врача по лечебной физкультуре, – продолжал Азарцев, вводя Тину в операционную.
– Я случайно прочитала на табличке, что здесь работает Азарцева Юлия Леонидовна. Это ваша родственница? – рассеянно спросила Тина.
– Это моя бывшая жена, – уточнил Азарцев.
– Странно, – покачала головой Тина. – Обычно бывшие супруги не работают вместе. Особенно когда кто-то из них начальник.
– Так было раньше. Сейчас не так. С женой вместе живет моя дочь. К тому же Юлия – хороший специалист, кандидат наук. Если в моих силах дать ей хороший заработок и условия для работы, я обязан был предложить эту работу. И она согласилась. Да и в профессиональном отношении я всегда могу на нее положиться.
– Прекрасно, – сказала Тина, чтобы что-то сказать.
Но почему-то ей расхотелось смотреть операционную. Из вежливости она все-таки туда вошла. Да, операционная была организована по всем правилам. Но с Тиной произошла странная метаморфоза. Теперь она с нежностью вспоминала свою одинокую пальму, равномерное бурчание баритона Валерия Павловича, шутки Барашкова, черные внимательные глаза Ашота. Вспомнила милое маленькое личико Мышки, и даже красивое холодное лицо Тани не показалось ей слишком высокомерным.
"Все-таки я там хозяйка, – подумала она. – А здесь буду еще неизвестно кто". – И она поблагодарила Азарцева за экскурсию.
А Азарцев внимательно следил за ее реакцией. Он заметил ее интерес к новинкам техники и равнодушие к роскоши в обстановке кабинетов и холлов. Когда он показывал ей апартаменты для гостей и больных, на лице Толмачёвой не отражалось ничего, кроме вежливой скуки. Не укрылось от него и некоторое разочарование при разговоре о жене. Короче, она вела себя искренне, просто, не стараясь ни проявлять чрезмерный энтузиазм, ни выглядеть светской дамой. И к концу экскурсии Тина нравилась Азарцеву еще больше. К тому же он против воли постоянно вспоминал, какая у нее золотистая кожа на спине с круглыми маленькими веснушками, с веселым запахом солнца. И хотя он, желая произвести на Тину приятное впечатление, не допускал пошлых ухаживаний, не брал Тину за руку, не поддерживал за талию, когда они входили в двери или поднимались по лестнице, ему хотелось как раз брать ее за руку и поддерживать за талию. Теперь в его подсознании навсегда закрепилось, что Валентина Николаевна – очаровательная женщина. Но хотя Азарцев был человек свободный, работа оставалась для него важнее остального.
А Тине тоже и нравилось, и не нравилось, что он не брал ее за руку, не заглядывал в глаза и не поддерживал за талию. "Конечно, еще не хватало! – крутилось у нее в голове. – Я ведь все-таки операционную смотреть приехала, а не бордель".
– Ну, вот и все наши владения! – заключил Азарцев, когда они закончили осмотр, прошли через систему маленьких и больших залов, спустились по лестнице и опять оказались в холле с роялем. – Каково ваше впечатление?
– Я сражена, – призналась Тина. – Но насчет своего участия в этом деле все равно не знаю, что вам сказать. Мне жаль расставаться с коллегами, с больницей, какая бы дряхлая, по сравнению с вашими хоромами, она ни была. Дайте еще подумать.
– Конечно, – сказал Азарцев. – Кстати, имейте в виду, своих сотрудников я решил оперировать бесплатно, так что, если вы захотите, со временем вполне можем сделать вам операцию.
– Операцию?
– Ну да. Подтяжку, например, или уберем грыжи нижних век, лишнюю кожу на верхних – да что захотите, то и сделаем!
– А что, у меня есть грыжи? И уже пора убирать кожу на веках? – испугалась Тина, схватившись за лицо.
– Господи, простите меня, дурака, за эти предложения! Нет, конечно. Вы выглядите прекрасно! Просто туда, где я учился оперировать, приходили пациентки в возрасте двадцати пяти лет и просили сделать им подтяжку, изменить форму носа, губ, не говоря уже о разрезе глаз. Вот я и решил, что вам мое предложение могло бы показаться заманчивым.
– Знаете, я, пожалуй, так похожу, без подтяжки, – решительно отозвалась Тина. – Мне чем-то ужасно дороги мои мешки под глазами. И к тому же я боюсь операций.
– Мешков под глазами у вас пока нет, а ваш неправильный курносый нос мне самому, если честно, ужасно нравится! – засмеялся Азарцев. – Еще раз прошу у вас прощения.
– А вы что же, – заинтересовалась Тина, – всех женщин рассматриваете с точки зрения возможности изменения их внешности?
– Конечно. Это же профессия. Я даже манекенщиц или фотомоделей разглядываю с медицинской точки зрения.
– Это же вредно, наверное, для психики – разглядывать женщин с медицинской точки зрения, – засомневалась Валентина Николаевна.
– Вот и приходится брать с пациенток большие деньги за вредность, – улыбнулся Азарцев. – Но если быть точным, то я сначала разглядываю женщину с медицинской точки зрения, а если оказывается, что она не собирается становиться моей пациенткой, как вы, например, я принимаю ее внешность такой, какая она есть, и не думаю больше об этом.
– А мужчины к вам обращаются?
– Больной вопрос. Мужчины в нашей стране уже сделали шаг вперед: начали ходить на массаж и в тренажерные залы. Но до косметологической помощи, в том числе хирургической, многие еще не дозрели. Я сам оперировал пока только перенесших травмы. Ну, и еще по ряду обстоятельств желающих изменить внешность, но это уже совсем другие мотивы. Хотелось бы совершить прорыв в этой области, на это и рассчитана, кстати, конфиденциальность клиники, но пока основную массу больных составляют женщины.
– Но ведь изменять по желанию больного его внешность, наверное, противозаконно?
– Запрещающего закона нет. К тому же у человека остаются неизменными отпечатки пальцев.
– Ну, хорошо хоть они есть.
Валентина Николаевна задумалась и замолчала. В клинике было тепло, не в пример ее отделению, видимо, работала автономная система отопления. Еще в начале экскурсии Тина сняла пальто и платок с шеи. Азарцев любовался ее маленькими ручками, крепкой фигуркой с тонкой талией и маленькими ножками с гладкими икрами и круглыми коленками. В мягком свете настенных светильников, сделанных в форме египетских чаш, Валентина Николаевна была прекрасна. Она стояла в своем маленьком черном платьице и крошечных замшевых ботиночках на мягком ковре у рояля и, задумавшись, брала арпеджио.
Азарцеву не хотелось с ней расставаться. И Тине, наверное, сейчас непросто ехать домой, подумал он. Мальчик, любящий мать, размышлял Азарцев, не станет рассказывать отцу о том, что застал мать наедине с чужим мужчиной. Но ребенок был застигнут врасплох. К тому же и сам он провинился – не пошел на занятия. Чтобы оправдать себя, он вполне может сместить акценты и наябедничать – в этом случае тихая или громкая семейная сцена или хотя бы вопросы со стороны мужа неминуемы. Любой женщине они неприятны. Он чувствовал себя несколько виноватым, но выхода не видел. Ему захотелось посадить Тину к себе на колени, как маленькую, погладить по голове и сказать, что все уладится. Ему казалось, что никто не может ее обидеть, такой хорошенькой, такой беспомощной она казалась ему в тот момент. Впрочем, у него была еще одна возможность задержать ее, пусть ненадолго.
– Ну а сейчас, – сказал Азарцев, – я просто обязан пригласить вас поужинать. Я отнял у вас так много времени, что вы, наверное, умираете с голоду.
– Вовсе нет! – запротестовала Тина.
– Без разговоров, – настойчиво сказал он, подал ей пальто, продел ее руку в кольцо своей согнутой руки и повел к машине. В голове у Тины уже давно просветлело. Ей было приятно то, как уверенно он сжал ее ладонь. Было в этом жесте что-то докторское – врачи не боятся прикосновений. Домой возвращаться тоже не хотелось.
– Ну что же, пожалуй, можно и поужинать, – сказала Тина и снова уселась в машину, постаравшись сесть элегантно.